Мемуары сыра (Memoires de fromage)

У сыра нет мыслей.

- Почему я? Вы только оглянитесь – мы все похожи, история каждого здесь абсолютно одинакова: я прибыл оттуда, откуда и они, я не видел и не знаю столько же, сколько и они. Странно, что вы заинтересовались именно мной. Это совсем не от того, что я не хочу об этом говорить. Мне просто интересно, почему?

В воздухе повисло молчание, словно она пыталась дать ему понять, почему. До него не дошло.

- Категория В. Я не понимал, что это значит, просто иногда слышал это название и знал, что именно здесь находится моя голова. «Миа кара синьора», - только это я смог тогда выдавить из глубин своего сознания. Странно, эта мысль появилась сама собой. Я вовсе не планировал её думать. Дальше же я истерил осознанно: «Чёрт бы меня побрал, Стивен! Я чёртов француз!» - Стивен молчал, уставившись на глянец моего воска.

Он ослабил поясок и раздвинул ноги.

- С чего вы взяли, что я пасечник?! Вашу ж мать, Мэри, разве с самого начала совсем не было понятно? Вам следует задуматься о более надёжных средствах контрацепции.

Он взял ингалятор, глубоко вдохнул, и ярко-красный огонь его лица начал тихо угасать.

- Простите, - не в состоянии отдышаться, он схватился за дверную ручку и, нагнувшись вперёд, продолжил: «Простите… после того случая я не могу себя должным образом контролировать. Знаете, я не настаиваю, но…»

Мэри указала жестом, что собирается потереть его на тёрке, если он сейчас же не замолчит. Он тут же прекратил свои обидные речи. Она указала жестом, чтобы он мог продолжить.

- Тогда я был плох в самоидентификации своей принадлежности к чему-либо. Я был совсем зелёный и много не знал. Но сейчас я в этом довольно хорош.

Переодев свою пиратскую повязку с одного глаза на другой, он начал:

- Ваша любовь к алкоголю и угону машин говорит лишь о том, что вы немка.

Полячка Мэри поперхнулась вином и резко бросила сцепление ворованного Фольксвагена. Настолько её раздражали стереотипы. Его рассказ на некоторое время замер.

- Стивен! Стивен! Я кричал, но никто не отзывался. Это было странно, поскольку я был полностью уверен в том, что там находится, как минимум, два Стивена. Они наверняка тоже это понимали и просто думали, «коль уж тут есть ещё один Стивен, то пускай он и отзывается. У меня сегодня хоровое пение с прихожанами в моей церкви, поэтому, извините, я просто не хочу сорвать голос». Боже ж мой! Да вы просто договоритесь между собой, и хоть кто-нибудь отзовитесь! Это всё, о чём я тогда молил Господа. Ещё я его просил о вельветовых рукавицах, но мои искренние пожелания чистого сердца были проигнорированы. В тот момент моя вера была растоптана табуном равнодушия двух Стивенов.

На минуту он остановился и пристально смотрел перед собой, словно пытался яснее разглядеть, что с ним тогда происходило.

- Было темно. По крайней мере, я ничего не видел до тех пор, пока не повернул голову к свету. Такие смены декораций пугали меня. Но дальше я был просто в ужасе: в тускло освещённый коридор, по обе стороны оборудованный полками, вошёл мужчина в белом халате с серебряным молоточком и камертоном. Я видел такое в фильмах, обычно это кончалось чьей-либо смертью или… или это были фильмы для взрослых. Вся сыворотка моего тела встрепенулась. О, боже, я не знал, что будет дальше. Что если бы туда вошёл остальной оркестр, и все они начали бы играть оркестровые рингтоны для старых телефонов, чтобы привлечь обычных людей к прослушиванию их музыки? Да брось, Мэри! – теперь уже как с подругой он вёл себя. - Я обожаю такие исполнения, но далее они бы заиграли свою, никому больше незнакомую музыку, а она убийственно скучна.

Его это действительно волновало, ведь прежде он сам имел дело с музыкантами и музыкой, но тяжёлые препараты и невозможность ухода за длинными чёрными волосами вынудили его бросить всё и начать жизнь заново.

- Человек в халате кокетливо провёл рукой по каждой голове и уже приближался к нам. «Стивен! Походу нам крышка, Стивен!» - взволнованно проговорил я шёпотом, но совершенно спокойно про себя подумал: «Экая ты кокетка-шалунья!» И действительно: при встрече со мной ЧВХ взял свой серебряный молоточек и принялся меня им постукивать. По моему телу прошла дрожь, как будто я только что пришёл с катания на лыжах весь промокший и промёрзший; мои мышцы ноют, моя голова свободна от любых мыслей и, - он тяжело вздохнул, и на его лице проступила испарина, - меня оборачивают марлей и укладывают дозревать в место с комфортной для меня температурой, - он закатил глаза, и бока его затряслись: «О, по ним пробегает именно та дрожь! Именно это я и почувствовал».

