Инволюция

4.

Тысячи тел застыли словно камень. Столетия назад в этом громадном зале рукоплескали лучшим артистам, сейчас же в нём царила гробовая тишина. Люди были везде: в самом зале, коридорах, холле. Они сидели в одинаковых позах на холодном, растрескавшемся полу. Но холод их не беспокоил. Они не чувствовали ветра, который время от времени нагло врывался через трещины фасада. Они не чувствовали пауков, которые деловито оплетали их тонкой нитью и порой хозяйничали в ушах или носу. Они вообще ничего не чувствовали.

Игорь шел между рядами живых скульптур, бегло осматривая каждую. Это была его работа. Вернее, его долг перед собратьями, которые когда-то проявили милосердие и сохранили его никчемную жизнь. Игорь шел быстро, его взгляд скользил по покрытым пылью телам, словно по всеми забытым музейным экспонатам. Задерживался он лишь рядом с родителями. Игорь присаживался между матерью и отцом и пристально вглядывался в пульсацию их родничков. Череп волнообразно двигался, словно под бледно-серой кожей совершенно нет кости.

– Почему я не с вами? Почему я такой?

Игорь шептал эти слова каждый раз, словно мантру, в то время как его мозолистые руки с силой тянули редкие, но жесткие волосы на затылке.

Он с восхищением разглядывал слабые и тонкие руки отца, которые словно весенний снег таяли с каждым днем. Затем с отвращением переводил взгляд на свои загорелые и мускулистые плечи. Даже здесь, местами, на коже был легкий пушок.

– Почему...? – раздался хриплый крик, и его эхо спугнуло стаю птиц под крышей.

В тот день, когда все они сделали первый шаг в новый мир, Игорь плакал. Он точно так же сидел между матерью и отцом, рвал волосы и плакал. Но не от боли. Его нутро жгла обида и непонимание. Вопреки запрету он пытался присоединиться к ним. Закрывал глаза и... Ничего. Он не знал, как это. Он не знал, что нужно делать.

С самого детства на него махнули рукой. Мать стыдилась сына-выродка, а отец и вовсе публично отрекся. Игоря научили разговаривать, чтобы им можно было управлять, хотя использовать язык и гортань для общения уже давно считалось стыдно и недостойно. Между собой они общались иначе. Иногда Игорю удавалось уловить слабый писк или звон в ушах, иногда уловить какую-то эмоцию, странным образом, будто витающую в воздухе, вот и всё, на что он был способен.

Рождение Игоря многих ввергло в ступор, а некоторых и в гнев. Его называли зверем, предвестником беды, ему желали смерти или хотя бы изгнания. Но Совет сохранил ему жизнь.

– Тупиковая ветвь эволюции, – любил повторять его дед. – Когда-нибудь сгниешь, как и всё вокруг. В мою молодость, таких как ты, убивали, давили как тараканов. Но тебя не тронут. В память о нашем Родоначальнике. Носи его имя и живи своей бестолковой жизнью.

Великий исход шел уже пятый день. Сколько он мог продлиться ещё – Игорь не знал. Он лишь подмечал, как усыхают тела, как и без того еле заметные движения впалой грудины становятся всё слабее и слабее. Он сдувал паутину с неподвижных лиц, прогонял пронырливых кошек. Как мог, заделывал трещины в здании. За порогом царила осень, и здесь, кажется, тоже.

Закончив обход, Игорь вышел на улицу. Нет, он не такой как они. И дело вовсе не в волосах или толщине запястья. Ему хотелось есть.

По заросшему травой асфальту пробежала поджарая собака. Игорь отвернулся.

– Нет, сегодня, что-то другое.

Ему хотелось фруктов.

В нескольких километрах отсюда, за городом был дикий сад. Игорь сел на велосипед и начал крутить педали, в надежде, что там ещё что-то осталось.

Велосипед Игорь нашел лет пять назад. Сам разобрался, что к чему, сам научился ездить. Вокруг него, в этой никому не нужной свалке материальных благ под названием город было множество вещей, о которых он не имел ни малейшего понятия. Игорь собирал то, что ещё окончательно не превратилось в труху, и тащил в то место, которое называл домом – панельную пятиэтажку в которой он занимал лишь одну комнату, а всё остальное пространство использовал в качестве склада и мастерской. Им это было не нужно. Никому и ничего. Последние годы все они контактировали лишь с водой и воздухом, ну и с землей, по которой изредка ходили.

