А горы останутся

- Тцыц, - сказал я Асе. Так говорила бабуля Ро: «тцыц», и прикладывала палец к губам.

Но то бабуля, а меня Ася слушалась: «через раз в христово воскресенье». Не знаю как это, но вот тоже запомнилось.

Ася громко замурчала и боднула мою ногу, потом, правда, боднула угол шифоньера и ножку стола. Я думаю, кошкам вообще плевать обо что тереться, мы для них в этом плане - экзотичная мебель. И, если это не жестоко, то что тогда?

- Тихо, Ася. Тцыц.

Я прокрался в комнату. Бабуля Ро: говорила: «зал», и, наверное, поэтому крыла стены старинными коврами. Тяжёлыми, с густым ворсом и советской пылью. Я любил щекотать о них ладонь.

Свет лился вязким мёдом, за окном шуршали листья старого ореха. Я взял золотой ключ (золото с него немного облезло) и открыл бабулин шкафчик. Тот потайной, с полустёртой наклейкой балерины. Внутри пахло мятой и лекарствами. Стеклянные полки разрезали деревянный короб на три части. Белую. Хрустальную. И Самую Важную.

На Белой лежали всякие ватки, бумажки, таблеточки и баночки. Там жил резкий запах спирта и пластмассовый запах аптеки.

На Хрустальной стояли зеркальные фигурки из бабулиной молодости: прозрачные собаки с тёмными перчинками глаз, витражный павлин и лошадь с обломанным ухом. Лошадь мне всегда казалась какой-то одинокой.

На Самой Важной полке бабуля Ро оставила жёлтые фотографии детства, где у неё смешные банты в волосах и на щеках веснушки. А ещё вазу с цветными камнями и потёртое кольцо, бутыль красно-коричневой жидкости с английской надписью «Tzz» и стариковские духи. Но так далеко я уже не дотягивался.

И последнее - Изогнутый Мир. Бабулино «сокровище».

Я взял его с придыханием. Гладкий в одном месте и колючий в другом - он переливался розовым, переходил в беж и чернел по концам. Я думал: так и должно быть, когда речь идёт о Изогнутом Мире. В нём всегда сочетается несочетаемое. Ты хочешь сказать: такого не бывает, а он хохочет в ответ странной музыкой.

Я держал очень крепко, прижав к груди. Так мама держала меня, когда я был свёртком плачущих пелёнок. И бабуля Ро держала тоже.

Я чувствовал приятную тревогу. В фильмах люди вечно шляются по тёмным сырым пещерам, (мне нравится слово «шляются», хотя бабуле Ро лучше его не слышать), шляются по подземельям замков, щляются по тенистым лесам и, конечно, не могут не шляться перед носом у врага. Бабуля не была моим врагом, а на пещеру тут смахивала лишь сырая кладовка, но это игривое волнение захлёстывало с ног до головы.

- Так. И что мы тут делаем?

Я вздрогнул и чуть не уронил Изогнутый Мир. Сперва жутко испугался за него, потом за себя.

Бабуля Ро покачала головой и упёрла руки в боки. Она никогда на меня не кричала, но иногда «вот так» хмурилась, и это было в сто раз хуже.

- Я только посмотреть хотел.

- Посмотреть хотел. Андрей, ну я же тебя просила.

Андрей – это уже серьёзно. Это не Андрюша, которого обычно только тискают и нахваливают. Андрею спокойно могут влепить приговор со всей строгостью, и разгребай потом как знаешь.

- Да я аккуратно, ба. Чётко, как чечётка.

А это я уже от папы услышал. «Люба, ну и на кой хрен нам фильтры? Всё и так будет чётко, как чечётка».

- А ты на кухню мог подойти меня позвать?

- Мог.

- И не подошёл?

- И не подошёл.

Я провёл пару отчаянных попыток защититься, но, в конце-концов, разменял весь запал и поник головой. Что тут скажешь, я был белый офицер.

- Ну и что мне с тобой делать? – Ася предательски крутилась у бабулиных ног. – Что нам с тобой делать, а?

И бабуля Ро потрепала меня по голове, а я не стал уврачеваться в знак полной деградации (капитуляции?).

- А можно… - я посмотрел в бабулино строгое лицо. – А можно?

Лицо не изменилось, но вот глаза как-то хитро прищурились, словно мы стоим в толпе, и меня надо отругать перед всеми, но на деле это только для виду. На деле бабуля мне подыгрывает.

- А не будешь больше лазать?

- Чтоб мне провалиться под землю, ба.

Это хороший ответ. Так уж сложилось, что даже самые злостные лжецы и преступники не проваливались под землю. Их отправляли в тюрьму на смертоубийственные стулья, конечно, но это уже не о том.

- Чудо ты моё.

И она взяла Изогнутый Мир и что-то прошептала над ним. Что-то, что я никак не мог разобрать, сколько бы не пытался. Возможно это даже не слова, просто бормотание, как в мультиках, когда герои обсуждают план в кругу.

