Ее запах на клочке ткани

Иван Тимофеевич сидел на лавочке в парке, сцепив ладони и спрятав их в сжатых бедрах. Как сидят в чем-то провинившиеся или сильно неуверенные в себе. Ни того, ни другого Иван Тимофеевич за собой не замечал - дело привычки. Да к тому же, когда нервы на исходе, о своем сидячем положении редко задумываешься. А беспокоиться было над чем. Иван Тимофеевич снял очки, которые оказались полностью обляпаны потом. Плохо. Выдаст себя. Нельзя так волноваться. Он вытер лоб тряпкой, смоченной смесью пропиленгликоли и ситанола, и уставился на небо.

Тучи затмили луну. В заросшем парке всюду слышались стрекотанье кузнечиков и цикад. Воздух был насыщен запахом перезревшей зелени, готовой лопнуть взрывным букетом из кленового сока и цветочной пыльцы. У Ивана Тимофеевича была аллергия. Может, потому его так проняло? И волнение тут не причем?

Приближалась полночь. Рядом стоял переполненный походный рюкзак, сверху которого находился металлический круг с припаянной и обмотанной изолентой ручкой. Он очень напоминал крышку от кастрюли, только гораздо шире и без соответствующей выемки под поддон. Что касается наполнения рюкзака, то оно было самым разнообразным и предусмотренным под непредсказуемую ситуацию, которую Иван Тимофеевич выучил горьким опытом.

Как бы между делом он вспоминал, как столь же неуклюже он высиживал каждую среду или четверг на подобной лавочке возле кабинета следователя. Как смотрел в уставшие и опостылевшие от его присутствия глаза. И снова и снова слышал сперва сочувствующие, затем раздраженные: "Нет, не нашли. Совсем ничего". Как тут не раздражаться, когда на протяжении двух лет как часы от девятнадцати до двадцати двух со среды на четверг будет спрашивать один и тот же человек: "Про Лену ничего?" Иногда Григорич просто тонул в кресле, иногда Иван Тимофеевич заставал его за разлитием горячительного, - кто знает, сколько таких же судеб Григорич перемолол за день? - но всегда ответ был один - ничего. Не важно, как долго он просидит там, и сколько мимо него пройдет задержанных, агрессивных, пьяных, он все равно в одно им обозначенное время вернется разузнать, нашли ли хоть какую-то весть про его жену. Вернется после работы в разнузданной клетчатой рубашке, опоясанной гораздо выше пояса (за последние два года он сильно похудел) на манер местного сумасшедшего.

Но сумасшедшим Иван Тимофеевич не был, хотя по его мыслям и увлеченности можно было вполне так предположить. Сейчас, за две минуты до полуночи, он ожидал того, о чем в прежнее время покрутил бы у виска.

Вокруг было все еще тихо. Листва мирно шумела где-то вверху, тучи плыли через безбрежное небо бесконечным потоком. Вскоре послышался собачий вой. Или волчий, кто его разберет? Иван Тимофеевич глубоко выдохнул, накинул на плечи рюкзак и двинулся в путь.

***

Вскоре он стоял на опушке небольшого поля. Тени деревьев скрывали его от посторонних глаз. Иван Тимофеевич притаился, высматривая любое подозрительное движение. И движение случилось. Сперва послышался треск сухих поваленных деревьев, которые разламывало что-то большое, нетерпеливое, неудержимое. Затем из чащи показались две желтые крохотные точки, блестящие в свете молодой луны. Точки галопом двигались от мрака к залитой лунным светом (пробившимся сквозь тучи) лужайке. Возле опушки нечто замедлилось. Показались обвисшие уши, продолговатая шерстяная, вся в проплешинах морда, из которой виднелся обляпанный свежей кровью ряд волчьих клыков. Шерсть на макушке стояла уродливым дыбом. Наконец обрисовалось и двух с половиной метровое тело оборотня. От головы до пят его пронизывали мелкие сучки и листья, прилипшие к стекающей ручьем из пасти крови. В когтистом подобии рук монстр, словно младенца, прижимал к груди тонкого на его фоне человека. Ужасающий по своей сути расчет: жертве тварь, нападая, перерезала голосовые связки, и, пока та не издохла, тащила в свой угол на последнюю для нее охотничью игру.

