Дети

Да говорю же вам, не было в вашей жизни такого случая, когда вы по-настоящему теряли власть над происходящим! Вы только и можете воображать себе, как жестокая судьба то и дело лишает вас воли и заставляет плыть по течению! Чушь всё это! Вы всегда можете что-то сделать, только часто заместо дела и устранения трудностей предпочитаете сложить лапки на животе и самозабвенно ныть о том, как беспощадная судьба заставляет вас действовать против воли. Вы никогда не были в такой ситуации, когда действительно не можешь ничего сделать и не можешь управлять происходящими событиями! А я был! И я могу вам рассказать сейчас. Да, Элинор, чай со сладостями будет как раз кстати, история эта не короткая.

Слушайте внимательно, Юджин не вертись. Сьюзен, поправь же штору, солнце шпарит как сумасшедшее, как будто замыслило убить всех нас.

Это случилось в бытность мою маршалом в тех краях, которые сейчас зовут Невадой и Ютой. Я ловил беглых преступников и мерзавцев, за поимку которых федеральное правительство и власти штатов назначали щедрое вознаграждение. Уж не могу сказать, были ли среди них нормальные люди, мне же всегда думалось, что они все сплошь негодяи и распутники, которые насиловали женщин, грабили поезда и банки, убивали мирных граждан и полицейских. Особенно рьяно я искал тех ублюдков, которые убивали шерифов или таких же, как я, маршалов. Я ненавидел их всей душой и считал своим долгом очистить новые штаты от этой грязи, чьи деяния были против воли и заветов Бога.

Сьюзен, ты мне родила пятерых внуков и все как один неугомонные и непослушные. Нехорошая у тебя кровь, беспокойная, одно слово, ирландцы. Ну-ка, успокой их, история очень интересная!

Видит Бог, я никогда не рассказывал её никому, только Барбара, ваша мать и бабушка, упокой Господь её душу, знала об этом. О таком же кому попало и не расскажешь. Непросто всё, да и мало кто поверит. Даже сейчас, как вспомню, мне не по себе становится. Но вам надо знать, мне уже много лет, могу откинуть копыта в любой момент, а вас я должен предупредить. Вы должны знать…

В шестьдесят восьмом году, как сейчас помню, это всё и случилось. Я был молодой и быстрый. Мне всего-то стукнуло двадцать три годочка, а я уже снискал себе славу одного из лучших ловцов преступников. Меня уважали и боялись, вот так-то. Я рьяно брался за почти любое задание, а как же, Барбара же уже была на сносях нашим первенцем. Да, Боб, тобой. Денег надо было зарабатывать много, я не хотел, чтобы мои жена и дети жили в грязи и бедности в той забытой Богом дыре.

Поэтому, когда я в очередной раз вернулся в городок и сдал на руки тюремщиков Сизого Валлийца, душителя из Калифорнии, то мне даже и отдохнуть не довелось. Только и успел, что повидаться с любимой жёнушкой и тут же явился к шерифу, потому что прослышал от барыг про то, что объявлена награда за Энрике Пинеду.

Эх, родненькие, вам даже трудно представить себе величину этого человека. Он был широко известен, но да только властям никак не удавалось схватить его за хвост, очень уж он был умён и неуловим. Здоровенный, породистый, красивый, девки все на него засматривались, даром что он был убийцей и грабителем. Чёрные усы, чёрная копна волос, бронзовый загар, и такие редкие для южанина голубые глаза. Был он никаким не мексикашкой, как вы могли подумать, а самым настоящим испанцем прямиком из Испании.

И он был как кость в горле у губернатора и всех шерифов округи, потому что очень нагло и дерзко действовал у них под носом, а те ничего не могли поделать, и только в ярости орали на площадях и обещали на его голову все кары небесные.

Весной шестьдесят восьмого года испанец ограбил восемь почтовых дилижансов, семь банков и три раза наведался в город, шумно отмечая свои успехи прямо под носом у властей. Под конец Пинеда схватил белобрысую дочку шерифа и растворился в пустыне. Шериф топал ногами, плевался и прилюдно клялся, что разорвёт негодяя и растлителя, да только кумушки на рынке поговаривали, что не такая уж она была и невинная, а очень даже наоборот – бесстыжая девка, которая под кем только не лежала.

В итоге, терпение у губернатора окончательно лопнуло, и он объявил их в розыск и назначил за Пинеду и его банду такую баснословную кучу золота, что никто даже сначала и не поверил, что такие деньги бывают.

Я когда в городок вернулся, то охота за ним уже была в самом разгаре, все кому не лень сбивались в бригады и отряды и отправлялись в пустыню за своим вознаграждением. Ну да я не волновался, что могу опоздать и упустить свой шанс. Потому что знал, что надо делать. Сразу же взял себе двух помощников из местных индейцев, которые вечно ошивались возле салуна в поисках случайного заработка. Были они какие-то ободранные и сплошь больные от постоянного потребления «огненной воды», но дело своё знали – пустыню всю знали вдоль и поперёк, как свои пять пальцев, что где находится и где вообще можно долго скрываться.

Чтобы у них не возникло соблазна водить меня за нос и напрасно терять моё время, я их сначала как следует поколотил, а потом посулил солидное вознаграждение, пятикратно больше, чем они могли бы получить у других маршалов. Да и про меня все в округе знали – ежели что пообещаю, то обязательно так и сделаю. Поэтому, как только они отошли от побоев и уразумели, что я от своего слова не откажусь, то тут же горячо заверили меня, что сделают всё, что в их силах, чтобы, значить, мы все могли как следует обогатиться.

