Облака для Тарии

Одинокое Облако лежало прямо в степи и клубилось над цветными крышами города. Солнечным днем мимо него скользили бродячие облака, а в ненастье страх-кони гнали над ним тучи. Если выбежать на улицу во время грозы, можно услышать крики буревых всадников, сотни слов, что сбиваются в одно: гигантское, неразборчивое, суровое. Поэтому во время грозы Тария оставалась дома. Всегда хотелось выскочить, но не разрешали.

Тарии недавно исполнилось шесть, ее черные волосы удачно прикрывали оттопыренные уши, и вся она была тонкой и острой, как иголка. Тария помнила, что давно, когда она еще ездила в коляске, семья жила в другом доме: там за окном забор щетинился досками и на кусте краснели цветы. Иногда в памяти Тарии всплывало то, как одно время у нее горело лицо и как в горле будто царапались крошки: правда, если Тария говорила об этом родителям, они уверяли, что такого не бывает. И тогда Тария начинала думать, что все это ей приснилось.

Тария редко видела сны. Там город был странным, с домами в десятки этажей, с тысячами машин, с грохотом, с падающими обломками стен – и с множеством голосов, как во время грозы. Правда, это просто сны: не бывает гигантских строений, в зданиях всегда три или два этажа, не больше, иначе дома не удержатся и рухнут: так считала Тария.

Единственное, что нравилось в снах – машины. В городе их мало, хотелось бы больше: чтобы разглядывать, изучать устройство и водить. Шестилетней девчонке никто не даст управлять машиной, как сказала мама, но еще она добавила, что мир устроен так: если сильно чего-то захотеть, это сбудется.

Тария захотела машину. Такую, чтобы ездила быстрее ветра, на другой конец города, к друзьям, к бабушке с дедушкой и, через поле – к Облаку, лежащему на земле. А лучше – чтобы летал, и до всех облаков.

Когда Тария рассказала об этом маме, та заметила, что нет летающих машин и что люди никогда не смогут ходить по облакам, а существа с облаков – по земле. К этим существам не стоит лезть, добавил папа. Своих, земных дел по горло. И ушел, как обычно, в комнату – опять целый день мастерить мебель. Пекарь и Дама-цветочница говорили то же самое – людям нечего лезть к облакам. Облака же к нам, на землю, не лезут, добавляли бабушка с дедушкой. Кроме одного, так оно лежит себе в степи, отбилось от сородичей: так и человек, который полезет в небо, останется одиноким.

Тарии не хотелось одиночества. Она считала цветы бесполезными, но у Дамы были, кроме сада, альбомы с фотографиями неизвестных Тарии зданий, и еще Дама постоянно улыбалась: все улыбались, все любили Тарию, но у Дамы улыбка выглядела так, словно ее обладательница постоянно видела тот яркий морской пейзаж, который Тария высмотрела в энциклопедии. А Пекарь готовил лучшие блюда и рисовал чудаков на обоях, говоря, что обои – временное, обыденное, они у всех есть, а таких картинок нет ни у кого. Чудаки играли в мяч, танцевали, держали на руках котов, жарили яичницу, и Тария могла рассматривать их часами, уплетая булки, подрумяненные Пекарем.

Но Тария не верила, что станет одинокой, если однажды поднимется к облакам. Ни родители, ни друзья, ни прочие жители города никогда такого не совершали: откуда же им знать, что случится, подумала Тария.

Тария отыскала заброшенный гараж позади дома: между ним и соседней трехэтажкой, огороженной каменным забором, раскинулся пустырь, где трава доставала до плеч, кузнечики трещали громче молний, а одуванчики золотились под солнцем. Гараж пах сыростью и морковкой. Тария, щурясь от солнца и время от времени размазывая ботинком по земле жуков и улиток, собрала в углу найденные на пустыре палки, обломок трубы, брошенную кем-то кассету с обрывком магнитной пленки. Села на корточки перед всем этим и зажмурилась: она вообразила себе, что так желание быстрее сбудется. Представила крылья, полосы на корпусе, руль и рычаг, чтобы управлять высотой полета, и еще две педали, газ и тормоз: как во всех машинах. Сцепление в воздухе ни к чему, решила Тария.

И открыла глаза. Он будто всегда стоял на пороге гаража и дожидался Тарию, белый с черной полосой, как Тария себе и представляла. Удлиненный и компактный, с двумя кожаными сиденьями, с педалями и рулем, как у всех машин. И с вытянутыми крыльями по бокам. Они не такие, как у птицы – перьев нет, прямые, заметила Тария. Где-то такие подсмотрела, наверное, во сне.

Сначала Тарии захотелось похвастаться друзьям, затем она передумала: пусть останется в секрете. Вдруг ребята кому-то расскажут. А взрослым вовсе не стоит знать: летать не разрешат. Поэтому Тария перенесла машину – удивительно легкую, не тяжелее веток – подальше в гараж, закрыла ржавые ворота и отправилась домой.

Перед вечерней проверкой уроков Тария сбегала и посмотрела на машину через щелку. Машина стояла на месте. Надо ее назвать: пусть будет Облачная гоншица. Или просто Гонщица. Тария махнула ей рукой, как будто Гонщица могла это видеть.

