Бородавки

У одной семьи горе случилось. Грянуло неожиданно, как из ниоткуда пришло. Семья та обеспеченной зналась. Все при них было. И трёхкомнатная квартира почти в центре Ленинграда с высокими потолками и узкими коридорами, и заработок, позволяющий не бедствовать и раз в год на минеральные воды и юга кататься, и костюмы дорогие импортные по последней западной моде. Все по театрам, концертам ходили, да операм, деньги направо и налево расшвыривали, бездомным купюры в шапку совали, а после ручки белоснежным платочком вытирали. В детские дома средства отсылали, жертвовали на благотворительность. К каждой купюрке имечко свое приписывали, чтобы каждая собака в городе знала, кто ее благодетель.

Супруги Анисимовы известные на пол Ленинграда своим положением в обществе, выступали предметом разговоров и сплетен почти в каждой коммуналке на крохотных кухнях, где любили проводить свои вечера словоохотливые женушки мелких работяг. Во все времена охоч был народец до чужого добра и скандалов.

Анна Михайловна, хозяйка трехкомнатной квартиры и комнатного пуделька Фили гордилась своими нарядами, как Юлий Цезарь своей империей. Два часа в день отводила она светским разговорам по телефону, раздавая советы подружкам, которые слетались как сороки на ярмарку, заслышав про новые тренды на Западе.

Ее муж, Федор Николаевич Анисимов был директором местного пищевого завода, о чем не упускал случая напомнить всем, с кем имел возможность раскуривать сигары на всяких городских мероприятиях, кои посещал со всем своим семейством.

Но все вмиг позабылось и отодвинулось в дальний ящик. И загранки и воды, и наряды с телефонными подружками и завод. Заболела их единственная дочь – Таня. Но это еще как сказать – заболела. Большеглазая, всегда улыбчивая с густыми русыми волосами и легкой походкой, белой кожей и правильной осанкой Таня Анисимова вдруг к шестнадцати годам, когда девушки только начинают расцветать стала бородавками покрываться. Поначалу ничего особенного, какой-то прыщик вскочил на большом пальце левой ноги. Ну, прыщик и прыщик, с кем не бывает. Через месяц прыщиков стало два, а еще через месяц они ровненько поползли по пальцам, словно муравьи, перебираясь на ноги. Да и Таня родителям сказала не сразу, не зная, стоит ли заострять внимание на такой «ерунде» или само пройдет. Позже матери пожаловалась на странный зуд.

Списав это на аллергию, которая в детстве наблюдалась у Тани на апельсины, Анна Михайловна стала давать дочке противоаллергические таблетки, купленные по тому же рецепту, что и в детстве. Чесаться перестало, и все вроде как и позабыли про странные бородавки, в том числе и Таня.

А когда снова «зачесалось» вдруг среди ночи ором пугающим, было уже поздно. Непонятная аллергия доползла до колен. А первый «прыщик» на большом пальце левой ноги стал большим и уродливым тон в тон с кожей, шероховатым и отдающий болотной гнилью. Таню успокоили только к утру озадаченные и потерявшие всякий сон родители, обещав свозить к врачу.

Самый респектабельный по таким вопросам дерматолог Ленинграда сразу поставил диагноз: вирусные бородавки. Успокоил Анисимовых, что это обычное дельце среди детей и попусту волноваться не стоит, лечится все это быстро и эффективно. Прописал в качестве лечения – Чистотел, коим издревле лечили подобные кожные заболевания.

В этот же день он был куплен в аптеке и специальными перчатками из-за риска передачи вируса намазан на каждую бородавку девушки.

Через каждый день проверяли, делали дополнительно примочки из других не менее полезных трав, на всякий случай давали противоаллергические таблетки. Да вот только никуда не делись бородавки эти, ни через день, ни через неделю, ни через месяц, их становилось все больше и больше. Уродуя здоровую кожу Тани, полезли они муравьями по коленям вверх. Анисимовы только за голову хватались, скупая весь чистотел в аптеках, оббегая поля загородных дач и без конца мотаясь к самому респектабельному врачу за советом.