Иван Тимофеевич вышел из тени деревьев. Не почует, так услышит, чего уж там. Очки предательски соскальзывали на нос. И если в его бытность бухгалтером это не имело никакого значения, то теперь это могло стоить ему жизни. Зверь, заметив гостя, неторопливо положил жертву к уродливым кривым ногам-лапам. Жертва, длинноволосая молодая девушка в хлопчатой кофточке, оказавшись на земле, свернулась калачиком и прижимала тонкую белесую ручку к кровоточащей ране. Оборотень перешагнул хрупкое тельце и медленно, размерено направился в сторону пришельца. На звериной уродливой морде возникло выражение, издали напоминающее изощренную улыбку.

Иван Тимофеевич громко выдохнул и неуклюжим движением уронил рюкзак рядом с собой. Ввиду нерасторопности зверя, он использовал каждое мгновение и совершал одному ему известные приготовления. Эту неспешность он объяснял своим внешним видом - какую опасность может источать обыкновенный служащий? Якобы, чего торопиться с этим жалким человечишкой - тут и поиграться можно, прежде чем порвать в труху. Что-то блеснуло в руках пришельца и чудовище, повинуясь инстинкту, совершило рывок...

Подобно многоуровневым колонкам цифр, что ежедневно пробегают перед глазами Ивана Тимофеевича, он просчитал это намерение. Сколько потребуется времени, чтобы оборотень преодолел разделявшее их расстояние, учитывая размах именно этой особи? Секунда? Две? Нет, тут счет шел на сотые доли. И без тех, тысяч и тысяч колонок подсчетов невозможно предсказать, в какое именно мгновение чудовище совершит роковой удар. Но Иван Тимофеевич очень хорошо умел приводить точные данные на основе приблизительных и наглядных наблюдений. Даже если эти данные - локомотивом мчащееся смертоносное чудище. Другой вопрос: куда и как атакует оборотень? Тут мог ответить только горький опыт.

Пережившие страшное потрясение часто цепляются за что угодно, по их мнению, способствовавшее спасению, чем бы этот предмет не был. Так и для Ивана Тимофеевича этим чем-то оказался металлический круг, похожий на крышку от кастрюли. И не случайно. В свою первую встречу с подобным монстром он выжил только благодаря старой чугунной крышке. Израненный и истощенный каких-то полтора года назад, когда оборотень со звериной веселостью принялся играть с изнуренной жертвой, Иван Тимофеевич хватался за все, что попадалось под руку. По иронии судьбы среди всего мусора действенным инструментом в борьбе стала именно эта кухонная советская утварь. Оборотень метался из стороны в сторону по всей площади местной свалки, где обустроил себе охотничьи угодья, и выборочно наносил колотые и режущие раны. Внезапно морда чудовища наткнулась на неожиданное препятствие в виде той самой крышки. Зверь врезался в нее со всей присущей ему скоростью и угодил наиболее чувствительным из возможных местом - носом. Сила воздействия равна силе противодействия, и вся эта сила пришлась в самую уязвимую точку. Впоследствии нелепый инструмент лишь убедит Ивана Тимофеевича в его эффективности. Округлая форма позволяет на долю секунды скрыть от монстра самые опасные для поражения места: глаза и шею, и при этом нанести удар по органу обоняния. Также, форма импровизированного щита дает право на ошибку: если удар пришелся не на центр, он все равно нанесет зверю ощутимый ущерб. Так было с первым, второй не относился к металлическому кругу серьезно и точно так же угодил в него носом, третий...

Третий несся на всех парах на Ивана Тимофеевича как-то по-своему. Передние лапы этой особи казались гораздо больше задних и чуть ли не больше всего его тела. На бегу монстр переваливался, опираясь на передние, подобно разъяренной горилле. В последний момент чудовище вытянуло вперед огромную лапищу для поражающего удара. Но и тут Иван Тимофеевич сообразил: а ведь никто в здравом уме в такой ситуации не бросится навстречу. А чудовище этого-то менее всего и будет ожидать. Продев через обмотанную изолентой ручку правую руку и придерживая ручку левой, он совершил рывок. Прозвучал глухой удар. Где-то позади над самым ухом со свистом пронеслось что-то тяжелое, когтистое.

Несмотря на всю кажущуюся одинаковость оборотней, в них хватает отличий. Многие из них не так похожи на волков, как принято думать. К примеру, то первое чудовище было сравнительно худощавым, а мохнатая морда больше напоминала крокодилову. Второй сильно смахивал своим приплюснутым носом на рыло кабана и казался обрюзгшим, что никак не сказывалось на его скорости. Этот, как ранее подметил Иван Тимофеевич, был похож на гориллу, тогда как вытянутая голова как была ближе к традиционно волчьей. В них, как и в людях, было столько же различий, сколько схожести. Но вот визг, переполненный яростью и досадой, был у каждого какой-то особо уникальный. Гориллообразная особь, скорчившись от боли, издала такой звук, что Иван Тимофеевич застыл в ужасе - что-то особо чудовищное было в нем. Будто лязг огромного металла. Какое-то время зверь брыкался на земле, не в силах подняться, но приближаться к нему было бы крайне опрометчиво. Оно потеряло лишь нюх и, стоит ему справиться болью, будет в полную силу располагать другими органами чувств.