А ночью, после проверки математики, ссоры из-за немытой посуды и примирения за фильмом, Тария сбежала. Запрыгнула на подоконник, выскочила в прохладу и полутьму с примесью желтого фонарного света. Ежась и морщась, обогнула дом, распахнула створки гаража, опять поежилась – на этот раз от скрипа. Открыла одну из дверей машины, залезла на водительское сиденье, нашла кнопку у руля, задержала над ней пальцы и нажала.

Гонщица тихо забарахтела, словно негодуя, что все вокруг спят, а ей не дают: и приподнялась над полом гаража. Тария надавила на правую педаль. Гонщица заворчала сильнее, и Тария забеспокоилась, что родители проснутся и заругаются, но тут гудение утихло, а Гонщица метнулась вперед.

Чуть не задела одну из створок, не распахнутую до конца: в последний миг Тария успела повернуть руль. Затем Гонщица понеслась низко над пустырем, и по ее дну прошуршала трава. Ветер ударил в лицо Тарии, взметнул волосы.

Впереди огнился окнами соседний дом: Тария наморщила нос, вцепилась в руль, повела рычагом вверх. Машина стала подниматься: поначалу осторожно, почти не ощутимо, а затем быстрее, и ветер засвистел в ушах. Яркие окна уже не просто приближались – уходили вниз. Затем они превратились в полоски и исчезли, а под Гонщицей поплыла крыша, черепичная, с серыми отблесками месяца. Скоро и она отдалилась, уменьшилась, стала похожей на игрушку из тех, какими Тария обменивалась с подругами – и Тария усмехнулась.

Над крышей дома, где жила Тария, фонарь светился красным, и Тария, улетая, старалась не выпускать его из виду, ведь надо вернуться.

Гонщица мчалась, в лицо бил холодный ветер, и звезды перемигивались над головой, напоминая чьи-то далекие сигнальные костры. До месяца, казалось, получилось бы дотянуться рукой, но Тария знала, что до него тысячи и тысячи километров, и теперь думала, что однажды все-таки дотянется на своей Гонщице. Только для этого придется выдумать еще и скафандр, как в фильмах.

До облаков добраться не получилось: слишком высокие. Лететь к ним приходилось вертикально земле и сжимать и рычаг, и руль: скоро заныли руки. Тогда Тария выровняла машину и погнала вперед, затем влево, потом вправо. Ветер то толкал в затылок и бросал волосы на лицо, то кидался навстречу, играясь, как самое большое в мире облачное существо. Может, он как раз из них, подумала Тария. И решила, что однажды все равно увидит этих зверей.

Тария гоняла машину по небу, пока веки не начали слипаться, и тогда, ориентируясь на светло-красный огонек, спустила Гонщицу к гаражу и залетела внутрь. Холод давно ушел: осталась теплота в ладонях и звездное небо перед глазами, даже если зажмуриться. И крыши домов, освещенные фонарями и месяцем.

***

Днем, сделав надоевшие уроки, Тария стучала в дверь к маме или папе, говорила, что все закончила и что вернется вечером, и убегала к друзьям. Родители почти всегда сидели в комнатах и к себе не пускали, а выходили только утром, днем на час и вечером – на несколько часов. Тария знала, что у них работа и отвлекать их не следует. Работа оставляла папу с мамой в покое только на выходные, но они случались то раз в месяц, то раз в две недели.

Мальчишка звал гулять к реке и пускать по ней корабли из бумаги, пока те не размокали или течение не уносило их за далекие дома. Тария кидала камни во флотилии других ребят, обычно тех, кто моложе или неувереннее, и потом смеялась, глядя, как ребята, оставшись без кораблей, вытаскивали их из воды и опять пускали плавать. Куда же плыть размокшим бумажкам, думала Тария.

Она запоминала, как выглядят крыши разных домов, как сходятся друг с другом улицы, как ответвляются от них переулки: чтобы потом узнавать их с высоты.

Бегать в поле Мальчишке не нравилось, там Тария чаще носилась с девчонками. Играла в догонялки и в мяч, представляла себя и подруг то врачами, то матерями игрушек, то воительницами с копьями-палками. Ловила в банки пауков и кузнечиков, и либо отпускала и следила, либо изучала, отрывая лапу за лапой. Обсуждала с подругами кино и мультфильмы. Пугала мелких девчонок, говоря им, что вон те кусты крайне ядовитые, а затем толкая их туда и наблюдая, как они пугаются и кричат, что сейчас заболеют и попадут в больницу. Рвала одуванчики: у них особенный, солнечный запах. Делала воздушных змеев, бросалась в подруг ветками, убегала от подруг, когда они делали то же самое. Разбивала коленки, царапалась, пачкалась, ссорилась, мирилась, дралась и пела: по словам бабушки, так мелодично, что и воробьи позатыкают уши.

И, разумеется, Тария наблюдала за Облаком: в степи оно почему-то казалось не ближе, чем из окон дома.