Я закупил провианта и патронов, запасся всем необходимым из расчёта, что буду в пустыне не меньше недели, и мы тронулись в путь, я на своём верном Мохнатике, а индейцы на мулах. Барбара всё махала мне вслед рукой, а я оглядывался и посматривал на её большой живот. И думал, что неплохо бы вернуться до того, как она родит. Благо, что о родах я уже позаботился и заплатил местному докторишке его месячный заработок, чтобы он всё сделал в лучшем виде, а иначе я ведь мог его и наказать. Он о моих горячих кулаках хорошо был наслышан, так что клялся, что всё пройдёт в лучшем виде.

Как только наш убогий городок скрылся за холмами, поросшими колючкой, я сразу же посерьёзнел и велел своим индейцам не развешивать уши, а держать их востро и следить по сторонам. Мы решили, что перво-наперво нам нужно дойти до стоянки племени северных пайютов, из которых они, якобы, и происходили. Для меня всегда все индейцы были на одно лицо, особенно в европейской одежде, так что разбираться в их истинном происхождении не стал, а доверился. Впрочем, поначалу они сделали всё в лучшем виде, не обманули.

Два дня ушло у нас на молниеносный переход до первой стоянки индейцев, которые, как уверяли мои следопыты, могли нам рассказать, куда отправилась банда Пинеды.

Всю дорогу я продумывал, как же подступиться к негодяям. Банду он себе подобрал крепкую и ладную. Все сплошь испытанные и опытные разбойники с большими списками грехов и преступлений. Взять того же Хосе Кабреру, его правую руку, который, как поговаривают, когда-то был уважаемым смотрителем на серебряных рудниках, да был вынужден скрыться после того, как в приступе ярости убил и замучил свыше двадцати индейцев, работающих на приисках. И если судьба индейцев никого особо не волновала, то кража семи килограмм серебра его начальству не понравилась. Он сбежал, его объявили в розыск, но безуспешно. Он долго и упорно уничтожал индейцев, пока не столкнулся с Пинедой, который мигом прибрал Кабреру к рукам и направил его прыть в нужное русло.

Ортис и Соррилья вызывали у меня настоящее бешенство, потому что когда-то были такими же мелкими незадачливыми «ловцами счастья», как и я, а потом их пути пересеклись с Пинедой. Уж не знаю, угрожал ли он им или посулил чего, история о том умалчивает, но за три года то того они переметнулись на его сторону и стали постоянными и верными участниками банды. Оба были неграмотными (хотя деньги считали отменно), злыми и жестокими. Их руками-то все убийства и происходили. Любили они покутить, пострелять в индейцев и негров, полапать баб и поесть от пуза, но начальника своего слушались беспрекословно. Настоящие верные псы.

Лукаш Португалец, по слухам, появился в наших краях через Мексику, а туда попал из Бразилии, где влачил жалкое существование в Рио, брался там за разную работу, то подворовывал, то подрабатывал. А потом слухи о золоте и серебре южных штатов разнеслись по всему миру и волна «золотой лихорадки» захватила его и выбросила в наших пустынных краях. Спину свою в рудниках он недолго ломал, сразу понял, что таким путём скорее заработаешь билет на тот свет, чем богатство. Тогда он придумал посредничать. Его поразительный дар барыги проявился в полной мере. Он придумывал какие-то хитроумные схемы, всё время что-то покупал и что-то продавал. Диву даёшься, как он обманывал детские дома и больницы, обсчитывал торговцев, подставлял добытчиков. Очень быстро прознал все нужные знакомства и приобрёл связи. А как-то раз Энрике Пинеда его самого и грабанул. Тут-то парень и смекнул, что на службе у умного и дерзкого разбойника он заработает в сотни раз больше, чем от своей утомительной возни с провиантом и оружием. С тех пор он был при испанце кассиром, банкиром, снабженцем, сбывая награбленное и мастерски управляя добычей.

Что до Энрике Пинеды, то он был самым настоящим испанским «идальго». Как бы вам объяснить. Это дворянин такой, аристократ, которого нельзя было ни за что лишить этого дворянства, что бы он ни делал. Поговаривали, что ему до смерти надоело влачить жалкое безденежное существование в своей Испании. Благородство происхождения и кровная близость к королю никак не отражались на его благосостоянии. Его фамильный замок разрушался, денег не хватало даже на новую одежду, крестьяне сначала осмелели, а потом и обнаглели, разбредясь по окрестностям и не желая работать на него. Молодому красавцу, обладавшему, к тому же, отменным и острым умом, такая жизнь была невмоготу. Поэтому он проклял короля Испании, бросил свои опостылевшие фамильные развалины и отправился в Новый Свет для обретения славы и богатства. Его отличное образование и недюжинный ум помогали ему всегда находить выход из любого положения и неизменно выходить победителем. Недолго помыкав в Мексике, он перебрался в наши края и стал заниматься грабежами и убийствами по заказу. Эх, его бы таланты да на благо пустить. Вечно наши власти не замечают одарённых людей и сами толкают их на путь преступлений.

Что, Элизабет? Откуда мне о них всё так известно? Ну, так ведь, они же не монахи были и не святые. По окрестным борделям регулярно шастали, своё мужское естество удовлетворяли. А как мужик расслабится и сделают ему хорошо, тут-то, бывает, язык и развязывается. Шлюхи завсегда были для нас источником самых важных и самое главное – правдивых сведений.