Для Ивана Тимофеевича потеря любой выигранной секунды могло означать проигрыш в кровавой схватке. Одним неуклюжим кувырком он переместился к своему рюкзаку и из бокового кармана достал пачку пороховых петард, а из основного нутра - тяжелую кувалду, древко которой было закопано среди других, необходимых для подобного дела вещей, например, связки апельсинов. Придерживая древко локтем, Иван Тимофеевич выхватил из кармана брюк зажигалку и по очереди поджигал петарды. Словно жонглер он расцеплял крохотные, похожие свечки с горящим фитилем, цилиндры и раскидывал их там, где предположительно была морда монстра. Тот, приходя в себя, получал новую порцию незначительных, но и неприятных ожогов, сбивающих с толку. Длинной когтистой лапой он машинально тянулся на звук взрыва, пока Иван Тимофеевич, размахнувшись кувалдой, прицеливался к задним конечностям. Выпуклость пятки громко хрустнула под тяжестью бойка. Снова раздался отчаянный металлический лязг. Иван Тимофеевич отпрыгнул от размашистого ответного удара чудовища, который чуть-чуть не задел его, и без промедления опустил кувалду на вторую конечность. Схватка проходила как по маслу...

В тот, первый раз у начинающего охотника не было такой роскоши, как подготовка. Спасенный нелепой случайностью и не в силах из-за ран продолжать сражение, Иван Тимофеевич ринулся куда глаза глядят искать себе укрытие. А на глаза ему попался массивный железный контейнер. Крышка легко поддалась, а изнутри к ней был привязан ремень. Притаившись, Иван Тимофеевич прислушивался к звукам: как оборотень пришел в себя, заметался на месте, а затем бросился на поиски обидчика. Огромные лапы шаркали по смятой бумаге, по строительному мусору и от раза к разу пинали большие железные листы или сваливали какие-то грузные постройки. Наконец что-то хрустнуло совсем рядом. Крышка приподнялась, и показались уродливые когтистые пальцы. Все увереннее лапа проникала вглубь контейнера, порываясь схватить притаившегося там человека. Вдруг какая-то отчаянная уверенность заставила Ивана Тимофеевича взяться за привязанный к крышке ремень и с силой потянуть на себя. Крышка захлопнулась, проткнув небольшой выемкой для замка лапу оборотня. Хватаясь за все подряд свободной рукой и уже не обращая внимания на визг, он всем весом навалился на ремень и не давал ни протиснуться другой лапе, ни схватить себя прижатой. Неизвестно, сколько бы это продолжалось, но вряд ли сил израненного человека хватило бы надолго. Он и кидался всякой мишурой в небольшую щель между крышкой и контейнером и пытался колоть прижатую лапу чем-то продолговатым, но ничего не имело эффекта. Вдруг чудовище снова завопило и будто бы особо жалостливо. На уродливой мохнатой с проплешинами лапе показались разбухшие гнилые кровоподтеки. Но что их могло вызвать? В мусоре из поломанных карандашей, палок и изогнутых вилок что-то блестело. То был небольшой столовый нож, нетронутый ржавчиной, а на его цельной с виду металлической ручке просматривалась изящная гравировка. Сколько лет было этому ножу? Он вполне мог быть вылит полностью из серебра. Иван Тимофеевич стал протыкать им лапу все выше и выше к предплечью. Хватка и сопротивление оборотня ослабевали.

Задолго до рассвета израненная лапа чудовища начала меняться. Иван Тимофеевич не мог сказать, как долго продолжалась схватка, но по ощущениям - не один день, и был несколько удивлен, что за все время не видел рассвета. Удивительно, как обернулось для него поисковое расследование пропажи супруги. Предполагаемый похититель медленно оборачивался в знакомый человеческий образ из невиданной мифической твари. Измученный трансформацией и ранениями, он жалостливо просил отпустить его. Иван Тимофеевич сам превратился из жертвы в охотника (наверное, именно тогда свершилось его преображение) и не упустил возможности допросить очеловеченное чудовище. Тот плакал, пищал, рыдал, просил пощады, но под конец сдался и назвал имя. Имя, за которое новообразованный охотник возьмется, как только оправится от ран.