По вечерам многое зависело от того, как Тария сделала уроки. Папа бранил за ошибки, называл лентяйкой, Тария огрызалась, зато именно папа отходил быстрее и потом разыскивал лучшие фильмы. Трепал Тарию по макушке, говорил, что прок из нее все же выйдет, и садился вместе что-нибудь смотреть. От его рук пахло деревом и пылью. Иногда он показывал эскизы мебели, и временами Тария, разглядывая их, забывала про фильм.

Мама не ругала за недочеты, а давала решать задачи и писать предложения, похожие на те, в каких ошибалась Тария. И не отставала, пока Тария не начинала что-то понимать. Маме не нравились почти все фильмы, зато она читала с Тарией книги про приключения, про пиратов и героев, королевства и животных. Каждый конец выходил счастливым для добрых воителей, строительниц, докторов и морячек, а злодеев со злодейками либо прогоняли, либо перевоспитывали, как и в фильмах. Тария сочувствовала злодеям, считала их самыми интересными и хотела с ними встретиться. Иногда она сочиняла истории, где главных персонажей били и резали, потому что у нее самой всегда текла кровь от ссадин, и Тария не понимала, отчего у героев такого не может быть. Однажды она показала папе лучшую из своих историй, тот сказал, что подобное писать нельзя и выкинул рассказ. После этого Тария их прятала, а вскоре придумывать сказки ей наскучило.

Каждую третью ночь наступало время полетов. Зная, что родители выходят по утрам из комнат ровно в восемь, Тария начала каждый третий вечер ложиться раньше, а просыпаться в четыре: и летать. Кружить, скользить под облаками, и над облаками, и следить, как засыпают звезды, как небо на востоке подергивается зеленоватым, а затем желтым.

Тария старалась управлять машиной при сильном ветре, переворачиваться в воздухе, подниматься выше, а еще разучивала, как расположены улицы города, как кратчайшим путем добираться до библиотеки, рынков, речки, кафе, домов друзей. Проносясь над крышами, под которыми спали подруги, или Мальчишка, или Дама, Тария думала, что спать невыносимо скучно.

И Тария заметила, что тревожные сны с грохотом и высокими домами стали приходить гораздо реже с тех пор, когда она впервые села за руль Гонщицы.

– Что для тебя облака? – однажды спросила мама после вечернего чтения.

– Они пушистые, здоровские и легкие, – Тария обхватила подушку. – Как вот это. И меняют форму.

И Тария решила, что до них скоро удастся долететь. Оторвать кусок, тогда получится домашнее облако, можно будет гонять его по комнате. До Облака, лежащего в степи, Тария пока не добиралась – не знала, найдет ли крышу, подсвеченную красным, если улетит далеко. Думала, что заблудится, до полудня прокружит над городом, и тогда родители начнут ругаться и все вокруг увидят Гонщицу.

***

Добраться к облакам у Тарии получилось осенью, когда все деревья в городе стали желтыми и красными, кроме тополя у дома Пекаря: он рос у теплого люка. Осенью Тария чаще заходила к Пекарю, наблюдала за чудаками на обоях и уплетала воздушные булки с острым супом.

С Мальчишкой по-прежнему ходили на берег, и там, под его руководством, Тария училась мастерить корабли. У Тарии не получалось, она злилась и рвала бумагу, тогда Мальчишка хватал ее за руку, улыбался до ушей и говорил, что получится, следует только еще попробовать. И что у него самого в начале корабли напоминали лягушек. Тария думала, что если бы ее корабли походили на лягушек, это было бы здорово: а то они ни на что не похожи.

Тария достала до облаков самой теплой из осенних ночей. Низко над землей ветер не дул, а наверху он норовил сорвать волосы и развеять по небу, и Тария сделала хвост.

Рычаг в одной руке, руль в другой. Вертикально земле Тария направила машину к облаку, лохматому и ленивому, темно-серому в черном небе. Ветер старался сбить с курса, отклонял Гонщицу то влево, то вправо, но Тария двигалась по выбранному пути. И, слушая мотор, определяла, когда ускориться, а когда замедлиться.

Наконец, удалось сравняться с облаком, облететь вокруг, перевернуть над ним Гонщицу: так, что звезды оказались внизу, а облако и огни фонарей – вверху. Голова закружилась, Тария выровняла Гонщицу, запустила в облако пальцы: в теплое, в мягкое, как подушка. И податливое. По такому точно не пройти. Тария рванула на себя клочок, но он просочился сквозь пальцы, поплыл вверх, стал еще одним облаком, только маленьким. Тария махнула на него рукой. С одной из лохматых округлостей облака глянуло существо, остроухое, с вытянутой мордой: его темные глаза блестели при луне. Оно юркнуло и запряталось, а затем высунулось другое, похожее на кролика, и поскакало прочь.

К бабушке с дедушкой тоже было бы неплохо так слетать, но Тария еще не могла им показать машину, как и остальным. Иногда она навещала родственников: приезжала на автобусе с папой и мамой, когда у них наступали выходные. Полоть грядки у бабушки с дедушкой сразу наскучивало, зато было здорово носиться по саду и собирать фрукты для варенья. Тария часто топтала ленивых узорчатых улиток, и дедушка, заметив это, однажды ей сказал:

– Ползли бы себе, малая. Кого они трогают.