В саду Игорь нашел несколько вполне пригодных в пищу яблок и принялся жевать. Он думал о том, что будет дальше, после всеобщего Исхода, когда он останется один.

3.

– Я знаю, многие из вас считают меня мертвецом. Какая глупость.

Голос Старейшины, как это случалось и раньше, вовремя обычных проповедей и собраний, возник из неоткуда, заполнил сознание, потеснив прочие мысли.

Аду он застал врасплох, женщина металась по дачным участкам в поисках сына. Вместе с обволакивающим, властным голосом к ней пришёл страх. Ада знала, чем чревато поведение её отпрыска. Последние месяцы от Старейшины не было ни весточки. Община жила по предписанным законам, с утра и до вечера предаваясь медитации.

– Да, моё тело разваливается на куски и не многие из вас захотели бы его увидеть. По моему приказу оно заперто в тёмной норе, где ему самое место. Но это не смерть. Всё это время я готовился к великому таинству, которое пророчил ещё мой прадед – наш Родоначальник. Думаю, он был бы несказанно счастлив, узнать, что я стою на пороге новой жизни. Я усмирил плоть и жажду с ней расстаться.

Волна ликования стала ему ответом. Каждый вложил свою щепотку: радость, гордость и даже зависть. Лишь Ада не удосужилась присоединиться к толпе, она очень торопилась. Где же этот непослушный мальчишка? Женщина еле сдерживалась, чтобы не послать гневный импульс, но страх перед Старейшиной сдерживал её. Как же некстати он объявился.

Женщина остановилась, прислушиваясь к собственному дыханию – оно было частым и неровным. Сердце с неистовостью колотило по ребрам.

«Когда последний раз я так бегала, – подумала Ада, – да, никогда, пожалуй».

Она откинула единственную не выпавшую прядь волос со лба и почувствовала влагу. Она вспотела. Это уж слишком. Этот сорванец будет строго наказан. Слишком много ему позволяется, будет сидеть взаперти как все его сверстники, и медитировать без игр и всяких глупостей.

– Вам, братья и сестры мои, я наказываю следовать моим путём...

Вдруг Ада почувствовала сына. Он был на следующем участке, сидел в тени под вишней. Спелые ягоды с самой макушки дерева отрывались и летели в рот пареньку. На чумазых губах застыла довольная улыбка.

–...ибо путь этот есть единственный правильный. А тот, кто потакает желаниям тела своего – обречен на погибель. Верно, Ада?

Мать замерла. Капля пота застыла на её виске. Лицо парня померкло, а сок спелых ягод вокруг губ вдруг показался Аде самым ужасным зрелищем, которое она когда-либо видела. Они оба почувствовали, что к ним что-то пришло. Что-то невидимое, но могучее, ставшее для матери непреодолимым барьером, а для сына палачом.

2.

Пожилой мужчина сидел в кресле напротив открытого окна. На улице стоял жуткий шум, какого в обычный день не услышишь. Но обычные дни закончились две недели назад и когда объявятся ­­– не известно. Да и объявятся ли, вот вопрос. Мир менялся.

За окном плакали и стонали, просили о помощи и проклинали одновременно. Машины гудели, и тут же с противным скрежетом врезались. Пару раз вспыхивали небольшие пожары, на которые всем было откровенно плевать.

Мужчина у окна сидел с закрытыми глазами, скрестив руки на груди. Неизвестная болезнь, выкосившая за десять дней половину города, обошла его стороной. Его самого, но не его дом.

– Игорь, – из соседней комнаты раздался хриплый женский голос. – Игорь, принеси ещё таблеток, я не могу терпеть.

Игорь открыл глаза, словно только что проснулся. Он встал медленно, но радикулит, все же, вцепился в поясницу. Старик поморщился. Тело – немощное, вечно слабое, подверженное сотням недугов, такое бесполезное. Без него было бы гораздо лучше. Свободнее.

Он сходил на кухню, взял упаковку бесполезного Андипала, стакан воды, и принес всё это жене.

В её комнате было очень душно, все окна закрыты, так что уличные завывания сюда почти не проникали. Крупная, отёчная женщина, лет шестидесяти лежала на кровати с компрессом на лбу. Морщась от боли, она поднялась на один локоть, проглотила две таблетки и запила их водой.

– Спасибо.

