Межзвездный отель

— Я хочу умереть.

«Как же я устал от этого!» — с досадой подумал я и крикнул в ответ:

— Ты ведешь себя инфантильно!

— Ты такой грубый! — откликнулась Зи, надув щеки. Зи была вернинанкой — они все были высокими и тощими, с тонкой кожей и большими, немного одутловатыми щеками. Мы поначалу спали вместе, потом перестали: надоело, да и различия в межпланетных расах сильно сказываются на любых отношениях. Друзьями мы не были до этого и не стали после. Мне и так хватало ее нытья.

— Мы летим на этом чертовом корабле чертову вечность! — продолжала тянуть она. — А ты даже не удосужился проложить нормальный курс. Вот прилетим к какой-нибудь планете разумных одноклеточных, и что ты будешь делать? Плату за проживание в нашем отеле мы не получим, а ты же все равно затащишь на корабль любую разумную козявку…

— Например, тебя, — резко прервал ее словесный поток я. И усмехнулся. Почувствовал себя полным дураком; мне даже понравилось.

Зи подошла ко мне и отвесила хлесткую пощечину. Длинные костлявые пальцы наверняка оставили на щеке след, а Зи, издав какой-то нечленораздельный возмущенный звук, торопливо ушла из отсека. Сбежала, глупая. Я, приподнявшись, с досадой крикнул ей вслед:

— И отель не наш, а мой!

Из коридора донесся неблагозвучный ответ, и тогда мне действительно стало смешно.

Выведенный этой короткой перепалкой с Зи из рассеянной задумчивости, теперь я вновь погрузился в размышления, но уже по иному поводу. Зи была права: у нас действительно не было курса. «Одиссей» летел только по моим указаниям, достаточно смутным, чтобы привести нас в космопорт или к обитаемой планете. Недавно пролетали тройную звездную систему: две больших звезды, а одна совсем маленькая. Разумной жизни на планетах в системе не было. Точнее, так я сказал Зи; на самом деле я даже не проводил сканирования. Гравитация там сходила с ума под влиянием множества крупных объектов, и я решил, что не хочу рисковать кораблем и всеми, кто был на борту. Но было еще что-то, что тянуло меня дальше, к следующей системе, состоящей из одной звезды и девяти планет, размерами превосходящих установленный минимум. После знакомства с одним каойцем, повернутым на теориях создания космоса, я сам все чаще думал о таинственных силах, помимо гравитации, реакций и прочего, руководящих жизнью космоса. Признаюсь, я стал немного фаталистичен из-за этого. И поэтому, благо работа позволяла, направил «Одиссей» по курсу, к которому чувствовал странное предрасположение.

Спустя время мы достигли того места, куда мне хотелось попасть. Постояльцы (сейчас был не сезон на путешествия, так что их было всего около сотни) вышли, выползли и вылетели из своих номеров или же остались там — но все с одинаковым вниманием наблюдали за белой звездой. Звезда была в середине своего жизненного пути; если в системе была жизнь, то этим существам сильно повезло: их светило умрет еще нескоро.

Я знал, что некоторые из моих клиентов лишились планет из-за гибели звезд в их системах. И поэтому я понимал, что сейчас они чувствуют зависть к еще не найденным местным жителям. Я же чувствовал страх. Я, признаться, боялся не найти здесь никого. Что, если уже слишком поздно? Или слишком рано?

— Поздно или рано для чего? — раздался заинтересованный голос пожилой мианки, Аэ’зне. Она была любопытным и талантливым телепатом, но добрым существом и хорошим постояльцем. Чтение моих мыслей поначалу раздражало меня, а потом я привык: знал, что Аэ’зне никому не расскажет лишнего.

— Я не знаю, — я пожал плечами, не отрывая взгляда от иллюминатора, но заметил, как маленькая мианка, ростом чуть ниже моего плеча, с зеленоватой кожей и большими черными глазами, неожиданно совершила мимическое движение лица, подразумевающее под собой улыбку. Я улыбнулся в ответ.

— Ты ищешь что-то, — констатировала она.

— Да, — согласился я.

— Тебе кажется, что ты уже был в этой системе, — Аэ’зне сощурилась.

— Но я не был здесь, — тут в моем голосе впервые за все это время появилось волнение, — я точно знаю это. И в судовом журнале этих координат нет. «Одиссей» даже никогда не пролетал через это звездное скопление!

— Ты — не «Одиссей», — заметила Аэ’зне.

— Иногда мне кажется обратное, — неуверенно признался я.

— Я надеюсь, что ты найдешь то, что ищешь, — сказала она. Я не ответил, потому что знал: она все еще рылась в моих мыслях.

Зи дулась еще несколько циклов. Циклами мы называли тот промежуток, примерно равный для всех постояльцев, за который происходило пробуждение, прием пищи, прочие дела и отход ко сну. У некоторых эквивалентом служила подзарядка или кратковременное впадение в кому. После этого Зи снова попыталась пристать ко мне, но я был занят анализом всех возможных данных по планетам, начиная от радиоизлучения и состава атмосферы, и заканчивая рельефом. Я старался не упустить ничего. Крайние три планеты оказались непригодны, следующие два газовых гиганта тоже не подавали признаков разумной жизни, а вот с четырьмя ближайшими к звезде планетами я поработал основательно. Самый отчетливый радиосигнал исходил от третьей от звезды планеты: разные частоты и очень сильное излучение. От второй и четвертой также исходило несколько сигналов, но я, подумав, решил, что раз гуманоиды на ней достаточно разумны, чтобы освоить радиокоммуникации, то и базы на соседних планетах они устроить смогли.