- Держи, - сказала бабуля Ро.

А я держал. Крепко-крепко, как ту свечку в церкви, которую мне пригрозили защищать от ветра. Даже крепче. Как маленький изогнутый мир.

Говорят, в раковине можно услышать шум моря. Наверное, не врут, но какая разница? Оно и близко не лежало.

Когда я поднёс Изогнутый Мир к уху, то услышал всё. Всё в шуме невиданных тропиков, где жёлтые обезьяны скачут с ветки на ветку. Всё в обжигающем ветре выбеленных пустынь, где верблюды плывут по дюнам горбатыми ладьями. Всё в немом величии морских королевств, где серебряные рыбы прячут в пастях чёрные жемчуга.

Всё потекло по щекам горячими слезами, и бабуля Ро крепко сжала моё плечо.

А потом мы долго разговаривали и пили чай. И я думал, что это самое счастливое время в моей жизни.

Я и сейчас так думаю. Наверное, тут всё дело не в «там» - «здесь». Наверное, всё дело в количестве рубцов на сердце.

***

- Мам, мы не будем это обсуждать!

- Конечно, не будем. Тут без всяких обсуждений, Андрюш. Ты обещал.

Я отставил телефон, словно так можно было избавиться от всех идиотских договорённостей и просьб. Очень умно.

- Мам, ты знаешь, сколько у меня планов было. Я месяц убил на эту курсовую. Можно мне теперь отдохнуть?

- Отвезёшь бабушку и отдыхай, сколько влезет.

Легче сказать, чем сделать. Мама меня уже вторую неделю этим сверлит. Наша бабуля Ро совершенно внезапно решила, что ей нужно погостить на Чёрном море – местах, где она выросла. Сперва она скромно намекала, а потом начала уговаривать. Я всё понимаю - возраст, но это уж как-то слишком капризно.

- И сколько мы там пробудем? До конца лета?

- Сынок, не говори глупости. Я думаю, больше недели не получится.

На этой недели мы хотели встретиться с Даниилом и его девушкой. Они обещали привести Наташу Рублёву. Наташа Рублёва любила глупые песенки и когда ей в бокал подливают вина. Я пришёл к выводу, что это просто великолепные увлечения.

И купить кроссовки, конечно. Приходить в таких – вообще не дело.

- А это не может подождать?

- Нет, иначе она, не дай Бог, сама поедет. Ты же знаешь бабушку.

Я очень хорошо знал. Раньше. Давным-давно.

- Ну, ты же уже ездил туда, вспомни. Тебе нравилось.

- Мам, в восемь лет.

- Андрюш. Мы с папой сейчас никак не можем, выручай. Ради бабушки.

Какие тут варианты? Я попался на крючок, как только приехал к маме «серьёзно поговорить». А может и раньше. Может, когда родился.

- Ладно, - и я попытался вложить в последние слова всё несогласие, всю печальную иронию ситуации, - будем с бабулей ракушки собирать.

***

Подъезды всегда нумеруют. Этот был Второй. Семнадцатый дом, второй подъезд – это важно, это запомнилось навсегда.

В детстве, когда мы с пацанами играли в казаков разбойников, именно здесь была база для выведывания пароля у «пленников». Здесь на лавочке перекидывали мяч в «съедобное – не съедобная». Здесь Рита из четвёртой школы сделала губы трубочкой, и я пришёл домой весь красный и счастливый.

Я медленно поднимался по бетонным ступеням. Стены перекрасили в болотно-зелёный, а я всё ещё помнил их синими. Каждый вечер вприпрыжку бежал отсюда на улицу и возвращался на закате пыльный, потный, с горящими ссадинами от веток. На иву мы лазали часто. Из коридора лился тёплый свет, а Ася, распушив хвост, выходила встречать меня на порог. Я выпивал стакан воды тогда. Сейчас пью одни только воспоминания.

Дверь бабули Ро была обита мягкой кожей и напоминала батут. Я ткнул её пальцем. Просто ткнул, потому что делал так когда-то. Мне захотелось убедиться, что мир может меняться, оставаясь при этом прежним.

Дверь открылась без скрипа.

- А вот и Рюшка пришёл.

Воспоминания нахлынули мгновенно. Боже, как же я не любил это коверканье. Даже обижался на неё, было и такое. Рюшка, как рюшечки (хотя тогда я не знал, что это значит и представлял здоровенных белых червяков. Рюшков). Сейчас в голову приходил Хрюша из «Повелителя мух» - толстый, слепошарый. И убитый камнем.

- Привет, ба.

И когда она обняла меня тонкими иссохшими руками, я почувствовал - насколько бабушка состарилась. Как те сливы, которые потом съёживаются и исходят морщинами.

Я стал таким высоким или она так уменьшилась?

- Ну что, ба, ты готова? Карета доставлена.

