Самый первый день

Самый первый день

Проснуться до будильника – бесценно, подумал Гриша. Из открытой двери балкона тянуло свежестью, и доносился ор птиц, разбудораженных апрелем.

Гриша лежал, закинув руки за голову, слушал этот весенний шум и думал, как, интересно, остальные граждане по утрам? Просыпаются и пытаются по звукам понять, что там за окном – осень, весна или жара летняя… Или сразу бегут к календарю, хватают телефон, стремясь скорее выяснить, что за день года на дворе? А потом замирают, пришибленные, в ступоре.

- Да… Просто так не полежишь, - хмыкнул Гриша, рывком сел на диване и, поглядев на старый ламповый приёмник, покачал головой.

Вышел на балкон, зябко подрагивая, поглядеть, что там, в мире, делается.

За эти семь с половиной месяцев Гриша ни разу не стронулся со своего привычного графика. В отпуск разве что не ходил зимой, не решился в этих условиях. Но больше никоим образом не нарушил обычный порядок, который, в общем-то, и всегда любил. Иногда ему казалось, что именно эта занудная педантичность позволила ему изо дня в день после Сбоя оставаться "в календаре". Перешагивать из одного дня в следующий, как положено, а не хаотически, как все остальные (он спрашивал себя – все ли? И каждый день убеждался – все) люди на планете.

Гриша собирался на работу, вороша дежурные по утрам мысли. Глянул на себя в зеркало, пытаясь уловить на хмуром лице, в стройной длинной фигуре изменения. И не находил. Да и то, это по осени он психовал, когда внове для него всё это было: пертурбации в душах друзей, коллег, дальних родственников (близких у Гриши после смерти деда пять лет назад и не осталось никого); сумятица в бесконечных блогах, статьях и видео на тему катаклизма; мельтешения политиков и звёзд в телеящике. Впитывал всё, что доходило до слуха, зрения и сознания. Потом пообвыкся, стало всё обыденным. А как вначале следил за новой модой оставлять в интернетах послания из будущего! А ничего это не меняло и наскучило быстро.

На улице всё так же спешили граждане на работу, поглядывая друг на друга: кто с испугом, кто с превосходством, кто устало, будто понял всю эту жизнь постылую без остатка.

А природа и погода, города и страны, птицы и звери, машины, планы и графики, съезды и совещания, конвейеры, самолёты и пароходы, весь этот скрежещущий изо дня в день механизм от Сбоя не всколыхнулся ничуть. Зеленела трава, вызревал солнечный апрельский день, разгораясь настоящей весной. И вопреки каждодневным апокалиптичным прогнозам, мир не рушился, а, пусть и со скрипом, но крутился. Хотя и слетело человечество со своей планомерной лестницы бытия.

И шагал Гриша к метро, и радовался весне, и мирился со своей "прямолинейностью" во всеобщей календарной искривлённости.

Давно он не удивлялся, что работает метро и всё остальное не только в этом сложно устроенном, огромном городе, но и во всём таком безумном и без Сбоя мире. Научная общественность периодически высказывалась, но не вносила никакой ясности, никто уж и внимания не обращал. А Гриша так объяснял этот нелогичный порядок – одна сумасшедшинка бьёт другую, и все вместе рождают вполне себе "рабочую обстановку". Так он это называл – "рабочая обстановка".

В офис он пришёл как обычно первым. Включил компьютер и готов был уже погрузиться с головой в работу, отключив разум от размышлений о броуновском движении тел во временном пространстве, как услышал, что в эту рань заявился кто-то ещё.

- Здорово, Юр, – сказал Гриша, пожимая вялую кисть коллеги, зашедшего через минуту в комнату.

Юра Бобров был вечно насуплен, брит наголо, носил гриндера и казался гопником с окраины. Собственно, таким он и был в юности, но потом жена пообтесала и пригладила, только вот гриндера и взгляд исподлобья остались. Сегодня он хмурился особенно сильно.

- Гриш, что за хрень, может, ты объяснишь? – спросил он и сел на стул прямо, словно кол проглотил.

Гриша обернулся – Юра обычно просто так претензий не предъявлял.

- А не "первый" ли у тебя сегодня день? - пробормотал Гриша.

- Что? Какой, на хрен, первый день? - Юра поглядел на календарь, где Гриша уже пододвинул пластиковое окошко на одиннадцатое апреля. Поглядел и зажмурился болезненно – похоже, календарь он сегодня уже видел. И видение это радости ему не доставило.

- Спокойно, Юр. Это нормально. Все через это проходят, - стал объяснять Гриша. – Первый раз самый непростой. Но его переживёшь, а там по накатанной. Вроде бы, - он постукивал карандашом по столу. – Самый действенный рецепт, знаешь, какой?

- Какой, к чёрту, рецепт? Какого рожна везде апрель на календарях и за окном тоже, а? Где сентябрь? – тихо полыхая, говорил Юра.

Тут Гриша, прикинув все те слова, которые он мог Юре сейчас сказать, все те фантастические объяснения, к которым он, Гриша уже привык, а Юре сейчас – бред сумасшедшего, пообмыслив всё это, Гриша скис. Скучно ему стало. Он отвернулся к монитору и стал рассуждать, на Юру внимания почти и не обращая:

- Короче, Юр. Забей. Работай спокойно, а завтра всё поймёшь. Даже к вечеру уже лучше станет. Только учти, что завтра у тебя вряд ли будет День Космонавтики, - Гриша оборвался на полуслове, задумался ненадолго. – Хотя шанс, конечно, есть. Один из трёхсот шестидесяти … четырёх уже.

- … - длинно и сочно выматерился Юра, поднимаясь со стула. – То ли все с ума посходили, то ли один я.