Чего, мой маленький? Кто такие шлюхи? Ну, гм… ты как подрастёшь, так узнаешь, рано тебе ещё, сиди и ешь печеньки.

Ну так вот, теперь к самой истории.

Два дня у нас ушло на путь до стоянки индейцев. Это было совсем не в той стороне, куда уходила бо́льшая часть «ловцов счастья», а совсем даже в противоположной. Мне бы и самому не пришло в голову искать нашу банду так далеко и в стороне от торговых путей и источников воды. Насколько я помнил, в тех краях вообще было делать нечего. Но проводники-индейцы упорно держали путь на северо-запад, и мне оставалось лишь лениво дремать в седле, изредка зорко посматривая на них и на окрестности, которые проплывали мимо и совсем не менялись. Не было там на что смотреть. Песок да камни, раскалённые солнцем, изредка лишь обветренные скалы, в тени которых можно было недолго передохнуть и подкрепиться. А по ночам холод, пронизывающий и упорный. На ночь я устраивался таким образом, чтобы индейцы были от меня по другую сторону от костра, который они должны были всё время поддерживать. Я оправданно не доверял этим «краснокожим», всегда они были двуличными и так и норовили предать и обмануть. Даже во сне в моей руке был зажат пистолет, так что если бы они замыслили что-то неправое, то я успел бы им ответить, прежде чем получил бы в горло подлый трусливый удар ножом.

На третий день утомительного перехода мы вышли, наконец, к стоянке пайютов. Это была небольшая ложбина между холмами. В понижении местности виднелось небольшое мутное озерко, обросшее вялой зеленью. Несколько деревьев качали под жарким южным ветром своими бурыми запыленными кронами. Под ними были установлены несколько вигвамов, этих их треугольных домов из шкур. И вот тут-то и начались странности.

Индейцы боялись.

Конечно, они приняли нас привычно настороженно. Не сводя с меня напряжённого испуганного взгляда, они что-то лепетали на своём языке моим двум следопытам и усиленно жестикулировали. Но то, что я поначалу принял за настороженность, при ближайшем рассмотрении оказалось самым настоящим страхом. Индейцы были до смерти перепуганы. Только теперь я заметил, что они не жгли привычных костров, не вялили мясо. Между шалашами не бегали дети. В лагере было непривычно пусто и тихо.

Я понял, что тут кто-то побывал и здорово напугал этих дикарей, которых обычно не больно-то можно было запугать. Пришлось пнуть одного из моих сопровождающих, чтобы он потрудился объяснить мне суть. Однако, от его объяснений мне не стало шибко понятно, что тут вообще происходит. Мои проводники-индейцы с трудом подбирали слова на английском и никак не могли описать происходящее. Выходило, что Энрике Пинеду и его банду индейцы видели как раз вчера и хорошо знали, куда те направлялись. Но на мой вопрос, не испанец ли их так напугал, они сильно завертели своими головами. Нет, большой усатый мужчина и его помощники в деревню не заезжали и вообще не интересовались индейцами, у которых нечем было поживиться. Да, вождь сам видел, как они ускакали туда, на север, в пустыню, это было вчера вечером.

А дальше они стали нести какую-то чушь. Они испугались «скользких голосов», которые были в пустыне. Местные индейцы так и не смогли объяснить, что это такое. Но они были жутко напуганы, я смотрел на их вытаращенные глаза и трясущиеся бледные губы и понимал, что тут дело нечисто. Они утверждали, что в нескольких часах пути на север начинали разговаривать и творить страшное эти «скользкие голоса». Индейцы как раз перегоняли свой скот несколько дней назад из северного посёлка в этот, когда с ними случилось что-то непонятное. Сначала скот как будто сошёл с ума и стал вести себя пугающе. Коровы падали на спины, дрыгали ногами, кидались друг на друга и на людей. Потом и сами люди начали чудить. Кого-то неведомая сила повалила на землю, кто-то разбил голову о камни. Лишь трое из большого отряда, которые были с самого краю, смогли спастись и дойти до этого стойбища. Они-то и рассказали о произошедшем.

Лица моих индейцев всё больше вытягивались, и в них тоже теперь проступал страх. Я понимал, что по каким-то соображениям они не рассказывают мне всего, что узнали, но это заставляет их тоже бояться.

И теперь индейцы напрочь отказывались покидать лагерь и двигаться на север. Моему удивлению не было границ, когда и мои следопыты вдруг заявили, что никуда не пойдут и даже отказываются от вознаграждения. Это уж было мне совсем странно. Я стал угрожать им и целиться пистолетом в голову. Они лишь трусливо прятали лица, сжимаясь под дулом оружия, но были тверды в своём отказе. Я решительно ничего не понимал и всё сильнее злился и орал на них на всех. Мне совсем не улыбалось двигаться по незнакомой пустыне одному. Тогда, чтобы припугнуть этих тупых дикарей, я выстрелил в землю. Индейцы вздрогнули, но остались при своём. Чтобы сломить их, я прострелил ногу вождю.

После этого все разом упали на землю. Они выли и стонали, они простирали руки ко мне и всем видом умоляли меня не заставлять их уходить из лагеря. Я с изумлением и растерянностью смотрел на это массовое неповиновение и не знал, что же мне дальше делать. Впрочем, моя растерянность длилась недолго. Не обращая больше внимания на плачущих краснокожих, я возобновил в ручье запасы воды. Потом пошарил в одном из шалашей и нашёл там немного старого вяленого мяса. Я решил двигаться дальше один. Хотя мне и было не по себе. Если уж даже оружие не может заставить дикарей повиноваться, то там, в пустыне скрыто что-то по-настоящему опасное.