Вопрос был, конечно, светским. Бабуля Ро никогда бы не отправилась в путь в домашнем халате с жёлтыми уточками. К внешнему виду она всегда относилась очень дотошно. Даже носила какое-то время парик и один раз сильно расстроилась, когда я над ней посмеялся.

- После чая. Пойдём на кухню-то, Андрюш. Ой, стой – куда пошёл? Не иди - дай я хоть на тебя погляжу. Ну, не стой в дверях, пойдём…

Прощай моё лето. Хорошо бы тебе стать реально скучным, чтобы мы могли быть на равных. Прощай Рублёва. Вылей на помойку своё магнитовское вино, а лучше умой им смазливую мордашку от всякой косметики. Счастливо оставаться.

После чая бабуля Ро сказала: посидим на дорожку. И я понял, что она поседела.

***

«Наша жизнь - просто бесконечная дорога» или «Мы на дороге и имя ей – жизнь». «Всё, что с тобой происходит за жизнь – дорога». «Ты – дорога, я – дорога, жизнь – дорога, дорога – дорога».

Сколько ещё такой фигни можно придумать пока едешь?

«Дорога похожа на жизнь».

Нет. Скорее уж похожа на длиннющую полосу плохого асфальта. Тёмную от дождя и холодную от ветра. Не больше. Слегка обрамлена зеленью, самую малость прикрыта грязным небом. Там и тут попадаются одинокие домики Подмосковья. Один раз мы проехали деда в сером плаще - продавца червей и махорки для рыбаков. Два раза красную вывеску «КОРНИ» на перекрёстке. Если прочитать «КОРНИ» наоборот – получится «ИНРОК» (тоже большими буквами). Похоже на название городка на Диком Западе, где ты можешь получить пулю в брюхо за свой северный говорок и ровные зубы.

Если закрыть окно – почувствуешь запах пыли и бензина. Если открыть – дыма и мокрой земли. Оба варианта как-то не розы.

В говёных кроссовках замёрзли пальцы.

- А надолго мы, ба? – этот вопрос точно стоило задать.

- Не знаю. Не должны.

- Ну, примерно?

Она посмотрела в окно – похоже, не хотела отвечать.

- Да какая разница, Андрюш? Это же путешествие. Ты море увидишь, воздух морской, горы.

- Да, я понимаю. Просто…

- В городе такая красотища есть? В городе такой нет.

Каждое следующее слово задевало меня сильнее и сильнее. С какого неба такой оптимизм рухнул? Она правда не понимает?

- Я про другое, ба, - надо ей сказать, надо сказать, - у меня же… у меня были дела.

- Андрюш, а давай… сейчас… давай я тебе за бензин.

И она достала из сумки маленький кошелёк (крашенная в фиолетовый кожа). Расцепила замочки и принялась шарить трясущимися руками.

Меня прямо дрожь прошибла, на душе червилось что-то злое и горькое.

- Прекрати, - вышло даже слишком серьёзно, - перестань, слышишь ба. Я ещё деньги с тебя буду брать.

- Ну тут просто…

Я не хотел слушать. Я смотрел на сырой утренний мир, и мои мысли тоже становились сырыми. Хотелось просто остановить машину и уйти. Стыдно и мерзко.

А потом в зеркало отразилась её сумка. И старое воспоминание в ней. Дыхание перехватило - Изогнутый Ми… здоровенная раковина. В детстве я брал облезлый ключ (который, разумеется, называл золотым) и лез в бабулин хлам. Находил эту раковину и… Я не знаю, мне тогда казалось, что внутри неё что-то есть, что-то волшебное.

Ребёнка легко обмануть, в этом весь фокус.

- Андрюш, прости, что я так.

Не знаю, откуда пришла злость. Не знаю даже на кого я больше злился – не неё или на себя. Мне просто захотелось сказать всё, что думаю про эту поездку. Нет, мне хотелось сказать всё, что думаю про эту встречу. Про то, как меня выворачивает, как я не могу подобрать слов. Про то, как мне стыдно за такие мысли, как я боюсь смотреть бабушке в глаза.

Я скажу. Прямо сейчас я…

- А помнишь, как мы в детстве путешествовали? Я теперь так часто вспоминаю. От нашего дома и до садика, а потом по аллее и через дорогу на базар.

- Я… Да, бабуль, помню.

И больше ничего. Больше говорить было больно.

Я смотрел в окно. Дорога напоминала… ну, дорогу?

***

Не знаю как это получилось. Колебания материи? Тончайшие звуки? Божья воля?

Я проснулся за три секунды до удара.

Раз.

Он смотрит прямо в окно. За его спиной ночь и пустые поля. Он кладёт руку на стекло.

Два.

Вспоминаю кто я такой. Как отогнал машину с трассы, как опустил сидение для сна. Многие так ночуют, это безопасно.

Три.

Лицо у него широкое, глаза серьёзные. Сельский маньяк – думаю я. Другие мысли не лезут.

Он что-то поднимает. Биту. Мы смотрим друг на друга всего миг, потом я рывком поднимаюсь…

…и оказываюсь в ливне осколков. Голова взрывается, обжигает мир белым. Воздух трещит.