И вышёл из комнаты. А Гриша всё крутил задумчиво в пальцах карандаш. Он понимал, что он мог бы понянчиться с Юрой и ещё, но смысла в этом особого нет – "первый день" нужно переболеть. Это он знал чётко. Знал от других.

- Как же так хаос-то всё-таки не образуется? – пробормотал тихо вслед размышлениям. – Да ну, надоело, - решительно воткнув карандаш в подставку, принялся за работу.

И вскоре забыл, увлёкшись работой, и про Юру, и про то, что к десяти подтянутся остальные, начнётся шум, гам; каждый будет делиться своим "вчерашним" днём. Кто-то наверняка брякнется из будущего, притащит вестей; все посмеются, прикинут "перспективки"; подколют Гришу, кто-нибудь в очередной раз позавидует или, наоборот, посочувствует, а потом всех разгонит начальник отдела. Все рассядутся, поглядят в план, который никуда не делся, воспримут свои по-настоящему вчерашние дела, всё в голове плавно выстроится и вкатится в рабочий ритм.

Через два часа Гриша сделал перерыв и заглянул к соседям. Сразу заметил угрюмого Юру, слушавшего молча бредни коллег. Но увидел Гриша , что уже не полный отказ сквозил в Юрином взгляде, что-то такое вроде осмысления появилось в нём.

- Гришань, в субботу на "Зенит" поставь, - сказал насмешливый Слава Городец, пихнув Гришу в плечо.

Поступали Грише и такие предложения.

- Эка невидаль, это и я такой прогноз могу дать, - ответил он.

- Не, ты на счёт поставь, - Слава прихлёбывал кофе. Растворимый – по противному запаху понял Гриша. – Пять - два! А потом пополам поделим. А то я, наверное, и не вспомню…

Гриша присвистнул, прикидывая ставки.

- Прямо миллионером можно стать! – поглядел он в потолок будто бы мечтательно. – Слав, но тебе-то на кой? Ну, поделюсь я с тобой. Ты рванёшь в тот же день на Мальдивы с тёлочкой или тачку обновишь – если успеешь. А на следующий же день – бах! В Марьине в одинокой постели, утром на любимую работу… проходили же уже.

Слава плюхнулся на стул, задор его весь вышел.

- Проходили… Ну, а вдруг? А? – вяло спросил он.

- Ты ж вроде в июль или даже август, под конец срока, короче… заскакивал вроде? – спросил Гриша, переводя взгляд на Славу.

- Да? – тот наморщил память. – Ну, может. Смешалось всё в доме Облонских…

- И чего, там что-то другое?

- Не… Ну… Ну, хоть ты за нас поживёшь.

- Начинается…- покачал головой Гриша. – Ладно, я работать. Сейчас Тимур прискачет, вопить начёт.

Из холла, где обычно все прохлаждались, пили чай-кофе, послышались гневные выкрики.

- Уже. Его ничем не пронять. Что "первый день", что… - вздохнул Слава. – В общем, имей в виду, - подмигнул он напоследок. - Пять – два.

***

На следующий день, шагая к метро, Гриша привычно обогнал светловолосую девчонку. Года полтора, а то уже и два, он встречал её регулярно по утрам, то по дороге в метро, то уже на платформе. Не видел он в этом ничего ни удивительного, ни романтического. Дисциплинированные и пунктуальные люди – всего и делов.

А женщин он сторонился. Обжегшись по юности и хлебнув всех радостей первой любви, предпочитал посматривать издалека, хмурясь заранее на всякое возможное продолжение.

После Сбоя эта невысокая, тоненькая блондинка (Гриша как-то прикинул – лет двадцать пять ей, не больше) всё также встречалась по утрам на Гришином пути. И совсем недавно попали они в один вагон и перехлестнулись взглядами. Она стояла в больших наушниках, со смешными косичками; пританцовывала, покручивая руками. Гриша покосился на миловидное лицо и уловил ответный взгляд. Она смотрела насмешливо и, в то же время, по-доброму. Но не от этого оторопел Гриша, не от игривости непонятной продёрнул его по хребту озноб. В глазах девушки отразилось будто бы что-то родное и близкое.

Гриша тряхнул головой и вышел из вагона.

И сегодня, обгоняя её в сотый раз, он не удержался и обернулся. Идёт, напевает что-то. Грише улыбнулась и подмигнула, чем точно его пришпорила – он почти бегом кинулся к метро.

"Чего испугался? Поди, скакнула оттуда… Может, чего видела про меня забавное, вот и хихикает. У всех разная реакция", - объяснял себе Гриша, но успокоения не находил.

И через несколько дней, когда шёл привычной дорогой и крутил головой в поисках тоненькой её фигуры, раздался голос сзади:

- Бу!

Брови его сдвинулись, он обернулся.

Так и есть, она. Улыбается. Как пацанка одета: рваные джинсы, кеды, балахон мешковатый, кепарь козырьком назад. Но отчего-то сегодня без наушников. И духи такие... с дымком вроде бы. Глядя на недовольного Гришу, она засмеялась.

- Яна, - протянула ладошку.

- Гриша, - пожал тоненькую кисть осторожно.

- Вы в поход-то идёте? – голос у неё был очень приятный, чуть высокий, но совсем не писклявый, скорее очень юный. Хотя Гриша, лицо её вблизи рассмотрев, понял, что про двадцать пять лет он промахнулся. Постарше она, к нему где-то ближе. И так он увлёкся разглядыванием, что вопрос её пролетел мимо ушей. И стоя он перед этой Яной весь растерянный. Как не приучал себя к иногда странному по утрам поведению людей после Сбоя - девушки к нему ещё знакомиться не подходили. Тем более вот она, которую видел уже сотню раз, и какой-то даже образ в голове выстроился. К тому же эти её игривые взгляды…

- Что, простите?