- Нет, у меня никогда не было жены. Я монах, а мы, монахи, принимаем обет безбрачия. Какие монахи? Ну, каким являюсь я. Вы же слышали, что я монах? И что же мне оставалось делать? Я монах, мне нельзя испытывать такие чувства. Естественно, я покатился прочь от ЧВХ.

Ударив по пустому воздуху своим молоточком, ЧВХ пришёл в ярость и начал бить камертоном по своей седой лысеющей голове. Каждая секунда была у меня на счету, но я не мог не остановиться, чтобы посмотреть на его шикарные усы. Зря. Далее я наблюдал, как зарождался бунт: абсолютно все головы покатились к краю полок и начали падать на бедного ЧВХ. Его звали Альберт. У него была жена, дом в пригороде и несколько неоплаченных счетов. Через пару дней он повесился, привязав себя ногами к верёвке и скинув своё тело с моста. Он пробовал сделать, как положено, но верёвка ему сильно давила на шею. А что ты хотела? Он любит комфорт, – боясь разоблачения, он взглянул на Мэри с недоверием.

- Ненавижу камамбер! Хоть мы и сделаны из одного молока, всё равно что-то заставляет меня относиться к нему, как к разбавленному кефиру.

Глаз старой Мэри почти упал на твёрдое тело Сыра, но её глазница успела втянуть его обратно так, будто она поедала этой дырой в своей голове спагетти с фрикадельками.

- Я решил бежать из дверного проёма, с одной стороны которого творился полнейший беспредел, но он, словно чёрная дыра, был намерен меня принять в свои объятия. Я пытался вырваться и ощущал, что непонятная мне энергия, выработанная сверхплотным веществом, превращает мои бока в сырный соус. Сделав глубокий вдох, я почувствовал, как твёрдая корка начинает охватывать всё большие площади моего тела с другой стороны. Достигнув точки отчаяния, я выцарапался из этого балагана и бежал в каком-то непонятном направлении. Время и пространство для меня тогда отсутствовали: кто знает, сколько я провёл в том бедламе: десять секунд или десять лет, но появившиеся морщины, старуха жена, три дочки-закваски (наверняка не от меня, ведь мы совсем непохожи) и столько же долгов по кредитам дали мне понять, что в какой-то момент я вообще из космоса выпал.

С женой нам было неплохо. Мы хорошо знали друг друга, но секс приелся, а её постная рожа лишь заставляла меня смириться с тем, что, правильно Мэри, секс приелся. Хотя, может быть, дело было во мне. У меня ведь такая же, как и у неё, постная рожа. Каждый раз, глядя на неё, я будто смотрелся в зеркало. Так оно и было: я просто закатился в цех по производству копчёного сыра и знатно обкурился здешним дымом. Ты ведь помнишь, что у нас нет жён? Эта эйфория окончательно меня убедила в том, что в мире всё относительно: я успел прожить несколько десятков лет в другой реальности за полторы минуты, пока обкуривался дымом в коптильном цехе. Время – не иллюзия, но, всё-таки, существует только у нас в головах. Мысли о таком завораживают. Ты записываешь?

Сыр достал из портмоне сигару и закурил; седовласая Мэри склонила свою голову над больничной картой Сыра, словно ива, скрывающая тонкий ручей своими нежно касающимися земли ветвями.

- С тех пор я его не видел. Другого Стивена я тоже не видел, даже позабыл, как он выглядит. Наверное, он был круглый, как сыр.

Сыр взобрался по сосискам на разбитую витрину, воткнул канапешную шпажку за свой красный пояс из оставшегося воска, обратил свой взгляд к потолку и заплакал.

- Я-я-я, - начал обрывисто Сыр, - я не знаю, почему плачу. У меня лишь одна цель в жизни, - Сыр отёр свои сырные глазницы остатками материи от подушки безопасности и бросил враждебный взгляд в сторону Мэри. - Не скажу я тебе ничего, Мэри. Не обязан докладываться.

Мэри сняла очки, положила их на приборную панель рядом с иконками и свой плавник на плечо Сыра. Она дала ему понять, что здесь они не по собственному желанию: она его психолог, а он – дебошир и пьяница, который лечится здесь от своих зависимостей. Первый сеанс он обязан лишь рассказывать о себе, открыться полностью своему терапевту. Тем не менее, он не видел в ней обыкновенного лечащего врача, он разглядел в ней лучшего друга, который для него всё промолчит и не упрекнёт его сырную голову во всех гастрономических грехах.

- Спасибо, что молчишь со мной обо всём, - утирая последние капли сыворотки, процедил из себя Сыр.

Не лезь, если не знаешь.