Тария махнула рукой. Иногда дедушка становился скучным, хотя он здорово рассказывал исторические сюжеты, они с Палией даже разыгрывали сценки из жизни графов, полководцев и принцесс. Ну и показывал тени на стене.

***

Зимой у Тарии получилось подняться еще выше, чем удавалось осенью. Еще зимой добавилось уроков, ссор с родителями, но зато и примирений, а еще способов провести время с друзьями. Бросались снежками, скользили по льду реки: на коньках и просто на подошвах сапог. Лепили фигурки из снега и оставляли на ночь, чтобы ледяное существо на них подышало и сделало нетающими. У всех штуковины таяли, и лишь у одной подружки Тарии получилась настоящая устойчивая фигурка: не таяла, даже если поднести к горящей конфорке. Фигурка так и осталась у той подружки, и она разрешала Тарии ее брать и рассматривать.

Вторая подруга своей новой игрушкой не делилась: ей подарили на день рождения плюшевого коня с такими же блестящими и темными глазами, как у жителей облаков. Тария надулась. Но вспомнила, что ей удалось заполучить и кое-что более редкое и ценное. Может, и в этот раз?

Она выкопала из-под снега палки, что остались от летних цветов, отыскала обломок ветки, взяла пригорошню снега и, обжигая ладони холодом, примчалась к гаражу. Тария могла бы надеть рукавицы, но посчитала, что без них получится лучше. Метнулась в гараж, села на корточки перед Гонщицей, опустила на пол то, что собрала в саду и, дуя на холодные покалывающие ладони, зажмурилась. Лошадь. Нет, пушистый-пушистый медведь, белый как снег, как облако. С блестящими глазами облачных зверей.

Тария открыла глаза – и прижала к себе игрушку. Она оказалась вовсе не холодной, легкой-легкой, как улетевший обрывок облака, и чуть мокрой: особенно нос и глаза. Тария улыбнулась – и выскочила, разбрасывая в стороны снег.

Стоит показать друзьям: а родителям пока не нужно, решила Тария.

Медведя она спрятала в комнате, в шкафу, и через несколько дней достала, положила к другим игрушкам: папа сначала косился на белого зверя, но затем перестал замечать. С медведем Тария спала, смотрела кино и летала над заснеженными крышами, одна из которых светилась красным. Однажды, когда подружка, хозяйка коня, пригласила к себе поесть варенье и поглядеть мультфильм, Тария захватила медведя.

– А у меня вот что есть, – похвасталась она, когда подружка опять начала хвастаться лошадью: какая она замечательная, какая у нее грива и все в этом роде.

– Тоже мне, – подруга повела носом. А та, у которой получилась ледяная фигурка, сморщилась, как будто увидела перед собой тарелку со старой кашей. – Куча палок.

Тария насупилась: мало того, что подруга оказалось жадиной, так еще и завидует, решила она.

– Это медведь! Пушистый белый медведь.

– Тария, это куча палок, – сказала другая подруга. – И я не понимаю, зачем ты их сюда притащила.

Тария крепче прижала медведя и ушла. Дома посадила его под лампой и рассматривала, тормошила мохнатые лапы, набитые то ли ватой, то ли каким-то ручным облаком. Завидуют, убедилась Тария. И больше никогда не показывала подругам медведя, хотя и помирилась на следующий же день.

***

За шесть лет полетов – полжизни – Тария изучила город так, что даже с закрытыми глазами могла бы нарисовать его карту. Больше всего нравилось ей летать поздней весной и летом, когда солнце вставало раньше. Она кружила над парками, над озером, иногда и над лесом, пока вихри не разворачивали к городу: они мешали лететь вперед, и Тария после многих попыток решила, что пролетит дальше в лес когда-нибудь потом.

Одним ранним летним утром ей удалось добраться до лежащего в степи Облака, пролететь его насквозь – не осталось ни следа, только существа испугались. Глазастые, с грустными мордами, переменчивые, как сами облака, похожие то на щенков, то на ящериц, то на рыб с птичьими крыльями.

Когда Тария летела сквозь податливую бело-голубую мягкость, ей почудилась музыка: и Тария снизила скорость Гонщицы, прислушалась, и оказалось, что музыка в самом деле есть. Незнакомая, мелодичная, удалось даже расслышать слова – пели что-то про страну, про какой-то подвиг, про память, а потом пошли помехи, словно в радио, и раздался голос, напоминающий мамин.

Или в самом деле мамин? Тария выскочила на Гонщице из Облака, но никого рядом не было, никто ее не нашел и не узнал секрет. Тария полетела дальше, вглубь степи, за Облако, но вихри развернули ее, как разворачивали в лесу. Тария кусала губы, вжимала пальцы в руль, давила на педаль – не помогало.

Родители до сих пор не знали про Гонщицу и полеты, не знали и друзья, и место рядом с водительским обычно пустовало, но Тария иногда сажала туда то медведя, то журнал с лицом самого любимого актера на обложке, и тогда представляла, что катает по небу именно этого актера. Смотри, думала она. Ты был пиратом, ты спасался из джунглей, ты искал сокровища, а сейчас ты летишь по небу. Вон там, по курсу, облако, похожее на корабль, и по нему шныряют ушастые прыгуны. И похожие на змей хагрусы: так назвала их Тария. Тария привязывала пассажиров к сидению, чтобы те не падали – и это работало, хотя Тария часто летала не прямо, а то вокруг облаков, то вниз головой, то вертикально, то из стороны в сторону.