- В поход, говорю, идёшь с друзьями?

Гриша слова её прожевал, осознавая.

- Понял, не дурак, - кивнул он. – Значит, оттуда ты, ага. А там мы уже знакомы, и я про походы заливаю.

- Типа того, - Яна вдруг задумалась, перестала жевать жвачку, взгляд перевела куда-то в небеса.

- Планы были, но вот как в этих условиях… - Гриша сразу расслабился и ответил, как на духу. – Пока не знаю, надо с ребятами обсудить.

- Давайте, определяйтесь уже, три месяца осталось, - Яна подпихнула его локтем, вновь светясь озорной улыбкой. – Чего стоишь, пошли! – сказала и потянула за собой Гришу к метро.

***

- Слушай, выходит, всё дело в них, - Гриша гладил лакированные обводы "Дзинтарса". – Ведь такой же, как мой… То есть, дедовский.

- А у нас не знаю, откуда он, - пожала плечами Яна, расчёсываясь на кухонном диванчике.

Квартирка у неё была однокомнатная, крохотная, всё рядом, только руку протяни. Субботний день звенел громким и пахучим майским утром.

- А настройку крутила? – спросил Гриша, оборачиваясь к Яне.

- Гринь, я ж уже рассказывала… - улыбнулась она ласково и тут же оборвала себя, посмотрев на календарь. – Или ещё нет?

Гриша помотал головой.

- А, ну и ладно. Ну да, так-то я его как подставку использовала. А в тот вечер включила. Прямо такое ощущение… из детства - упругие клавиши. И настройку крутила, да. Справа налево, как сейчас помню.

- Вот, вот… И у меня тоже он в тот вечер работал, - закивал Гриша задумчиво. – Только я настройку не вертел.

Яна наморщила лоб, закивала.

- Ну да, ну да, и ты думаешь, что из-за моего этого верчения, у меня не как у всех; а перевернулось задом наперёд в чётком порядке? Да-да, не отвечай. Знаю я.

Встав с дивана, она подошла и обняла его, стоящего возле окна.

- Как же ты живёшь, а? Вот обняла меня – а ведь знаешь, что обнимешь? Ведь у тебя во вчера об этом воспоминание, - спросил Гриша.

Яна, уткнувшись в его плечо, пробормотала неразборчиво.

- Что? – он отстранил её от себя и посмотрел пристально.

- Будто не знаешь, – она подняла глаза. – Во-первых, каждый день я могу прожить, как хочу, и чего там из "своего" вчера, а из твоего и календарного завтра помню, оно не однозначно и расплывчато. И потом, с утра я же снова в общей колее и моё "личное вчера" заштриховывается… Так что всё нормально, Григорий! – хлопнула она его по плечу и, как была, в одной майке, побежала в ванную, весело смеясь.

- И в поход, не помнишь, значит, пойдём мы или нет… Понятно, - сказал Гриша, хотя понятно ему ничего не было.

***

В водные походы с друзьями они стали ходить ещё в школе. Начинали с малого - с простых речек в дальнем Подмосковье. Постепенно забирали севернее, пошли и в Карелию. Заразились порогами и бурной водой. Потренировались под опытным руководством сторонних товарищей и, наконец, махнули в Сибирь, на серьёзные горные реки.

Заводил всех обычно Гриша. Смурной, но надёжный, он подминал под себя незаметно, но неотвратимо; друзья ворчали на его руководство, но слушались. В походах так вообще Гриша становился непререкаемым авторитетом. И для Одинца, (по имени Алексей; друзья изредка звали Одинцом за фамилию Одинцов), квадратного мощного мужичары, вросшего в жизнь накрепко; и для очкарика Паши, весёлого и жизнерадостного, мягкого и рыхлотелого, но чуть что, плечо крепче и не сыщешь; и для амбициозного щёголя и ловеласа Никиты.

Как случился Великий Сбой, Гриша к ним, конечно, кинулся. А они все поопытнее его оказались на тот момент в смысле "спутанного календаря"; это у него первое сентября первый день после катаклизма, а у ребят… У кого чего, кто откуда попал, но уже угомонились их беспокойства. "Первый день" случился у Никиты зимой, а вскоре у Паши – тут уж Гриша их поддержал.

И если бы до похода прорезался "первый день" и у Одинца, Гриша, не раздумывая, решился бы на поход, маршрут ведь спланировали ещё прошлым летом. Но всё ближе было первое сентября, за которое никто не "ходил" – всех кидало в пределах года – а "первый день" Одинца всё не случался.

- Гриш, да не знаю я, когда у меня этот грёбанный "первый день"! – шумел Одинец, разгорячённый вискарём, на кухне у Гриши. – Я ж объяснял: с утра вскакиваешь … - тут он задумался, потом улыбнулся, - бывает, конечно, и полночь застаёт в бодрствовании… Короче, вскакиваешь не просто в теле, которое, типа, в правильном месте всегда оказывается, будто и не куролесил я "накануне" тремя месяцами позже, хрен знает в какой точке Земли, но и сознание моё тоже оказывается подкручено в соответствии с календарём.

- Да в курсе я, - кивал Гриша. Он пил чай, развалившись устало на стуле.

- А ещё разок послушай! Не очень, значит, в курсе, если про "первый день" опять спрашиваешь, - тыкал толстым пальцем в стол Одинец. – Значит, что я… А! И мысли, согласные календарному дню, в голове имеются, и в курсе я, что надо делать и куда идти, только нужно в телефон, там, в ежедневник и календарь заглянуть, чтобы утвердиться – ага, так и есть. Я помню, как под Новый Год плюхался, и сразу почти во всех этих салатах, мандаринах… особо и настраиваться не пришлось. Летом тоже были деньки... Поход – нет, в походе я не бывал. Так тем более надо идти!