Казалось бы, решение найдено: запастись серебром (как в кино и в мифах), и вперед - объявлять персональную войну. Но этот вывод чуть не стоил охотнику жизни. Второй оборотень был более чем к серебру равнодушен. Вся предыдущая подготовка летела псу под хвост: огнестрел с серебряными пулями лишь немного откидывал под действием инерции дородное тело, а прошлых гнойных кровоподтеков не было и признака. Тогда охотника спас импровизированный щит, прихваченный на всякий случай. Но итог все равно был бы печальный для него, если бы не очередной подарок судьбы. В длительном ожидании и волнении перед битвой, он запасся съестной чепухой: семечками, соком, чипсами, арахисом. И если первые шли "на ура", то к последнему как-то совсем не тянуло. Перед выбором: выбросить или оставить, он решил, что выбросить было бы жалко. Пачка арахиса была машинально спрятана в нагрудный карман и в заботах забыта. Когда в процессе схватки монстр был впервые отброшен метким ударом в приплюснутый нос, Иван Тимофеевич в панике предпринял попытку обездвижить оборотня тем, что имелось - веревкой, ремнем, цепью. И, увлеченный, он совершил очередную ошибку. Слишком близко и слишком беспечно он приблизился к чудовищу и оказался в радиусе поражения его коротких лап. Свист, и вся куртка и кожа на груди оказались разрезаны массивной лапой. Содержимое карманов разлетелось во все стороны. И, вдруг! На сморщенных уродливых плешивых пальцах показались черные разводы. Когти стали клацать заметно скованнее, в особенности в сравнении с другой лапой. И не было бы это столь примечательным, если бы те разводы ко всему прочему не показались столь знакомыми. Как те, гнойные в ту, давнишнюю ночь. А что могло их вызвать? У Ивана Тимофеевича не было возможности рассуждать, он действовал по наитию. Превозмогая боль в порезанной груди, он потянулся к разбросанному по округе содержимому карманов, не глядя собрал горсть того, что попалось под руку и бросил в морду твари. Среди камней и замерзших комьев земли оказалось много арахиса. На морде тут и там стали проявляться очередные разводы. Оборотень завизжал. Подумать только, не сохрани он ту пачку... Иван Тимофеевич собрал все, что было в пределах его доступности из арахиса, снова достал пистолет и постарался отстраниться как можно дальше от чудовища. Замерзшими пальцами он стал толочь на коленке маленькие орешки и засыпать полученную труху в магазин с патронами. Но ни первый, ни второй выстрел снова не дали ожидаемого результата. И только когда был отстрелян почти весь магазин, а охотник додумался пару раз встряхнуть оружие, следующие пули возымели эффект все тех же гнойных ран.

Но почему? Почему у первого была слабость к серебру, у второго к арахису? В чем тут связь? Иван Тимофеевич долго думал над этим вопросом, поднимал тонны информации, литературы. А все оказалось прозаичнее. Была все та же причина, что мучила и его самого, заставляя каждую весну закупаться носовыми платками и соответствующими лекарствами. Аллергия. Серебро и, в особенности, арахис являются одними из самых частых аллергенов. Но откуда такой поражающий эффект? Процесс трансформации, рассуждал Иван Тимофеевич, требует невероятной мутации клеток. Мутация для столь поражающих форм, касающихся, в том числе, костную ткань, и при том уровне метаболизма, что позволяет особи не только пережить трансформацию, но и налету заживлять различные раны, должна иметь крайнюю уязвимость к токсичным элементам соразмерно ее размаху. Далее, при обратном превращении раны оборотня, не стянувшиеся в зверином обличии, как бы уменьшаются до размера царапин. И только клетки, отравленные токсином, следовательно, не обладающие заживляющим свойством, остаются такими же, как в момент поражения. И если плотный слой наращенных мутацией мышц не позволяют обращенному чудовищу издохнуть от ран, т.к. не подпускают проникновение к жизненно важным органам - лишь парализует отдельные участки, то в человеческой форме эта защита пропадает, и оно умирает. С другой стороны, вполне возможно, что ранения с токсичным содержимым провоцируют обратную трансформацию. Но как бы там ни было, всякий оборотень, с которым сталкивался Иван Тимофеевич, подыхал только будучи человеком.

С тех пор для охотника одной из основных пунктов подготовки стало выявление аллергических слабостей будущего оппонента.