Тария никогда не летала в грозу. Иногда в такую погоду она выглядывала на улицу, но каждый раз после этого снился рушащийся город, крики, грохот и дым из руин. Зато во время простого дождя Тария часто поднималась в небо. Окуналась в облака, которые становились ближе к земле, чем обычно: серые, влажные, густые. Собирала в ладони воду и разбрызгивала. В это время она летала одна и, как правило, вечером: за ночь волосы просыхали, как и старая одежда с прорехами.

Уроки с каждым годом делались сложнее, но приходилось решать их: поскорее, чтобы выкроить больше времени для прогулок и интересных книг. Когда Тарии исполнилось двенадцать, у нее в первый раз получилось сделать из бумаги корабль, который проплыл дольше, чем у Мальчишки, и не свалился. Мальчишка сказал, что всегда знал – она молодчина – и сжал Тарии руку: его ладони были теплыми, как ломтики солнца на асфальте. Возвращаясь домой, Тария напевала и думала, что теперь воробьям не стоит учиться затыкать себе уши.

Прогулки с девчонками становились менее шумными. Тария с ними чаще просто гуляла, общалась, заходила в кафе, пряталась от дождя в подворотнях, бегала в библиотеки. Тария уже не разбивала коленки, но кровь стала видеть, пожалуй, чаще, чем раньше. Медведя девчонкам она так больше и не показывала, хотя он по-прежнему стоял в комнате, и мама как-то упомянула, что он симпатичный.

Математику и физику, учебники по которой принесла бабушка, Тария ненавидела. Писать сочинения ей нравилось, но больше всего хотелось читать энциклопедии и журналы, и гулять, и пилотировать. С сочинениями еще можно было как-то уживаться, как и с теми предметами, где не приходилось считать, высчитывать, пересчитывать и забивать голову уймой цифр. С биологией, географией.

Правда, ни в одном учебнике не писали ничего ни об облаках, ни о машинах и игрушках, которые появляются, стоит только захотеть. Тария считала, что когда-нибудь найдет книгу, где об этом рассказано подробнее. Но уж явно это не учебник по математике и тем более по физике.

– У меня в голове сплошные цифры и вычисления, граф Медведь, – жаловалась Тария, скользя ранним утром на Гонщице мимо перистых облаков, по которым прыгали существа, похожие то на небольших серебристых газелей, то на крылатых кенгуру. – Я уже не помню, как называются интересные существа. Реши за меня задачи, а?

Однажды осенью, когда Тарии исполнилось тринадцать, она здорово поссорилась и с мамой, и с папой из-за того, что засиделась за телевизором. Тария огрызалась, ходила из угла в угол, отвечала резко и громко и тут же забывала ответы. Она говорила, что все учит, но вот не может всего запомнить, и да, не самое главное в жизни эта математика, столько кругом интересного, и вообще, ей, Тарии, есть еще чем заняться. Мама спросила, чем таким интересным Тария занимается. Тария замолчала.

Они все равно не поймут, решила Тария. Захотелось съездить к бабушке с дедушкой: Тария жалела, что они редко приезжают. Так что она собралась и выскочила в шуршащий осенний полдень, пахнущий дымом костров и булками Пекаря.

Из дома бабушки с дедушкой никто не вышел. Тария звала, стучала, смотрела в окна – никого. Соседи улыбались и говорили, что они здесь, что выйдут, но Тария прождала до заката и не дождалась. Она спрашивала соседей: так что, старики здесь не ночуют? И получала все те же улыбки. Ночуют, что ты, подожди еще.

Тария убежала на остановку. Хотелось плакать и злиться. Облака выцвели, из желто-фиолетово-румяных стали серыми, и больше не хотелось к ним лететь.

Ночью, услышав отзвуки грома и голосов из туч, Тария подскочила в кровати. Долго сидела, затем разлохматила Медведю макушку, надела старые вещи для полетов в дождь, выбралась из окна и направилась к гаражу. Луна освещала края туч, бегущих к дому, и вдалеке огрызались молнии. Тария дрожала от холода, комкая край плаща и поправляя капюшон, и пробиралась через жесткую помятую траву пустыря.

Гонщица рокотала слишком тихо: не то испугалась грозы, не то просто в сравнении с громом ее ворчание казалось слабым, как мяуканье кошки перед ревом тигра. Тария нахмурилась. Не бойся, мысленно сказала она не то себе, не то Гонщице. Гонщица оторвалась от пола гаража.

Створки захлопают от ветра, подумала Тария, направляя Гонщицу в небо. И тут же сказала себе: пусть. Никто не услышит, когда кругом такой грохот. А если развалятся, небольшая потеря, кому нужны ржавые створки. Если в гараж натечет вода – Гонщице она не страшна. На ней ни пятна ржавчины, а ведь сколько раз Тария летала на ней в дождь.

Что-то шевельнулось на краю мыслей, закололо как крошка, затерявшаяся в постели. Что-то неправильное.