Обоих мулов я решил не оставлять в лагере, а забрал с собой, привязав к заднику седла пятиметровыми верёвками. Вместе с ними я мстительно забрал и личную поклажу своих спутников. Будут знать, как не слушаться белого человека. Как только индейцы уяснили, что я не беру их с собой, то сразу же успокоились и стали лебезить. Они услужливо показали мне направление (на ту «волосатую гору», три часа пути на лошади, к вечеру будешь там). И рассказали, как должно выглядеть место, где скрывается банда испанца. Под конец мои бывшие проводники даже стали уговаривать меня не ходить в опасное место, иначе меня заберёт в плен какое-то чудовище. Слышать этот бред я больше не мог и сел на коня.

И я направился дальше. Оставляя за своей спиной последний осколок цивилизации, я чувствовал, что на душе у меня неспокойно, тревожно, боязливо даже как-то. Помолился Богу и попросил за свою жену и ребёнка на тот случай, если я не вернусь.

Когда я покидал лагерь, то на моих трофейных часах на цепочке было начало пятого вечера. Скверно, мне сразу стало понятно, что придётся подкрадываться к чёртовой банде в темноте и полной неизвестности. Возможно, стоило подождать до утра. С одной стороны, ночью можно было напасть неожиданно. Но, с другой стороны, вряд ли стоило ожидать, что такой бывалый разбойник как Пинеда не выставит ночью охрану или даже засаду. К тому же, днём я и стреляю лучше.

Пришлось умерить ход своих животных, так как стало понятно, что мне придётся где-то переночевать, а уже поутру наведаться с моим лучшим приятелем Кольтом Уокером в логово банды.

Лошадь и мулы знай себе неспешно и покорно шагали по камням и песку, а я глазел по сторонам, да лениво иногда думал о своей жизни и всё крутил в голове мечты о домике на берегу реки или озера в каком-нибудь северном краю, где нет этого проклятого обжигающего солнца и бесконечных опостылевших песков и каменистых равнин. Мои шотландские корни требовали серого зимнего неба и холодной воды, так что я как раз продолжал раздумывать, податься ли нам с Барбарой в Иллинойс или Кентукки, когда животные стали вести себя как-то чудно́.

Помню, что пришёл в себя от резкого рывка, так что еле удалось усидеть в седле. Быстро оглянулся назад и увидел, что мулы упёрлись всеми ногами в землю и отказываются идти дальше. Верёвки, которыми они были привязаны к седлу, натянулись до предела. Тогда я остановил своего верного Мохнатика и слез на землю. Потёр лоб и обошёл вокруг мулов, которые возбуждённо фыркали, шевелили ушами и продолжали поднимать пыль. Тогда я быстро и внимательно огляделся по сторонам, чтобы увидеть того, кого они могли испугаться. В быстро сгущающихся сумерках вокруг не было ни души – ни людей, ни скота, ни хищников. Полное спокойствие и безмолвие. Ругая проклятую скотину, я стал со всей силы лупить их по задам плёткой. Только тогда они неохотно сдвинулись с места и пошли дальше. Я быстро вскочил в седло и направил их в нужную сторону.

Ночь стремительно опускалась на землю. Небо было совершенно чистое, звёзды над моей головой проступали россыпями, из-за горизонта вставала дико огромная жёлтая луна, у нас тут такой отродясь не бывало. Становилось холодно, так что я поплотнее запахнул свой плащ и с тоской подумал о том, что сегодня придётся помёрзнуть – чтобы не привлекать внимание бандитов, мне нужно отказаться от идеи развести огонь. Лошадь и мулы продолжали идти в том направлении, которое я им задавал, но при этом постоянно беспокоились и шевелили ушами, выражая своё недовольство и страх. Невдалеке показалось нагромождение валунов и я решил спешиться возле них, чтобы там и провести ночь. Здесь и от пронизывающего ветра какое-никакое укрытие, и животных есть к чему привязать. Я обернул верёвки вокруг камня, а концы засыпал гравием. Из боковой сумки, висящей на тёплом боку лошади, я достал шерстяное одеяло и постелил его у подножия камней.

Становилось совсем темно. Я уселся на одеяле и положил возле себя оба своих пистолета и упаковку патронов на тот случай, если Пинеда всё же заметил меня и решит навестить, пока я буду спать. В сгущающейся темноте прошелестел вдали лапами по камням какой-то небольшой зверь, и я сразу подумал, что ночью мне скорее нужно ожидать койотов в гости, чем бандитов, которые и знать не знают обо мне, а весело отмечают в своём логове удачную вылазку в город.

Мысли о бандитах сразу напомнили о том, что в походной сумке у меня лежит отличный военный бинокль, который достался мне от одного пропойцы, воевавшего в Гражданскую на стороне южан. Убедившись, что лошади привязаны надёжно, я достал бинокль и пошагал, стараясь не шуметь, на север. На горизонте чёрным силуэтом отчётливо возвышалась «волосатая гора», про которую мне рассказывали индейцы. Значит, я шёл правильно и теперь нахожусь в нужном месте. Приходилось ступать осторожно, чтобы не зашуметь, потому что в любую секунду я мог наткнуться на их логово, скрытое, по описанию индейцев, в нескольких торчащих прямо из земли скалах.