Мои три секунды. Один-один-один. Удивительные, невероятные. И абсолютно бесполезные.

- Сидеть! Сиди на месте!

Звуки вернулись мгновенно. Мгновенно и беспощадно, словно из черепа вырвали гвозди, словно сорвали кожу раскалённым железом. Словно я оглох, но продолжал всё слышать.

На заднем сидении что-то зашевелилось, и я задохнулся от паники. Бабуля Ро. Господи, я только сейчас вспомнил про неё.

И пазл сложился, мир вновь стал настоящим. Нас грабили. Поздно ночью, на богом забытом отшибе. Грабили или даже хуже.

Сперва я разволновался, как буду объясняться родителям, если с бабулей что-то случится. Затем успокоился – скорее всего, со мной случится тоже самое.

Да, вот он успех.

- Что у вас есть? – грабитель (не маньяк, пожалуйста!) говорил угрожающе, но сдержано. Такой вот флегматичный Чикатило, Альберт Фиш под транквилизаторами.

Он открыл дверь, и я увидел, что руки у него совсем не тоненькие. Такими можно ломать шеи. Надеюсь, ломать только живности для деревенского стола.

Я не нашёл слов. Они застревали в горле вместе с судорожным дыханием. В голове крутилась только одна мысль: «это на самом деле».

- Повторить? – и он так отвёл биту, словно повторить собирался не вопрос, а удар.

Я подумал: есть ли у него нож? Пистолет? Подельники? Я подумал: насколько больно это – умирать? Насколько это несправедливо?

Господи.

- У на-а-с? – промямлил я.

- Чё везёте? Чем поделитесь? – он бросил быстрый взгляд за моё плечо.

Бояться за себя было уже неплохим испытанием. Но за себя и за бабулю Ро – настоящим вызовом.

Я выдохнул сквозь сжатые зубы. Ладно, главное, чтобы бабуля молчала, а этот боров просто взял деньги и ушёл. В таких вещах успех зависит от спокойствия. Успех или хотя бы выживание.

- Включи, - он кивнул на подсветку.

Наверное, в параллельном мире именно в этот момент я бы сделал ложное движение, обманул сволочь и нанёс удар. Срубил с локтя или рванул за руку, не иначе. В параллельном, а здесь вышло только быстро нажать выключатель.

Вместе со светом заиграла магнитола. Так резко, что я откинулся на спинку сидения. Заиграл: Сплин «Моё сердце».

Мы не знали друг друга до этого лета.

И ведь я действительно не знал этого долболма. И не хотел бы знать. Особенно сейчас, когда жёлтый свет разлился по его щербатому лицу, сделал глаза угольными провалами, оскал вспаханной могилой.

- Ну! Давай что есть. Деньги есть?

- Я… не знаю… - говори что-то, говори. – В б-бардачке.

- Доставай, чё смотришь. Или мне бабку твою попросить?!

Моё сердце остановилось. Моё сердце замерло.

Добавить нечего.

- И выруби уже, - он нажал битой. Я даже обрадовался, что нажал очень быстро - до того как в моей голове вспыхнула нехорошая мысль эту биту перехватить.

- Вот, - я протянул совсем тоненькую стопочку синих купюр. На тебе, ублюдок, кожаные чехлы, подавись кофемолкой для маминого дня рождения, забирай новые кроссовки, сволочь, тебе нужнее. Сможешь выкинуть лапти.

- Всё?

- Да.

- Ты точно всё отдал? Я ж вас тут и похороню, если ты хоть чё-то сбрехал.

- Ну, можешь… - я осёкся, лучше не говорить лишнего. – Нет, это всё.

- Ладно, - он изнутри открыл бабушкину дверь и быстро сунулся туда, - давай что есть, мать.

Я быстро развернулся к ней.

- Ба, ты не бойся. Просто отдай ему деньги.

Ладно, всё прошло не так плохо. Гладкий грабёж и только. Гладкий грабёж всегда лучше грязного грабежа – тут надо понимать. Так повелось, что быть бедным и живым куда веселее, чем быть бедным и мёртвым.

- Ба?

Но бабуля Ро внезапно скривила губы и выдала с такой желчью, что я её даже не узнал:

- Пшёл вон!

Этот кретин удивился не меньше меня. На какой-то миг темноту в его глазах сменила растерянность. Потом он нахмурился.

- Чё ты сказала?

- Сказала, чтоб ты убирался, собачья душа! Я-ай…

Она не успела договорить. Здоровенная ручища просто скользнула в машину и вырвала у бабули сумку. Мне показалось, что он с такой же лёгкостью может вытащить на улицу саму бабулю. А ещё мне показалось, что в машине жутко холодна – до дрожи в коленках.

Грабитель рылся быстро, с безразличием матёрого падальщика. Он выкинул губную помаду, пару платков, бутылочку минеральной воды и, наконец, дошёл до раковины, до Изогнутого Мира.