Гонщица взмыла над крышами, ветер захлестнул лицо, сорвал капюшон, бросил капли в глаза – и дождь хлынул, не давая ничего разглядеть, сбивая с толку. Внизу маячили фонари, напоминая о потерянных за тучами звездах, и мелькало красное пятно.

Почему оно красное? Кто подсветил эту крышу, зачем? Тария тряхнула головой, мокрые волосы облепили щеки и лоб.

Все выше и выше. Туда, где молнии соревнуются, кто из них ярче, кто ветвистее, кто громче. Где клубятся тучи, из которых слышны голоса: смазанные, гулкие, как будто искаженные помехами радио. Черное и серое, громкое, вязкое. Тучи не такие, как прочие облака: у них клочковатые края, рваные, разодранные. Вдруг всплыло в памяти – так ярко, как не вспоминалось больше ничего: красные цветы на кусте. Забор с торчащими досками. Грохот, падают камни, и крики, крики. Боль в горле. Что-то холодное подмышкой.

Страх-конь бежал к Гонщице, прыгая с тучи на тучу, и оскал на его морде напоминал оскал разъяренного пса.

Тария развернула Гонщицу к земле.

Потом, в комнате, долго лежала, подобрав под себя руки и уткнувшись лицом в Медведя.

***

– Ты когда-нибудь хотел узнать, что находится за лесом? И почему никто туда не ходит? И что за степью? – интересовалась Тария, сидя на заснеженных перилах лестницы, ведущей в библиотеку, вместе с Мальчишкой.

– Там что-то точно есть, – ухмыльнулся тот. – Земля. Камни. Трава.

– Я же серьезно.

– Думаешь, там нет земли?

Тария спрыгнула на ступеньки.

– Мы же изучаем географию, смотрим фильмы: так вот, там, далеко, есть и моря, и пустыни, и льды, и горы, и столько всего. Почему мы сидим здесь? Машины что, не могут поехать дальше?

– За лес и горы никто не ходит, – сказал Мальчишка, и его слова показались фальшивыми, далекими, менее понятными, чем голоса из туч. – Пойдем, буду учить тебя рыбачить.

Тария махнула рукой и ушла.

– Почему никто не ходит за лес и почему нельзя уйти далеко в степь? – спросила она Пекаря, зайдя к нему на вечерний чай.

– За лес и горы в жизни никто не ходил, – ответил Пекарь. – Смотри, какого я нарисовал хоккеиста.

Все рисунки на обоях впервые показались Тарии однообразными и слишком простыми.

Тария спросила у Дамы – и та повторила почти ту же фразу, что и Пекарь с Мальчишкой, затем предложила посмотреть вместе старинные фотографии. Тария отказалась. Она тысячу раз видела фотографии и ни разу – настоящий океан, пустыню или какую-нибудь самую завалящую гору.

– Я найду тебе фотокарточки с горами, – сказала мать подруги, у которой в серванте все еще стояла ледяная фигурка, ни капли не изменившаяся за несколько лет.

– Мне не нужны фотографии, – ответила Тария. – Мне нужны настоящие горы.

– Для чего тебе горы? – спросила подружка. – В шкаф их не поставишь.

– В этом и суть, – Тария подернула плечами. Все отвечали одно и то же, и от этого становилось так одиноко, как, наверное, одиноко степному Облаку. Все облака бегут по небу, видят мир, но это лежит себе на одном месте, и существам, которые его населяют, наверняка очень скучно.

Бабушка с дедушкой не приходили. К их дому Тария не летала – что-то сжималось внутри.

Мама не изменяла себе – когда у Тарии не получались задачи по физике, химии или математике, а не получались они довольно часто, мама давала еще несколько задач по той же теме. Тария злилась, переставала разговаривать, хотела порвать тетрадку, но по мере решения что-то проблескивало глубоко в голове, как небо через тучи. Тария стала понимать: решать и осознавать, что ты на что-то способна – это даже отчасти интересно. Куда скучнее полетов над ночным или утренним городом, но все же не так уж уныло. Надо быть упорной, говорила мама, и все получится.

Упорной. Вихри постоянно разворачивают назад, если хочется лететь вглубь степи или леса. Надо взять и прорваться через них, решила Тария. Подумаешь, какие-то вихри.

И опять что-то заворочалось в голове и немного в горле, колкое, гадкое.

Тария пожелала родителям спокойной ночи и закрылась в комнате, обхватив теперь не Медведя, а учебник. Медведь поблескивал с тумбочки почти живыми, внимательными глазами.

Не может он смотреть, подумала Тария. Это игрушка. И холодное, колючее в горле: точно съела чертополох. Что-то в этом неправильное.

Где пустыни, где горы, где океаны, где равнины со львами и акациями? Биология, география, даже физика: какое-то оно все далекое, решила Тария. Будто про какой-то другой мир. И показалось, что нет на свете никаких гор, что их просто выдумали, как Тария выдумала Медвежонка, выдумала Гонщицу.

Выдумала.

И холодный удар в голову, как снегом во время игры: так не бывает. Такого ведь не может быть, нельзя получить Медвежонка из ничего, из пучка веток и пригорошни снега, это сказки, ерунда, а ведь чуть не поссорилась из-за этого с подругой.

