Темно

Вокруг была лишь темнота. Говорят, глаза человека могут привыкнуть к ней за пару минут. К такой темноте привыкать совсем не хотелось. Она была слишком бездонной. Заполняющей собой все пространство. Страшно. Здесь черный цвет слишком густой. Такое чувство, что в этом месте можно остаться навсегда. При этой мысли Гадиэль судорожно поёжился. Нужно было идти…

Медленные шаги и протянутые вперёд руки – всё, что мог позволить себе мальчик. Маленький человечек, спрятанный под одеялом бездны. Крошечный огонек, бредущий в прожорливой темноте. Она непобедима, ибо Она там, где нет света. А о существовании этого места Свет даже не догадывался. Паутина непроглядной темноты, окутывая мальчика, всё более явственно очерчивала на глубине его юной незапятнанной души проплешины древнейшего человеческого страха… Тихо! Отчаянные влажные глаза ребёнка выловили на неопределённом расстоянии какой-то предмет. Гадиэль с запрятанной в глубине детского сердца надеждой на выход засеменил коротенькими но быстрыми шажками к продолговатому феномену. Прорезая навязчивую темноту, он подобрался наконец к деревянному шкафу. Высокий, весь отделанный жутковатым готическим орнаментом, потускневший, – кажется, он стоит здесь очень долго. Очень.

– Ты кажешься довольно старым, – подумал мальчик вслух, рассматривая одинокий памятник юношеских страшилок.

Затем он, боясь открыть шкаф, но понимая на периферии мысли тщетность бездействия, набрал во весь объем своих детских лёгких воздуха из темноты и дунул что есть сил на мрачную бурую дверь, что была вдвое больше него. Тут же взметнулось огромное облако пыли, что не мог не заметить проницательный нос Гадиэля. Не в состоянии сдерживаться, мальчик громко чихнул.

– Будь здоров, сорванец, – произнес бледный и тощий голос. Он несомненно исходил от шкафа. Других источников звука среди злорадствующей темноты не наблюдалось.

Гадиэль стоял и разглядывал громадные двери на чёрных чугунных петлях. Скучно. Шкаф заговорил, но отвечать ему вовсе не хотелось. Неинтересный шкаф. И ни капельки не интересно, что внутри. Совсем-совсем. Ни в коем случае не хочется, чтобы эти тяжеленные двери приоткрылись, даже если и чуть-чуть! Мальчик закрыл глаза – почти ничего не изменилось. Что лучше: остаться в удушающей темноте одному или вопросом принять игру?

– Сколько вам лет?

Шкаф ответил. Гадиэль не умел до стольки считать. Тревога нарастала – темнота начала осторожно прикасаться тонкими холодными пальцами к мальчику. Болезненный голос из недр деревянного ящика раздался вновь:

– Я могу тебе помочь, маленький путешественник! – предложил шкаф.

– Господин Шкаф, я хочу выбраться. Ищу дорогу, – максимально непринужденно откликнулся Гадиэль.

– Оглянись, тропинок нет! Указателей тоже. Есть Я и Ты, мы в одинаковом положении. – Шкаф явно заигрывал с мальчиком.

– Я здесь очутился, а значит, чуть ранее меня здесь не было. Я ищу выход… и совсем скоро меня здесь не будет.

Сомнение в последней фразе. Шкаф это почувствовал. Повисла небольшая пауза. Отвратительная.

– «Было», «будет», – как давно ты здесь? Уверен, зайчонок, что время тут существует? – продолжал шкаф.

– Иначе я не дошел бы до Вас, Господин Шкаф, – звучал голос Гадиэля тоном, не выражающим уверенность ничуть.

– Выхода нет, давай-ка я предложу тебе вход! Не бойся, вместе мы будем в безопасности. – Голос из шкафа становился все более липким и заискивающим.