Через пару минут я приостановился, чтобы сделать глоток виски из фляжки. Мне нужно было согреться и немного успокоиться. На душе было неспокойно. Я не мог понять, что меня беспокоит и настораживает, но что-то в окружающем мире было не так.

Тишина!

Вот что было не так! Пустыня это, конечно, не город, чтобы тут что-то постоянно гремело и шумело. Но и в ночной пустыне должны быть звуки. Шуршащие среди камней змеи и мыши, стрекочущие цикады, шелест каких-то птиц, которые то ли укладываются спать, а то ли наоборот пробуждаются для ночной охоты. Койоты должны завывать и потявкивать где-нибудь неподалёку.

А было совсем тихо. Было так тихо, что на миг я усомнился в том, что у меня всё ещё есть слух. Поднёс указательный и большой палец к уху и потёр их. Услышав отчётливый шорох пальцев друг о друга, я убедился, что с моим слухом всё в порядке.

Чёрт, побери, пустыня вокруг меня была совершенно мёртвой! Злые мерцающие звёзды следили за мной с тёмного неба, луна безразлично поднималась в зенит, ярко освещая окрестности. Неслышно дул холодный ветер.

И вот тогда шагах в двухстах я увидел цель своего похода. Скалы метров под десять высотой торчали из песка, как зубы зарытого здесь гигантского чудовища. И между ними виднелся тусклый огонёк костра. Я припал к земле и приставил бинокль к глазам.

Ну и странная мне картина открылась, доложу я вам. Я ясно видел костёр, нервно подрагивающий на небольшой полянке. Перед ним было небольшое озерцо, которое я заметил только благодаря отражению огня в воде. Внутри, впритык к скалам росли два больших дерева, возле которых были свалены в кучу какие-то неопределённые тюки. На переднем плане темнели подозрительные большие кучи, которые мне никак не удавалось разглядеть и распознать, что же это такое. И я никак не мог взять в толк, куда же подевались люди. Точнее, поначалу их не было видно. А потом показалась человеческая фигура, которая двигалась очень странными резкими толчками. Руки и ноги торчали под неестественными углами и совершали какие-то необъяснимые движения и рывки, как будто человек порывался идти сразу в нескольких направлениях, и то одно, то другое в нём брало верх. Или как будто им дьявол овладел.

Вдруг я вздрогнул, потому что неподалёку от меня что-то крупное зашуршало о землю. Кляня себя всеми бранными словами, что я оставил оба пистолета на одеяле, я стал медленно приближаться к источнику шума.

Это оказалась светлая сильная кобыла, на которой всегда ездил Пинеда. Она лежала на боку и такое творила – сгибала и разгибала свои ноги в коленях в чётко определённом ритме, будто оркестром дирижировала или показывала какие-то сигналы, как на флоте. Её глаза были сильно вытаращены, а из пасти валила пена.

Мне стало страшно. Оставаясь к лагерю бандитов лицом, я сделал несколько шагов назад и вдруг свалился на землю, потому что безумно громкий крик пронзил мою голову.

- Игрушка!

Жуткий голос сотряс меня. Многие из вас штаны обмочили бы, если б его услышали, такой он был мерзкий и громкий. В башке сразу разлилась сильная пульсирующая боль. Я попытался подняться, чтобы отойти подальше и вот тут-то оно и случилось.

Затылком и макушкой я почуял, как будто звёздное небо коснулось моих мозгов. Даже не знаю, как это точно описать, чтобы вы поняли, что я именно почувствовал. У меня на загривке и по всему телу дыбом встали волосы. Я всем телом ощутил, что за мной наблюдают, что на меня смотрит кто-то чужой и недобрый. И это странное ощущение. Как будто с моей башки разом самым острым ножом сняли скальп и кость, и кто-то стал трогать мой обнажившийся мозг своими холодными и чужими пальцами. Я прямо чувствовал, как этот кто-то без спроса трогает мой разум, открытый небу и космосу, и волна ужаса пробежала по всему телу, которое перестало быть моим.

Я перестал владеть собой.

Оставаясь в своём теле и пребывая в сознании и полном понимании происходящего, я вдруг стал всего лишь сторонним наблюдателем. Потому что мои руки и ноги двигались теперь помимо моей воли.

Невидимый кукловод полностью овладел мною. Это было похоже на то, как будто я был такой куклой на перчатке, какие я видел однажды на ярмарке в Глазго. Кукловод просунул свою «руку» внутрь меня и расположил «пальцы» в нужных местах.

Мне было так страшно, как не бывало никогда до того в своей жизни. Я больше не принадлежал сам себе и не ведал, что творится. Я попытался сказать что-то, но голосовые связки мне не подчинялись. Я мог только чувствовать – смотреть, слышать, осязать, обонять, но не мог даже веком пошевелить.

И я стал кричать внутри себя:

- Хватит! Нет! Отпусти меня! Нет!

Бесовская тварь пошевелила «пальцами» во мне, чёрная волна боли пронеслась по телу, от чего я почти потерял сознание, и я снова услышал:

- Игрушка!

А потом всё стало походить на кошмарный сон, который всё никак не кончался.

Моё тело совсем неуклюжее стало. Оно кое-как поднялось на некрепкие ноги и, неприлично виляя задом и постоянно покачиваясь, пошло к далёкому костру. Я был готов поклясться, что управляющий мной на самом деле не ведает, как правильно должен ходить человек. К тому же, «оно» постоянно забывало о моей голове, которая то безвольно валилась вбок, то падала вперёд и качалась как кочан капусты в мешке.