- И парни не были, - Гриша вынул ноги из-под стола и вытянул их, заняв полкухни. – А вот хорошо бы в тех числах кто-нибудь побывал, чтоб понять – пошли или нет, а?

- Фиг знает, - Одинец задумчиво оттопырил губу.

- Надо с ребятами обсудить.

- Не узнаю вас в гриме, Григорий! – прищурился Одинец. – Что за неуверенность такая? Да и чего размусоливать? Не решим сейчас, потом опять заново во всё это погружаться? Будешь все эти разговоры снова нам пересказывать. Надо оно тебе? - Одинец махнул на друга рукой и влил в себя остатки вискаря.

- Но ведь если твой "первый раз" в походе случится… - уныло начал Гриша.

- Опять двадцать пять! Случится и случится! И хрен бы с ним! Веселее будет, – Одинец навалился на стол и махал теперь уже обеими руками. – В конце концов, мне ведь сложнее всех придётся.

Гриша глядел в пол, барабаня по столу пальцами.

- А это вот не факт…

***

Серые, ватные облака отрезали сопки; из облаков сыпался противный нудный дождь.

- А завтра хорошо бы пойти, - сказал Гриша, выглядывая из-под тента.

Поход складывался.

Гриша привык каждое утро видеть недоумевающие лица друзей; он научился быстро вводить их в курс походных дел; и они уже вместе погружались в заботы: приготовить еды, собрать и погрузить вещи на катамаран, нарубить дров, мощно поработать веслом в порогах. Паша вёл себя, как и всегда в походе – всё время занимался какой-нибудь нужной рутиной, не роптал и тихо улыбался. Никита, в один из дней перескочив как раз из похода, захлёбывался от восторга и всех подгонял, но в другой - долго куксился и не желал вылезать из палатки. Одинец же свой энтузиазм поунял, когда каждый раз заново понимал, что вероятность его "первого дня" именно в походный срок всё повышается – август месяц был в разгаре.

И всё крутилось нормальным походным порядком. Прыгающие в новые реальность и время друзья быстро адаптировались, Грише особенно и подкручивать в их поведении и сознании ничего не приходилось.

- Гриш, как мы, вписываемся в график со всем этим разбродом и шатанием? – Никита мерзляво ссутулился на грубой лавке, обхватив руками кружку; но глаза его поблёскивали весело.

Глядя на этого тонкого, модного даже в походе, неисправимого плейбоя с тонким породистым носом, Гриша вспомнил, что сегодня с утра с ним пришлось повозиться. Да, не "первый день", а третий или четвёртый, но всё равно Никитин разум тяжело встраивался в новые реалии, со скрежетом подчиняясь нормальному ходу событий. Но к обеду раскачался, повеселел, обретя почву под ногами. Точнее, не почву, а качающийся катамаран под задницей. И в порогах он загребал неплохо на своём месте правого носового – мастерство не пропьёшь, не растеряешь за просто так.

Одинец с Пашей чуть ли не синхронно попали в это двадцатое августа откуда-то из совсем недалёкого прошлого. Поход восприняли сходу, со сдержанной радостью, быстро сориентировались и стали помогать Грише мобилизовывать квёлого Никиту. Одинец квадратным своим телом периодически скрывал тщедушного напарника по дежурству и ласковымипинками подгонял его в нужную сторону делать правильные дела. А Паша поправлял очки, улыбался несмело, и всё его пухлое лицо выражало дружелюбие и мягкость.

- В графике пока, - кивнул Гриша. – Вот погода только… вода прёт, а на паводке в "Щёки" лезть…

- Вот и думай, для чего тебе голова дадена? – Никита шумно отпил из чашки. – Я так понял, что завтра прилечу я к вам хрен знает из какого дня года, и по барабану будут мне ваши пороги и ваша погода…

- Всякое может быть, - вступил Одинец. – А если из позавчера? Очень в тонусе ты будешь. Прямо почти и сразу.

- Но если с горнолыжного курорта в новогодние каникулы, то, конечно, придётся постараться, - тихо сказал Паша и улыбнулся.

Все засмеялись, а Гриша покачал головой – почти каждый вечер завершался такими разговорами: кто откуда, как там, и что будет завтра. В "их" каждом завтра, и в походном, "Гришином" завтра.

И качал он головой, удивляясь, что работало всё тут так же, как и в большом городе. Ребята жили этот случайный для них день календаря той жизнью, которая предписывалась им, не будь хаотического личного расписания.

Ночью дождь перестал. Гриша встал вскоре после рассвета посмотреть уровень воды – вода спала, можно было плыть. Предстоял самый сложный участок реки, по туристскому неписанному стандарту для таких мест прозванный "Щёками". Скалы с обоих берегов – каньон; река, зажатая в теснине, бушует, прыгая пенным потоком с уступа на уступ, падая крутыми сливами, бурля мощным "бочками".

- О, в походе? – вылез из палатки и Паша, ёжась в утренней сырой свежести. Близоруко озираясь, удовлетворённо кивнул, улыбнулся и побежал умываться.

- Паш, откуда ты? – вместо приветствия поинтересовался Гриша.

- Зима, Гриш. А точно не скажу – пока один туман в голове, - крикнул Паша от реки, шумно умываясь.

В палатке зашебуршались, забубнили неразборчиво. Гриша, как и каждое утро до этого, в некотором волнении прислушался – а не сегодня ли "первый день" Одинца.

- Какого … ты мне лепишь? – вдруг громко прорезался возмущённый голос виновника Гришиных переживаний.