Во мне огромной волной постепенно поднималось радостное возбуждение: я нашел! Я нашел существ, о которых мне так настойчиво что-то говорило подсознание. Осталось только понять, почему мне это было так необходимо.

Стандартная схема первого контакта была проста: послать на всех возможных частотах приветствие, закодированное рядом идеальных чисел, потом завязать диалог с правительством и предложить нескольким местным жителям отправиться с нами на туристическую экскурсию по ближайшим окрестностям космического пространства.

Послав приветствие на третью планету, мы получили ответ в течение четырех циклов. Подобная оперативность и дружелюбие ответа радовали: некоторые планеты, не отвечая, просто направляли на нас оружие. Через пару десятков циклов мы уговорили послать двух добровольцев от планеты на борт; координаты были присланы, время указано, а оплата переведена на мой межпланетный счет. Мое волнение становилось все сильнее и даже передавалось другим. Я чувствовал приближение чего-то нового, необъяснимого и очень важного.

— Их главный населенный пункт называется… Лондон? А как они называют свою планету? — Зи рылась в электронных документах по недавним контактам. Ее маленькая голова была прислонена к моему плечу, я также просматривал последние поправки на экране в ее руках. Мы сидели в одной из моих комнат. Зи проникла в мой отель, мою жизнь, мою постель и личные апартаменты. Мы не были друзьями, а сейчас — даже любовниками, но слишком хорошо знали друг друга, чтобы расстаться.

— Земля. Он не самый главный. Но координаты точки поднятия добровольцев на борт находятся в самой большой из его незастроенных зон.

— Они устраивают зоны дикой местности среди жилых пространств? — Зи хмыкнула. — Как это мило. Как, кстати, они выглядят?

— Я не знаю, — я ухмыльнулся. — Решил сделать нам сюрприз.

Зи визгливо рассмеялась, и я поморщился.

— Тогда это будет очень хороший сюрприз.

— Да. Наверное. Мы забираем одну мужскую и одну женскую особь. Если за один цикл они решат, что могут тут существовать, то четырнадцать циклов мы катаем их по этой системе и до ближайших звезд, — рассказывал я. Меня клонило в сон, но отчего-то было так хорошо, что засыпать не хотелось; я чувствовал радостное возбуждение, вызванное предчувствием завтрашнего дня.

— Всего четырнадцать циклов? — разочарованно удивилась Зи.

— Да. Их правительство решило, что этого срока достаточно. Они и живут не особо долго, на треть меньше твоей жизни, — сонно пробормотал я.

Заметив это, Зи мягко и немного дико улыбнулась тонкими губами. Я ненавидел ее смех, но любил её улыбку. Я уснул с этой мыслью.

***

В зале телепортации собралось большинство постояльцев; я не препятствовал этому. Всем было интересно, какими окажутся новички. Как будут смотреть на нас. Как будут выглядеть. Как будут пахнуть. Нечасто на нашем пути встречались планеты, которые впервые знакомились с жителями других миров. Я знал, что с землянами пришлют оборудование для исследований и сбора информации, так что это точно должны быть взрослые и умные гуманоиды.

— Ты приготовил переводчик на стандартный язык? — немного нервно спросил меня Йинни, совсем молодой нектирианец с большим и грузным, колышущимся при любом движении сиреневым телом, тревожно заглядывая мне в глаза.

— Да, — немного резко ответил я.

Йинни отпрянул и вперевалочку отошел от меня, видимо поняв, что у меня нет настроения на разговоры. Белый свет помещения с сероватыми, неровными от стыковочных швов, закрытых иллюминаторов и запасных дверей стен бил по глазам. Мое волнение становилось все сильнее.

Прошло немного времени. Телепортации уже должна была начаться. Но…

Внезапно на площадке транспортатора стало очень мокро от появившейся там воды. Потом стали видны две замершие темные фигуры: один был высокий гуманоид, вторая — низкая особь. У гуманоида был длинный и прямой отросток, который шел из передней конечности и раскрывался черным шатром выше его головы, образуя над ней небольшой купол, по которому стекала вода.

А потом случилось то, что изменило всю мою жизнь. Гуманоиду стоило только опустить вниз странный отросток, сложить его, оглядеться и растерянно произнести всего одну фразу:

— Извините за всю эту воду… — и он нервно добавил, словно бы в оправдание: — В Лондоне сегодня сильный дождь.

Я смотрел в его лицо так пристально, что он обратил на меня внимание, и также замер. Мы были похожи. Нет, мы были очень похожи. Несколько, что могли бы принадлежать к одной планетарной расе. И его слова: я понимал этот язык!

— Кто вы? — спросил я на том же языке, страшно коверкая произношение. К тому же мой голос дрожал. Постояльцы смотрели на меня с непониманием, Зи — пораженно.

— Мы попали сюда по ошибке, — выдавил из себя землянин. — Меня зовут Чарльз Райнгтон, а это моя дочь — Оливия. Мы были в толпе вокруг тех, кого должны были забрать к вам.