Тария перевела взгляд с книжки на тумбочку, где в свете лампочки мокро поблескивала ветка и лежали поверх нее палки от сухих цветочных кустов.

Тария открыла окно и выбросила их прочь, а затем уснула после того, как долго лежала в темноте, буравя взглядом подушку, и ей приснился рушащийся город, огромная гудящая стрекоза высоко в небе и засыпанные пылью красные цветы.

Рано утром Тария снова выскочила к гаражу. Остановилась у дверей, посмотрела в щель: Гонщица стояла на месте.

Гонщицы тоже не может быть, решила Тария, и ее сердце заколотилось. Нет, машина все еще оставалась в углу гаража. Как такое возможно, размышляла Тария. Машины делают мастера. Машины слишком сложные для того, чтобы можно было собрать палки и представить: вот, теперь вы станете носить людей по воздуху. Еда готовится долго, Пекарь тщательно готовит свои блюда, подбирает все нужное. Гонщица – она же стальная. Откуда здесь сталь?

Но полеты к облакам были настоящими, как и существа, подумала Тария. К тому же с высоты удалось выучить весь город.

Гонщица все еще стояла в углу гаража.

Тария ушла домой.

***

Тария не летала почти целый год, до самого лета, но каждый раз, проходя мимо гаража по пустырю, заглядывала в щелку.

Гонщица стояла в углу.

Тария не понимала, откуда взялся этот гараж, почему никто не ходит на обратную сторону участка, почему там пустырь, почему никто так и не заметил Гонщицу. Не хотелось спрашивать: Тария думала, что ничего путного на этот счет не узнает.

Город с каждым днем будто сдвигал стены, скучнел, бледнел. Города стало слишком мало.

С недавних пор Тария делала успехи в физике и математике, хотя по-прежнему предпочитала прогулки. В одиночестве – с подругами стало скучно, а Мальчишка постоянно игрался со своими кораблями. Тария читала журналы про дизайн и автомобили, сидя на перилах. Про актеров уже забросила, хотя все еще любила некоторые фильмы детства. Все кругом улыбались, вели себя приветливо и казались менее живыми, чем рисунки в детских книжках.

– Так что находится за лесом и степью? – родные никогда не отвечали, но Тария все равно спрашивала, и мама однажды ответила.

– Тария, – сказала она, – тебе же здесь нравится. У тебя друзья, у тебя получаются сложные задания, мы все тебя любим. Однажды увидишь. Увидишь, правда, только не торопи события.

Тария сперва расстроилась, но затем подумала, что это лучше, чем одинаковые ответы всех остальных.

А одним грозовым вечером она, как год назад, выскочила в окно в плаще, накинутом на волосы, и бросилась к гаражу. Гонщица ждала.

– Тебя не бывает, – сказала Тария. – Но давай в последний раз туда слетаем, ладно? Я же должна бороться. Должна попробовать. Последний раз, хорошо?

Гонщица направилась в тучи, в разодранную косматую глубину, туда, где проблескивали молнии, где вырастали и рушились яркие белые деревья, где разрывались на клочки непонятные далекие слова, где все ревело, металось, разливалось тысячей рек, выплескивало на Тарию воды далеких морей и океанов: возможно, никогда не существовавших, придуманных. Ведь все приключения – придуманы. Их нет. Нет и Гонщицы.

Гонщицу повело в сторону, мотор заглох: или это Тария оглохла от грома.

– Еще раз, – шепнула она. – Давай.

Страх-кони неслись по тучам, по небу между тучами; из-под их копыт, разделенных на четыре части, рвались потоки воды, молнии струились ломаными линиями, как чертежи математических функций. Гонщица выровнялась, огрызнулась и рванулась вперед, Тария вцепилась в руль.

Страх-кони бежали рядом, и Тария догадалась: нет никаких всадников. Просто откуда-то рвутся голоса, пробивают себе дорогу: как там, в далеком Облаке, которое одиноко лежит в степи.

Рваный бок тучи метнулся вперед, облепил все вокруг, забился в горло, а голоса слились в гул. Все почернело, заржали страх-кони, тонко, как обычные жеребята.

Родные начнут волноваться, подумала Тария.

Гул забил уши, как вата, затем как что-то тяжелое, давящее: и взорвался внутри головы.

***

Вокруг белели стены, рядом с лицом висели длинные гибкие трубки, уходили к рукам, к ногам, куда-то еще. Стены покачнулись, и Тария заметила справа койку, накрытую белым покрывалом, а затем зажмурилась и открыла глаза, как будто собираясь оживить еще какую-нибудь выдумку.

В углу комнаты стояла мама: тонкая, светловолосая, с печальным лицом. Из-за белой накидки она терялась в комнате, но лицо ее выделяло. Даже будучи бледным и усталым, с множеством морщин. Неужели она успела так постареть, удивилась Тария.

Мама рассказала обо всем.

Что Тария в самом деле жила в том доме, где из окна виднелся разбитый забор и где цвел ярко-красный шиповник. Что Тария болела – нынешняя Тария с трудом вспоминала, каково это. Что мир стал слишком опасным, жестоким спустя два года после рождения Тарии. Что город разрушили, что теперь мама, как глава города, пытается его восстановить, и что все были обеспокоены, когда Тария проснулась.