Одна дверца шкафа начала медленно открываться. Господи, нет-нет-нет! В безмолвной темноте её скрип вонзился в сознание мальчика ржавым крюком. Из образовавшейся в шкафу щели на ребенка дохнуло чем-то больничным и затхлым. Голос не должен дрожать! Не должен дрожать:

– Спасибо, Господин Шкаф, но я ищу, скорее… дверь, которая меня приведёт в другое место!

– Я и есть твое другое место, малыш. Особенное место! Давай-ка не зевай и скорее залезай!

– Мне нужно больше пространства, а н-не наоборот! – возразил мальчик.

– Хм… больше пространства? А ты уверен, что знаешь, насколько далеко горизонт? – с наигранным любопытством спросил шкаф.

– Я н-не хо-хочу оказаться в з-за-замкнутом…

– Уверен, что ты уже не находишься в большущем шкафу? – продолжал своё наступление мебельный малефик.

Нужно успокоиться. Глубокий вдох. Дверь шкафа приоткрылась еще шире… Тщательный выдох.

– Я уверен, что не хочу остаться здесь, с Вами, Господин Шкаф.

– Хорошо, уговорил. Я стану твоей универсальной дверью. Я приведу тебя куда угодно. Ведь ты хочешь домой, к своим родителям? – голос, полный сладострастия. Голос мерзости.

Слёзы выступили на глазах Гадиэля.

– Вы не станете дверью. Вы всего лишь старый шкаф. И были им всегда.

– «Всегда». Ты правда считаешь, что я существую? И ты существуешь, ведь так ты думаешь? «Я живу, а значит, могу умереть, если не сделаю правильный выбор», – как примитивно. Попробуй посмотреть на свои руки, Гадиэль. Ты видишь их? Заходи, тебе нечего терять!

Мальчик опустил взгляд и вытянул руки. Ничего не видно. Ничего нет… Но. Но как же мысль!

– Я сомневаюсь в Ваших улещиваниях, Господин Шкаф, а значит я мыслю. А как может мыслить тот, кого не существует? – победоносно заключил развитый не по годам Гадиэль.

– Заходи, пожалуйста! – нетерпеливо протяжный голос молвил.

– Нет! – на то сказал герой.

– Заходи! Заходи ко мне! – вновь раздражённый вой. – Ко мне…

Догадка жуткая осенила Гадиэля с последними словами шкафа. Мысль, пробравшая до костей. Темнота стала медленно обвивать его, а отчаяние неторопливо созревать в душе, перекрывая глас рассудка.

Шкаф не пустой! ШКАФ НЕ ПУСТОЙ!!!

Застывший мальчик краем глаза уловил в тёмном проёме, как четыре длинных, узловатых бледных пальца аккуратно и бесшумно поползли изнутри по приоткрытой двери кованого деревянного ящика и сомкнулись на её краю.

Промедление сулит утрату последней обители мальчика в этом мире беспросветной тьмы, – последовательной мысли, ибо грядёт – снедающее бременем небытия рациональности, поглощающее в пустоте вечного познавания разложения и разлагания познания, затмевающее ум пеленой скорби и разъедающее миропонимание кислотой хаоса в расщеплении ощущения, разупорядочении восприятия и развращении представления – безумие, либо смерть.

***

И Гадиэль побежал. Сквозь тьму бежал он, – Тьму, что всё теснее смыкала на нём свою загробную хватку, – не желая видеть, Что ожидало его в шкафу всё это время. Коль мы, обычно, не можем знать, как выглядит предмет весьма желанный, новый, – так Гадиэль прекрасно знал и помнил, как выглядело То, что видеть он не мог и не хотел. Ледащие белёсые телеса и длинные, как прутья, руки – почти прозрачные; и немощи средоточие лицо: глаза запавшие, как ямы – два чёрных колеса, – суставы хилые, невзрачные.

Мальчик бежал, пока не начал задыхаться. Жадно глотая легкими удушливую тьму, он оглянулся, панически рассматривая полотно угольной пустоты. Если где-то там и бдел урод из замкнутого мира, тьма надёжно скрыла его, к счастью или к сожалению.