- Такого! Вылезай, сам посмотри! – раздражённо ответил Никита и выполз, растрёпанный, наружу. Скользнув по Грише чумным, затравленным каким-то взглядом, скрылся в леске.

- Так… началось в колхозе утро, - пробормотал Гриша, подходя к палатке и чуя нехороший холодок внутри.

А утро расходилось, день обещал быть ярким и солнечным. Хотя с деревьев ещё кое-где капало, река парила, а на ветках ёлок сверкали капельки воды.

- Надо, наверное, завтрак готовить? – приободрившийся после умывания Паша подошёл к костровищу, пошевелил там палкой, разгребая останки консервных банок. – Чего-то мы не первый день, похоже, да?

- Мы-то не первый, - рассеянно ответил Гриша, поглядывая на тент, под которым возился Одинец.

- Сейчас, Гриш, я настроюсь, и всё будет в порядке. У меня быстро обычно, - Паша спокойно начал неторопливую деятельность, действительно, довольно быстро привыкая к новой для себя среде.

- Одинец, ты как? – Гриша постучал по палатке.

- Гриш, ты? – прогудело оттуда недовольно.

- Я.

- Гришань, ты нормальный человек, скажи, что за фигня? На кой хрен, скажи, вы палатку поставили? Мы перебухали, что ли? На даче у тебя? Не помню ни черта…

- Не было печали, - вздохнул Гриша, подумав: "Ага, в самый подходящий момент… Может, ещё денёк постоять?". – Вылезай, поговорим.

Одинец зашевелился, закряхтел. Из леса вышел лохматый Никита и, всё также избегая встречаться взглядом с Гришей, пошёл на реку, буркнув по пути: "Доброе утро".

- Да вылезаю я, вылезаю. А то Ник какой-то бред про поход нёс, про то, что ты потонёшь… - пыхтел Одинец, раскачивая палатку. – Чего я не дома? Ведь дома ж засыпал… Надо кончать пить.

Так он бубнил, вылезая. А, как вылез, бубнить перестал.

- Ни черта ж себе… - ахнул он, озираясь вокруг.

Гриша глядел на него, сморщившись, словно сам переживал бушующее в друге бурление чувств и смешение мыслей.

- Привыкай, Лёх, - похлопал он Одинца по плечу. – Ник! – крикнул в сторону. – Никита! Подойди, а.

Никита заставил себя подождать, возясь возле реки, но после повторного окрика подошёл. Паша разжёг костёр и начал раскладывать продукты на грубо сколоченном столе - он уже погрузился в походную жизнь; тело, антураж и застоявшиеся на подсознании рефлексы подсказали.

- "Первый день" у Одинца, - кивнул Гриша, сразу поняв, что Никиту адаптировать к походу не нужно. – Постоять, наверное, надо. Тем более "Щёки" впереди. Чего думаете?

А Одинец ходил вокруг: то спускался к реке, то поднимался назад; плескал в лицо холодной водой, фыркал и бормотал ругательства, перемежая их вопросами к самому себе.

- А что по срокам у нас? – спросил в ответ Паша.

- Нормально, есть резерв, - ответил Гриша, не спуская глаз с Одинца.

- А у нас с Ником "первые дни" уже были, что ли? – спросил умный Паша, просчитав на шаг вперёд.

- Ага, - кивнул Гриша.

- Да можно постоять тогда, хуже, значит, не будет, - развёл руками Паша, возвращаясь к приготовлению завтрака.

- Ник, ты чего молчишь?

Никита сидел на лавочке, свесив голову и поигрывая зажигалкой. Гриша глядел на него молча, краем глаза следя за мечущимся Одинцом, ждал, когда у того выйдет эмоциональный запал. А тот ходил, гудел, но метания его становились спокойнее, и вот-вот он должен был угомониться.

- А, Никит?

- Нельзя нам плыть сегодня, - глухо ответил тот, крутя зажигалку.

- Ну, да, я тоже к этому склоняюсь…

- Но и не плыть нельзя! – выкрикнул Никита, вскакивая.

Гриша нахмурился. Отвлёкся и Паша. Никита засунул руки в нечёсаные свои кудри и заходил кругами. Не затих пока и Одинец. И всё вместе это рождало нервозную круговерть, на которую, привалясь к огромной ели, взирал Гриша.

- Так, хорош! – вдруг рявкнул он. – Спокойно давайте. Садитесь все.

Резкий окрик возымел действие: Паша, поправляя очки, уселся на скамейку первым; насупившийся Одинец приткнулся рядом, и Никита, дёрганный и нервный, под тяжёлым взглядом Гриши утихомирился на свободном месте.

- Так. Теперь по порядку. Одинец, для тебя, - тяжело чеканя слова, начал Гриша. – Тридцать первого августа прошлого года в двадцать два тридцать пять по Москве, на планете Земля случился Великий Временной Сбой, который раскидал всех жителей по временному пространству календарного года с первого сентября по тридцать первое же августа…

- Кроме одного Гришани, - тихо встрял Никита.

- Да, кроме меня, - подтвердил Гриша. - И вот ты, Лёха Одинцов, попал в сегодня, в двадцать первое августа прямиком оттуда, из тридцать первого августа же прошлого года, - он выдохнул, помолчал. - Ты привыкнешь. Ты очень быстро привыкнешь. Даже к сегодняшнему вечеру уже будет нормально. И сколько бы мы тебе сейчас на три голоса не объясняли, только сам ты это прочувствуешь. Но, как ты, может, уже понял, мы в походе. На Балыктыге, который планировали ещё год назад. И впереди "Щёки".

Одинец сначала усмехался криво, но потом замер и с напряжением вслушивался в проговариваемые для него слова.