У меня сердце ёкнуло, а бабуля запричитала, даже попыталась выбраться из машины, но я быстро схватил её за плечо.

- И нахрена всё это? – безразлично сказал грабитель и отбросил ракушку.

Она разбилась – я увидел это в глазах бабули Ро – так они расширились и обезумели. Треснула, раскололась – мне не нужно было поворачивать голову. Всё читалось без этого.

Изогнутый Мир сломался, и бабуля Ро сломалась вместе с ним.

Я выскочил сразу. Не знаю почему. Может боялся, что дела пойдут ещё хуже. Может старый добрый инстинкт загнанного зверька.

Может просто не смог бы простить себе бездействие. Только не сейчас.

Нужно было лишь перехватить биту. Быстрое движение, рывок. Всё дело в руках – так твердили на этих тренировках по самбо, которые я посетил аж семнадцать раз за год – скорость рук.

А потом сельский ублюдок просто ушёл в сторону, и мир взорвался больным бледным огнём. Мир стал красным и чертовски острым. Мир встал на дыбы и сбросил меня в темноту. Я почувствовал щекой мягкую траву. В нос ударил запах рыхлой земли и железа.

Где-то далеко-далеко кричала бабуля Ро. Не знаю что именно. Что-то про «чертей» и «убери руки».

Интересно, - мелькнула ленивая мысль, - на кого бабушка так ругается? Это же невозможно её разозлить. Странно.

А потом ночное небо заполнило мою голову и лопнуло там бесцветными снами.

***

Я очнулся с болью, но без крика. Почесал затылок. Пальцы испачкались в чём-то густом и тёмно-красном. Понятно в чём.

Встать не получилось – всё сразу начинало кружиться и вздрагивать. Свет резал глаза. Мне казалось, что из раны вместе с кровью выходят мысли – собраться никак не получалось.

- Тихо-тихо, Андрюш. Сиди спокойно.

Голос оказался не лучше света. Я автоматически поднёс руку к ушам.

- Сейчас мы… Вот так, - из темноты выплыло лицо бабули Ро, - сейчас мы…

В руках у неё белел бинт. Она аккуратно повязала его вокруг моей головы, что-то бормоча себе под нос при этом. Мне вспомнилось, как в детстве бабуля мазала мне ранки зелёнкой, а потом дула «чтоб не больно».

- Сильно меня?

- Брось, Андрюш, если с дерева на голову орех упадёт и то хуже будет.

Она попыталась улыбнуться, но я-то видел, что от улыбки там один призрак.

- А где… он?

Он! Грабитель! Воспоминания вернулись мгновенно: стекло, деньги, удар. Изогнутый Мир.

- Ушёл. Забрал и пошёл себе, Хоспади, помилуй. Он хотел тебе ещё пару раз приложить, когда ты уже упал, но потом передумал.

Голос бабули Ро почти не дрожал. Зато покраснел нос и розовое залегло под глазами. Я раньше никогда не видел, чтобы она плакала. Даже когда дедушка умер. Я тогда был совсем маленьким, из воспоминаний один туман. Помню только, что бабушка часто уезжала в больницу, а когда возвращалась, то долго ходила по комнате взад-вперёд, ругалась по телефону и выдыхала: за что ж нам это? Когда ей позвонила мама и всё рассказала – бабуля Ро обняла меня за плечи и прошептала: вот, Андрюша, мы и остались одни. Совершенно спокойно, словно мы остались одни на субботнее утро, а дедушка, просто пошёл на работу или к дяде Гришину спорить про футбол.

Это из-за меня. Это из-за меня она плакала.

Мне кажется, мы очень долго сидели в тишине. Потом бабуля пошла собирать осколки – безрезультатно и пусто. Так мог собирать дым какой-нибудь безумец, ловить дождевые капли.

Я медленно обогнул машину. Урод вырвал магнитолу – похоже, ему так сильно песня понравилась.

Утро разлилось унылым туманом, потухли все цвета. Мир выгорел дотла, а мы остались на холодном пепелище.

Я потрогал повязку – а ведь действительно не так плохо. Ужасная рана на восемьдесят процентов уже мои фантазии. Сам бой с грабителем тоже хотелось допридумывать иначе, но что сейчас изменишь?

- Поедем потихоньку, - бабуля Ро в конце-концов оставила ракушку на земле и сейчас старалась делать вид, что ничего не произошло.

- Да.

- Сразу к маме, хорошо? Не надо, чтоб она волновалась.

- Что?

Я только сейчас понял - она о Москве.

- Ты хочешь…

- Да, Андрюш. Конечно. Мы возвращаемся.

Хоть какая-то победа. Только вот радоваться не хотелось. Я смотрел в опустошённое лицо бабули Ро и думал, что её точно нельзя оставлять. Сейчас она вернётся в свой пустой дом, останется с одними лишь обломками и воспоминаниями. Расколотая, как эта чёртова ракушка, оставленная на безлюдном поле.