В какой-то момент я почувствовал, что из меня хлынула моча, которая потекла по ногам, собираясь в сапогах. После этого я упал на четвереньки. И больше десяти минут «оно» училось как плеваться. «Оно» то собирало слюну во рту и вываливало её наружу неловкими плевками или просто даже языком. А то и позволяло слюне свободно капать изо рта на землю.

Потом «ему» это надоело или «оно» распознало всё про слюну, и я снова поднялся на ноги и зашагал к лагерю. Оставшийся путь до скал «оно» испытывало, как вообще может перемещаться моё тело. То я шёл на четвереньках, то полз на коленях, сдирая их в кровь о камни. То я становился на руки и шагал так. Да вот только кукловод довольно быстро сообразил, что на руках я хожу хуже всего, так что ударил меня лицом о камни и снова опустил на четвереньки. Иногда я всё же пытался овладеть своим телом, но на меня неизменно нахлынывала волна одновременно обжигающей и леденящей боли. Сказать, что мне было страшно – это не сказать ничего. Я бился внутри своей головы как дикий зверь, посаженный в клетку. Я страдал и мучился от того, что теперь не принадлежу сам себе и вот тут-то истинно ничего не могу сделать. Я стонал и рыдал, я орал и проклинал кукловода, но внешне лишь молча и сосредоточенно шагал к лагерю бандитов, дёргая себя руками то за нос, то за волосы, а то и хватая за какую-нибудь неприличную часть тела.

Один раз по пути попалась какая-то крупная птица. Я не смог в темноте рассмотреть, был ли это стервятник или орёл. Птица лежала неподвижно, раскидав переломанные крылья и судорожно сжав лапы в кулаки. Была ли она мёртвой? Скорее всего да, глаза в свете луны казались совершенно стеклянными.

То тут, то там под ногами попадались тушки мелких птиц, ящериц и змей. Они то и дело отвратительно хрустели под моими ботинками. И все как есть мёртвые. С ними «оно», видать, уже наигралось.

Уже при подходе к лагерю до меня дошло, что за тёмные кучи или груды я видел в бинокль, но тогда не смог распознать. Это были несколько коров. Они валялись на боку или (что совсем странно для такой скотины) на спине, вытянув лапы под неестественными углами. Я содрогнулся от отвращения и ужаса – одна из коров ела свою соседку. Тупыми зубами она откусывала куски плоти и натужно их жевала, с видимым усилием проталкивая прожёванное в глотку. Поедаемая корова лежала неподвижно, только кожа на ней подрагивала от боли. От этого мне стало в конец жутко. Кукловоды, видать, пробовали всё, что могло им прийти в их головы.

Моё тело, ускоряясь, пронеслось мимо животных и ворвалось в лагерь. Перед моими глазами сразу предстала вся картина происходящего. Тело женщины (судя по светлым волосам, это и была бесстыжая дочка шерифа) плавало в небольшом прудике лицом вниз. Изредка она судорожно приподымала голову над водой, с хрипом и каким-то клёкотом быстро вдыхала воздух и потом снова погружала голову под воду. Моя голова медленно поворачивалась из стороны в сторону, как будто невидимый кукловод хотел показать мне всё, что здесь происходило. Ознакомить, так сказать, с происходящим. Или похвастаться. А может и поиздеваться, чтобы мне стало ещё страшнее от того, что и мне предстоит.

Хосе Кабрера, полуголый и с окровавленной грудью сидел неподалёку и сосредоточенно ел землю. Он расковыривал сухую каменистую почву окровавленными руками, на которых, кажется, были поломаны уже все ногти, и тут же оправлял землю в рот. Песок и камни хрустели у него на зубах, он кашлял и давился, но продолжал отправлять в жадный рот порцию за порцией. По его лицу катились слёзы, а в глазах стоял уже знакомый мне ужас. Иногда, когда его рот оказывался слишком надолго занят, он подбирал кинжал, лежащий рядом, и несильно тыкал им себя то в грудь, то в шею. Тогда его жевание и глотание ненадолго ускорялись.

Неподалёку от Кабреры на земле лежало тело толстяка, в котором я сразу узнал Ортиса. Он был весь изрезан. Мне подумалось, что все ножи и топоры, какие только были у банды, сейчас были воткнуты в его мёртвое тело. Обильное тёмное пятно крови под ним пропитало сухую землю. Света костра было достаточно, чтобы заметить, что вокруг тела валялись отрезанные пальцы, уши, нос, куски кожи. Резал ли он сам себя или его резали другие, я даже знать не хотел, это было отвратительно, я только мечтал о том, чтобы закрыть глаза и не видеть всего этого, но жестокий кукловод заставлял меня внимательно разглядывать проделанную им или ими работу.

Возле костра полулежали-полусидели на земле Соррилья и Лукаш Португалец. Оба были совершенно голые и избитые. В свете пляшущего огня можно было разглядеть многочисленные кровоподтёки, ушибы и ссадины на их телах и лицах. Кажется, ими «оно» поиграло в солдатики, заставляя драться друг с другом. Они и сейчас ещё вяло продолжали изредка ударять друг друга куда придётся. Но, кажется, сил у них уже почти не оставалось, так что играть такими поломанными игрушками больше было нельзя.

В последнюю очередь я увидел тело Энрике Пинеды. Он сидел неподалёку от костра, широко расставив ноги. Он тоже был совершенно голым. И занимался только одним делом – ел себя. Дрожащей рукой он срезал со своих ног куски кожи и мяса, которые отправлял в рот. Наши взгляды встретились, и я увидел такую бурю боли, страданий и мучений, что даже пожалел этого человека, которого ещё полчаса назад ненавидел всей душой и готов был пристрелить при первой же возможности.