Игорь посмотрел на лицо жены. Оно горело, жар буквально ощущался на расстоянии. Врачи, успевшие до своей собственной кончины, хоть немного изучить странную хворь, приходили к выводу, что по непонятным причинам артериальное и черепно-мозговое давление подскакивало до нереальных цифр. Всё начиналось жуткой головной болью, глаза наливались кровью, затем кровоизлияния шли по всему лицу и телу. Дольше трех дней никто не боролся. У кого-то сердце сдавалось уже на первые сутки, кого-то сшибал с ног обширный инсульт. Такие счастливчики не доживали до финальной стадии, венца и закономерного исхода болезни, когда глаза и черепная коробка просто взрывались небольшим, но очень эффектным фейерверком.

Игорь смотрел в лицо своей жены и понимал, что фейерверк скоро грянет и здесь. Женщина сморкалась кровью, плакала кровью, наверное, даже потела кровью.

– Где Сережа? – Она говорила, не открывая глаз, но Игорь знал, что скрывают эти налитые гемоглобином веки.

– Он на даче. Заперся и ждет, когда всё утихнет.

– Он... Здоров?

– Да. Звонил утром. Сказал, что чувствует себя прекрасно, но очень боится.

Женщина сглотнула слюну, наверняка на половину состоящую из всё той же крови, и замолчала.

Постояв пару минут над умирающей, Игорь вернулся в своё кресло и закрыл глаза. Колени противно ныли. Проклятое тело. Вечно ноющее и скрипящее. Когда-нибудь настанет время скинуть это бремя. Нет, Игорь знал, что на его веку этого не случиться. Но может быть в будущем его внуки или правнуки осмелятся на такую дерзость. Им хватит на это сил. Ведь к этому всё и идет. Иначе, зачем тогда эта эпидемия, эти безголовые тела на каждом углу? И самое главное, зачем тогда он и такие как он?

Салют грянул вечером. Игорь открыл глаза – он всё так же сидел в кресле возле окна. Ему не хотелось тревожить задремавшую боль в спине и коленях, но так или иначе, а ходить в ближайшее время всё равно придется много. Он встал и, шаркая, проплелся в комнату жены. Увиденное не сильно его напугало, примерно этого он и ожидал. Как бы расстроилась Нина, увидев, что сталось с её любимыми, драгоценными картинами.

И ведь сама же в этом и виновата.

Через пару недель всё было кончено. Город вымер. Великий потоп завершился, ледниковый период закончился. Все кому следовало покинуть этот мир ушли, избранные остались. По улицам гулял лишь ветер и кошки.

Игорь проснулся бодрым и даже веселым, что крайне редко с ним случалось. Первый день нового мира настал. Игорь с аппетитом выпил свою утреннюю воду, одел специально заготовленный по случаю костюм и повязал галстук. Он вышел из подъезда и, не обращая внимания ни на боль в суставах, ни на валяющиеся поперек дороги трупы, с улыбкой на лице, пошёл на встречу со своей паствой.

1.

– Мама, я хочу есть.

Игорек был на грани, он еле сдерживал слёзы – знал, что это ещё больше разозлит мать.

– Так бери и ешь. – Ответила женщина, застывшая, словно изваяние в углу на табуретке.

Шторы были задернуты, и детскую комнату освещал лишь торшер из двух лампочек. Человек, впервые сюда вошедший, вряд ли бы признал в этой аскетичной жилплощади комнату ребенка. Единственный намёк – густо усыпанная наклейками спинка софы. В остальном всё довольно пресно и скудно: двустворчатый шкаф с одеждой и письменный стол с аккуратной стопкой книг и тетрадей. Никаких игрушек, никаких тюльпанов на обоях.

Восьмилетний мальчик с вожделением смотрел на тарелку с макаронами и котлетой, рядом с которой стоял граненый стакан с компотом. Судя по цвету, вишневым. Игорек перевел взгляд на мать. Тени от торшера делали мешки под её глазами ещё больше. Она только что пришла со смены, проверила домашнее задание, и вместо того, чтобы лечь спать, сидит здесь и ждёт. Ждёт, когда он поест.

Но он не может есть!

Игорь дернулся и цепь лязгнула. Одним своим концом она крепилась к кольцу в стене, другим обхватывала детское запястье. Игорь не сопротивлялся, когда его приковывали. Для него это было привычно, ежедневная процедура.

Мальчик попеременно смотрел то на тарелку с едой, то на мать. Губы женщины шевелились. Тужься, тужься, тужься, почти беззвучно твердила она. Но он не знал, как нужно тужиться, кроме как сидя в туалете.

– Мама я...

– Тужься! – Взревела женщина.

Игорь вздрогнул, но не заплакал.