- Нет, ба. Мы так не договаривались.

- Андрей, это серьёзно. У тебя может быть сотрясение и…

- От этого? Да он почти не задел. Если орех на голову упадёт и то хуже будет.

- У нас денег нет.

- Я сниму с карточки в первом же магазине.

- Мы… Я не знаю.

- Конечно, не знаешь. Ты вон как не выспалась. Ложись, бабуль, а я потихоньку поведу.

Она долго смотрела на меня, потом медленно положила голову на грязную сумку, как на подушку. Я старался объезжать любые трещины и выбоины на дороге.

***

Край встретил нас не так уж плохо.

Мы проезжали бронзовые поля, прилавки с домашним мёдом и разноцветные знаки. Видели базар с жёлтым адыгейским сыром и цветами. А потом у дороги выросли ржавые стволы елей, и горизонт переломили горные громады. Ты просто едешь от одного великана к другому, пытаешься схватить миг, когда гора сменяет гору, но не можешь. Некоторые вещи слишком огромны, чтобы их увидеть.

Когда дорога пошла крутым «серпантином», и мне пришлось затаивать дыхание на каждом повороте – бабуля Ро рассказала историю. Легенду про каменное сердце горы, которое какой-то черкес вложил в скалистое чрево, чтобы его любимая смогла найти дорогу по звуку ударов. Жуткий бред, но магнитолу у нас всё равно украли, так что я не возражал, просто слушал, а иногда даже задавал вопросы.

Я видел как небо тяжелеет с каждым оставленным километром. От алюминиевого к чугунному, словно день пытается притвориться ночью. Хитрый ублюдок.

- Что это? – даже не знаю, у кого я спросил.

Снова глухой удар по лобовому стеклу, как крошечным камнем.

- Град, - ответила бабуля Ро, и дождевые капли смешались с ледяной крошкой.

- Ай! – мне попало по руке. Грабитель выбил окно, и теперь град мог легко залетать внутрь.

Я начал судорожно искать стоянку. Не благодарное занятие в такой темени.

- Надеюсь, не станет крупнее, - пробормотала бабуля Ро.

Я надеялся даже сильнее её.

Чёрный и белый – два цвета. Чёрные тучи, чёрный густой воздух, чёрные осколки, царапающие шею и лицо. Белый. Белые всполохи молнии, белые руки на руле, белый страх в каждом движении, в каждой вспышке.

Мы ехали горной дорогой, но случайно завернули на морское дно. И встречные фары стали слепыми глазами глубинных чудовищ.

Я боялся остановить, потому что не видел, кто едет позади. По правде сказать, кто впереди я тоже не видел.

Град барабанил со всех сторон – нож пытается вскрыть консервную банку со шпротами. И мы в роли шпрот.

Не помню сколько ехали по этому аду. Куда легче вспомнить, что я почти не чувствовал левую руку, а вместо слов бабули Ро слышал мерную дробь. Пули решетят алюминий, попкорн взрывается в микроволновке, дьявол барабанит пальцами по столу.

И когда я уже решил, что нам не выплыть – чёрный занавес медленно раскрылся. Прошёл град, а дождь сменил обжигающие розги на хлипкие ниточки.

- Всё проходит, - сказала бабуля Ро, - всё всегда проходит.

Я чувствовал себя человеком, пережившим шторм. Мир теперь казался таким ярким, таким красивым. Бледные перья света падали на смятую траву, дрожали в мокрых зеркалах.

А потом мы увидели светлую полосу моря, очерченную пеной. Мы увидели кремовую чашу скал, дрожащую листву на склонах. Солёный воздух заполнил голову, и я подумал, что всё не так уж плохо. Такого лета я точно не припомню.

***

Дом, был, конечно, жутко старым. Он стоял на возвышенности, и мне пришлось помогать бабуле Ро взбираться по извилистой дороге. Шифер слегка провалился, а часть забора вогнулась сама в себя от ржавчины и солёных ветров.

Зато отсюда можно было любоваться морем. Оно начиналось сразу за пятнистыми тенями деревьев. Оно касалось тёмной гальки и тут же возвращалось, как робкая рука возлюбленной. Оно никогда не заканчивалось, и потому казалось бесконечно сильным и печальным.

В саду я случайно наступил на ракушку (вся земля была усыпана ими).

- Ты в детстве игрался с улитками, Андрюш, - объяснила бабуля Ро, - а мы вот с ракушками.

Я не знал, прячет ли она усталость или все эти места, все воспоминания правда так действовали на неё.

Бабуля Ро ходила по пустым комнатам, осматривала сгнившие обои, пыльную мебель. И для неё не было более живого, более настоящего места на всём свете.

- А вот здесь мы с мамой лепили вишнёвые пирожки, - говорила она, дотрагиваясь до посеревшего от времени стола.