Один, совсем один, обречённый скитаться в прибежище всех страхов человечьих – во тьме, Гадиэль как будто свыкся с положением его. Глаза просохли от слезливой влаги и заблестели тусклым естеством смирения или погасли в безнадёжности, что здесь суть явление одно и то же – здесь, внутри вместилища теней, кошмаров, из ничего в ничто. В конце концов, ведь и душа в оковах тела бренного заточена во тьме. Заточена, но будет спасена! Иль в бездну канет чрез тлен безумия, грехопадения, сведённая с пути священного, благословенного игрою разума али Нечистым. Во тьму – прибежище всех страхов человека и страха главного, древнейшего… А что же дальше?

Нужно идти! Неспешно, настраиваясь на возможность столкновения с очередным творением злодейским холста обсидианового цвета, мальчик продолжил погружение в чертог сомнений и раскаявшихся дум.

Так долго брёл он, что начало казаться, как будто способность краски различать утратил насовсем, и наступило время вечной ночи. И невозможно это, но чудилось, что с каждым шагом в никуда вокруг становится темнее. Внезапно! Напрягая зрение на пределе возможностей, Гадиэль высмотрел впереди маленький силуэтик. Покуда мальчик приближался к нему, силуэт, как могло показаться, тоже двигался ему навстречу. И в таком случае скитальцу, верно, следовало бы зашагать в другую сторону, но очертания эти совсем не пугали Гадиэля, а напротив – внушали ему спокойствие и даже были, возможно, знакомы.

Наконец мальчик подошёл достаточно близко, чтобы распознать свои собственные черты в лице легко угаданного силуэта. Это был он сам. И всё пространство, что было силуэту фоном, подчёркивало выразительно худенькую фигурку и трепещущее в круговороте чёрных стен (а может, то было бесчисленное множество тоннелей, или невиданных размеров сфера, или реальность в своём многообразии выражений но в проклятье однообразия цветов, или пространство широты, не ограниченной географической широтой, или аморфность в тонкой ткани мирозданья, развоплотившаяся в злокачественный узел) чрезмерно юное лицо.

С минуту Гадиэль рассматривал себя. Махнул рукой, и разумеется, увидел этот мах перед собой. Подпрыгнул, отошёл, подался влево – в точности воспроизвело всё отражение. Зеркало? Но зачем оно здесь? И что ещё интереснее, каков замысел Тьмы – или того, кто наблюдает из неё, – на это зеркало и встречу с ним скитальца? А существует ли здесь замысел вообще, не исключает ли сама материя здешнего края – тьма беспредельная – существования умышленной закономерности. А коли говорить об умысле, закономерен он? Быть может, в этом мире, в условиях кромешности, имеет место быть ум хаотичный, ум, обделённый светом упорядоченности. Но ведь порядок – идол мышления человеческого, последовательного и детерминантновсеведательного. Порядок – эталон, всего лишь прихоть. А можно ли, чтоб прихоть определяла состояние ума и светлость мысли? Тогда и сумасшедший сразу общегласно погрузится во тьму сознания как в номинал отсутствия порядка своей мысли. Но отсутствия порядка или присутствия порядка собственного, никем не признанного? И так идя, мы не придём ли к мысли о вымышленности хаоса как такового, но о существовании порядков толка разного и принятого людом из них лишь одного. Ибо как возможен хаос в условиях порядка даже в частицах, из которых материя сотворена, которая подчинена закону физики, порядок декларирующему и порядком декларируемому – тем, что закон повелевания сознания над нашим телом создаёт (закон властвования идеального над материальным), – иначе, мыслью. И вся Вселенная ведь априори движется, – когда предмет не движется, он погибает, – а раз движется, то будь движенье даже с виду хаотичным, оно определённо совершается как часть порядка, законом объясняемого или пока не объяснённого. И видим мы тогда, как То, что состоит из хаоса неисчислимого частиц мельчайших и подвижных, само в движении длиною вечность пребывает, не угасая и не разрушаясь порядок формам задаёт; а это «То» для нас есть всё, а «всё» для нас порядок значит. Так сталось лишь, что выведен вопрос: кому и как порядок мысли каноничный выбирать, дабы хотя б определять безумие и видеть Свет и Тьму? И нужно ли? Наверное, здесь у Тьмы был свой порядок. А предусмотрен ли он был из существа условий или придуман тем, кто наблюдал из закулисья, – вопрос уместный и до поры останется открыт.