Перед смертью кабанорылого Иван Тимофеевич все-таки выпытал имя. Имя человека, предприимчивого и статного, но не гнушающегося ночной охотой в облике зверя. Все опасения по поводу изворотливости оборотня, свойственные человеку его профессии, пока не оправдывались. Раздробив вторую лапу чудовища, Иван Тимофеевич облегченно выдохнул - все напряжение сходило ввиду успешного течения схватки. Но вскоре охотник понял, что чересчур поспешно расслабился. Вторая лапа, которая за тот короткий срок пока была сломана, обрела прежнюю твердость и со всей силы пнула его так, что он, пролетев несколько метров, больно приложился об землю. Очки соскользнули с потной переносицы, чего прежде не случалось. Практически ослепший, - в темноте, да при его зрении, - охотник принялся шарить по земле. Но нигде - нигде чертовы очки не находились. Смутные очертания оборотня и отливавшие в лунном свете островки шерсти, медленно ковыляя, надвигались на Ивана Тимофеевича. Он инстинктивно попятился. Кувалда выпала из рук в момент удара, и полагаться на нее было бессмысленно. Оружия или какой-либо обманки под рукой не оказалось. Иван Тимофеевич осторожно потянул за тонкую леску, рулон которой был пристегнут к ремню, и его рюкзак, медленно и неслышно приминая траву, пополз в сторону хозяина. Оборотень не обращал внимания на это движение, его больше занимали пострадавшие задние лапы: как бы на них опереться, чтобы не потерять равновесие. А тем временем рюкзак сравнялся с чудовищем и все быстрее и быстрее плыл к охотнику. Кровожадный монстр сделал усилие для последней атаки. Но Иван Тимофеевич по опыту уже знал это намерение. Он резко дернул за леску так, что рюкзак опрокинулся, и совершил быстрый прыжок в его направлении. Возле лица где-то очень близко клацнули пропахшие кровью и гнилью клыки. Схватив рассыпавшуюся из рюкзака горстку апельсинов, он правой рукой стал сжимать их один за другим до тех пор, пока из них не начинал сочиться сок, и бросать в оборотня. Но зрение его подводило - чудовище успешно уклонялось и угрожающе рычало. Тогда охотник взялся за пряжку ремня, проколол перемычкой фрукт и брызнул из получившегося отверстия струей сока в сторону врага. Снова словно заскрежетал металл. Огромные передние лапы схватились за морду, и вся огромная туша закачалась на месте, будто уродливый метроном. Запустив руку в рюкзак, Иван Тимофеевич вытащил оттуда огромный кинжал, более похожий ни то на укороченный меч, ни то на мачете. Кинжал был упакован в кожаный чехол, и чтобы распаковать его потребовалось время. Серебряным лезвием, выполненным на заказ еще к прошлой схватке, охотник прошелся по мякоти очередного фрукта и полосонул по огромной выступающей передней лапе. Вместе с оранжево-прозрачными на землю посыпались темно-багровые капли. Без какой-либо заминки Иван Тимофеевич повторил действие ко второй лапе. Израненный, ослепший и с перебитыми конечностями (кости срослись, но срослись неправильно) оборотень повалился на бок. Из порезов обильно текла кровь. Превращение должно было случиться с минуты на минуту. Иван Тимофеевич подготовил жгут и пару резиновых шлангов (все из того же рюкзака), чтобы не дать истечь монстру в человеческом обличии раньше времени.

Луна вновь скрылась за тучи. Тут и там слышалось живое дыхание леса: стрекот цикад, далекое уханье совы, шебуршение в кустах ежей и полевых мышей. За секунду эти звуки утонули в жалобном истерическом отчаянном крике. Бывшее чудовище трепыхалось на месте, будто в эпилепсии. Иван Тимофеевич пережал кровоточащие раны и пристально взглянул в перекошенное злобой и нестерпимой болью лицо. Оно пыталось лаять и даже укусить, видно не понимая, что его звериное обличие уже сошло. Но после хлесткой пощечины оно успокоилось.

- Имя Лены, Елены Крэйн тебе знакомо? - спросил Иван Тимофеевич. Но в ответ получил недоуменный взгляд.

Из заднего кармана Иван Тимофеевич достал оборванный кусок ткани с цветочным узором и поднес к носу очеловеченной твари. Несмотря на давность, ткань сохраняла далекий и слабый аромат духов его жены. Оборотень улыбнулся. Почему-то они всегда улыбаются в ответ на запах.

- Один из ваших ее унес. Это был ты, говори?! - кричал охотник.

Он хорошо помнил мерцающий свет в их квартире, огромные очертания какого-то чудовища в прихожей (тогда он думал, что ему показалось), сбивший с ног удар, звон разбитого стекла и крохотный клочок ткани от ее платья возле развороченного окна.