***

Таня с каждым днем становилась все мрачнее и мрачнее, пока не впала в депрессию. В школу Таня ходила только в брюках, если надо было надеть юбку, под нее надевала плотные колготки. На физкультуре не занималась, как загнанный зверек сидела в уголке, уткнувшись в одну точку, совсем не интересуясь происходящим. С подружками общаться перестала, закрыла, затворила свою душу. Родителям пришлось искать причину, чтобы выписать ей освобождение от физической подготовки. Бородавки явление нередкое и никогда не выступали предлогом освобождения от занятий.

Время не спасало, бородавки росли, дерматологи разводили руками, проводя все новые и новые обследования. Требуя все больше и больше денег. Анисимовы не щадили трат на любимую дочь, сетуя на скорое излечение Тани.

Но Таня больше не хотела лечиться, не понимая в этом смысла, раз бородавки все равно никуда не деваются, а сидят противным уродством на ее теле. Девушка запиралась у себя в комнате, рыдая целыми днями. Она перестала систематически есть, тощая на глазах. Все ее мысли бегали вокруг внешности, несчастливой судьбы и неясности будущего.

Родители забили во все колокола, испугавшись уже анорексии и повезли Таню в Москву на обследование. Там сказали, что такое бывает. Их дочь столкнулась с гормональным сбоем. Клятвенно заверили, что такая «ерунда» быстро лечится. Прописали тучу гормональных лекарств и положили наблюдаться в местную клинику. Месяц спустя бородавки поползли уже на руки, а Таня весила в два раза больше, чем была до этого, последствия гормонального лечения.

Анисимовы вернулись в Ленинград, почти с боем вытащив дочь с того света. Она хотела проткнуть трубкой капельницы себе горло, по которому шло лечение, не желая быть толстой уродиной с гнилыми бородавками на конечностях.

И снова дни одиночества в комнате, и снова отказ от питания. Девушка теперь уже просиживала часами, облюбовав угол кровати, подолгу рассматривая свои фотографии, где на нее смотрела красивая, здоровая счастливая Таня Анисимова.

Таня вернулась к прежнему весу, а родители искали новые способы лечения.

***

Новый год в семье Анисимовых был загублен на корню и забыт как кошмарный сон.

Таня в канун, наконец, вышла из своей комнаты вся в крови с ножом для резки масла незаметно от родителей взятого на полке кухонного шкафа. Девушка сама пыталась вырезать себе бородавки, прилично расковыряв почти все на ногах и часть на руках. Порезы были рваными, глубокими, явно сделанными в порыве истерического припадка, кое-где ошметками вместе с кожей висели бородавки, а на лице девочки зияла ненормальная улыбка победителя. Девушка вышла из комнаты, чтобы сказать родителям, что она сама избавилась от «бельма», отравляющего ей жизнь и красоту. Смрад от нее стоял такой, будто бродяга какой растормошил помойное ведро, выковыривая отходы из консервных банок пальцами, ломая ногти. Кровь, смешанная с гнилью.

Анна Михайловна как увидела, так и упала на месте. Федор Анисимов взяв себя в руки, окутал дочь чистой простыней, на которой тут же стали расплываться кровяные пятна и вызвал скорую.

Анну Анисимову откачали успокоительным. Таню увезли в районную больницу на обработку ран и прописали курс психологической реабилитации.

Анна Михайловна потеряв всякую надежду, упала дома лицом ниц перед иконой Божьей Матери, доставшейся ей по наследству от прабабки и занимавшую 1/3 стены их спальни, и навсегда сменила свои яркие наряды на темные платья. Она винила себя за эту карму, обрушившуюся на их семью.

Раны зажили, рубцы запеклись, а бородавки полезли уже на здоровых участках тела.

***

Полгода супруги Анисимовы возили Таню по церквям, показывали батюшкам, матушкам, окропляли тело девушки святой водой с креста, причащали, прикладывали ко лбу иконы избавителей, окунали в колодец со священной водой, стояли службы, заговаривали молитвами, а все бес толку, будто сама нечистая сила козни ставила. Мерзкий паразит никак не хотел покидать кожу девушки, разрастаясь по всему телу.