Уставший мальчик волей Рока (что Тьмы порядком обозвали мы) оказался в своеобразном тупике. И путь его в глубины «ничего», – а «ничего» казалось бесконечно долгим, – упёрся, очевидно, в зеркало. Тем временем пространство за плечами фигуры Гадиэля, стоящей впереди, всё ту же представляло тьму, с той разницей, что, похоже, тьма тоже была отражена, хотя и выглядела насыщенно и полно так, будто реальной была возможность продолжить странствие чрез недра темноты и просто пересечь границу зазеркалья. Интересно, насколько далеко здесь протянулось это зеркало? Должны же быть и у него края, хоть и находится оно в уделе тьмы бескрайней. С надеждой Гадиэль стал озираться – во все стороны, как он ни вглядывался, простирался пейзаж знакомый, без намёка не то что на зеркальную раму, но даже и на самый тонкий контур. Не видно даже никаких шероховатостей и деформаций стыка тьмы и зеркала краёв, как будто вовсе его нет. А между тем всё время, что Гадиэль провёл в этом светом забытом месте, он шёл не как с закрытыми глазами, а как в гигантской мрачной зале: во тьме, но с ощущением пространства. Сейчас мальчик не ощущал преград перед собой. Итак, на расстоянии руки себя он видит, а значит видит свою форму, которая не может быть иным, чем отражением, а отражение, в свою очередь, есть содержание зеркал. И раз уж здесь, во тьме, установить возможно содержание зеркала, то почему его нет формы? Так размышлял всё Гадиэль, а время шло, и отражение всё стояло…

Ситуация начала напрягать. Невинные черты детского лица, худые узенькие плечики, короткие ноги, белые ладошки – это несомненно был он, Гадиэль, но само его безмолвное присутствие по ту сторону бесформенного зеркала во тьме казалось зловещим. Его зеркальная копия всматривалась в него так же пристально, как он – в неё. В конце концов мальчик отвернулся. Шкаф был будто вырисован в темноте, его образ отпечатался в мыслях Гадиэля кошмарным прямоугольным клеймом. Как отпечаталось и то, что ждало внутри… Бр-р-р! Думать о том, что где-то сзади к нему может неумолимо приближаться бледное нагромождение страхов, было невыносимо. Но что можно сделать!? Ведь с зеркалом всё иначе – его даже нельзя обойти. Может, он и правда уже находится в огромном шкафу? Тогда в движении, волнении и поисках нет смысла в принципе. Мальчик стал вспоминать разговор со шкафом. Каждая его фраза врезалась в голову ребёнка так, словно они были насечками от топора безумца-дровосека на бедном дереве, что вот-вот собиралось рухнуть и навсегда остаться на сырой земле, чтоб гнить, возобновляя цикл жизни. Но здесь… Возможно ли здесь рухнуть!? Да и куда, покуда под ногами тьма! В бессилии плачевном скиталец застонал: никто ему здесь не поможет, родных и близких больше нет, – он был один, а в одиночку не выпить океан, не обойти и не проплыть.

Он в этом мире был пылинкой, крошечной и белой, поющей мерным тихим светом в симфонии Царя Ночей; тут нет конца, тут нету края, тут место будто есть для мириад таких как он, мерцающих заблудших душ – мельчайших серебристых точек – в покоях первозданной Бездны, под куполом непревзойдённой тишины.