Но сейчас, перед лицом чужого жестокого разума, мы с ним оказались по одну сторону. Мы с ним были человеческими существами, мучимыми и уничтожаемыми неведомым кукловодом. И вся ненависть, счёты и обиды были мгновенно мною забыты и выкинуты прочь. Это всё бессмысленно и ненужно перед лицом такой страшной смерти, которая нас всех, конечно же, ожидала. И объединяла.

Пинеда отбросил свой острый ацтекский нож, которым так гордился, и принялся поедать свои пальцы на левой руке. Меня переполнял ужас и отвращение, когда я видел, как этот огромный красавец своими отличными белыми зубами отгрызает собственную плоть и глотает её. Я отчётливо слышал, как хрустят на его зубах кости и суставы, по подбородку стекала кровь, которая капала на живот и на землю. Он начисто съел три пальца, пока кукловоду это не надоело. После этого со спокойным и сосредоточенным видом Энрике снова взял в руку нож и стал разрезать свой живот в районе пупка. Из-под лезвия заструилась по коже тёмная и какая-то особо густая кровь. Когда разрез стал с ладонь длиной, он отбросил нож и полез в живот рукой. Если бы я этот момент управлял своим телом, то меня неизменно стошнило бы от гадливости и мерзости увиденного. Немного там пошарив, он вытащил наружу кишки и, кажется, почку. Кишки он поднёс к лицу и стал долго и пристально их рассматривать. А потом начал и их тоже есть.

Это было уже слишком, в то мгновение мой разум не выдержал, и я потерял сознание.

Когда я, к великому несчастью, всё же пришёл в себя, то обнаружил, что кукловод посадил меня возле костра, и что я аккуратно подбрасываю в огонь какие-то палки. По краям костра среди золы виднелись недогоревшие лоскуты одежды, кусок чьего-то ботинка. Отвратительно пахло палёной шерстью и горелой кожей. Как хорошо, что они пока не догадались засунуть в костёр человека.

И как только эта мысль возникла в моей голове, внутри меня пронеслась волна чужой радости и воодушевления. Боже, Господи наш всемогущий, сам того не желая я подсказал своему мучителю ещё одно развлечение, до которого «оно» само не додумалось. Этот жестокий бездушный ублюдок жутко обрадовался новой игре, потому что все прежние ему, видимо, наскучили.

Тут же моё тело дёрнулось, я перевалился на живот и пополз к костру. С нечеловеческим ужасом я видел, как неумолимо к моему лицу приближается огонь и не мог ничего поделать! Совсем ничего! Вот это было настоящее отсутствие воли! Вот это было то, о чём смело можно сказать: «я не мог ничего поделать»! Это были бессилие и отчаяние, спаянные страхом и нежеланием умирать и мучиться перед смертью.

Не останавливаясь, я ворвался в костёр и погрузился в него по пояс. Моя голова, руки, грудь, живот, спина – всё было в огне. Огромная боль охватила всё моё тело. Я кричал и рвался, я бился внутри своей черепушки как дикий сошедший с ума зверь. Всеми силами своей души я хотел сдвинуть своё тело, жестоко удерживаемое в огне, чтобы хоть на немного уменьшить боль и страдания. Но всё было тщетно, огонь уже не просто опалял мою кожу, а начинал меня пожирать.

Я понял, что вот-вот умру. Человек не может жить в огне. И тогда я взмолился Богу, чтобы он берёг мою любимую жену и моего первенца. Я просил позаботиться о них и справедливо осудить меня в Чистилище как мученика.

У меня лопнули глаза, запеклось лицо, внутри меня горели и сворачивались от жара лёгкие. Я напрягся из последних сил и всё, что смог сделать – это закричать своим обожжённым горлом. Мой дикий, полный боли крик разнёсся по окрестностям.

И вот когда я с радостью подумал, что меня вот-вот не станет, вдруг случилось что-то невероятное.

В одну секунду боль превратилась в тугой шершавый шар, который поселился где-то голове. А ещё огонь замер. Всё вокруг замерло. Не было больше ни звуков, ни ощущений. Весь мир превратился в неподвижную мешанину, в которой не происходило совершенно ничего.

И тогда сквозь боль проступил голос. Печальный и смущённый голос, который говорил со мной очень осторожно, как будто боясь повредить меня, ведь от его громогласных слов голова у меня была готова просто взорваться на куски.

Всё, о чём мы разговаривали потом, я запомнил слово в слово. Я забуду когда-нибудь ваши имена или даже своё, но этот разговор я не забуду никогда, потому что он был выжжен у меня в голове, он был намертво и навечно впечатан в мой рассудок.

- Мы…. Просим прощения… у жителей Земли… Досадная ошибка, упущение… Как грустно…

- Кто вы, чёрт бы вас побрал?!

- Мы не с этой планеты… Внеземной разум… Путешествовали из одной галактики в другую и по пути потеряли наших детей… Выронили их из временно́й капсулы. По счастью, они оказались не внутри вашей звезды, а на вашей планете.

- Детей?

Тут я замолчал, потому что никак мне не верилось, что вся эта мерзость может быть сделана детьми.

- Что же вы за чудовища такие, если ваши дети творят такие жестокости?! Посмотрите, что они сделали со мной и с другими беднягами!