- Я не скажу тебе, - прохрипело существо. Перед смертью они все почему-то демонстрировали редкую солидарность и не называли нужного имени, когда по улыбке можно было легко понять, о ком Иван Тимофеевич их спрашивал. Как покрывают вожака, и это становится неким делом чести.

Охотник тяжело поднялся и снова обратился к рюкзаку. Из-за краев показались небольшая шкатулка и очередная связка цитрусовых фруктов. Иван Тимофеевич вдоволь запасся ими после короткой фразы тогда еще подозреваемого в кафе: "нет, спасибо, апельсины на дух не переношу". В шкатулке были плотно сложенные друг с другом дротики для дартса. Этими дротиками протыкались фрукты, а затем насаживались в тело перевоплотившегося оборотня. Сперва по конечностям: от ранее переломанных пяток до плеч и чуть выше стянутых резиновыми шлангами ран. Перевертыш орал, но говорить отказывался. Затем пришел черед брюху, печени и почкам, ногтям и, наконец, шее и деснам. В пластмассовой шкатулке уже почти не оставалось дротиков, а человеческое чудовище визжало, плакало и молило о пощаде, а вскоре и о быстрой кончине.

- Имя! - ревел Иван Тимофеевич. - Имя, и ты получишь быструю смерть.

На зареванном лице появилось выражение жалости и усталости.

- Найди Егорова. Илью Егорова. Он тебе все расскажет.

Иван Тимофеевич улыбнулся, взялся за ручку серебряный кинжал и одним размашистым ударом отсек врагу голову. Неспешной, развалистой походкой он отправился к противоположному краю поля туда, где была жертва зверя. Молодая девушка лежала все в том же положении, подобрав под себя ноги, но уже не дышала. Их никогда не удается спасти. Слишком глубокие раны наносят им оборотни. Иван Тимофеевич молил всех известных богов, чтобы ему не выпало найти жену в таком же положении. Что-то ему подсказывало, что она могла быть еще жива.

Труп оборотня охотник свалил в приготовленную зверем для жертвы яму. Тело девушки он принес поближе к оживленной трассе, чтобы его легко смогли бы найти. А сам пешком с тяжелым рюкзаком поплелся на своих двоих в сторону дома. Горячий душ, растворимый кофе, компрессорные повязки на ушибы и запасные очки. Очки были еще хуже, чем те, что он потерял - со сколом на стекле. Но в ближайшее время ему все равно придется от них отказываться в пользу линз.

***

Без десяти восемь утра после бессонной ночи Иван Тимофеевич был уже на работе. Под беспокойное шушуканье коллег по поводу его новой рубашки (ох уж этот женский коллектив) он принялся за повседневные расчеты к закрытию месяца. Ближе к обеду его вызвала к себе главный бухгалтер, чтобы отчитать за что угодно, не относящееся к его непосредственным обязанностям. В чем-то она напоминала его мать: с каким-то неестественным удовольствием выискивала в нем недостатки, когда как хорошо знала, что он лучший, а в данном случае - сотрудник ее отдела. Казалось, вот-вот из нее вырвется: "Не сиди так близко компьютеру, а то совсем ослепнешь, лупоглазый урод", сдобренное размашистым подзатыльником. Но руководитель просто поливала его слюной, ссылаясь на ошибки бархатнорукой Ирочки. Вернувшись на рабочее место, Иван Тимофеевич и тут и там ловил на себе ехидные взгляды коллег. Боже, как ему ее не хватало! Любимой, что разглядела в нем достойного и честного человека даже через толстый слой уродливых линз в кривой оправе. И ради которой он снова и снова пойдет на кровавую войну с омерзительными тварями.

После работы Иван Тимофеевич приобретенной привычкой направился в полицейский участок.

- Иван Григорич? Нет на месте. Когда будет? Не могу знать, - отчеканил дежурный.

- Ну, ждите, ждите. Помните, где его кабинет? Паспорт не нужен - я вас хорошо знаю, проходите.

И снова та неудобная лавочка. Мерный звук часов, отбивающих движение секундных стрелок. Для Ивана Тимофеевича самое трудное было не заснуть. Он встал и прошелся из угла в угол вдоль узкого длинного коридора, а затем постучался в диспетчерскую. Нина, пожилая женщина с редкими сиреневыми волосами смерила его презрительным взглядом.

- Опять тереться тут будешь? - гневно воскликнула она.

- И вам здравствуйте. Вы не против, если я у вас посижу, пока жду следователя?