Гадиэль был не нужен даже самому себе, ибо двойник его с той стороны зеркальной тёмной глади стоял к нему спиной. Да! Мальчик это точно знал, ведь сам давеча отвернулся он от отражения своего, дабы не видеть одиночества и брошенности – в своём лице, в своих руках. Повисло жуткое затишье. В своих руках… В руках. Гадиэль чрезвычайно медленно опустил голову и посмотрел туда, где, будь он в другом месте, располагались бы его руки. В другом, но не здесь. Здесь он видел только тьму. Которая вовсю нагло лапала остолбеневшего от ужаса мальчика. Но от этой, внезапно озарившей его мысли сбежать он уже не мог. Его остекленевшие глаза уставились в пустоту. Мозг отказывался воспринимать происходящее. Начали проступать слёзы. Лишь шёпот смог вырваться из его уст:

– Никакого зеркала нет…

Усилием воли он заставил себя развернуться. Ну конечно… От страха мальчик задрожал всем телом. Его близнец из зазеркалья стоял вплотную к Гадиэлю, чуть носом его не касаясь, не двигаясь и не дыша, но улыбаясь сильно-сильно! Секунду Гадиэль в оцепенении следил, как расширялся хищный отражения рот в больной оскал и как выкатывались налитые бешенством глаза. Мальчик постепенно начал отступать, не отводя при этом взгляда от того, что по ошибке принял за себя. Когда он отошёл шагов на пять, весёлый подражатель, не меняя выражения лица, протянул скитальцу руку.

***

Так эта тварь как будто издавала безмолвный зов, а на её лице читался больше грубый ступор изверга, лишённого рассудка. Обращённая к Гадиэлю конечность казалась приглашением идти вперёд. Но мальчик в ужасе ускорил шаг назад, не в силах перестать смотреть на эту жуткую улыбку. В следующее мгновение фигура поплыла сквозь мрак с неимоверной скоростью навстречу Гадиэлю! Всё так же, с вытянутой рукой, не двигаясь, зеркальное отродье приближалось. И было это неестественно, словно не чудовище из мрака, настолько мерзко мимикрирующее в ребёнка, летело прямо на него, а Гадиэля деспот-мрак перемещал к руке маньяка.

С трудом подавляя всхлипы, мальчик ринулся прочь от зазеркального беса. Он убегал, панически прорезая пространство, сгустившееся в злобный мрак, – терроризирующий Гадиэля Мрак, Он рокотал от наслаждения, огромной и незримой дланью сдавливая череп давно блуждавшего юнца. Мальчик хватался за пустоту впереди, хватался за свою мысль, чтобы не пропасть, не сгинуть навсегда. Ещё не чувствовал он здесь такой угрозы и опасности, как сейчас: теперь и отовсюду. Но не хотел он больше убегать – устал, отчаялся, прогорклым мраком надышался.

Остановился. Обернулся. Преследователя больше нет. И это странно. Уже два демона остались позади. Но как сумел он скрыться от второго? С той страшной скоростью давно догнал бы он кого угодно. А спрятаться от столь стремительного монстра, наверное, можно было только в зазеркалье. «На самом видном месте?» Ха-ха.

Мрак-кровопивец с удовольствием следил, как мальчик снова посмотрел вперёд и озадаченно застыл.

Перед ним предстала новая ужасная картина. На небольшом расстоянии он увидел маленького человечка – тёмного, но выделяющегося отчетливо на фоне сгущенного мрака. Тот совершал странные движения, поднимая и опуская руки так быстро, что вся его фигура была нечёткой, а еще он был как будто чем-то запачкан. Но что он делает? Продолжая своё занятие, человек опускался всё ниже, его тело скрывалось с глаз Гадиэля, будто мрак-изувер неспешно его проглатывал. В недоумении Гадиэль подошёл ближе к воображаемой дыре, в которую погружался незнакомец. Тогда-то он смог наконец разглядеть, что происходит на его глазах.