Бородавки полезли на лицо. Таня перестала говорить и почти есть. Сидела в своей комнате, словно в келье закутавшись с головы до пят в черные тряпки, не показывая даже лица, сделав дырочки для глаз. Бородавки как жабы кустились на веках, «красовались» на щеках, лбу, носу, чернели, но не отваливались, рыхлили кожу и доводили до отчаяния всю семью Анисимовых.

Анна Михайловна перестала молиться и повезла дочку по бабкам.

Федор Николаевич больше не мог в этом участвовать и коротал свободное от завода время за бутылкой, все больше думая о несчастье обрушившемуся на их семью и рассказывая об этом пуделю Филе.

Ленинградские бабки чего только не делали. И сырой картошкой бородавки терли, потом просили закапывать ее в земле на перекрестке танинной рукой, и заговоры читали, обходя Таню по часовой стрелке и свечами очищали и травы прикладывали. Руками махали и в транс впадали, домового задабривали, ножом на ладони что-то чертили, пока одна бабка, к которой по совету соседки со второго этажа Анна Анисимова приехала, сказала, что прокляли девчонку, красоте, богатству позавидовали, да прокляли, что, мол, гниет Таня, вся так и заплывет в бородавках, задохнется. Что и не снять проклятье такое сильное никому, не отшептать, как глаз недобрый отшептывают. Помрет ваша Таня уродиной. А уж кто грех на душу взял старухе было неведомо. Предупредила она, что нечего искать сейчас виноватых, сгинет девчонка скоро совсем, ежели силу не найдете нужную.

Все это было сказано Анне Михайловне в отдельной комнатке, в строжайшей секретности, чтобы Таня не слышала. Хозяйка трехкомнатной квартиры сразу все купюры из сумки вытащила, на стол бухнула, с трудом сдерживая слезы по открывшейся «перспективе» дочери, чтобы старуха ей сказала, где силу эту искать. Да только бабка купюры отодвинула, не заведовала она такими делами, не могла и все тут. А когда Анисимовы уходили, шепнула она Анне Михайловне, что все же есть место, где помочь им смогут, близ Ленинградской области, деревня «Осиново» называется. И в вкратце сказала, как доехать туда можно.

Решили ехать через два дня.

***

Вот только странная эта деревня оказалась. Ни на одной карте ее не найти было. Искали они это место полдня, пересматривая карту по несколько раз и пытаясь угадать направление. Все лесами, да тропами неизведанными пробирались на своей белой девятке. Федор Николаевич не прикладывался к бутылке, ради такого дела и внимательно разглядывал пейзаж за окном. Таня, замурованная в черных тряпках, словно в парандже скуксилась в углу на заднем сиденье у двери и, казалось, дремала, происходящее ее не трогало.

Смеркалось, как запели сверчки, сообщая о наступлении темноты. А лес словно громче затрещал своими ветками, радуясь долгожданной прохладе. Шел жаркий июль.

***

Анна Анисимова вскрикнула, когда автомобиль резко встал, нарвавшись на не пойми откуда взявшуюся толстую ветку дерева, что уперлась им в лобовое стекло и не пускала дальше. Ее муж, бурча под нос ругательства, сдал назад и попробовал обогнуть ее, но назойливое препятствие, потянувшись следом, зацепилось за правое зеркало, царапая бок девятки.

Разозленный в конец глава семьи выскочил из машины и принялся уже вручную справляться с веткой. Анна Михайловна позволила себе выйти и оглянуться, обмахиваясь картами, как веером, разгоняя духоту. В легкие ворвался свежий воздух леса и мха. Природа мелодично звучала, услаждая слух.

Так и тянуло опуститься в плетеное кресло, взять чашечку душистого чая с пряниками и наслаждаться умиротворением.