«Грегори! Грегори! Почему мы в Китае, Грегори?!», - я говорил, но он не слушал. Я никогда не был в Китае. Уж по мне, лучше там, где воздух посолонее и попрохладнее.

Сыр, не открывая глаз, ёжился от восторга на переднем сиденье автомобиля, как будто мама гладит его по животику, а он, напрягая все свои составляющие, потягивается от удовольствия.

- Недолго мне было суждено оставаться в стенах сыроварни. Отсутствие таблички «МОКРЫЙ ПОЛ» и невнимательность, созданная игравшими по радио песнями Бейонсе, вынудили физику вытолкнуть меня на какую-то футуристическую лестницу, по которой не нужно ходить! Все звали её лифтом, но, мы же знаем, что язык не стоит на месте. Лестница – слишком длинное слово. Вполне логично, что за время, пока я был отлучён от привычной жизни, слово «лестница» трансформировалось в слово «лифт», а там уж и эволюция этого изобретения подхватила языковые тренды. Я знаю об эскалаторе, вредная ты старуха! Это совсем разные вещи!

Закрыв энциклопедию «Британика», в которой достоверный факт такая же редкость, как отсутствие стопроцентного воздуха в пакете с чипсами, Сыр, сделав благодаря данной книге всевозможные выводы о лестницах, сел и с умным видом принялся глазеть на проезжающие по улице автомобили. Все неслись только в двух направлениях: влево и вправо. Но никто из глупых водителей не додумался повернуть туда, куда повернул сегодня он. Но он ещё не всё рассказал.

- Думал ли я, что моя жизнь превратится в такой кошмар? Ни в коем случае! Но думал ли я, что всё произойдёт таким образом? Разумеется! Я мечтал об этом всю свою жизнь! Ради этого я не один год зрел. Надменные сырные головы заставили меня подумать, что то, кем я хочу быть, является постыдным делом и постоянно клеймили меня своими резиновыми цифрами. Я копил это в себе, но теперь, когда я был в Китае, - Сыр задумался. Был ли он в Китае? Почему эти мысли преследовали его постоянно? Одному Сыру известно.

Поправив свой невероятно высокий цилиндр, выражавший весь его скепсис во всём происходящем на планете, Сыр продолжил: «Это были тяжёлые времена. Я впервые оказался в открытом мире. Это был Нью-Йорк или типа того, особенно учитывая то, что я говорю по-итальянски, и меня регулярно посещал итальянский мужик с серебряным молоточком... Да, наверняка это был Нью-Йорк. Или типа того. Ну, понимаешь, я так чувствовал. Это мой ментальный город: город белых воротничков и Кэрри Брэдшоу. Там блюда из меня пользуются особой популярностью. Большей, чем на моей настоящей родине. Я в восторге от запаха уличной еды и стесняющих меня стен с обеих сторон улицы. У меня нет никакой клаустрофобии. Созревающему сыру необходимо полюбить тесноту, иначе он так никогда и не дозреет».

Сказанные самим Сыром слова стали терзать его душу. Он почувствовал слабость, его бока начали дрожать от усталости, поэтому он упал на сиденье и начал разглядывать звёзды.

- Путешествуя по миру, я путешествую по космосу. Странно, в космических масштабах я ни на йоту не сдвигаюсь с места, но стоит мне перелететь из одного полушария в другое, то я вижу целое новое небо. Огромные звёзды, которые в принципе невозможно спрятать, открываются перед моими глазами. Там, в Нью-Йорке или типа того, моя сыроварня находилась неподалёку от одной еле дышащей авиакомпании. Разоряющуюся авиакомпанию грозились закрыть из-за отсутствия закусок во время рейсов. Как же мог я упустить такую возможность? Решившись отправить им резюме (лично я бы побоялся к ним подойти), я понял, что у меня нет того мокрого человеческого языка, которым можно облизать марки! Это конец! Моя карьера разрушена, не начавшись. Но, всё-таки, я положил резюме в конверт и направился в офис. Это было сложно: в тот день никакие силы не располагали моему передвижению: ни мокрого пола, ни случайного толчка тележкой, ни обычной помощи от высших сил! Тем не менее, у меня был план. Я просто лёг. Да, иногда этого достаточно. Я лёг и на микро долю секунды сломил в себе веру в земное притяжение. Чтобы всё прошло наверняка, я представил себя совершенно отдельной частью от планеты, чтобы на меня не воздействовали никакие силы. Но и этого стало недостаточно! Мне пришлось отделить себя от целой Вселенной, чтобы всё прошло по моему сценарию. Так и произошло: Земля за эту микро долю времени пролетела необходимое мне расстояние, и я рухнул перед дверью офиса авиакомпании. Боль в груди была такая, словно у меня были лёгкие и грудь. Навстречу мне вышла молодая девушка, возможно, стюардесса. Она подняла меня с пола и прочитала, поморщившись, резюме. Жаль, что она не понимала сырного. Ну и хвала небесам: что если бы она увидела, что у меня есть опыт в балльных танцах? Зачем я вообще это написал? Мне бы было так неловко - до сих пор стыдно. Я совершенно не знал, на что иду, но оно того стоило: девушка решила, что на мне совсем не было никаких микробов. Она руководствовалась следующей логикой: «О, сыр на полу! Если я его вижу в течение одной секунды и успею подобрать в течение остальных четырёх, то микробы, которые я тоже потенциально могу увидеть, наверняка не прилипнут к моему сыру. А все, что было до этого – не интересует! Если я хочу его будущее, то просто обязана забыть о его прошлом». Таким образом я спас авиакомпанию от разорения, устроившись к ним на работу в качестве изумительного снэка. К счастью, у этих бедняков не оказалось ножей, поэтому на меня они всегда могли рассчитывать. В итоге я ушёл, и их всё равно прикрыли. Стоило ли оно того? Да. Теперь я здесь и знаю больше.