Я наконец посмотрел на землянку: действительно, она была не просто низкой, она была маленькой по сравнению со своим отцом и едва доставала ему до плеча. Оливия смотрела на меня и остальных испуганно, но с любопытством, и робко жалась к отцу, крепко державшему ее за руку. В другой он сжал свое приспособление от воды.

— Ты промахнулся с координатами, — прошептала мне Зи на стандарте. Я растерянно кивнул.

— Мы можем вернуться назад? — нервно спросил Чарльз. — Мы не ученые и не военные, мы ничего не сможем понять из того, что нужно для общения с инопланетянами.

— На перезагрузку телепортационного аппарата уйдет по меньшей мере неделя, — напряженно заметила Зи, хотя я и сам знал это. Она вздохнула и добавила: — Может, воспользуемся запасным? Если старик Кин его немного подправит, то мы сможем отправить их обратно уже сегодня.

Я задумался. Все мое внимание было приковано к землянам. Они попали сюда случайно, их наверняка уже ищут, а контакт с этой планетой может оказаться провальным из-за этого нелепого недоразумения.

— Они останутся, — достаточно громко, чтобы остальные постояльцы слышали меня, сказал я.

Ничего случайного не бывает — это я понял уже давно.

— Что ты делаешь? — очень серьезно спросила Зи, хмурясь. Все вокруг шептались и издавали тихие звуки. В транспортаторной поднялся негромкий шелест голосов.

— Я не знаю, — улыбнувшись ей, ответил я. Потом обратился к землянам: — Наш транспортатор не рассчитан на быстрый спуск и подъем постояльцев. Обычно между контактами с планетами проходит довольно много времени, чтобы успела произойти полная перезагрузка настроек. Поэтому вы не сможете вернуться на Землю чуть больше недели. Так что я не вижу причин, почему бы нам не провести межпланетную экскурсию для вас, а не для тех, кого хотели отправить к нам изначально.

Все это я говорил в переводчик: язык землян был мне знаком, но в последний раз я говорил на нем слишком давно.

— Но… Это же невозможно! — возмутился Чарльз.

У него было плотное, не хрупкое тело, темные, намного темнее моих собственных волосы, он был примерно одного роста со мной. Земляне были одеты в черные мокрые костюмы, из-под темной верхней накидки Оливии выглядывало светлое платье. В сравнении с ними я был одет хуже: вернинанская, подаренная Зи темно-синяя верхняя одежда, чем-то похожая на земную, была неплохой, но достаточно потертой, голубоватые свободные брюки и нижняя одежда не нравились никому, кроме меня самого. Среди толпы постояльцев я не выделялся ничем. Как и Чарльз, я не носил бороды и усов. Только глаза у него были светлее и тусклее моих.

Продолжая держать дочь за руку, Чарльз наконец сошел с площадки транспортатора, подошел ко мне, и тогда я смог разглядеть его немолодое, выразительное лицо с широкими скулами, впалыми глазами и нервно сжатыми губами. Он заговорил со мной негромко и взволнованно.

— Послушайте. Вы же человек, я вижу. Как вы здесь оказались? Нам сказали, что огромный куб инопланетного происхождения висит на орбите нашей планете, а потом — что вы послали нам сообщение, закодированное рядом Фибоначчи. Вы предложили нам первый в истории нашей планеты внеземной контакт с разумной жизнью — вы хоть представляете, какое это имеет значение?! — его голос повысился, лицо дрогнуло, и он вопросительно впился в меня взглядом.

— Ага, представляю, — ответил я без переводчика. Даже попытался улыбнуться, но не вышло. — Ваше правительство хорошо заплатило мне за экскурсию для одного земного мужчины и одной земной женщины. Межзвездные банки, кстати, принимают любую валюту и меняют ее на стандартные кредиты. И вот послы от планета Земля здесь. Мне, если честно, неважно, будете это вы или кто-то еще.

— Немыслимо! — воскликнул Чарльз. Оливия неожиданно смешно хихикнула, и он строго посмотрел на нее. — Мы не можем остаться здесь на целых две недели.

— Четырнадцать циклов, — поправил я.

— Да хоть циклов! — раздувая ноздри, бросил он. — Оливия еще ребенок, что с ней сделает космическая радиация? И мы же не ученые! Как сможем понимать, что здесь происходит?

— «Одиссей» надежно защищен от радиации любого уровня, — оскорбившись, ответил я, потому что терпеть не мог претензий к своему кораблю. — А чтобы насладиться космосом, не обязательно изучать его.

— Что… что вы сказали? — неожиданно насторожившись, переспросил Чарльз. Выразительно вздохнув, я повторил, перефразировав:

— Вы не должны быть учеными, чтобы получать удовольствие от космических видов.

— Нет-нет, другое. Что такое «Одиссей»? — с каким-то непонятным волнением и удивлением спросил Чарльз.

Я выразительно развел руки в разные стороны.

— Это — «Одиссей». Это мой корабль, мой отель. Вы мои новые постояльцы. Это, — я обернулся к остальным, — мои старые постояльцы. Пока они исправно оплачивают проживание, я предоставляю им все, что они просят. Некоторые живут тут значительную часть своей жизни, но рано или поздно все покидают нас. И тогда приходят новые. Только я остаюсь.