Истерзанные в клочья руки кровавыми ошмётками, что некогда могли назваться пальцами, сжимали черенок ржавеющей лопаты и покрывали его жидкой кровью, сочащейся струями из обвисающих с ладоней кусков мяса. Лопатой этой человек с безумной методичностью и скоростью, стирая руки до костей, выкапывал во мраке яму. И весь он был залеплен черной грязью, из-за чего ещё страшнее сверкали сумасшедшие глаза белками. Он в истерии, упиваясь своим безрассудством, не замечал напуганного мальчика, следившего за ним. Помешанный, зацикленный, он продолжал свою работу. Остервенело он закапывал себя во мрак.

Премерзко, тошно! Под слоем грязи мог оказаться такой же ребёнок, как Гадиэль, если не он сам. Проклятый Мрак с порочным наслажденьем наблюдал за мальчиком, испытывающим страх при виде человечка: тот в упоении втыкал лопату, обхваченную воспалённым мясом, и уходил всё глубже вниз. Мрак видел ужас Гадиэля, Мрак чуял слабость человеческой души – Мрак смаковал Гадиэля, он начал пробовать его на вкус.

Мальчик отшатнулся от края растущей ямы, чем – помоги нам Свет! – привлек внезапно к себе внимание умалишенного кладоискателя. Тот человек своим призванием имел одно лишь дело – рыть, он был опьянен своей манией, его тянуло вниз – всё глубже и глубже, – и прорывая себе этот путь, человечек испытывал неподдельное счастье. Безумная радость наполняла его жизнь во мраке настоящим смыслом, существовали только он и яма, которая вела его. И бренное тело, что словно эхом болью отдавалось на каждый судорожный взмах лопатой, лишь предавало его душу, которая была устремлена к спасению в смертельном танце сознания, объятого огнём (что мир стирает сущий, что дотла сжигает память и очертания знакомые вокруг) и скорбью (что паразитом вырастает в закоулках разума, терзая его образами дней, когда сознание купалось в свете и искрилось серебром, и было оно еще девственно – не опорочено следами горькой жизни). Он помнил только, как копал, растерзанный своими же руками, и вдруг в его уютный мир, – такой простой, такой понятный, – вторгается невиданный предмет и рушит своим появлением сами Законы Мироздания, предусмотревшие Его, лопату в руках его, взаимодействие его с лопатой и Его, что Мрак, существование которого здесь априорно. С невероятной злобой на лице, гонимый сумасшедшим гневом, загадочный копатель полез наверх исправить само существованье Гадиэля. Вонзая пальцы с обвисшим мясом в стенки ямы, он быстро оказался на краю и ухватился развороченной рукой за ногу Гадиэля. Свернувшийся клубком мальчик раскачивался взад-вперёд и даже не брыкался, когда безумец потянул его в дыру. Но падал Гадиэль чрезмерно долго. Как только мальчик, приземлившись, огляделся, исчез и грязный человек, и страх, и Мрак. Здесь спереди стояла дверь: точь-в-точь как та, что в комнату его вела; здесь Гадиэля наконец-то перестало колотить – он чувствовал себя спокойно; и было здесь ещё темно, но больше не было угрозы.

***

Мальчик не мог понять, что происходит. Творившиеся в этом месте вещи уже не поддавались разложению их существа его закономерной мыслью на составляющие логику куски. Все это время им владел исключительно страх, но больше Гадиэль не ощущал его знобящего присутствия. А прошлое виденье сбросило его в большую яму и пропало, но Гадиэль прекрасно понимал, что впереди стен нет. Он снова ощущал пространство и чувствовал покой. И вот пред ним предстала очередная фантасмагория, что так подобострастно и тщательно скопировала контуры двери, которая вела, конечно, в комнату его и находилась в доме, где ждали Гадиэля папа с мамой, и где царила ласка и любовь. И, очевидно, должен он поверить, что просто так нашёлся выход, и никаких подвохов нет. Эта мысль казалась глупой. Каждое предыдущее явление здешней коварной реальности, с которым он сталкивался, оказывалось не тем, чем сперва казалось. Все извращения, которые мальчик повстречал в этом кошмаре, таили в глубине животный страх, таили панику, – они раскрывались в самый неожиданный момент, подобно коробке с джокером, заставая тебя врасплох, когда ты меньше всего ждал, – являя своё безумное нутро. И теперь он может просто взять и выйти отсюда? Здесь даже темнота, казалось, притворялась, являясь больше не материей, лишенной света, а просто темнотой закрытых глаз или темнотой земли… Гадиэлю почудилось, будто он зарыт в рыхлую почву – и чтобы выбраться, нужно лишь протянуть ладонь к дверной ручке. Настал ответственный момент – нужно подумать и принять решение.