Нина махнула на Ивана Тимофеевича рукой и опять принялась жевать свой бутерброд с курицей и яйцом, давясь и кашляя при каждом поступающем вызове. Диспетчерская будка представляла собой крохотное помещение, полностью заваленное кипами бумаг, подшитыми делами и мусором. Нина работала сменным графиком, но ее сменщика Иван Тимофеевич за два года не видел ни разу. Ей постоянно поступали звонки, на которые она отвечала чаще всего с набитым ртом. Поступали обращения, отчитывались по происшествиям, ходе патрулирования, без конца ссылались на определенные дела и лица и прочее. И тут, притаившись в уголке на продавленных картонных коробках, мимо Ивана Тимофеевича проходили тонны информации, из которых он отсеивал нужное, не задавая ни единого вопроса.

Оборотни в обыкновенной будничной человеческой жизни ведут стандартную социальную жизнь. Но лишь с той разницей, что их звериная сущность нет-нет, да проявляется. К моменту, когда Иван Тимофеевич получал наводку на того или иного зверя, за ними уже числилось большое количество мелких прецедентов: драка в общественном месте, порча имущества, ДТП и так далее. А того и хуже. Совершенно случайно он узнал про своего первого подозреваемого: у Григорича кто-то из оперативников упомянул об одной загадочной личности, и таким тоном, будто речь шла о чем-то особо ужасном в его биографии. Говорили, что к нему никак не подкопаться. Шишка из беспечных и с особым отношением. Как узнается позже, это одна из их отличительных черт. Может, подобный ход дел как-то связан с тем, что открытая агрессия провоцирует подчинение? Но каждый из человекоподобных зверей, имея впечатляющую послужную базу из происшествий, имели вместе с тем и особое положение. Тогда Иван Тимофеевич зацепился за имя. В старом и ветхом здании полицейского участка он нашел скромный лаз в архив, где откопал о подозреваемом все. За два года тот лаз не нашли и не заколотили. Как тонкая леска соединяет наживку в глубинах мутной глади и рыбака, так и Ивану Тимофеевичу достаточно было взяться за что-нибудь, чтобы в дальнейшем размотать цепочку событий и следствий. При первой стычке с оборотнем он, конечно же, не знал, с кем имеет дело. До самой последней минуты монстр был всего лишь подозреваемым, хоть и со своими привычками и странностями: дорогой гардероб, пристрастие к необычной кухне, неизменные перчатки на руках, личный водитель... В злополучную ночь оборотень отправился куда-то за город в одиночку, а Иван Тимофеевич последовал за ним на такси. Он надеялся найти какой-нибудь притон, связанный с подозреваемым, или загородный дом с большими секретами, где, возможно, отыщет супругу. Но нашел то, что нашел. Других он выискивал так же: терпеливо ждал, где проскользнет имя, подробно изучал дела, удаленно вел непрерывную слежку, наблюдал привычки и слабости. Но сейчас у охотника потихоньку назревало ощущение, что чем больше он искал, тем сильнее отдалялся от своей цели. Что предприятие превращалось в охоту ради охоты, и остановиться он не сможет просто по инерции, пока не погибнет в очередном сражении.

За то время, пока Иван Тимофеевич провел в диспетчерской, фамилия Егорова не прозвучала ни разу. Спустя часа два в коридоре послышался шум. Обычно Григорич так, с матами и недовольством, возвращался в свой кабинет. Находиться в диспетчерской теперь было бессмысленно. Иван Тимофеевич кротко попрощался и отправился к следователю.

- Ну, приветствую, теска, - сказал следователь. - Опять меня мучить будешь?

- Да я все о том же, Иван Григорьевич. Про Лену ничего?

- Было бы что-то, мне кажется, ты и во сне бы узнал. Ну ладно, присаживайся. Составишь мне компанию. Водочки? Ваня, ну не отказывайся ты хоть на этот-то раз! Только опять не неси чепуху про непереносимость!

- На этот раз не откажусь.

- Другое дело! Я тебе вот что хочу сказать, Ваня. Ты все мучаешься, мучаешься, а отпустить бы пора. Ведь в мире и без скорби грязи хватает. Вот сегодня, к примеру, мы девушку нашли. Да и не девушку, тело ее. Молодая, жить бы ей еще и жить. А как судьба распорядилась! Жалко. Кто-то ее ножом по шее и манатки себе. А знаешь, что хуже? Отец, когда узнал, ну... ноги у него отказали. А ведь полковник в отставке. Жена говорит, никогда себе слабину не позволял. Сейчас она сама с заплаканными глазами всем распоряжается. Хоронить-то надо, пускай что дочь любимая... была. А когда такое сообщаешь, у них глаза такие... не передать. Будто не верят. А потом это неверие слезами словно скорбью заполняются. И все через край. Когда смотришь в эти глаза, все прочее таким мелочным кажется...