Женщина охнула при виде открывшейся ей вдруг картины, стоило окинуть взглядом пространство. Везде их окружали осины, огромные с толстыми стволами деревья, что совершенно не свойственно этому виду. Тянулись они не вверх к солнцу, как им положено было, а вниз, к земле, корням, ища себе приюты там. Оголенные с редкими листьями они были неестественно вывернуты, являя ужасающее зрелище почти голых палок закрученных вкривь и нагибающихся к земле. У самых корней и на верхушках стволов, виднелись черно-ржавые пятна непонятного происхождения. «То ли болезнь какая, порождающая деревья, то ли с годами почернели», так думала Анна Михайловна, подойдя ближе и рассматривая одну из таких «диковин». Странным светской даме показалось еще и то, что только осины были в таком изуродованном состоянии, все остальные деревья выглядели здоровыми.

А рядом в земле дыры обнаружились. Слега прикрытые растущей травой, они были похожи на норы каких зверей лесных или же обвалы земли. Сей факт очень заинтересовал Анну Анисимову, как и гиблые осины.

Странное место это было на картах неозначенное, да с деревьями-мутантами и дырами в земле рыхлой глубокими.

Так и села женщина с этими мыслями в девятку, не дававшими ей покоя.

Машина уже ничем не сдерживаемая двинулась дальше. Федор Николаевич все же поборол неуклонное препятствие.

Одно радовало, деревня «Осиново» рядом уж где-то, раз гиблые осины плотным засевом росли.

***

Петляли они среди этих осин еще час, пока не выехали на болотистую местность, чуть не увязнув в тине. Гнилью болотной запахло в салоне автомобиля, Анна Михайловна нос выглаженным платком заткнула, пытаясь понять, почему запах ей знакомым кажется. Таня никак не среагировала на болота, а вот Федор Николаевич весь аж побагровел от вони, стараясь быстрее найти дорогу. Но еще долго они по болотам ездили, пока первые домики приветливым огоньком в оконцах не засветились и табличка с полу покосившейся надписью «Осиново» их не встретила.

Со вздохом облегчения притормозили они перед первым попавшимся деревянным домом, чтобы про местную целительницу выспросить. Анна Михайловна лишь имя ее знала: Ефросинья. Да вот только, сколько не стучали Анисимовы, никто им не отворял. Та же участь постигла их и со вторым домом и с третьими. Либо деревенские чужих не любили и сторонились, в дом не пускали, либо еще какая причина была, неведомая семье Анисимовых. Таня все в машине сидела, лишь раз отойдя по малой нужде, но сразу вернулась и приняла свое обычное положение в углу у двери.

По мере пути автомобиля домики заканчивались, а местные не пускали семью Анисимовых, никак не проявляя себя на громкие стуки и возгласы. Федор Николаевич стучать больше не мог, отдохнуть хотел после утомительной дороги, в сон резко заклонило, да и две бутылки беленькой в багажнике томились. Прикрикнул он на жену, ибо та воспротивилась обратно в Ленинград возвращаться, пока они бабку знахарку не найдут, почти силой посадил в девятку и развернул машину, решив объехать «чертовы болота» по окружной и возвратиться в Ленинград, раз здесь ничего не получается у них.

Да вот только объехать не вышло, в лес они выехали и запетляли по проселочным дорожкам с трудом проталкивая машину вперед. Да так и встали посреди леса рядом с речушкой, что в ночи тихо журчала.

Супруги совсем уж отчаялись и Федор Николаевич в багажник полез, что б уж не доехали, так хоть принять на душу и то полегче, как вдалеке огонь заметили в сумерках ночных. Домик одинокий среди леса стоял. Кинув машину посреди деревьев в окружении болот, двинулись они все вместе к домику этому. Таню звать не пришлось, она вдруг сама вышла из автомобиля, явно заинтересовавшись происходящим.

***

Они даже постучать не успели, как им сразу открыли. На пороге старуха стояла. Лет 80 не меньше. Вся в платки завернутая, несмотря на лето, волосы полусальные под платок убраны, а во рту половины зубов не хватает. Лицо все скукоженное, морщинистое со старческими наростами, обветшалая кожа на щеках и шее висит, руки все в мозолях от грубой работы и старости. Глаза узкие, смотрят внимательно, зорко, нос большой, кривой. Неприятный. От нее исходил запах сырых половиц и плесени, годы не те уже, чтобы дом в чистоте держать, а себя и подавно.