- А тут с сестрой ругались, когда я случайно заляпала её платье, - бабуля Ро нежно счищала пыль с перекошенного шкафа, - знаешь, Андрюш, как она им гордилась. Это ж не сейчас, когда у всех по костюму на каждый день недели.

Мне нравилось слушать, понимать как много радости в этих словах, как много жизни. И почему-то всё остальное вмиг стало таким пустым, таким скучным. Всё было правильно, всё было как надо и от этого хотелось улыбаться.

Даже, когда на следующее утро бабуля Ро попросила помочь ей спуститься к берегу – я не задумываясь скинул эти проклятые кроссовки и босиком ходил по колючему дну. И плевать сколько прошло лет, плевать как всё вокруг изменилось – я снова был ребёнком в далёком чудесном краю. Я помогал бабуле Ро собирать ракушки и слушал старые истории, которые она и до этого рассказывала уже раз сто. Про поездку в Вену, про Гагарина, с которым бабуля шутила почти четыре минуты, когда была студенткой. Про мамино детство. Про моё детство.

- Ба, смотри что покажу, - я прятал его за спиной, - не совсем как раньше… но вот.

Конечно, эта раковина напоминала Изогнутый Мир лишь отчасти, но бабуля Ро смотрела так, словно я склеил старый. Склеил Изогнутый Мир и что-то ещё.

А потом она говорила про «солнышко моё золотое» и быстро вытирала глаза.

***

- Съездишь в магазин? - спросила бабуля Ро, подходя к столу.

- Что будем есть?

Я подумал, что сейчас она закажет тесто для пирожков, всякие фрукты и овощи. Бабуля любила готовить. У неё на балконе всегда лежали различные приправы, корзины с яблоками и пучки зелени. Летом там пахло чесноком, зимой мандаринами.

- А сколько у тебя денег осталось?

- Ну, может рублей пятьсот, если без бензина обратно. Может мясо купить?

- Или просто доширак купи, Андрюш. Я не хочу ничего готовить.

Всю дорогу до посёлка я ловил себя на улыбке.

Остановил у ларька с разливным пивом, прошёл магазин проката DVD (не знаю с какого века он тут остался) и нырнул в магазин. Летнее солнце лениво скользило по деревянному полу, кассиры о чём-то переговаривались.

Тревога навалилась лишь, когда я вышел.

Не знаю откуда. Пропустил холодную пощёчину от ветра, и вот в душе уже затаилось волнение. Бабуля Ро очень странно говорила, торопилась, словно хотела, чтоб я побыстрее её покинул. Словно хотела остаться одна.

Я вспомнил Асю. Ну, когда та стала совсем мало ходить и только клала тяжёлую голову в ладони, если подставить. Бабуля Ро потом говорила, что Ася убежала, но я-то всё видел. Видел как бабуля сама проводила её до двери, открыла с какой-то печальной торжественностью. Я не знал, почему всё именно так. Ася спускалась гулять по ореховым веткам у окна, всегда так было, а сейчас вот по-человечески, через дверь. Бабуля тогда не гладила её и только сказала: Ну, иди, моя хорошая.

И Ася ушла.

Я любил быструю езду, но в этот раз гнал как никогда. Бегом поднимался по дороге, разбрасывая камни и топча одуванчики.

В доме было тихо. Лёгкий ветерок трогал шторы, в воздухе летала пыль.

Море за окном билось о камни с каким-то мученическим вздохом. Шаг, вздох, шаг, вздох.

Шаг-вздох.

Я не нашёл бабулю Ро на кухне, не встретил в комнатах. Она просто исчезла.

Руки уже слабо дрожали, когда я вышел в сад. И задрожали они ещё сильнее, когда я увидел её стоявшую у кривой груши. Бабуля Ро смотрела на голубоватые очертания гор.

- Похожи на ёжиков, - сказала она, - ты, когда маленький был – говорил, что они издалека похожи на больших зелёных ёжиков.

- Они и сейчас похожи.

- Да. Я тоже их так называла. Все уйдут, всё забудется, а горы так и останутся.

Бабуля Ро медленно повернулась. Не знаю, может ли улыбка быть ещё печальней.

- Всё же меняется… Всё меняется, Андрюш, а прежним-то остаётся.

***

Это чушь. Ну, что мол: даже самый дешёвый комбикорм покажется волшебным, если ты в волшебном месте и настроение у тебя волшебное.

- Говно в Австралии тюльпанами не пахнет, - кивнула бабуля Ро.

Я чуть не поперхнулся лапшой. Но что правда, то правда.

Благо чай оказался много лучше. Бабуля Ро пила его из старинной кружки, которую откопала под раковиной, я из пластового стаканчика – согревая руки.

День уже утонул в море и по комнате заструился янтарный свет лампы. Я смотрел в чёрный квадрат форточки, дышал прохладой. Засыпать здесь совсем не как дома. Нет забот, нет трудностей, только тяжесть в веках и холодок под подушкой.

- Расскажи про неё, ба? – я лениво крутил в руках новую ракушку. Ту, что напоминала Изогнутый Мир.

