Хуан Альберто

«Добрый день. Меня зовут Хуан. Второе имя Альберто. Да. Да. Вы правильно всё понимаете. Не то чтобы мне не нравилось, как оно звучит. Тем более что в моём мире это совсем не важно. Зато людям приносит удовольствие. Я пишу эти строки в надежде, что никому не придётся их читать. Что смогу выстоять в завтрашнем поединке. Ручка скользит по бумаге легко. Если бы меня только видела мама! Она всегда считала, что умение никогда не пригодится. Я пишу свою историю. Не для себя. Не потому, что мне нужно занять чем-то голову до рассвета. Смерть наступает на пятки, неумолимо приближаясь. Я чувствую её смердящее дыхание. И если покину завтра жестокий мир, история будет жить. Может, она разлетится по свету, и меня пожалеют. Или останется в руках у мальчишки, и он сохранит её в сундуке, и будет показывать внукам. Не знаю. В любом случае, память останется. Как о друге, бойце, товарище.

Коробка, в которой обитаю, пропахла дерьмом. Объедки начали путь разложения. Плесень. Что может быть отвратительнее? Брезгливо хожу, стараясь отвлечься. Заточение подобно маленькой смерти. Паника одолевает несколько часов, а потом ты смиряешься. Ах, да. История. Так начнём. Я родился чудесным, летним днём на ферме у Роландов. Заправлял имением Дональд – злой старикан, каких ещё поискать. Он был седым, тощим, носатым, а волосы длинными, грязными и редкими. Растерял большую часть зубов ещё до тридцати, сетуя на плохую наследственность. Но, несмотря на внешний вид и характер Гитлера, имел в жизни любовь, которая делала существование оправданным - обожал зверей. С особой любовью обращался с каждой тварью, которую заводил. А их у него на ферме было не мало. Собаки встречали хозяина, виляя хвостом, кот спал в кровати, коровы мычали вслед. В курятник наведывался особенно часто. Среди обычных среднестатистических кур, жила там несушка, лохматой породы. Её в подарок, как-то, подарила Дону дочь. Потому и питал к курице особые чувства, одаривая нежностью и заботой. Он, будто отдавал ей то, что не смог дать собственному ребёнку, ввиду некоторых жизненных обстоятельств. Одним солнечным утром счастью Дона не было предела. Заглянув в деревянный домик с насестом, запрыгал, как мальчишка, пока ревматизм не прострелил спину.

– Пушинка! – закричал весело. – Мои поздравления! - погладил по взъерошенному хохолку, и она встревоженно закудахтала. Убрал руку.

– Ладно, ладно. Красавица. Отдыхай, – проскрипел старик, и отправился обходить владения.

Пушинка приподняла крыло и потрепала клювом по головкам двоих очаровательных птенцов. Они грелись от маминого тела и тихонько пищали. Да. Собственно, одним из них и был я. Хуан Альберто. А что здесь смешного? По-моему, ничего».

Отложил ручку в сторону и размял крыло. Сквозь коробку проникал свет. Он не был ярким, и Хуан предположил, что ночь уже спустилась на землю. Фыркнул, устроился в другом углу, взял ручку, и продолжил выводить буквы в потёмках.

«На чём я остановился? Да. День моего рождения. Я был совсем мал, меньше сестры. Она унаследовала генетику матери, и была пушистой со всех сторон. А я походил на обычного петушка, только с пушком возле хохолка и на штанишках. Немного преуменьшил. Штаны у меня, и впрямь, меховые. Первые дни помню смутно. Всегда удивлялся, как это кто-то смог запомнить свет и первого червяка из клюва матери.

Я стоял посреди курятника, где каждый, мельтеша, пересекал предо мною пространство. В основном здесь были куры. Одни клевали зёрна, другие сидели на насесте, тужась, в попытке произвести очередное яйцо. Я тогда не знал, как всё утроено. Сестра, которую Дон прозвал Пуховая, бегала с остальными цыплятами, разбавляя белым оперением жёлтую кучку. Ну, а я серый юнец с ножками, прикрытыми штанишками, удостоился лишь птичьего гомона.

– Это штаны?

– Гляди, какой странный!

– Урод!

Сестра опускала глаза и посмеивалась вместе с ними, а я не держал обиды. Да, и сейчас не держу. Только мама была нежна и добра со мной, потому что любила. Когда подрос, Дон стал выпускать, как и других, во двор. Помню, как носился по всей ферме, удирая от жуткого пса. Огромный, слюнявый, зубастый, но дюже не поворотливый. Потому так и не смог меня догнать. Вскоре, сестра стала интересоваться петухами. Они тоже подросли, и бегали за ней толпами. Изящная, она была в центре внимания. Я часто подкалывал, когда оставались одни:

– Не долог день, когда начнёшь нести яйца!