Анна Михайловна непроизвольно поморщилась, но решила, что ради дочери она и не на такое готова.

- Ефросиньей кличут, - поздоровалась старуха, делая ударение на «о» и сжевывая последние буквы, как будто только их и поджидала и, завидев, вышла встречать.

- Добрый вечер, - поздоровалась Анна Анисимова, а за ней и супруг ее, пренебрежительно рассматривая знахарку. Таня промолчала, ожидая за спинами родителей. – Мы вот Таню… дочку привезли…

- Да, ясно, что ж тут не ясного,- перебила ее Ефросинья, быстро взглянув на Таню, и медленно повернулась, пошагала внутрь дома, - что же ш сделаети то, надо ж такое вычудили. Ну, бежи сюда Таня.

Что странно Таня пошла вслед за старухой, родители переглянулись и последовали следом, сетуя на силу колдовскую Ефросиньи, которая сразу вроде как и поняла, чем больна дочка их.

- А вас не пущаю, не положено мне, три ночи на дочу вашу глядеть я буду. В соседней избе, что за опушкой сидите. Там нета люда, люд весь по окраинам болот зиждется, сюды морду не воротит. – Ефросинья остановилась в сенях и медленно повернулась на супругов Анисимовых. – Каждую ночь дочу сюды шлите, я гляжу. Как заря, так она уходит.

Как детям снова объяснила старуха и выжидательно уставилась на Анисимовых, щуря глаза.

Изба знахарки была крохотная, в сенях только лавка, да сундук старый полукривой стоял, пол хрустел под каждым шагом, будто вот-вот обвалиться. Везде паутина, грязь. Не хотела Анна Михайловна дочку даже на ночь здесь оставлять, но желание вылечить Таню горело сильнее.

- А денег, сколько за это хотите? – Спросила Анна Михайловна, уже соглашаясь на эту просьбу, она бы теперь на все согласилась.

- А куды мне бумажонки энти прикладывать? С кашей жевать что ль? – Буркнула Ефросинья, - нета здесь такого, сила иная в дырах живет и природа у нее иная, вам городским не ведомая. Гремите на своих коробах, только болота раздражаете.

Федор Николаевич обидчиво фыркнул, признав в «коробах» свою любимую белую девятку.

- А как же отблагодарить то… - начала Анна Анисимова, пропустив мимо ушей старушечью неразбериху.

- Бежите, а Таню здес-я оставьте. Как заря, так она уходит. – Снова прервала ее старуха и развернулась, показывая, что разговор окончен.

Растерянные супруги Анисимовы вышли из дома Ефросиньи. Федору Николаевичу как-то сразу легче задышалось, после того как избу они покинули. Он лоб выглаженным платочком промокнул и задумался. Какую-то непонятную тревогу старуха в его сердце посеяла. Но против желания жены, вылечить Таню силой знахарской Анисимов не пошел, свои сомнения высказывать не решился, да и тревогу унять беленькой можно.

Никак не казалась Ефросинья знахаркой ему, скорее ведьмой, которая и мысли читать умеет и по болотам бродит, не утонувши, и всякие болячки вылечивает, да вот только не травами и приговорами.

Избу за опушкой они нашли быстро, меньше километра от дома Ефросиньи. Хлипкая изба с полуразвалившейся крышей, старой, будто брошенной утварью, печкой, деревянным столом и огромным сундуком с железным кольцом. Все запылено-заброшенно-грязно. Как и в избе у Ефросиньи.

Присесть негде. Решили жить в машине, какой-никакой а провиант у них с собой был. Знали, что возможно задержаться придется. Так и случилось. Должно хватить на три дня.

***

- Ты дочка, приляг, - велела Ефросинья указывая на дубовую лавку с цветастой накидушкой, - в нужное время я тебя будить буду.

Таня послушалась, завороженная голосом Ефросиньи, который словно волшебной песней ей казался, хотелось следовать ему, повиноваться. Так, не снимая тряпки у себя с лица в сон девушка провалилась, и все снилось ей, как она по болотам осиновским бегает, кружит вокруг них, кружит, вглядывается, пытаясь свое отражение найти и только тина за волосы светлые цепляется, а лица так и не видать. И будто кличет ее кто-то из болота, зовет, голосом таким надрывным, что броситься хочется к нему и утопиться, разделить горести.