Тария терла глаза, потягивалась, и тело казалось ей не своим, точно это вовсе и не тело, а натянутый вместо него огромный чулок, в котором становишься неповоротливой и тяжелой. Проснулась?

Этот мир спроектировали, сказала мама. На основе памяти Тарии и знаний родителей о мире. Все происходило во сне, и относительно сна все было настоящим: и Гонщица, и Медвежонок. Во сне это возможно. Тария любила облака, всегда мечтала на них попасть – и облака сделали как раз для нее. Населили существами, ведь Тария говорила, что на облаках непременно кто-то должен жить. Младенца-Тарию испугала лошадь, и страх-кони – работа мозга Тарии, никто не собирался их делать. В этом мире не должно было оказаться ничего пугающего и тревожного, никакой агрессии, но все же возникли как побочный эффект «окна» в реальность – тучи и степное Облако, сквозь которые из палаты прорывались то звуки музыки, то выстрелов и взрывов.

– А вы? – спросила Тария. – А остальные?

Родители, засыпая с подключенными к ним приборами, проникали в эти сны: в безопасный мир, где Тария должна была повзрослеть и подготовиться к возвращению в реальность, которую мама с папой все еще пытаются сделать идеальной. Дедушка с бабушкой – память папы о своих родителях. Подруги, Мальчишка, Пекарь, Дама – родители отчасти списали их с настоящих людей, взяли самые яркие черты, а в реальности эти люди во многом другие, и знать они не знают Тарию.

Мама посоветовала Тарии вернуться. Сказала, что мир – слишком ужасное место для невинного ребенка. Что раньше дела обстояли вовсе не так. Что Тария, если захочет, забудет правду о реальности.

Тария, как только до нее дошло, вцепилась в подушку зубами. Она не могла бить кровать руками и ногами, хотя хотелось драть, кусать и выть, как зверь. Не настоящее. Все было не таким. Неправильным.

Она не говорила, не ела: но не чувствовала голода. Еда поступала через трубки, как обычно. Обо всех функциях организма Тария знала из книг и отчасти помнила из реальной жизни. Все это, весь мир – просто память. И тени людей. Тени облаков. Позади изголовья Тарии находилось окно, и Тария боялась туда смотреть.

На четвертый день Тария задумалась.

О посиделках с родными. О фильмах. О том, как пахло деревом от рук папы и как мама давала решать задачу за задачей.

О Гонщице и об облаках, которых не существовало.

О том, что крышу, похоже, намеренно подсветили красным. О том, что для Тарии оставили гараж и никогда туда не заглядывали. О том, что родные, вероятно, догадывались о Гонщице.

Она попросила врачей убрать трубки – хотя бы часть. Те, что связывали ее с прибором, конструирующим сон, давно убрали за ненадобностью, но Тария понимала, что их могут вернуть. Трубки отключили – но не унесли. Тария впервые попробовала настоящий суп и что-то мягкое, противное.

И впервые развернулась, поднялась на локтях, выглянула в окно, посмотрела на разрушенные здания в десятки этажей высотой, на серые чужие облака, на машины-стрекозы в небе. На людей в рваной одежде, на ржавые автомобили, на желтые крапинки между ними: цветы?

Родители приходили, что-то говорили – как сквозь воду. Тария не слушала. Однажды после ухода родителей она обнаружила цветок на пыльной прикроватной тумбочке – одуванчик. Он пах особенным солнечным запахом, как те, фальшивые.

По крайней мере, одуванчики настоящие, подумала Тария. По стеблю взбиралась улитка, Тария открыла окно и посадила ее на стену дома: пускай ползет вниз, к другим растениям. Доберется. Тария же добиралась до облаков, пускай и до искусственных.

Тария попросила и прочитала книги: настоящие, не урезанные. О том, что все облака тяжелые от воды, что они холодные, что они напоминают туман, что на высоте невозможно летать без специальной экипировки, без защиты глаз. Об аэродинамике.

Долго размышляла над книгами по истории.

На двенадцатый день, когда родители снова пришли, Тария села на край кровати.

– Я не буду спать, – сказала Тария. – Я помогу вам отстроить город. Вместе же быстрее?

– Ты хорошо подумала? – спросила мама.

– Она уже туда не вернется, – произнес папа. – Не сумеет там жить. Забыть-то, может, и забудет, примет все, что здесь происходило, за сон, да какой с того толк.

– Ты же видела, что творится за окном, – мама села на край кровати. – Малую часть. И видела то, что мы сделали специально для тебя. Оно светлое, оно радостное, тебе никто там не причинит вреда, даже страх-кони. Просто подумай, что хорошего ты найдешь в этом мире.

Тария скомкала в руках цветок.

– Он настоящий, – ответила она. – В нем можно сделать настоящую Гонщицу.

Вечером, когда все ушли, Тария шаг за шагом, держась за тумбочку, подошла к окну и села на край подоконника. Тучи грохотали, вспыхивали молниями, а из радиоприемника доносилась музыка, которую Тария когда-то услышала в глубине одинокого степного Облака.