За такие шуточки клевала прямо в глаз, а потом прижималась крылом.

– Почему бы тебе не начать общаться с ребятами? Они не плохие, знаешь, – говорила грустно.

– Я не хочу тратить на них драгоценное время, - не думал, что окажусь настолько прав».

Поерзал на месте. В комнате раздались посторонние звуки. Топот ног возвестил о владельце, разбитое стекло о том, что он пьян. Продолжил писать.

«Осенью к Дону приехали гости. Такая себе кучка стариков, напомаженных, и достаточно модных. Когда-то он играл в гольф на профессиональном уровне, и был вовсе не плох. Отсюда и сутулость, привык тянуться к клюшке. А гости оказались друзьями из гольф клуба. В первый день он вывел из курятника троих. Потом ещё двоих. И в мыслях начался перепляс. Я прокрался в дом, и увидел собратьев на столе. Драма. Занавес. Паника. Однако быстро успокоился и простроил логическую цепочку. Понял, почему хозяин забирает только девочек, и до поры, до времени, за себя не боялся. Мать и сестра были особенными, и их вероятность попасть на стол равнялась нулю. Так что, на сердце отлегло. И все же с того дня решил держаться ближе к хозяину. Хитроумный план дал трещину, когда кот выдрал из хвоста несколько перьев. Мяус был рыжей бестией, и считал законным местом спальню Дона. Долгие месяцы я вынашивал план по захвату территории, и пришёл к выводу, что только смерть рыжего поспособствует в этом. Никогда не хотел причинять никому зла, но этого требовал инстинкт выживания. К тому времени я окончательно вырос, и попадать на стол не хотел. Тем более что близился день благодарения. Другие петухи топтали курочек и были, скажем, при деле. Мне же заполучить дамочку не удавалось, и хозяин стал как-то странно поглядывать».

Послюнявил круглым языком ручку, отказывающуюся писать, и продолжил.

«Коварный план созрел сам собой, и я ждал момента. Погода стояла ужасная, из курятника носа не высунешь. В замкнутом пространстве задиры одолевали:

– Эй! Мохноногий!

– Кто ему такому топтать себя даст?

– Отсталый!

Я закрывал уши крыльями, скрипя клювом от злости. И, наконец, созрел к действиям. «Кот не выйдет на улицу в такую погоду. Значит, выманю. Зря, что ли рыл яму возле коровьей изгороди большую часть лета?». Я подцепил защёлку палкой, припрятанной накануне, и выбежал в дождь. Капли стекали с перьев, ноги увязали в грязи. Добраться до крыльца было не просто, некоторые лужи доходили до пояса. Фирменные штаны насквозь промокли, и свисали, как грязные тряпки. Запрыгнув на первую ступеньку, оглянулся назад, и простроил маршрут до ямы так, чтобы избежать опасных луж. Запомнив, начал выманивать Мяуса. Прокукарекав, услышал скрип кошачьей дверцы. Дон ленился смазать в ней петли. Рыжая морда принюхалась, приподняв верхнюю губу, обнажавшую белый, острый клык. Орудие убийства, данное при рождении. Он прыгнул, оттолкнувшись задними лапами, а я порхнул со ступенек и припустил по маршруту. Ливень усилился, но кот не сбивался с цели. Не оглядываясь, я огибал лужи. Несколько раз острые когти пролетали совсем близко, мастерски ускользал от атаки. До ямы оставалось всего ничего. Главное - резко уйти в сторону, и кот будет повержен. И тут я услышал характерный для падения в лужу - плюх. Обернувшись, увидел, что кот тонет, уходя под воду. Он выныривал на мгновение, запасая воздух, и погружался в коричневую жижу вновь. Я колебался, боролся с собой. Но в итоге подхватил за ошейник и вытянул на землю.

Наутро обнаружил приятный бонус, кот лично поблагодарил за спасение жизни. И я не будь дураком, попросил об услуге взамен.

– Что же ты хочешь? – промурлыкал кот, увлечённо облизывая лапу.

– Жить в доме.