Проснулась Таня из-за того, что за плечо ее кто-то тянул. Старуха Ефросинья молча звала за собой. Таня поднялась и пошла за старухой.

- Тряпку брось с лица, ни к чему дочка к тебе энтие причуды и садись вона на половицы в кухне.

Таня хоть и засомневалась сначала, но тряпку сняла и послушно села, где положено ей было. Некомфортно, неуютно она чувствовала себя без полотна, закрывающего ее лица, будто раздели ее и в беснующуюся толпу на суд людской выпихнули.

Ефросинья даже не дрогнула, при свете расставленных накануне самодельных свеч увидев гниющие большие бородавки на лице Тани, мокристые, почерневшие, выделяющие смрадные зловония. Будто старуха давно привыкла к зрелищу всяких уродств, хворей и ран на теле людском у себя в избе. Ничего ее не трогало, не волновало. Обходила она всю кухоньку маленькую, расставляя свечи по углам. И вдруг подошла к Тане, что та вздрогнула, зашептала, замахала ладонями, глаза закатились и стала Ефросинья шептать голосом чудным слова незнакомые. И так страшно стало, что сердце Тани забилось от ужаса, да тени от свечей высоко горели и трещали, рисуя на стенах плесневелых узоры бесов. Достала старуха ключ у себя из вороха тряпиц, большой, заржавелый, пахнущий железом. Поднесла к лицу Тани и начала крутить его, вертеть, будто закрывала дверь какую. И шептала, выла как раненая волчица.

Таня уж и себя не помнила, как Ефросинья вдруг отошла, отвернулась и в угол села, опять руками замахала, скуксилась, сгорбилась. Голос утих, забормотала молитву какую или заговор. И повеяло чем-то оттуда, как живое там зашевелилось, ответило и к себе потянуло, в угол. И вдруг как птицы внутри у девушки забились, попавшие в охотничьи силки, неотвратимо захотелось подойти, также сгорбиться, лечь, чтобы забрало, затянуло.

***

Очнулась Таня, когда Ефросинья перед ней уж стояла, а за окном светлело.

- Заря, бежи, дочка.

На негнущихся ногах поднялась Таня, и, не помнив, как это время прошло, поплелась в сени, бросив взгляд в угол, что покоя ей не давал.

Угол как угол, вот только дыра там огромная в половицах была с корзину целую, то ли прорыл кто, то ли от времени пол подвалился. Свечи сгоревшие вокруг этой дыры стояли. «Что бы не оступиться», подумала Таня и вышла из дома старухи.

А тут уж родители встретили. Не заметила Таня, как мать ее вздрогнула при виде лица ее бородавочного, что несколько месяцев под тряпкой она хоронила, не видела, как нахмурился отец. Упала она на задние сиденья девятки и заснула, будто силы из нее все вытянули. И снова болота осиновские ей во сне виделись. И снова звал кто-то, выл, тянул в топь.

Проснулась она уже к ночи, от испуга, звали ее дыры к себе, что у Ефросиньи она видела. Будто сидел там кто-то и кликал ее, нежно так, тихим певческим голосом, от этого и жутко. Есть ничего не стала, не хотелось. Родители уговаривали хоть хлеб с колбасой отечественной с собой взять, Таня лишь плечами пожала и снова к старухе ушла.

***

А вернулась под утро. Анна Михайловна спать не могла, за дочку волновалась, так и вышла из машины встречать ее и обомлела.

На встречу ей Таня шла, разрумяненная в каком-то ситцевом незнакомом платье довоенных времен, волосы по плечам струятся, ноги босые, а кожа вся в бородавках гнилых. Как подошла, так и обняла растерянную мать. И сразу есть попросила.

Анна Анисимова скорее бутербродами Таню кормить, а та соловьем поет и все про старуху рассказывает.