«Всё это для твоего же блага, – говорила она. – Ты сможешь, ты будешь первым. Я не смогла, я зарылась в этом материальном, будь он проклят, мире. Мои родители никогда не делали для меня такого. Самым важным для них всегда была работа и двухнедельный отпуск в санатории».

Потом она обычно рассказывала историю, как в возрасте десяти лет, убегая от овчарки, смогла открыть дверь дачного домика на расстоянии, одним взглядом, страхом и нуждой. Или может быть другой случай, когда её бабушка раскладывала пасьянс и внучка сходу безошибочно выбрала из целой колоды четыре туза. Вот тогда-то она и поняла, что в ней что-то есть. И это что-то нужно развивать. Но для её родителей развитие подразумевало кружок по рисованию и лепке, а чуть позже музыкальную школу по классу баяна.

– Знаешь, почему я не смогла развить это в себе? – Вопрошала тень из угла. – Почему не смогла эволюционировать?

Последнее слово женщина произнесла медленно, почти по буквам. Её худое, сутулое тело непроизвольно выпрямилось, а подбородок потянулся к белёному потолку.

– У меня не было в этом нужды.

Пауза.

– А у тебя эта нужда есть.

Женщина перевела взгляд на уже давно остывшие, слипшиеся макароны.

– Тужься.

Игорек пытался, честное слово, пытался. Он напрягал каждую подвластную ему мышцу, стискивал зубы, тянул пальцы к еде, сверлил её взглядом до тех пор, пока всё в поле зрения не начинало расплываться.

– Не получается, – стонал ребенок.

– Тужься.

– Я не могу.

– Тужься.

– Я-не-мо-гу!

Стакан с компотом проехал добрых полметра в сторону мальчика, а потом опрокинулся. Сладкая жидкость растеклась по окрашенному оргалиту.

Мать устало улыбнулась.

– Вот видишь. Всё ты можешь. Покричи когда поешь. – Сказала она и вышла из комнаты.

***

– Не было никакой эпидемии. – Мужчина средних лет с густой шевелюрой и не менее густой бородой уселся в кресло, положив ногу на ногу.

Ещё вчера Игорь думал, что он единственный живой человек на всей земле. Прошло чуть больше двух месяцев с того момента, как Великий исход состоялся. Пару дней после него Игорь жил как обычно, даже зачем-то делал обход. Но теперь это был просто склеп. Игорь садился на привычное место между отцом и матерью и гадал, на что теперь похожа их жизнь. Каково это, жить без тела?

На третий день он уехал. Собрал рюкзак, подготовил велосипед и двинулся поперек хода солнца, вслед за птицами.

И вот вчера его одинокий мир встал с ног на голову. На пути Игоря возникло откровение, принявшее облик Города. Настоящего, живого города, со зданиями невероятных размеров, подпирающими крышами небо, со множеством разноцветных огней повсюду и конечно же с людьми, которые словно муравьи наполняли ровные улицы движением и праздным шумом. Всё это настолько поразило Игоря, что он совсем не помнил как дошёл до города и свои первые часы там. Обрывки памяти выдавали корявые куски пазла: вкусная еда, не похожая ни на жаренную собачью ногу ни на сырые яблоки; теплая вода из трубок на потолке; живые картинки на тонком стекле и даже просто в воздухе; новая и такая удобная одежда. Одно открытие сменялось другим.

Спустя несколько дней, когда первичный аффект прошел, Игоря начали приводить в этот кабинет к Бородатому. Как же много волос, думал Игорь, даже больше чем у меня.

Мужчина расспрашивал обо всём. Игорь пересказал историю своей жалкой жизни в руинах, поведал легенду о знаменитом потомке, рассказал о своих братьях и их Великом исходе. Это заняло три дня. А потом начал говорить Бородатый и для Игоря эти слова были словно удары по беззащитной голове.

– То, что ты называешь эпидемией, у нас в учебниках истории значиться как геноцид. Видишь ли, эпидемии не берутся из ниоткуда и не уходят в никуда, и уж тем более, не останавливаются в радиусе сотни километров от города. Это был обычный геноцид. Вернее совсем не обычный. Без оружия как такового. Оружием был единственный человек – Сальников Игорь Сергеевич – я так понимаю твой дальний родственник, которого ты именуешь Родоначальником. Историки сходятся во мнении, что он хотел зачистить весь континент, а может быть и всю планету, но сил ему хватило лишь на один город и близлежащие окрестности. Под словом зачистить я подразумеваю, убийство всех, кроме себе подобных, которых Сальников каким-то образом чуял. Откуда у него взялась такая сила, до сих пор остается загадкой и предметом изучения. Я дам тебе кучу материалов, в том числе газет и журналов того времени – почитаешь. Ах, да, ты же не умеешь. Не беда, научим.