Он рассмеялся, катаясь по земле. А потом посмотрел, низко склонив голову. Когда сомнения развеялись, обещал помочь, но за результат отвечать отказался. Не было конкретного плана. Впоследствии, я убедился, что всё гениальное просто. Мяус каждый день затаскивал меня зубами за крыло в дом, и ложился спать на ковре, возле кровати Дона, в обнимку. Старик удивленно вскидывал брови:

– И что ты таскаешь этого петуха? – ворчал он, переступая через нас поутру.

Вскоре Дон привык к тому, что в комнате спит пернатый. Он прозвал меня Пух. Наличие клички говорило о том, что я стал питомцем. Позже он поставил мне личное блюдце на кухне. И дивился тому, что петух умён, и справляет нужду на улице. Старик был не плох, и я быстро к нему привязался, а он ко мне».

Зашуршали шаги рядом с коробкой, петух насторожился. Коробка отворилась, и лунный свет проник, создавая неудобство. Это был парнишка. Он обеспокоено взял его на руки, и заглянул в глаза.

– Идём отсюда, – прошептал, опасаясь разбудить отца.

Надежда мелькнула в маленькой головке, украшенной хохолком. Добрались до двери и открыли, запах свободы заполнил ноздри. Как вдруг она захлопнулась перед носом. Отец парнишки еле стоял на ногах, стараясь сфокусироваться. А потом врезал ему прямиком в челюсть. Он упал, петух выскочил на пол и забился под стол. Мужчина, шатаясь, наклонился, и схватил за горло. Пернатый смотрел, ожидая смерти, но тот засунул обратно в коробку, и подпёр чем-то сверху, для надёжности. Отойдя от потрясения, он взял ручку и продолжил рассказ.

«Пришло время поведать о парнишке. Однажды, Дон совсем зачах. Его душил сильный кашель несколько месяцев к ряду. Старик не был любителем обращаться к врачу, и затянул болезнь. Я не на шутку тревожился. Мяус говорил, что недолго ему осталось. Он был абсолютно в этом уверен. А я верил в хорошее, наивный птенец. Зимним, морозным вечером я кружил по комнате, переживая за хозяина. Раздался дверной звонок. Повариха Герти – тучная женщина с огромным сердцем, открыла дверь. Мужчина в чёрном прошёл в дом, стряхивая снежинки с плеч. Он оказался нотариусом. Мистер Каблер, так его звали. Фамилия произносилась с ударением на второй слог. Он присел у кровати старика, и тот передал бумажку трясущимися руками. На ней аккуратно вывел завещание. Несколько формальностей, и оно было подписано. Каблер убрал бумагу в портфель, откланялся и удалился. В ту ночь Дон умер во сне. Лёгкая смерть для достойного человека. Я грустил дни напролёт, привычка к хозяину никуда не делась, в отличие от него самого.

Во дворе кипела жизнь, куры несли яйца, петухи топтали, бегал новый выводок цыплят, сестра и мать были в порядке. А я сидел у окна, ощущая на языке вкус перемен. Так и вышло. Спустя две недели на пороге появилась дочь старика – Хельга. Она была такой же сварливой, но в отличие от Дона ещё и бесчувственной к живности. Меня выгнали обратно в курятник, где другие петухи запели знакомую песню.

– Любимчик хрыча!

– Смотрите, кто вернулся!

– Ручной петушок!

– Штанишки ещё больше распушились!

Я стиснул клюв и прыгнул на них. Перья летели в разные стороны. Выдирал клочья, ранил шпорами, и заслужил ненадолго спокойствие.

Хельга усыпила Одина и взяла на службу новую псину, ещё злее. Мяус, спустя некоторое время, перешел жить в курятник. Никто и кукарекнуть не мог против кота, а у меня появилась крыша. Сварливая хозяйка обходила владения дважды в день, отвешивая ему неизменного пня. Кошек особенно не жаловала. Я жалел друга, соболезнуя всей душой. Наступила весна. Снег растаял, образовывая лужи и грязь. В один прекрасный и тёплый денёк Хельга взяла на работу нескольких мексиканцев. Родриго мне сразу не понравился: высокий, жилистый, небритый, с крючковатым носом и смуглой кожей. А вот его сынишка – Матео, был светлым и добрым. Как-то раз он мастерил что-то на крыльце. Отец снова пришёл пьяный, старался отвлечься. Я ходил поблизости. Он посмотрел на меня и стал подзывать. Не знаю почему, но я не испугался, и подошёл. Погладил по перьям, разглядывая:

– Симпатичные штанишки, - улыбнулся, и с тех пор я везде таскался за ним.