Анна Михайловна диву давалась. Больше года она не видела Таню в таком настроении, да еще и за разговорами. Молчала ведь как рыба. Видать Ефросинья действительно дело свое знахарское знает, раз лучшие врачи не смогли помочь, а старуха на второй день на ноги поставила. А там они уж разберутся, главное, воля к жизни. Главное, настроение и стремление, а там, если бородавки не пройдут, поедут они в Германию, вырежут ей всех, а потом через годик, когда раны заживут, пластическую операцию сделают, какие на Западе сейчас распространение получили. Средства у них еще остались, сделают Танечку еще краше, чем раньше, самой красивой в Ленинграде будет! И замуж выдадут и внуков еще увидят! Так думала счастливая Анна Анисимова, наблюдая, как дочка ест. Не сдержалась, заобнимала, зацеловала, к сердцу прижала. А тут и Федор Николаевич вернулся, местность ходил, изучал, увидел Таню, бросился к ним на радостях. Воспарял духом.

А Таня все про Ефросинью им рассказывает, какая она замечательная, какая добрая, как ей помогает. Да и бородавки все сходят и как сама она, Таня хорошеет.

Анна Михайловна, как ни смотрела на дочь, так и не замечала никаких изменений. Но Тане виднее, наверняка с ног сходит, она ж почти полгода от них в одеждах своих мрачных пряталась. Так все втроем и спать в машине улеглись. Супруги Анисимовы на передних сиденьях, Таня на задних почти во весь рост.

Мать ее уже вернуться уговаривала, мол, и так уже хорошо, а дома долечимся, но Таня заартачилась, ведь третий раз надобно к Ефросинье идти, как та и говорила, без этого счастья не будет. Уговорила, следующим же утром решили ехать обратно в Ленинград.

***

Родители уж заснули, а Таня все на месте крутилась, вспоминая разговор со старухой.

На вторую ночь тоже самое творилось, как и в первую ночь, на половицах Таня сидела, ключом Ефросинья вертела, а потом в углу какие-то наговоры шептала, и вдруг перед зарей подсела к ней на пол и беседу завела, выводя из сонного морока.

- Ты дочка представить себе не могёшь, какие у нас тутова свадьбы гуляют! С целыми каретами и пирами, гостей зовут, в избу не помещаются. – Говорит Ефросинья и губами жует, глаза в неге закатывает, - тебе б дочка самой энту свадьбу отгулять.

- Тут так много молодых живет? – Удивилась Таня, в ее понимании в сохранившихся деревнях доживали свой век одни старики, ну, может, еще дети к дедам, да бабкам на лето приезжали.

- Много, дочка, они все друг за дружку держатся и толпой ходют, а молодняк у них, любого вырисовывай, краше, чем у них, ни в одной деревне нета.

- А мы когда к Вам сюда ехали, я вообще людей не видела, никаких. – Призналась честно Таня.

- Э-эх, дочка, их так просто не увидать, тут знать надобно, - объяснила Ефросинья.

- А что знать то?

- Дорогу ихнюю, по которой волочиться и заберут туды к ним, на праздники. А какой молодец у них невесту сейчас себе ищет, ты и не видывала никогда. – Старуха заулыбалась и украдкой на Таню смотрит, на реакцию.

- А расскажите, – Девушка заинтересовалась, парни ее ум занимали всегда, да и не хотелось остаток жизни одинокой уродихой жить. А вдруг тут и правда, парень красивый ей под стать.

- Волосы у него аки пшеница, светлые, глаза голубые, румяный, улыбчивый, статный. В каждой избе сидить, невесту себе выбирает, - пустилась в россказни Ефросинья, покачиваясь на месте.

- Это как это, сидит? – Удивилась Таня.

- А вот так это и есть, сидить и невесту выбирает себе, присматривает, что б получше, да покраше была. Ни с кого глаз не спускает, да все не те энтому, да не эти.

- А я ему тоже не подойду? – Смущенно спросила Таня, опуская глаза вниз.

- Он тебя уж видывал и приглядел, люба ты ему стала, дочка, да нрава.

- Это когда он видел? – Девушка на месте от такой досады подскочила.

- Видал и все тута. Тебе знать не надобно. – Отрезала старуха.

- И понравилась?