— Но… кто тогда вы? — после продолжительного молчания спросил Чарльз, посмотрев мне в глаза.

— Меня зовут А́тлас, — ответил я.

После этого Чарльз почему-то немного успокоился и даже рассеянно, как-то обреченно заметил вслух:

— Вроде того, кто держал на плечах весь небесный свод…

— Что? — непонимающе спросил я, нахмурившись.

— А? Точно, вы же не знаете. А я-то думал, что вы вообще были знакомы с древними греками.

Я не понимал, что он несет; мне это не нравилось. Постояльцы, рассудив, что больше ничего интересного не будет, начали расходиться. Зи стояла рядом со мной, скрестив руки на груди, но пока молчала.

— Поясните.

— Одиссей — это герой земного мифа, написанного тысячи лет назад. Я не понимаю, почему ваш корабль называется так. И почему вы, человек, управляете им и, пусть плохо, но говорите на английском.

Слова Чарльза поставили меня в тупик. Я жалко и неуверенно улыбнулся ему, сказав:

— Я и сам не знаю.

Но тут Зи молча ткнула меня острым локтем в бок, и я наконец немного пришел в себя.

— Итак, я представился, теперь время представить мою спутницу, — собравшись, я вернул голосу прежнее звучание и даже широко улыбнулся землянам. Говорить я снова стал в переводчик. — Зи, это Чарльз и Оливия. Чарльз и Оливия, это Зи. Она… моя подруга. Ни за что не отвечает, даже за себя, но бывает довольно милой, когда в настроении.

Чарльз с удивлением воззрился на нее. Его бледное лицо с широко расставленными глазами сейчас было застывшим и выглядело глупым, а он продолжал молчать, не в силах развеять это впечатление. Зи, едва взглянув на него, недовольно посмотрела на меня. Зато Оливия, вырвав свою маленькую руку из руки отца, смело шагнула к ней.

— Зи, ты инопланетянка? — с восторгом спросила она, радостно приоткрывая рот. Оливия, очевидно, была более непосредственна, чем Чарльз.

— Да, — ответила через переводчик Зи. Она пару мгновений подумала, потом наклонилась, изящно склонив голову к девочке, рассматривая ее. Чарльз наблюдал за этим с напряженным вниманием, я же с усмешкой и неожиданным умилением. Зи нечасто можно было увидеть такой сосредоточенной на чем-то.

— Ты такая красивая! — вдруг выдала Оливия. Я рассмеялся, но Зи не посмотрела на меня. Чарльз, к моему удивлению, смутился.

— У вас такая очаровательная дочь, — сказал я ему, чтобы скрасить неловкость момента.

— Оливия, сколько тебе циклов? — улыбнувшись, спросила Зи.

Оливия непонимающе посмотрела на нее, а потом на отца, ожидая от него помощи.

— Ей двенадцать лет. Если цикл — это один день, то ей примерно триста шестьдесят циклов, умноженных на двенадцать, — объяснил Чарльз.

— Год — это количество оборотов вашей планеты вокруг собственной оси за полный цикл обращения вокруг звезды? — решил уточнить я.

— Да, — кивнул Чарльз. — А сколько… циклов вам?

— Мне триста шестьдесят пять циклов, умноженных на сорок три, — откликнулась Зи.

— Вы не выглядите на ваш возраст, — вежливо заметил Чарльз, на что Зи хихикнула, а я насмешливо сказал:

— Выглядит. Зи с Вернины, а там все живут около ста пятидесяти лет, если по-вашему.

Зи выпрямилась и несильно шлепнула меня по руке.

— А сколько лет или циклов вам? — с очевидным любопытством спросил Чарльз у меня. — Вы выглядите молодо, но уже владеете целым кораблем.

Тут я заинтересовался.

— А сколько лет мне бы дали вы?

— Вы чуть старше дяди Роберта, — задумчиво протянула Оливия, — значит, вам около двадцати пяти.

— Двадцать семь? Тридцать? — высказал свои предположения Чарльз. Оживленное, его лицо приобрело благожелательное выражение и даже стало казаться приятным.

— Он понятия не имеет о своем настоящем возрасте, — фыркнув, сказала Зи. — Он старше меня, кстати. Да, Атлас?

Я пожал плечами.

— Я помню о событиях, происходивших до того, как ты родилась, так что, вероятно, да. Мне кажется, я так давно на «Одиссее», что стало неважно, сколько я здесь нахожусь.

Чарльз посерьезнел и взглянул на меня чуть более внимательно. С каким-то пониманием, природа которого была мне неясна. Оливия же, печально пораженная этим признанием, выразила сочувствие вслух:

— Как это грустно. Вы даже не знаете, когда вам праздновать свой день рождения!

Я усмехнулся:

— Здесь каждый день — праздник.

Оливия хотела ответить, но тут заметила что-то за моей спиной: глаза ее возбужденно распахнулись, она сжала руки в кулачки и радостно воскликнула:

— Папа, там бабочки!

Я стремительно обернулся. Позади меня, в коридоре, порхали несколько ярких охмахониан: с маленьким, размером в мою ладонь телом и большими цветастыми крыльями, они всегда завораживали меня. И за проживание всегда носили оплату вовремя. Очевидно, Оливии они тоже понравились. Я, почувствовав надвигающуюся угрозу, начал объяснять:

— Один из первых законов нашего отеля состоит в том, что…

Но тут Оливия сорвалась с места, Чарльз, сдавленно охнув, бросился за ней, а она побежала к охмахонианам, которые, поняв ее намерения, упорхнули в коридор.