- Нам очень жаль. – В моей голове пронёсся ворох сожаления и печали, как будто несколько «этих» разом выражали своё согласие с говорившим. – Мы потеряли своих детей, оставили их на какое-то время без нашего присмотра и они сотворили зло.

- Так это делали только дети? – Снова тупо повторил я, потому что ну никак у меня в голове не укладывалось, как такое могло быть.

- Конечно, дети! Разве вы не поняли этого по их поступкам?! – Воскликнуло существо и через меня прошло их общее удивление и недоумение.

- Дети…

- Да, ведь только дети могут вести себя таким образом! Причинять боль другим живым существам, не понимая и не думая, как те могут на самом деле страдать, мучиться, переживать, испытывать состояние несчастья. Только дети могут принуждать другие живые существа делать то, что им хочется и то, что им надо. Только дети могут заставлять кого-то угождать себе. Только детям может прийти в голову играть живыми существами, сталкивать их друг с другом. Только дети могут использовать других существ для достижения своих целей. Ведь это вы сразу должны были понять. Ни один взрослый разумный индивидуум никогда и не подумает поднять руку на кого-то. Нам даже и в голову не придёт кем-то манипулировать, принуждать, обманывать, использовать кого-то ради своих интересов. Ни одно взрослое существо во всей Вселенной никогда не отнимет жизнь у другого живого существа, потому что не оно ему её подарило. Ни один взрослый житель Вселенной никогда не будет заставлять кого-то думать так, как ему угодно, верить в то, что ему самому нравится. Ведь так могут поступать только дети, неразумные и эгоистичные…

Говоривший замолчал, они принялись то ли совещаться, то ли просто обмениваться мыслями, которые меня слегка задевали, но понять нельзя было совершенно ничего. Но в моей голове и без того была полная каша. Ничего себе дети… И тут меня пронзила одна невероятная мысль – но ведь все люди в нашем мире именно так всегда и поступают!

- Но мы же взрослые вроде бы…

- Гмммм. – Неопределённо и смущённо промычало в моём сознание существо. – Вам виднее, конечно, но то, что я вижу в вашей памяти за последний только год, говорит о том, что вы ещё не достигли состояния даже отрочества. Случай теперь выглядит ещё ужаснее, потому что получается, что наши дети обидели чужих детей, то есть вас. Мы все просим у вас огромное прощение и просим передать вашим взрослым, когда вы с ними увидитесь, наши искренние сожаления. И просим вас, детей этой планеты, передать вашим взрослым наше обещание, что такое больше не повторится. Теперь-то мы поняли, что эта планета – это детский сад вашей великой цивилизации.

- Дети… – Только и повторял я снова и снова, вспоминая все наши войны, казни, религии, системы обучения и всё остальное, что неизменно на протяжении всей жизни только и делало, что принуждало нас действовать в чьих-то интересах и быть такими, как это было кому-то угодно.

- Конечно же, мы всё исправим. И в качестве компенсации всем пострадавшим подарим абсолютное здоровье. Прощайте, дети Земли! – С облегчением от проделанной миссии прошелестели в моей голове сразу несколько голосов, и в следующую секунду всё переменилось.

Я сидел возле угасающего костра целый и невредимый, только совсем без одежды. С недоверием я тут же принялся ощупывать своё лицо, руки, грудь. От ожогов не осталось и следа. Не было ни боли, ни страданий, моё тело снова подчинялось мне, как и раньше. Я вскинул глаза и обнаружил, что все остальные участники банды и дочь шерифа так же сидят неподалёку от меня. Они все снова были целые и невредимые.

Мужчины ощупывали свои тела. Их руки лихорадочно шарили по телам, а на лицах отражались недоумение, непонимание и счастье от того, что пальцы и ладони не нащупывают ни страшных шрамов, ни порезов, ни прочих свидетельств ужасной игры, в которой они недавно приняли участие.

Распутная дочка шерифа плакала от унижения и облегчения. Её тело сотрясалось от сильных рыданий, она закрыла своё лицо ладонями, и спряталась под копной светлых волос, рассыпавшихся по плечам.

Энрике Пинеда недоверчиво посмотрел на свою левую руку, которую поедал совсем недавно, провёл рукой по животу и поднял на меня глаза. Наши взгляды встретились, и мы мгновенно поняли друг друга. Мы больше не были врагами. Мы были человеческими существами, которые постигли что-то новое, что-то важное и нужное. И мы уже были на капельку, на крошечку, но старше и умнее всего остального человечества.

Да, ребята, такая вот история со мной приключилась. Я смотрю, что вы все слушали внимательно. На лицах некоторых из вас я читаю недоверие, но это всё потому, что вы просто неразумные дети, которые пока ещё не хотят взрослеть.

Закончу я свою историю так.

Маршалом я больше работать после этого не мог. Как только вернулся в городок, так сразу забрал Барбару и Боба и мы переехали сюда, в эти живописные северные края. Завели скот, построили дом и ферму, нажили много детей и внуков. Да, пусть я не стал так богат, как мечтал в молодости. Но зато у нас тут было самое главное – мы старались прожить так, чтобы никого не заставлять и никому не подчиняться.

А самое главное – я никогда больше не сетовал на то, что ничего не могу сделать. Покуда я жив и руки и ноги мои шевелятся, а голова соображает – всё в моей жизни в моих руках. И нет безвыходных положений. И не бывает такого, чтобы я не мог повлиять на свою жизнь.

Одна лишь мысль меня всё время мучает и волнует – ведь если все дети неизменно взрослеют и вырастают, то почему же мы всё никак не перестанем быть детьми?