- В которых ты, Гришаня, и потонешь… - отчётливо в наступившей тишине проговорил Никита, стеклянно уставившись в пустоту.

Гриша голову только слегка наклонил. На Одинца слова Никитины впечатления никакого не произвели, а Паша поправил очки и часто заморгал.

- Так. А можно подробнее? – попросил Гриша.

- Стойте! – сказал Одинец. – Ладно, допустим, что-то я да понял. В первую очередь, что мы какого-то чёрта в походе, и что я до всего должен доходить сам. И ещё я понял, что почему-то Гришка у нас особенный опять. За какие такие заслуги?

Никита всё с тем же отсутствующим видом забубнил:

- Дед у него в ящике каком-то куролесил вместе с другими чудаками по поводу времени, оставил в наследство приёмник ламповый и наказ: каждое тридцать первое августа включать и слушать тишину и спокойствие.

Одинец выслушал и хмыкнул:

- Теперь-то, конечно, всё понятно.

- И слова ещё сказал дед Андрей, - Никита повторял не раз говоренное Гришей без запинки. – Что рано или поздно люди своими неуёмным желанием поторопить время, или, наоборот, притормозить, зацепить мгновения … временную ось с из-под себя и выбьют. А с сентября на август какие-то всплески они ловили уже тогда...

- Ник, погоди. Рано ему ещё это, - остановил его Гриша. - Лёх, ещё раз. Просто принимай, как есть. Поход и всё тут. Говорю, к вечеру освоишься, - он почесал бровь, помолчал. - А теперь, Ник, давай про моё, гм… утопление. Надо полагать, ты в сегодня из какого-то недалёкого завтра скакнул?

- Угу, - вяло кивнул Никита. – Из двадцать третьего.

- И?

- И шлёпаем мы втроём кое-как. Мысли и слова, что даже тела твоего бренного не нашли. Траур полный, чего делать, неясно. Полный швах, короче.

- Но плывёте всё равно?

- Плывём.

Замолчали. Паша всё поправлял очки и моргал, Одинец шептал неразборчиво, Никита обхватил голову, а Гриша стоял, привалившись к дереву, и рисовал узоры прутиком на земле.

- Понятно. Никто, значит, до этого в конец похода не попадал, - он прикинул в уме. - А если б знать, и не ходить вообще? – что-то вспомнив, усмехнулся. – Вот почему тогда Слава с работы так на меня вылупился и весь тот день ходил странный, никак не мог вклиниться в рабочий режим, все подумали, что у него второй "первый день" случился. А он что-то про меня и конец августа бормотал. Ясно-понятно, - всё шевелил прутиком Гриша. – Варианты какие? Номер раз: плывём, я тону, у вас будет, как Никита сказал – несильно радостно. Вариант номер два: не плывём, Одинец в себя приходит, вода спадает – пойдём, может, не потону, - он поднял на всех глаза. - Кстати, из-за чего я там… того?

Гриша спокойно это спросил. Факт из своего невесёлого будущего он принял, поверил сразу. Просто удивился (и спокойному этому удивлению потом тоже удивился), что он, вроде как самый мастеровитый из всех, сковырнулся.

- Вода слишком высокая, в бочке тебя вымыло, нас кильнуло. Мы выбрались, кат выловили. А тебя – не выловили... - доложил Никита. – Ну и … Лёха хреновато отработал вроде, - он виновато посмотрел на Одинца. Тот запыхтел.

Гриша кивнул.

- А спутник? – он приложил "телефонным" жестом руку к уху.

- Вместе с тобой утонул, - ответил Никита.

Снова повисла тишина.

- А не плыть не годится, - вдруг встрял Паша тихо, повторяя сказанное Никитой.

- Это ещё почему? – удивился Гриша, Никитины те слова как раз позабыв.

- Ты с утра один же здесь окажешься. Без катамарана, без палатки, безо всего…

Гриша смотрел на него, не отрываясь.

- А вы, как ни крути, на том месте проснётесь, куда втроём дошкандыбаете? – спросил и сам ответил после паузы: - Да, скорее всего, так. - И тут только внутри ухнуло: "Вот оно… вот чего так боялся – предсказания именно про тебя, от которого не отделаться", в ноги прокралась слабость, захотелось домой, на диван. Но тут же Гриша эту секундную слабость придушил, прутиком хрястнул об ёлку и сказал: - Значит так. Плывём. Порог тот по берегу пройдём, Ник подскажет, где тормознуть. Обнесём. Вам вообще сам чёрт не брат, один фиг, завтра дальше где-то проснётесь…

- Не знаю, я ж дальше двадцать третьего не бывал, - растерянно проговорил Никита.

- А тем более. Там же ещё будут пороги-то. Как вы втроём их пройдёте? А? Всё, давайте завтрак и собираемся. Одинец, хорош бубнить. По коням, - Гриша командовал и собой тоже. Он чувствовал, как желание победить рок наполняет его упругой силой. – А как пройдём, прикинем, куда вас занесёт. Ник должен помнить стоянку, приткнёмся там же. Ошибёмся – не беда, с утра вас найду, - эту последнюю мысль он толком не обдумал, лишь потом понял, насколько самонадеянной она была.

- А если отсюда? – вдруг вскинулся Одинец, словно осознал всё то, о чём говорится.

- Что – отсюда? – не понял Гриша.

- Втроём отсюда поплывём. А ты по берегу пойдёшь?

Гриша прикинул, постукивая по дереву ботинком.

- Не, не дойду, там скалы такие... Да и как вы втроём поплывёте? День-то ваш не расписан. Охота вам помирать заранее? – усмехнулся он. – Собираться давайте.