— …что постояльцы не усложняют жизнь друг друга, — сказал я в пустоту. Зи весело рассмеялась. Я побежал за ними.

В принципе, в моем управлении находился весь отель. Вот только я не представлял, куда могут направиться охмахониане. Признаться честно, я даже не помнил, на каком уровне они живут.

Гулкий топот ног был прекрасно слышен, а по удивлению на лицам постояльцев, попадавшихся на пути, я легко понимал, что стремительная процессия только что пронеслась здесь. Практически сразу я догнал Чарльза: его черное пальто развевалось за ним, одной рукой он придерживал на голове шляпу, а под мышкой другой у него был зажат сложенный купол от дождя. Его лицо раскраснелось и тряслось на бегу, обувь громко стучала по полу. Он, не останавливаясь, взволнованно спросил у меня:

— Куда они летят? Где Оливия?

Я, тоже не прекращая бежать, ответил, улыбаясь:

— Я не знаю. Но, думаю, мы скоро их догоним.

Тут перед нами предстали распахнутые двери в пустую комнату, которыми заканчивался коридор. Голос Оливии, удаляясь, доносился оттуда. Переглянувшись, мы одновременно ринулись туда.

Это было на треть заполненное песком жаркое помещение, переход из которого привел нас в недлинный, но широкий коридор с белыми стенами, отделанными какими-то минералами. Не сдержавшись, Чарльз поинтересовался:

— Что это?

— Это один из номеров первого уровня, в которых есть кислород.

— Кто тут жил?

— Куфиниане, — весело сказал я. — Это огромные ящеры. Были здесь недолго, но песка пришлось закупить достаточно.

— О, — только и сказал Чарльз, непроизвольно ускорив шаг.

После этого мы попали в небольшой темный переход, пол в котором слабо светился — он привел нас в круглый зал с высокими красивыми сводами и множеством самых разнообразных, казалось, случайно попавших сюда вещей.

— Жилище хириев, — пояснил я. — Они любят, чтобы было куда спрятаться.

Чарльз кивнул мне с самым сосредоточенным видом. Он оглядывался по сторонам, будто надеялся, что Оливия тоже спрятана где-то здесь.

— Сюда, — подсказал я, подзывая его рукой, — тут новый коридор. Наверняка мы уже близко.

Он побежал за мной.

«Одиссей» был кубом по внешней форме и составлен из множества кубов изнутри — это были комнаты. Сколько комнат на самом деле, не знал никто. Сто, пять сотен, тысяча? Комнаты были разные по конструкции, переходящие одна в другую горизонтально, вертикально, даже по диагонали, заполненные воздухом, чистым кислородом, азотом, метаном, водой, обставленные в стилях случайных планет: Вернины, Амона, Куфи, Ц’ийцы, Химмианы, Мауши-350, Каойа — постояльцы со всех концов вселенной оставляли частичку себя (иногда — в прямом смысле), и следующие путешественники и туристы никогда не знали, что попадается им в номере с подходящими им условиями.

Мы с Чарльзом поднимались вверх, а потом два раза спускались вниз, один раз потеряли друг друга в темноте, несколько раз Чарльз падал, спотыкаясь о всевозможные вещи, о существовании которых до сегодняшнего дня даже не подозревал. Но все это время с его лица не сходило напряженное, немного смущенное выражение родителя, ищущего своего ребенка. Меня это петляние по отелю не беспокоило: я знал, что единственный, кто может кому-то навредить, это Оливия, схватившая охмахонианина за крыло. В остальных своих постояльцах я был уверен.

Но вот мы нашли их, и я увидел картину, в одинаковой степени поразившую меня и понравившуюся мне. Оливия спокойно сидела на полу какого-то бокового коридора, подняв голову и протянув руки вверх, а пара охмахониан порхала над ней, не задевая крыльями пальцев девочки. Чарльз, на секунду замерев, в следующее мгновение бросился к ней, уронил шляпу на пол, но не заметил этого.

— Что ты делаешь? — он присел на колени рядом с дочерью, взяв за плечо. — Ты хоть понимаешь, что мы сейчас в космосе? Это не Лондон, и даже не Земля. Я без переводчика могу понимать только мистера Атласа! Как бы я нашел тебя?

— Я не мистер, — заметил я.

— Неважно! — отмахнулся он, продолжая смотреть на дочь. — Оливия, ты меня слушаешь?

В этот момент она наконец опустила голову и повернулась к отцу. И на ее детском личике был написан такой настоящий, взрослый и живой восторг, какой я только пару раз в жизни видел в зеркале. Чарльз, очевидно, тоже заметил это, но продолжал молча смотреть на дочь.

Чем дольше я наблюдал за ними, тем более внутри меня поднималось полузабытое, очень давно похороненное чувство непричастности к чужой близости. Впервые за долгие годы я видел схожих со мной существ, и в голове снова и снова звучали вопросы: «Кто они? И кто тогда я?» Я ощутил это леденящее, сводящее с ума одиночество так отчетливо, как не ощущал уже очень давно. Боль шла изнутри, накопленная годами, застывшая и бездумная, она парализовала меня и перехватила горло, пока я продолжал смотреть на землян.