- Понравилась, дочка, ох как понравилась, к себе на праздник кличет, - заулыбалась Ефросинья.

- А праздник то когда?

- Да вот ж, следующей ночью.

Таня аж дар речи потеряла, никак она не ждала увидеть парня, которому понравилась так скоро. Сердечко затрепетало, и даже бородавки позабылись.

- Пойдешь, дочка, на праздник то энтот? – спросила Ефросинья, увидев, как Таня замолчала.

- А у меня платьев то и нету, - расстроилась девушка, - как же я там покажусь без наряда?

- Али беда, дадим тебе тряпок, жалко что ли ж тряпок энтих, вона у меня сундук целый тряпок то.

***

Таня, уснула, наконец, с нетерпением ожидая ночи.

В этот раз болота не терзали душу девичью, она все по лесу ходила и жениха своего искала, а вокруг одни дыры, в земле, как у Ефросиньи в кухне. Она как в лабиринте вокруг них путалась, металась, звала жениха. Но ей никто не откликался, пока ржание лошадей не послышалось. Карета, запряженная тройкой вороновых навстречу мчалась. Видать за ней. На праздник повезут. Так решила Таня и проснулась.

Родители проводили ее к Ефросинье и вздохнули, осталось только дождаться дочку, и уедут они из этого болота в свой родной Ленинград.

Вот только не вернулась дочка ни утром, ни днем, ни следующей ночью. Весь день прождали, не смея отвлекать знахарку от лечения, вдруг в третий день дольше обычного дела свои колдовские старуха делать будет, но так и не дождались. Пошли супруги Анисимовы в дверь стучаться к Ефросинье. Тревога душила Федора Николаевича, предчувствия недобрые не отпускали, как и три дня назад. Никто и не отпер им. Дверь сами открыли. А там никого, дыры какие-то на кухне в полу, ни дна, ни земли не видно, да свечи потухшие весь пол застилают. В комнате сундук весь распотрошен и тряпки разные валяются. И нет никого.

***

До следующего вечера своим ходом искали, как в небытие канули Таня со старухой, или черти забрали. Ни следов неопытным глазом, ничего не нашли. На пятый день пришлось вернуться без дочери в Ленинград, всю милицию и органы власти подняли, приехали они в Осиново, шерстили всю территорию с собаками, не по одному разу опытные поисковики в леса да на болота ходили, но так и не нашли, ни Тани, ни старухи. Следственный комитет Ленинградской области прибыл, всю деревню на уши подняли. Да с ними разговаривать никто не стал, сторонились и в дома не пускали, тогда близлежащие окрестности уже проверять кинулись.

Месяц искали, пока не вышли на след Ефросиньи, старухи той, знахарки. Говорил люд деревенский, тот который по соседству с «Осиново» проживал, что Ефросинья пять лет назад пропала на болотах то, искали всей деревней и двумя соседними пять дней, пока на пеньке на проселочной дороге не нашел тракторист один, что у местных ведьм помощи просил в поиске заблудшей. Старуха все про каких-то «других» рассказывала, что на свадьбе у них была, кормили и поили, веселили ее. Совсем умом баба тронулась. Потом уже нормально мыслить не могла. Все бегала куда-то, да разговаривала, спать, на спала, говорила, не дают ей заснуть, изводят, все зовут куда-то. На болотах ее видывали, да на могильниках местных. Так и упекли в сумасшедший дом, что к области Ленинградской примыкал, после того, как Ефросинья чуть избу свою вместе с собой не спалила. А там уж и не ведомо никому, что стало со старухой. Поговаривали, что пропала она, либо в палате сгинула, богу душу вручила. А кто и шептал, что видали ее на болотах, в заброшенной избе, где уж и не живет никто, куда Анисимовы и приехали. Ходит старуха, по болотам, да люд деревенский пугает.

Но все это россказни и где теперь искать старуху, одному Богу ведомо. Так и уехали Анисимовы из «Осиново» без Тани, где болота гниющие смрадом бурлят, да осины в землю к дырам тянутся, местный люд по домам прячется невесть от кого и люди здесь пропадают, как в черную яму засасывает их силой неведомой.