За весной пришло лето. Я ждал, пока Матео закончит работать. А потом он сажал меня в корзинку велосипеда, и мы ездили на озеро. Он купался, а я мочил лапы у берега. Матео много говорил, рассказывал истории, пел песни, и стал лучшим другом на Земле. Близился день рождения Хельги, и она пожелала подготовить задний двор к празднованию. Вечером на ферме собрались гости. Ряженые, странные, захмелевшие они курсировали по округе, зажимались по углам, творили всякое. Я сидел у парнишки на руках, пока отец не приказал, отнести курицу на место. Если бы мог, закатил глаза. Матео собирался идти, но один из гостей прокричал:

– Постой! Что это у тебя? – подошёл нетвёрдой походкой с бокалом в руках. Пузо свисало до колен, а лицо раскраснелось от вина. – Какой крепкий экземпляр! Проверим его, а Родриго?

Гости стали интересоваться происходящим и столпились вокруг. Родриго пожал плечами на манер, мол, делай что хочешь. Толстяк велел принести из курятника ещё одного петуха. Им оказался зловещий враг, который задирал самого детства. Матео, испугавшись, крепче прижал к груди.

– Давай его сюда, парень!

Он начал отступать, но толстяк схватил за руку. Я выпорхнул, и тот зацепил за крыло. Я не противился, не было смысла.

– Главное, их сначала стравить, – приговаривал пузатый.

Этого и не требовалось. Я прыгнул на него первым. Началась битва. Противник наносил удары, и я несколько пропустил, но в итоге добил его клювом. Петух упал, подрагивая конечностями. Он всё ещё был жив, но ненадолго. Толпа аплодировала.

– Он хорош! – закричал пузан. – Я куплю его Хельга! За сколько отдашь?

Хозяйка согласилась на символичную сумму, не смысля в мужских затеях. Поутру толстяк должен был прийти за мной. Матео проплакал всю ночь. Даже из курятника я слышал его рыдания. А утром, как только солнце осветило ферму, сонного, меня вытащил Родриго, засунул в коробку и увёз на грузовике».

Вновь размял крыло, и посмотрел в щель наверху. Теперь, она наполовину была закрыта тем, чем пьяница подпёр коробку. И продолжил.

«Меня выпустил Матео. Оказалось, отец решил подзаработать на мне сам. Как бы не умолял сын, он не ослабил хватку. Помню выход в свет на задворках продуктового магазина. Множество людей собралось, готовые делать ставки. Пожилой человек с огромной родинкой на лице спросил имя бойца. Родриго растерялся, а потом сказал:

– Пусть будет Хуан.

Кто-то поблизости смешливо крикнул:

– Альберто!

Старик так и записал. Вот, как я приобрёл имя. Благодаря ему на меня, по первости, ставили большие суммы. Тот бой, как в тумане. Одели на ноги какие-то штуки, острые, как бритва. Загон. Крики толпы. Противник светлый, с алым гребнем, крупный. Резанул по крылу, хлынула кровь. Я вертанулся и выставил вперёд ногу. Из горла у него вырвался кровавый фонтан. Ликование людей заражало, разжигало адреналин, распространяло по венам. Долго ещё я не мог успокоиться. Помню, как мне зашивали крыло, и бледное лицо Матео. Моя жизнь никогда не была легка, всегда существовал риск быть съеденным. Я родился таким, и не мечтал о свободе. Да, и что бы я делал, будь свободен? Поэтому быстро втянулся, и побеждал бой за боем. Слухи разнеслись по округе. Как-то перед выходом, я услышал:

– Хуан Альберто? Петух? Мой «Ураган» его уничтожит!

– Смейся, смейся. Поживём, увидим.

Так и вышло. Я научился пользоваться лезвиями, которые крепили к шпорам. С каждым разом становился опытнее и сильнее, разрезая плоть, и кромсая на куски. Конечно, кое-где и мне попадало, шрамы украсили кожу. Родриго запретил сыну ко мне приближаться. Я больше не был ручным. Стал бойцом. Появилась цель. Я убивал. Отчасти, из-за безысходности. Отчасти, ненавидя себе подобных. Иронично, не правда ли? Со временем стал агрессивен и нелюдим, и жил ожиданием нового боя.