— Пойдемте, — холодея, попросил я.

Оставленные без внимания охмахониане постепенно взлетели выше, а потом улетели дальше по коридору. Оливия поднялась с пола, отряхнула платье, Чарльз снова взял ее за руку.

— Куда пойдем теперь? — спросил он гораздо более спокойно.

— Я отведу вас в ваш номер, — сказал я, не задерживаясь взглядом на лицах землян.

— Только не в тот, с песком, — усмехнувшись, ответил Чарльз.

Я нервно улыбнулся.

— Конечно нет. На «Одиссее» каждый найдет свой дом.

— Тогда вперед! — скомандовала Оливия.

Мы прошли в усталом молчании остаток пути, даже Оливия, очевидно, все еще пребывая от впечатлением от общения со внеземной жизнью, не пыталась болтать. Я оставил их у дверей хороших, комфортных комнат, вполне подходящих людям. Я даже сам жил там иногда, когда привычная обстановка надоедала.

— Что будет завтра? — спросил Чарльз, прежде чем я ушел.

— Посмотрим, — я огляделся вокруг, а потом посмотрел ему в лицо. — Завтра я покажу вам «Одиссей». Потом расскажу, как он работает. Вы познакомитесь с теми посетителями, кто этого захочет. Мы посмотрим на планеты этой системы, а потом слетаем до ближайших звезд.

— Ближайших звезд… — пораженно повторил Чарльз. — Вы говорили, на все у нас две недели?

— Да. Межпространственный двигатель — полезная вещь, — я широко улыбнулся, чувствуя произведенный на человека эффект. И, предупреждая дальнейшие расспросы, я сказал: — Хорошего сна, Чарльз и Оливия!

— Доброй ночи, мистер Атлас! — попрощалась девочка.

— Я никакой не мистер, — настойчиво повторил я.

— Тогда до завтра, Атлас, — сказал Чарльз.

Я кивнул и торопливо покинул их. В тот вечер я избегал Зи и всех остальных и не смог заснуть.

***

На восьмой цикл межзвездной экскурсии мы совершенно сдружились. Оливия освоилась на корабле, со смехом бегала по тем комнатам, куда могла проникнуть: в остальные я перекрыл ей доступ по настоятельной просьбе Чарльза. Оливия была неглупым, энергичным и избалованным ребенком, но не вызывала у меня ничего, кроме насмешливого удивления: ее иррациональное, непредсказуемое поведение было мне непонятно. Чарльз говорил, что это оттого, что я никогда не имел дела с человеческими детьми. Я соглашался с ним. Мы мало говорили о друг друге; в основном я рассказывал про «Одиссей» с технической точки зрения и про планеты этой системы, за которыми мы продолжали вести наблюдения — меня особенно поразило, сколь мало люди знают о ближайших к ним мирах. Чарльз теперь почти всегда ходил с каким-то блокнотом и записывал туда все то, что я говорил, причем было неважно, понимал он это или нет. Иногда, придя в особенно сильное возбуждение, он начинал говорить:

— То, что происходит сейчас — историческое событие! Я чувствую на себе ответственность за это, — говорил он вполне серьезно, и я не находил в себе сил и желания препятствовать ему. Пусть думает, что хочет. В конце концов, это не было плохим времяпрепровождением.

Я продолжал приглядываться к Чарльзу. Чарльз продолжал изучать меня. Мы делали это осторожно: он — из опасения за себя и дочь, я — в страхе перед самим собой.

Но к концу девятого цикла что-то изменилось. Скорее всего, это было связано с тем, что мы вышли за пределы гелиосферы Солнца. Миллиарды километров разделяли землян с их планетой, и только теперь Чарльз начал осознавать подлинный масштаб путешествий «Одиссея». Оливия была ребенком: она говорила, что многое знает о космосе, но не в ее силах было представить, где она сейчас и как далеко находится ее дом. Я думал, что ни один человек не может до конца осознать размеры своей планеты, не говоря уже о размерах куда больших. Но Чарльз с таким серьезным и мрачным видом смотрел в огромные иллюминаторы в темную бездну, что я поневоле поверил в то, что этот мужчина вполне может выйти за пределы обыкновенного человеческого восприятия. Его вид в такие моменты вызвал во мне подспудное чувство, что его тяготит что-то горестное и глубоко личное, и, что самое странное, нечто в этом было знакомо и мне.

— Я часто думаю, что выиграл лотерею, в которой не собирался участвовать, — однажды сказал мне он, когда мы вдвоем прогуливались по одной из боковых палуб корабля, а Оливия была где-то в отсеке воздушных садов вместе с Зи и Йинни. Я долго думал, а потом спросил его с ненавязчивым любопытством:

— Но ты не жалеешь об этом?

— Нет. Не жалею, — и это был один из тех редких случаев, когда разговор со мной вызвал у него искреннюю улыбку. — Я рад. Когда мы вернемся на Землю, я буду жалеть об этом. Но сейчас Оливия так счастлива. Впервые с тех пор, как… — он прервался, но я задал взволновавший меня вопрос, не заметив этого:

— Почему ты будешь жалеть? Разве ваше правительство не одобрит твоего поведения?