***

Прошли половину каньона. Шли резво, слаженно. Одинец включился почти сразу. Потом объяснял: "Просто перестал думать и только грёб безо всяких мыслей. Гришку слушал".

Река, вздутая паводком, хлестала мощно, но все работали на совесть и проходили пороги изящно и с запасом.

- Вроде уверенно идём, - на перекуре, отдуваясь, разминая натруженные руки, сказал Гриша.

- На выходе. Десятая ступень, - без пояснений объявил Никита. И все всё поняли.

- Ладно, тормознём там. Осмотрим и обнесём, - повторил уверенно нехитрый план Гриша, хотя уверенности по такой воде никакой он не чувствовал.

И они поплыли дальше, щёлкая ступени одну за другой.

Прошли девятую. Сложный порог, на волоске проскочили. Левый баллон заехал на обломок скалы, катамаран накренился, и, побалансировав мгновения, плюхнулся правильным образом. И тут появился шанс "тормознуть". Тяжело дыша, подсказывая друг другу, заметили улово. Затишок возле левого берега.

- Ник, а тогда мы девятую также прошли? – спросил Гриша.

- Угу, и баллон именно так плюхнул. Потом ты скомандовал отдохнуть. Мы на левом высадились и даже осмотрели десятую. Но обносить не стали, - глотая воздух, ответил Никита.

Бурная вода несла катамаран, они лишь подгребали, сохраняя курс. Грохот воды сзади затих, но уже загудело впереди – приближалась десятая, финишная ступень. Ребята ждали команды капитана. Место для причаливания на левом берегу стремительно приближалось - ещё несколько мгновений, и они пролетят его безвозвратно

- А там был шанец-то? – Гриша медлил.

- Да, справа можно. Если зарубиться, как следует, если не от берега стартовать, то… - обернулся к нему Никита, поправляя мокрый локон, налезающий на глаза из-под шлема.

Гриша воду с носа сдул, с бровей капли смахнул рукой и заорал:

- Гребём вправо!

Все трое уставились на него.

- Гребём! – снова крикнул Гриша и первым воткнул весло в злую воду.

Не слушая никаких своих мыслей, не рассуждая, а лишь подчиняясь Гришиной воле, остальные загребли вслед за ним.

Выскочили к огромному сливу, настоящему водопаду с перепадом метра в три. Поток обрушивался с грохотом, образуя пенный котёл. Правее, плавным треком вода обтекала всё это буйство, и именно туда правил Гриша.

Но река неумолимо стягивала катамаран левее.

- Ещёёё! – орал Гриша и рубил веслом, надрываясь, натягивая все жилы до потемнения в глазах.

И когда левый бок катамарана с Пашей и Гришей стал валиться в водопад, Никита, выезжающий на правом баллоне спереди в пологий слив, вонзился в него веслом с нечеловеческим усилием, а Одинец подтабанил на корме. Катамаран дрогнул, вильнул и заколыхался по гладкой горке в объезд грохочущего месива из воды и пены.

- Есть, - выдохнул через десяток секунд Гриша, когда река вынесла их на чистую воду.

Ребята что-то кричали и потрясали бешено вёслами.

***

Соблюдать ритм "без Гриши" следующие два походных дня оказалось не так уж и сложно. В тот же день, когда были пройдены "Щёки", пока Одинец окончательно принимал новую действительность, а Паша радовался всему на свете, Гриша выпытывал у Никиты приметы предстоящих стоянок.

- Завтра из зимы какой-нибудь прискачешь, хрен чего вспомнишь, - объяснил он свои приставания, когда Никита отмахивался, и дотошно записывал в блокнот вынутые из друга описания, пока они неспешно дрейфовали по спокойной после каньона реке.

Но из Никиты так себе оказался гид, хотя первую стоянку он опознал. Заорал, тыча веслом: "Точно здесь!". И не обманула его память, Гриша проснулся вместе со всеми, никуда никто не пропал. А на следующий день уже Одинец таращился на Гришу, бормоча: "Ты ж потонул…" – он попал в двадцать второе из двадцать пятого. Гриша растолковал терпеливо, что да как, пока остальные вживались в непонятный поутру для них день. А вечером Одинец подсказал правильное место для стоянки, и опять всё сработало, как надо.

Последнюю только ночь не на кого было опереться Грише, на ночёвку встали очень приблизительно, и впотьмах он проснулся от холода, обнаружив себя под открытым небом, без друзей, без катамарана, без палатки. Но готов он был к такому повороту, пошёл по прибрежной лесной дороге сначала вверх по течению несколько километров, потом вниз, где вскоре и обнаружил мерно похрапывающих друзей. Гриша сначала озлился на то, что они его, "утонувшего", так легко позабыли, пока не сообразил, что им ещё проснуться надо, чтобы воспоминания нормального календаря в головы залегли. "Да и что ж, не спать третью ночь, теперь, что ли…", - кивнул он сам себе и полез к друзьям внутрь.

Только теперь в сто раз тяжелее Грише стало по утрам образумливать ребят. Он перестал быть частью нормального хода событий, к которому парни нет, нет, да привыкали довольно быстро, вкатываясь в колею нового дня, принимая из подсознания текущие дела, соизмеряясь с местом и временем года. Теперь Грише в этих воспоминаниях места не было, вклинился он сюда через чёрный ход. Вот друзья и моргали, осознавая весь этот кавардак, со своей чёрти какой позиции после далёкого "вчерашнего дня" и смотрели недоумённо на "неправильного" тут Гришу.

Ему постоянно приходилось напоминать о себе, и к середине дня ребята привыкали, слушались его в порогах и гребли слаженно. Но чуть стоило ему пропасть из виду, углубиться в лес на стоянке, или вот, заснул Никита после обеда на часок на полуднёвке, и всё по новой - вычищала природа Гришино присутствие в чужих мозгах. Его место в этом мире заняла теперь пустота, и его, это место, приходилось выгрызать ежеминутно.