Некоторые слова бородатого были словно непостижимые вещи из прошлого, но, смысл сказанного Игорь улавливал.

– Кстати, первый случай этой, так называемой, эпидемии был зарегистрирован ещё лет за десять до массового убийства. У одной пациентки дома престарелых голова лопнула прямо на глазах врачей во время утреннего обхода. Знаешь, что это была за старушка? Твоя пра-пра-пра и так далее бабушка. Мать Сальникова. Тогда это был просто из ряда вон выходящий клинический случай, но спустя годы журналисты откопали её историю болезни и пришли к выводу, что она была первой жертвой Сальникова. Ты пей, не стесняйся.

Бородатый пододвинул кружку ближе к Игорю, а сам взял свою и шумно отхлебнул. Игорь последовал его примеру. Вкусовые рецепторы в очередной раз салютовали. Как же без тела наслаждаться вот такими простыми вещами, невольно подумал Игорь.

– Позже, значительно позже, были обнародованы официальные документы. Государство заключило с Сальниковым некий пакт о ненападении. Твоего тезку обещали не трогать, он в свою очередь обещал не слать чуму дальше своих границ. Город объявили прокаженным и изолировали. Сальникова такой расклад устраивал. Видимо со временем он и сам поверил, что их община – последний оплот человечества на планете. А люди, которые собрались вокруг него, понятия не имели о реальном положении дел.

Потом Бородатый повел гостя по узким, похожим один на другой коридорам. Всю дорогу Игорь без стеснения причмокивал, смакуя вкус того, что его собеседник называл горячим шоколадом.

– Видишь ли, меня очень смущает, вернее даже пугает то, что ты рассказал об этом вашем Великом исходе. Боюсь, что это может стать началом... кхм... новой эпидемии. Прошу, входи.

Игорь переступил порог и оказался в сверкающей белыми гранями комнате. Гладкие полированные стены с непривычки слепили глаза. В центре стояло нечто напоминающее и стол и кровать одновременно. Там лежала девушка лет пятнадцати, руки и ноги её были стянуты толстыми ремнями. Глаза девушки были закрыты, а грудь равномерно и медленно двигалась в такт дыханию.

– Это больничная палата. Место, где мы лечим людей.

Игорь подошел ближе к девушке и, повинуясь мимолетному порыву, провел рукой по длинным волосам, собранным в хвост. Мягкие. Внутри у него завязалась странная борьба. Часть его настаивала, что такие космы, и всё её пышущее жизнью тело в целом – пик уродства, другая часть, видимо более древняя, зашитая где-то в генах, восхищалась красотой незнакомки.

– Чем она больна?

– Название не важно, оно тебе всё равно ничего не скажет. Важна суть и эту суть лучше всего передает слово – одержимость. Давным-давно этот феномен так бы и назвали, но сейчас мы способны объяснить гораздо больше. Я сам написал множество трудов посвященных этой заразе и основной тезис, который проходит через них, предельно прост – то, что не имеет тела, стремится, им обладать. Ты сказал, что твой народ начал практиковать освобождение от тела более ста лет назад. Примерно тогда же одержимые стали появляться фактически регулярно. Теперь это бич нашего времени. К чему я клоню? Мне кажется, то место, куда дружно отправились твои сородичи, им не очень-то понравилось. Либо ещё какие-то причины заставили их пересмотреть своё отношение к телу, как таковому.

Бородатый подошел к привязанной девушке.

– Кстати, она больна всего три дня. Сегодня на ней опробовали новый...

Он не успел договорить, потому что мирный сон пациентки как рукой сняло. Девушка с криком выгнула спину так, что на стол-кровать опирались только закованные запястья, пятки и затылок. Испугавшись внезапности приступа, Игорь отпрянул, но на секунду задержался. Девушка смотрела на него. Пристально, словно гипнотизировала.

А потом в ушах вдруг зазвенело. Зазвенело до противного знакомо.

Вслед за Бородатым Игорь покинул палату, но звук этот ещё долгое время преследовал его в лабиринтах коридоров. Игорь никогда не понимал языка, на котором общались его собратья, но сейчас мать старалась изо всех сил. Старалась так, чтобы он смог понять одно единственное слово.

Помоги.