— Нас будут тестировать, звать на всякие консилиумы и совещания, ученые будут ставить опыты на нас, чтобы удостовериться, что мы — это мы, а потом у нас не будет спокойной жизни. У Оливии не будет спокойной жизни. Это меня беспокоит.

Он говорил ровно, негромко, как будто так, чтобы его голос был как можно менее заметен, но при этом его лицо непроизвольно становилось выразительным и привлекало к себе внимание. Этого человека невозможно было слушать иначе, кроме как наблюдая за ним. И мне это нравилось. Мне пришла полубезумная мысль предложить ему остаться. Но я не сказал ее вслух.

— Вы с Оливией будете героями. Именно так обычно бывает.

— Да. А ты знаешь, что случается с героями потом, когда их история заканчивается, а имена стираются из газетных заголовков?

Я не знал, что такое газеты, но только молча покачал головой.

— А должен бы знать. Одиссея постигла та же участь.

И тут я вздрогнул, оживился и торопливо проговорил:

— Вот это я знаю. Я знаю историю Одиссея. Я знаю про Трою, про Итаку, про Калипсо, про Пенелопу и все остальное.

Глаза Чарльза удивленно расширились.

— Но как? Откуда?

Я торопливо проговорил:

— Я не вспомнил про это, когда вы с Оливией попали сюда, зато вспомнил сейчас. Пойдем со мной, я покажу.

Чарльз, поспешно кивнув, пошел за мной, не задавая вопросов: очевидно, после этого неожиданного признания у меня такой странный и нервный вид, что он не решался это делать.

Мы дошли до моих комнат почти бегом, дверь, снабженная индивидуальным сканером распознавания, автоматически отворилась, и тогда я первый шагнул внутрь, не оглядываясь на Чарльза. Он, чуть помедлив, вошел следом.

В этом помещении — мне нравилось называть его холлом, — вместо стен были шкафы с множеством ячеек, выдвижных ящиков, открывающихся створок, проемов и полок различных форм, цветов и размеров. В сущности, это была самая настоящая свалка, распиханная мной в шкафы в некой иллюзии порядка, но я практически всегда помнил, что, куда и когда я положил. Но то, что мне нужно было сейчас, находилось не здесь.

— Пойдем, — окликнул я Чарльза, увлеченно разглядывающего мою коллекцию межпланетных измерителей времени. — Я знаю, что тебе понравится больше.

— Что? — отвлекшись, спросил он, а я, подгоняя, увлек его за собой в следующий дверной проем.

Поднявшись по короткой витой лестнице наверх, мы мы попали в мой кабинет, в который я не пускал никого, кроме представителей власти (хотя проблем с законом у меня не было практически никогда). Кабинет был обставлен скромно и скучно, но, судя по выражению лица Чарльза, ему понравился. Иногда, как в этот момент, я совершенно не понимал этого человека.

Я прошел дальше, а Чарльзу ничего не оставалось, кроме как следовать за мной. Он все еще опасался оставаться где-нибудь на корабле в одиночестве.

Когда мы дошли до кладовой, я остановился.

— Здесь, — только и сказал я и присел на корточки, обеими руками раздвинув нагромождения личных вещей, скопившихся за последние годы. Где-то за всем этим, словно за слоями воспоминаний, я обнаружил то, что искал.

— Это книга, — оторопело пробормотал Чарльз, склонившись к тому, что я держал в руках, продолжая сидеть на полу. — Книга с Земли. Это же…

Пораженный, Чарльз, неблагозвучно крякнув, неуклюже сел рядом со мной. Я молча передал ему книгу. Он осторожно взял ее и впился взглядом в обложку. На ней была надпись:

Гомер
«Одиссея»

Перевод на английский выполнен Т. Э. Шоу

Минуту мы сидели в молчании. В последствии я бы не смог сказать, о чем думал тогда, и о чем, как мне казалось, думал Чарльз. Потом он открыл ее и пробормотал вслух, читая:

— Год издания — 1932… Место издания — Англия, — он посмотрел на меня. — Откуда она у тебя?

Он сидел так близко, держа в руках одну из самых важных вещей в моей жизни, в окружении всякого хлама, разбросанного мной по полу, и смотрел на меня с внимательным сочувствием и удивлением — все это казалось мне непривычным и неправильным.

— Это книга моей мамы, — ответил я. — Я даже не знал, с какой планеты она ее достала. В моем детстве она учила меня буквам и словам этого языка по ней, чтобы я мог сам читать про приключения Одиссея. Она умела говорить, читать и писать на английском, а папа — только на стандартном, межпланетном.

Теперь я говорил также негромко и сосредоточенно, как Чарльз. Мне нравилось так говорить. Может быть, так я старался быть похожим на него.

— Твоя мать была землянкой, — подвел итог он, выглядя чрезвычайно довольным этим открытием. — А твой отец нет. Ты знал об этом?

Я пожал плечами и отвернулся, почему-то почувствовав себя неуютно.

— Нет. Папа не говорил о том, где он родился и как получил этот корабль. Родители рассказали мне только, что название ему придумала моя мама.

Чарльз, казалось, не замечал моего смятения. Он сел ровно, выпрямив спину и повернувшись всем корпусом ко мне.

— Ты — наполовину человек, Атлас! Хотя, если не учитывать твою продолжительность жизни, ты ничем не отличаешься от обычных землян. Как выглядел твой отец?