- Как же теперь будет с Янкой… - пробормотал утром последнего походного дня Гриша.

Оставался час хода до финиша, а там машина, потом самолёт – тут Гриша особенно не беспокоился. Бюрократия и официоз работали с инерцией, и прилететь в Москву он должен был спокойно. Но вот Яна… В её жизни Гришиного присутствия теперь точно нет.

- А, блондиночка-то та? У меня как раз недавно денёк был в июне, ты нам её представлял, - улыбнулся Никита; на той встрече он Грише показал большой палец. – А чего ты волнуешься? Приедешь во всей красе – вот он я! Кинется тебе на шею.

- Ну да, ну да… - бормотал Гриша.

Он из суеверия (накаркал!) дату возвращения ей точную не сказал; "К сентябрю вернёмся", - обронил тогда. Вот она и не отговаривала. Не затревожило её Гришино отсутствие в конце августа, спокойно жила днём за днём к началу месяца.

Гриша, путаясь в этих хитросплетениях, чувствовал мертвецкую усталость и могильную безысходность.

***

Он увидел её только тридцатого августа. Где-то она пропадала, а найти звонками или сообщениями Грише теперь было очень сложно: "ложное" существование постепенно лишало его всех обывательских благ. Рок неумолимо выпиливал его из общественной жизни, лишая и технических возможностей. Он не показывался на работе, избегал и друзей, потому как никаких сил уже не хватало внедрять себя все эти пять дней после приезда в жизнь других. Каждый раз он натыкался на недоверчивые взгляды и всё большее непонимание. Дата, за которую "никто не ходил" приближалась, безумный год подходил к концу, и Гриша решил дотерпеть, ожидая, что ось крутанётся дальше, раздавая всем сёстрам по серьгам привычным порядком. Научились люди время ценить. Вот только сам Гриша, кажется, разучился делать это.

Она шла всё такая же улыбчивая, "первый день" несильно её шарахнул – подумаешь, вместо первого и второго сентября время вспять пошло. Тут и на своё витание в облаках можно списать, и на шутку чью-нибудь.

В глазах неузнавание. В "её" вчера его однозначно не было. И, как не смотрел Гриша пристально, никак не мог достучаться до близкого и родного.

Встал, перегородив дорогу, с изжёванным лицом, руки в карманах, под глазами тени, между бровей складка.

- Простите? – не испугалась она, удивилась скорее. Улыбка всё та же – насмешливая. Но рушился этот флёр под тяжёлым Гришиным взглядом. – Мы знакомы? – наморщила свой лобик и она.

Но вот Гришина страдальческая гримаса тронулась, как лёд по весне, лицо начало разглаживаться. Он любовался милыми чертами, и хотелось ему обнять эту маленькую блондинку со смешными косичками. Но сдерживал он себя, боялся поторопиться.

***

- Приёмник вчера включала? – на следующий день, тридцать первого, он сидел у неё на кухне возле "Дзинтарса". Ответ он знал, но не спросить не мог.

- Ага, а он работает, представляешь? Кнопка так упруго подскочила… - Яна поставила кофейник, удивляясь сама себе. Дурной такой день, было вчера, не было? Почему опять на дворе лето ещё не окончившееся. И этот парень незнакомый, почему он такой родной, так её к нему тянет. Удивлялась она, правда, слабо, она привыкла жизненные вихляния принимать с улыбкой, с интересом даже. И нагло напрашивающегося к ней в гости Гришу домой пригласила.

- И настройку справа налево… - задумчиво сказал Гриша, поглаживая пальцем кнопку "Вкл.".

Посматривал на часы, слушал приятное журчание Яниного голоса – она что-то рассказывала, спрашивала; не дожидаясь ответов, рассказывала дальше, наливая то кофе, то чай, то печенье подкладывала. А Гриша включил приёмник и стал крутить ручку настройки туда-сюда, поглядывая на часы. И, только когда стрелка перевалила за одиннадцать, он вздрогнул.

- А мой-то не работает… - сказал он, чертыхнулся, и кинулся мимо оторопевшей Яны к двери.

***

Гриша открыл глаза и удивился мягкому свету, неясной полутьме. Оглушило тишиной. По свежести и холодности воздуха он понял, что окно приоткрыто. Но почему ж так тихо… Яна спала рядом, уткнувшись носом в подушку.

Свет равномерным матовым шумом ложился на потолок и стены.

- Снег… - проговорил он, встав и распахнув шторы. – Снег! - повторил он громче.

Яна от его голоса проснулась и тревожно приподнялась на локте. Она всматривалась в его обескураженное лицо, и в её глазах нарастала печаль.

- Гриша, – позвала она тихо. – Иди сюда.

- Ян, почему снег? – холодея не от мороза из форточки, а от прозрения, готового обрушиться на него вот-вот, он перевёл взгляд на календарь – глаза резануло декабрём. Сморщился, как от зубной боли, переводя взгляд на Яну. – Я же …

Он кинулся на кухню. Яна, всунув ноги в непослушные тапочки, поторопилась за ним.

Он сидел, обхватив одной рукой голову, другой крутил ручку на приёмнике.

- Туда-сюда, туда-сюда, - бормотал он, тупо глядя на лицевую панель. – Что же теперь и у меня – первый день?

Яна, обхватив себя руками, с состраданием глядела на него.

- А… а ты? А все? – спросил он, обернувшись. И словно приговор прочитал её глазах.

Яна подошла и обняла его за голову.

- Ничего, Гриш. К вечеру ты привыкнешь…