Мы колесили из города в город, пока не оказались в мегаполисе. Первый бой в новом месте. Клуб. Подвал. Затхлый запах пота и алкоголя. Матео подрос и стал долговяз, за что его дразнили сверстники. Как и меня когда-то. Сердце сжалось от боли. А когда ударили его по лицу, в голове что-то переключилось. Я вышел на ринг, и проиграл. Соперник изрезал, практически, до куриного стейка. Родриго остановил бой. Зашивали долго, ещё дольше лежал. Матео поил с ложечки. А, как только окреп, хозяин записал на ринг снова. На этот раз предстоял самый большой в жизни бой. С петухом, который славился на весь подпольный мир. Каждое сражение означало чью-то смерть. И Родриго, в любом случае, получит за мою кругленькую сумму. А я. Ну, что я? Стал слаб, прозрел и не хотел больше этого. Попытки сбежать не удавались, и хозяин засунул в коробку».

Посмотрел в щёлку. Утро, быть может, последнего дня. Лапы слегка задрожали.

– Что ж, уйду хотя бы красиво, – пробормотал и начертил ещё несколько строк.

«Матео. Прости. И прощай. Если найдёшь письмо в коробке, знай, что это не шутка. И Хуан действительно умел писАть. А ещё он умел любить. И никогда тебя не забудет!».

Закончил историю. Оставалось узнать, чем она кончится на самом деле. Шум толпы приближался, коробку потряхивало, были поблизости. Свет резанул глаза, которые вскоре привыкли, и стали различать очертания. И каково же было удивление, когда узнал место. Старая ферма. Та самая, принадлежавшая когда-то Дону. На заднем дворе поставили загон. Толпа окружила его и ожидала сражения. На доске красовалась огромная надпись: «Хуан Альберто против Киллера». Ставки были высоки, и все на его кончину. Хуан обернулся, увидел мать и сестру. Счастье от того, что хозяйка не состряпала из них суп, разлилось по сердцу. Неподалёку сидел старый Мяус, практически, лишившийся усов. Хуан смотрел на людей, которые трясли деньгами, выкрикивая ставки. Они и были настоящими животными. Гордо поднял голову, пока надевали острые лезвия на шпоры. Противник был больше, мощнее, опытнее. У него лоснились перья, не тронутые в боях. А его редели, открывая голую кожу и шрамы. Прозвучал гонг. Началось сражение. Хуан курсировал, Киллер не стремился нападать. Толпа кричала. Стиснул клюв и решил проявить себя. «Помирать, так с музыкой!», – пронеслось в голове. Сделал выпад ногой, помогая крыльями парить долю секунды. Киллер отпрянул, и ринулся в атаку. Он напирал, ударял клювом неожиданно, и сильно. Позже в ход пошли шпоры. Хуана неслабо изрезало, но и противник пропустил несколько смачных ударов. Один из них был стратегически верным – порез лапы. Киллер хромал. Раздался гонг. Устроили перерыв. Ему зашили порезы, Киллеру лапу. Матео, бледный, как мел, смотрел на друга взглядом, в котором искрилась надежда. Новый гонг. Бой продолжился. Передышка пошла на пользу обоим. Киллер вновь атаковал, а он уворачивался. Рёв толпы заглушал остальные звуки. Хуан уловил нужный момент, и резанул шпорами по крылу оппонента. Тот пошатнулся. Он прыгнул сверху, чтобы завершить начатое, но Киллер перевернулся и воткнул шпору в живот. Алая кровь брызнула, во рту пересохло. «Я не сдамся», – подумал он, и вонзил лезвие тому в грудь. Киллер закрыл глаза, испуская последний вздох, а он откинулся на спину и лежал кверху лапами. Жизнь покидала тело. Матео плакал, прижимая окровавленную тушу. Он смотрел на мальчика, которого считал другом. Того, кто оказался другим среди жестокого мира сородичей. Кто был к нему добр. И вдруг подумал: «Я ухожу там, где начал свой путь». В тот же миг душа выпорхнула из тела, подобно птице, и зависла над фермой. Он видел, как плакали те, кого любил, с кем жил, кого покинул. Было грустно, но лишь отчасти.

– Так, вот каково это – быть свободным! - ветерок разнёс слова эхом, унося в далёкие дали.

Душа поднималась всё выше, пронзая пушистые облака, а ему становилось легче и радостнее. Он уходил, как боец, герой, победитель. Его жертва была не напрасна, а история будет жить на земле вечно.

Матео читал корявые строки письма, обнаруженного на дне коробки, и плакал. Он сохранил его, и перечитывал, время от времени, вспоминая детские годы. Письмо украсило альбом в кожаном переплёте, и передавалось по наследству не одно поколение. Кто-то считал его выдумкой дедушки Матео, кто-то отчаянно верил в случившееся. Семейным гербом стало изображение петуха с меховыми штанишками. Оно олицетворяло силу духа и стойкость характера, и стало счастливым талисманом для Матео и его семьи.