Те существа, которых миновал Гадиэль, – та тварь что прячется; что подражает; и третья, та что одержима и упивается безумством, – неизменно обращали мальчика в отчаяние и бегство. В конце он от угроз спасался, но до сих пор томится здесь. А что случится, если поступить иначе – не проявляя бдительности, не думая о подлости и кознях из теней, без лишних слов открыть ту дверь? Враг может ожидать и этого уклона мыслей. Он может тихо-тихо прятаться за дверью, чтобы спокойно Гадиэль туда вошёл. А может дверь – и есть враг. Она запустит мальчика в своё чрево и переварит в желчном соке ужаса. Всё может быть и по-другому: тварь может находиться за спиной. Нередко люди ощущают, в уютном свете сидя вечерами, как в одиноком доме тени наблюдают за ними. И из своих укрытий людей частенько взглядом провожают Те, о существовании кого нельзя догадываться. Когда мы спим, их фигуры зависают над нами и проверяют, не притворяемся ли мы. Их всех питает страх. И Гадиэль верил в это. Он не стал оборачиваться. По спине побежали мурашки. Он ничего не знал, и это было самым древним и сильным страхом. Покой улетучился, в висках застучало. Нельзя больше ждать. Гадиэль сделал несколько шагов вперёд, открыл дверь и вошёл. Захочет ли душа, что долго пробыла во тьме, вернуться к свету? И сможет ли?

Мгновение, полное неясных ощущений, и резкий утренний свет ударил в глаза, которые Гадиэль тут же не без боли попытался открыть. Он встал и начал рассматривать окружающий знакомый ему интерьер: большой платяной шкаф в углу комнаты – такой просторный, когда в нём прячешься, – высокое зеркало у двери на стене, небольшая кроватка с синими простынями и голубым одеялом, разбросанные по полу игрушки – мать часто грозилась наказать его за беспорядок в комнате, но её доброе и милосердное сердце никогда не проигрывало в споре с рациональным умом. Гадиэль улыбнулся и заплакал. Даже если всё, через что он прошёл, было сном – то был чересчур грандиозный кошмар. И он осознавал, что ему очень повезло, раз он смог выбраться. По крайней мере, не побоялся открыть ту дверь, что вывела его оттуда. И привела сюда... В старый уютный дом. Дверь из измерения теней и зла, что вывела его сюда. Смутное сомнение появилось в закоулках сознания Гадиэля. Он открыл дверь в прихожую и стал медленно спускаться по лестнице. Преодолев половину ступенек и выглянув за парапет, он увидел, как за большим обеденным столом сидит его семья. Удивлённо рассматривая мать, отца и старшую сестру, он краем уха услышал, как отец добродушно пригласил его за стол к завтраку. Сегодня мальчик встал позже, и они заждались. Неуверенно подойдя к столу, Гадиэль взобрался на большой пустующий стул напротив сестры и втянул в себя запах горячих блинов со сгущёнкой и домашнего молока. Он посмотрел на мать – та одарила его тёплой улыбкой, и они принялись есть. Опустив взгляд на стол, он увидел приборы, зажатые в его руках, – вилка в левой руке, а нож в правой. Сестра, отпив молока, вперила в него свои глаза, засмеялась и кивнула на остывающие блины, к которым Гадиэль до сих пор не притронулся.