Не верь сучкам

Водители слишком глупы, чтобы ездить по их так называемому открытому пространству. Мы живём не в вакууме. Каждый день мы варимся в собственном и чужом дерьме, которое называется атмосферой. Эта пустота не пуста. «Так почему же я не могу тогда ездить сквозь стены?» - подумал Сыр, но вместо этого он вслух назвал Мэри немкой, а она резко бросила педаль сцепления и въехала в витрину мясной лавки.

«Ах, да! Теперь я понял. Это твёрдое вещество!» - поглаживая свою ушибленную голову, произнёс Сыр.

Спустя некоторое время в лавку вбежал наряд полиции с фонариками, осматривающий каждый сантиметр небольшого полностью разрушенного магазина. Стажёры в светоотражающх жилетах ограждали вход в лавку жёлтыми лентами.

- Витаминка вызывает огурчик, как слышно, приём, кххх, - прозвучал нежный женский голос в остатках стен магазина.

- Витаминка, я вас слышу, приём, кххх, - пролетел неуверенный мужской голос из отдела полиции Марселя.

- Преступник скрылся, но оставил на месте преступления головку сыра и старую скумбрию, кххх.

- Витаминка, кххх, я долго хотел сказать,

- Кххх?

- Я тебя люблю, кххх

- Кхххшто?

- Кххх.

На следующее утро голос в рации вскрыл банку тушёнки, острой крышкой которой перерезал своё горло. Через год следствие постановило, что на голос было совершено покушение, поскольку в этом же году было обнаружено несколько похожих случаев. Преступника арестовали и его задницу поджарили на электрическом стуле. Запах перетёртого грецкого ореха стоял в зале суда до следующего Рождества. Но то было напрасно.

Сыр решил разобраться с опасной для его свободы ситуацией. Он знал, что девушка-полицейский не заговорит с ним первой, поэтому решил очаровать её своей мужской романтической робостью:

- Извините, Мисс Сэр, - начал Сыр, - я ни в коем случае не отрицаю своей вины… кстати, глаза у вас как две прекрасные… эм, пуговицы. Но дело в том, что у входа в магазин отсутствует сырный пандус.

Сыр робко обвёл взглядом магазин и понял, что нынче ему не кататься больше, как сыр в масле. Его понимание было настолько сильным, что с тех пор ему в голову не лезли никакие сырные каламбуры. Неожиданно он увидел Мэри, пластом лежавшую на пассажирском сиденье. Взглянув на неё с максимальной пристальностью, он увидел всё, о чём она молчала всё это время:

- Твою ж мать, Мэри! Неужели ты кардинал католической церкви?! Всё это… всё это время я доверял тебе! Грёбаная лгунья! – Сыр, еле сдерживая слёзы, обратился к девушке-полицейскому: «Это она! Она была за рулём! Боже милостивый! Что творится-то?»

Один из стажёров в светоотражающей жилетке схватил Сыр и упаковал его в полиэтиленовый мешок в качестве вещественного доказательства, в то время как от Мэри не осталось и следа.

Спустя несколько часов Сыр очнулся на кухне полицейского участка рядом с кастрюлей. Казалось, всему пришёл конец. Сыр вспомнил всё, о чём он говорил тогда с Мэри в машине. Теперь он видел и знал больше, чем кто-либо. Надежда на спасение угасала обратно пропорционально загоравшейся конфорке газовой плиты. Напоследок он сказал:

- А… теперь… вот теперь я понял, почему.

Как вдруг!

А нет, его сварили. Кастрюля на конфорке предназначалась именно для него.

Прошло десять лет, теперь Мэри работает обычным бухгалтером в компании по производству зимней резины и воняет так, как и все остальные бухгалтеры. Мысли о содеянном преследуют её и по сей день, но регулярные уколы героином позволяют ей на некоторые мгновения забыться.