- Что рассказать?

- Историю. У тебя же миллион историй про всё на свете. Должна быть и про неё.

- Только одна.

- Да?

- У морского царя была дочь. Умница и красавица. Она мечтала выйти из моря, пойти по земле. Она хотела увидеть подлунные страны, она спрашивала про них. Но это невозможно.

Бабуля Ро покачала головой.

- Ей не покинуть стены дворца. И она сильно сокрушалась, не ела и не пила. Целыми днями проводила в печали и только вверх смотрела, искала за водной толщей настоящее небо.

Я прикрыл глаза. Море шумело за окном, и мне казалось, что мы тоже плывём по нему, что оно окружает со всех сторон, пеной разбивается о стены дома.

- Отец не мог смотреть как она страдает. Он подарил ей волшебную ракушку. В другие можно услышать шум воды, а в этой отражались земные звуки, жизнь далёких стран и городов. И когда дочь слушала её – ей становилось не так грустно.

Я поднёс Изогнутый Мир к уху. Послушал. Обычное гудение, как у тысячи других раковин. Нет уж, просто сказки.

Сон пришёл незаметно, тихо, как смерть.

Мне снился бабушкин шкафчик с наклейкой балерины. Балерина посмотрела на меня и сказала: открывай, чего ж ты. Я открыл золотым ключом. Внутри было окно в бабушкин двор. Я видел нашу иву, качели с облезшей краской, клумбы, обложенные пёстрыми колёсами. Себя я тоже видел. Мы шли с бабулей Ро по дороге. Мы так часто ходили – до садика, а потом через дорогу на базар. Путешествовать.

А потом я проснулся, и подушка была солёной от слёз.

- Тцыц, - прошептал я в пустоту, когда крался по комнате, - тцыц.

Утренняя синь только растекалась по стенам, и я подумал: зачем кого-то будить?

Тихо позавтракал и вышел в сад – любоваться рассветом. Да уж, никогда бы не подумал, что буду любоваться рассветом.

Там простоял, наверное, больше часа, но когда вернулся бабуля Ро не проснулась. Не проснулась и когда я легонько толкнул её в плечо, и когда прошептал «ба», и когда вскрикнул «ба!».

Потом приезжала скорая. «Ну, заберём, конечно, не здесь же оставлять, - сказал доктор с золотистыми усами и советским значком на халате, – главное родственников предупреди».

Я предупредил.

Хотел рассказать маме про машину, но передумал, когда увидел, как крепко она держит папину руку.

- Люба, ну всё равно ж где, - сказал папа, - сюда ж ехать сложнее.

- Она хотела здесь, - ответила мама.

И мы жили в бабушкином домике у моря, пока тело не разрешили забрать. «Тело» - такое пустое, безжизненное слово. Когда так сказал врач: «Приезжайте за телом» - меня стошнило.

На похоронах многие плакали (я нет). Ветер уносил слёзы. Солёные, как это море, как это небо.

На фотографии бабушка была с пышным начёсом и строгим лицом. Но вот глаза. Глаза у неё улыбались, словно вся эта показуха нужна лишь для виду. Словно она мне подыгрывала. В любую минуту могла подмигнуть, прямо так, с фотографии.

Над всеми этими «Покойся с…» и линией жизни – вырезали белым по серому:

«РОЗА».

Положили чёрные венки и раздали глянцевые конфеты. Ветер раскидал лепестки, и так печально – словно бы рукой – провёл по плите.

***

Я сказал маме, что не поеду. Что хочу ещё немного побыть здесь. «Немного» затянулось до конца лета, но это было неплохое время.

Я отложил убогие кроссовки и каждое утро гулял по мелкой гальке, дышал синеватым морским воздухом. Иногда выбирался к порту, просто знакомился с людьми – это куда проще, чем кажется. Толстый Анатолий, который приехал отдыхать с женой, но, бывало, отдыхал в пивнушке от жены. Вероника, продававшая коктейли на пляже, с холодными руками и вечными вопросами про Москву.

В последний день каникул я до ночи задержался в саду. Всё думал про наше путешествие. Конечно, бабуля Ро всё знала, конечно, хотела увидеть родные края.

Горы остались там, где им и положено. Да, эти никуда не денутся, всё пройдёт, всё закончится, но они останутся стоять.

Почему она взяла меня? Именно меня? Наверное, потому что я вырос, и разговоры остались позади. Можно было лишь показать. Лишь отправиться в путешествие, как в детстве. Мы простились без всяких слов, но я понимал, что так и должно быть, что это правильно. Что всё теперь между нами ровно и «чётко, как чечётка». Бабуля Ро сделала всё, что хотела сделать.

Я держу его крепко. Это не свечка, не телефон. Это маленький Изогнутый Мир.

Поднёс к уху и закрыл глаза. И услышал всё.

Детские крики и скрип качелей, шелест ивы и топот ног на ступенях. Запах мяты и лекарств. Вкус чая.