— Он был…

И тут я вспомнил. Вспомнил родителей так отчетливо, как будто не было многолетних попыток стереть их образы из своей памяти.

Я слышал голос папы и смех мамы, чувствовал их прикосновения и запахи, непроходящие и неизменяющиеся, в какой бы точке вселенной мы ни находились. И эти воспоминания, слившиеся в одну большую, светлую, горячую волну горечи, затопили меня изнутри, заставив замолчать и замереть. Я остановил взгляд на книге. Эта константа, как часть далекого прошлого, наконец вернула меня в настоящее, и я смог улыбнуться Чарльзу, глядящему на меня с откровенной тревогой.

— Мой папа не был человеком, но он выглядел, как человек. Потом, уже когда я вышел из детского возраста, я понял, что, скорее всего, он принадлежал к одной из той рас, которые живут очень долго и могут полностью менять свой облик. И он принял вид землянина — ради мамы.

Чарльз немного помолчал, а потом спросил у меня неожиданно мягко:

— Где они теперь?

— Мама умерла от старости. После этого папа управлял отелем в одиночку, я только помогал ему. Но в какой-то момент он понял, что не может продолжать жить здесь, и двинулся дальше. Туда, где еще не был. Я понимал его тогда, потому что был к тому времени достаточно взрослым, и еще лучше понимаю сейчас. Этот корабль — это целая жизнь. Не каждому под силу прожить ее здесь. Постояльцы могут прийти и уйти в любой момент, но чтобы им было, куда приходить, кто-то должен оставаться здесь навсегда. Пока я здесь, «Одиссей» продолжает идти по курсу, проложенному мной, но попади он в чужие руки — и курс изменится. Кто знает, что могут сделать другие с таким огромным кораблем?

— Поэтому ты все еще здесь? Поэтому не пытаешься найти отца?

— Я не хочу его искать, — с внезапной досадой резко ответил я. — Он сам по себе. Он и мама — латхайа, а я — вне их пары. Он ничего мне не должен. А остаюсь я здесь, потому что… — я поднял голову наверх, в потолок, и представил сотни комнат, находящиеся над нами, — так надо.

— Что значит латхайа? — непонимающе спросил Чарльз.

— Разве в земных языках нет такого понятия?

— Нет.

— Это… что-то вроде семьи, как вы это называете. Семьи из существ, идеально дополняющих друг друга. Вы с Оливией латхайа. Мои мама и папа были латхайа. Мне кажется, что я и «Одиссей» — это тоже латхайа.

— Но ведь ребенок — это тоже часть семьи. Когда появляются дети, без них жизнь начинает казаться неполной.

— Это нормально для Земли. В космосе у разных рас разные продолжительности жизни и взгляды на нее. Иногда дети слишком непохожи на родителей.

Чарльз нахмурился.

— Ты — часть своей семьи, какой бы она ни была, и каким бы ни был ты сам. Отказаться от детей, как и от родителей, невозможно.

— Я сделал это.

— Нет, тебе так кажется. Сейчас ты плачешь, потому что ты скучаешь по твоей матери. И по отцу.

Я поднес руку к лицу и протер глаза. Я действительно плакал.

Наступила тишина, в которой я слышал только свое сбившееся дыхание. Я слушал этот звук, прикрыв глаза, и мне казалось, что я слышу его впервые в жизни.

— Чарльз, — неуверенно позвал я его.

— Что?

— Чем ты занимаешься на Земле? Кто ты там?

— Я… я работаю с документами. Большим количеством документов. Вместе с такими же людьми. Оливия не понимает, как можно заниматься такой скучной работой, — мне показалось, что он усмехнулся, и я посмотрел на него. Но его взгляд, устремленный куда-то в сторону, был сосредоточенным и замершим, мертвым. И тогда я ощутил страх.

— Чарльз, что случилось с матерью Оливии? Ты ничего не сказал о ней ни разу. И Оливия тоже.

Чарльз склонил голову. Сейчас он выглядел усталым и постаревшим.

— Она заболела. У нее практически не было шансов. Полгода назад ее не стало.

Я положил руку ему на плечо и молча дружески сжал, выражая сочувствие. Мы сидели так довольно долго. Но меньше, чем мне бы того хотелось.

Потом мы поднялись на ноги, убрали раскиданные мной вещи обратно. Я положил куда-то книгу и забыл про нее. По крайней мере, очень пожелал забыть.

***

Остаток путешествия прошел благополучно. Мы перемещались от системы к системе, смотрели на звезды и планеты, но мой взгляд был обращен вовнутрь себя, и чем дольше я смотрел, тем больше я видел, и все больше осознавал: я ничего о себе не знаю.

В последний день мы прибыли на орбиту Земли. Еще перед этим я предложил Чарльзу остаться на «Одиссее» навсегда. Его глаза вспыхнули, и на какую-то долю мгновения я был абсолютно уверен, что он согласится. Однако Чарльз отказался.

Но в тот последний момент, когда они с Оливией в своих черных пальто стояли на площадке транспортатора, готовясь навсегда покинуть мой корабль, мы встретились с ним взглядами и я понял: он сделал это не ради себя. А ради Оливии.

И это осознание, пришедшее ко мне так неожиданно и просто, принесло мне искреннюю радость и то неуловимое, но сильное чувство, которое люди на Земле называют надеждой.