В том мире, где побывал Гадиэль, он был бестелесен. Он ходил, чувствовал свои движения и части тела, но были это лишь фантомные явления, поскольку его ум привык к той материальной форме, которая была ему присуща в жизни. Первый монстр, которого он повстречал, пытался, спекулируя на этом, заманить его к себе. Второй же, действуя обратно, прикинулся телесной формой Гадиэля, при этом выжидая удобного момента, чтоб напасть. Но там существовала только его мысль. А если это справедливо, то верно и то, что демоны, которых повстречал он, никак не могли причинить ему вреда – лишь напугать. Значит, там он был в безопасности... Гадиэль взглянул на своих родных, которые молча уминали свои порции блинов. Их челюсти быстро двигались, с характерным звуком пережёвывая поглощаемую пищу. И эта дверь в конце казалась необычной, ведь и она была иллюзией того же измерения, где Гадиэль, рыдая, убегал от чудищ, столь страшных – но не опасных. Отец, управившись с завтраком быстрее всех, стал тщательно вытирать жир, оставшийся на его влажных губах. Кажется, он поблагодарил родных за компанию и пошёл на кухню сделать себе бутербродов. Взяв крупный кухонный нож, отец посмотрел на мальчика и улыбнулся ему. Гадиэль осмотрел свои руки. Он увидел маленькие ладошки с длинными бледными пальцами и продолжил размышлять. Дверь привела Гадиэля сюда, и здесь он был материален. Материя склонна к распаду и разрушению. Гадиэль со всей силы ущипнул себя ногтями, из ранки проступила кровь. Тарелка с блинами осталась нетронутой. Подняв голову, мальчик увидел, как пристально смотрят на него сестра, мать и отец, с ножом в руке. Имеют ли их формы содержание? Насколько закономерен этот завтрак? Кем установлена эта закономерность? А какова его роль в этом хаосе потенциальных закономерностей? О да! Как им он может доверять!? Его сюда привёл кошмар, с какой стати ему заканчиваться? Как может верить он, что это его близкие, что они не расправятся с ним, когда он заснёт, что они не попытаются сделать это прямо сейчас. Сколько он спал? Был ли тот кошмар сном? Не является ли вся жизнь его кошмарным сном? Сколько лет он знает своих родных? Лет или минут? Кто это? КТО ЭТО!?

Эти люди могут быть кем угодно. Эти монстры. Ха-ха. Как предсказуемо. Он знает, где его не достать. Мать с тревогой посмотрела на погружённого в свои мысли и раскачивающегося Гадиэля и встала из-за стола. Она окликнула его, но мальчик, к сожалению, закопался слишком глубоко. Сестра начала хихикать. Отец с ножом пошёл к столу. Гадиэль метнул на них три быстрых взгляда. Резким движением он вскочил из-за стола и побежал по лестнице наверх. Не оборачиваясь, мальчик распахнул дверь в свою комнату и вбежал внутрь. Он взглянул на зеркало и увидел там своё отражение, его лицо внушало ужас. Гадиэль схватил в руки стоящий рядом табурет, размахнулся и ударил им зеркало, разлетевшееся по комнате россыпью блестящих осколков. Затем мальчик услышал звуки на лестнице, подбежал к шкафу, открыл его. Зашёл. Закрыл. Уселся в угол. А в комнате раздался материнский плач. И, кажется, отец о чём-то ласково и осторожно спрашивает. Но это всё уже не важно.

Гадиэль посмотрел на свои руки и не увидел их. Тогда пришло к нему убаюкивающее спокойствие. И с Темнотой, и с Тьмой, и с Мраком он уже знаком, а этот Свет обманчив очень и множество опасностей в себе таит – пока так много спорных образов хранит; пусть лучше его душу похоронят ночи. Так Гадиэля ум нашёл выход перед самым главным страхом человека – страхом неизведанного. И оказался он в четвёртом измерении, куда впустила Гадиэля дверь. В Безумии. Се темнота, что узурпировала власть его ума, обволокла его сознание. И никогда нам больше не узнать, что происходит в темноте, во тьме, во мраке, в склепе Гадиэля грёз.