- Нашли?

- Что?

- Убийцу нашли, Иван Григорьевич?

- Нет, Ваня, так быстро не нашли. Но найдем, найдем еще...

***

С час Иван Тимофеевич со следователем застольничали как старые приятели. И затем разошлись по домам. В тот вечер на душе Ивана Тимофеевича было как-то сумбурно - и не тяжело и не легко, а все равно будто что-то пульсировало. Но уснул он быстро и спал как убитый, чтобы утром вернуться к работе и к своей миссии с новыми силами.

Около трех месяцев талантливый бухгалтер и по совместительству охотник на оборотней не находил ничего про искомое имя. Подключались телефонные справочники, различные реестры, открытые судебные регламенты и прочее; были Ильи Егоровичи, Егоровы Иваны и Иванессы, Егоры Ильичи, Егоры Ильиновы, но Илья Егоров все никак не попадался. Рюкзак охотника все это время пылился на антресоли, и лишь иногда дополнялся новыми примочками: обезболивающим, запасными очками (на всякий случай, если что-то случится с новыми линзами), бинтами, небольшой тонкой цепью и медвежьим капканом.

Тихими вечерами, будучи дома либо в диспетчерской будке, Иван Тимофеевич любил снова и снова поднимать воспоминания о жене. Лет семь назад, когда он только устроился на нынешнее место работы и безуспешно пытался выстроить отношения с коллегами, порой высказывал свои мыли на этот счет.

- Не понимаю, откуда такое предвзятое отношение? Пытаешься как-то по-человечески поговорить, а в ответ непонятные хихиканья и ужимки. Знаю, что мелочи, но работать неприятно.

- Дорогой, тебе действительно так важно, что о тебе думают посторонние?

- Ну, я всегда считал здоровую атмосферу неотъемлемой частью рабочего процесса.

- Знаешь такую поговорку: по одежке встречают? Так неужели ты думаешь, что мнение людей, которые не сморят дальше одежки, достойны твоего беспокойства? Главное - ты очень талантливый и порядочный, а гардероб... Да черт с ним, с гардеробом.

Иван Тимофеевич прислушался, но все равно пыхтел от гордости, когда на новогоднем корпоративе представил коллегам жену. Ожидали увидеть под стать ему стереотипную серую мышку, но никак не стройную девушку в шикарном вечернем платье. Но то был лишь один эпизод. Не счесть вечерних прогулок счастливой супружеской пары в старом парке. Сейчас Иван Тимофеевич заглядывал туда не чаще одного раза в месяц - уж слишком тяжело было там гулять одному.

Однажды, раздраженный какой-то рабочей неурядицей, Иван Тимофеевич в красках планировал описать жене личности и физические особенности, причастных к неурядице, но нашел ее в слезах. В тот вечер он узнал о выкидыше. В заплаканных глазах застыла непередаваемая боль и досада. Она так хотела детей! Тогда стало понятно, что в этом плане будут большие трудности. Но он был твердо уверен - они справятся. Два года тому назад, аккурат перед ее исчезновением они получили надежду - врачи были полны оптимизма. И тут в их жизнь ворвалось чудовище...

- Илья Егоров? Он собственник? - фраза Нины вырвала Ивана Тимофеевича из раздумий. - Квартира по этому адресу действительно в его собственности. Ранее не привлекался. Только несколько таких же жалоб на шум. Если есть обращение, надо ехать. И что, что опять не откроет? Еще раз вам повторяю - есть обращение!..

***

Охота на ночного зверя начинается со слежки. С очень осторожной и терпеливой слежки. Изучить его повадки, не попадаясь на глаза и не вызывая подозрений. В чем-то это похоже на поимку маньяка: изворотливый убийца легко может скрыться, нанести смертельный удар, спутать следы, подставить, обернуть в свою пользу и так далее. А добавить к тому мистические способности оборотней вроде острой чуйки или зоркой наблюдательности, и задача кажется невыполнимой. Так Иван Тимофеевич выдал себя с первым подозреваемым. Думал, что это он вел слежку, когда как все было наоборот - чудовище заманивало его на свою территорию. Охотник сделал выводы и впоследствии все более полагался на электронные устройства: камеры видеонаблюдения, gps, открытые веб-трансляции. Лишь изредка Иван Тимофеевич делал личные наблюдения. Иногда он порывался нанести преждевременный удар, но всякий раз его останавливало сомнение. А вдруг это был не он? Ведь несколько раз он уже ошибался, и подобный порыв мог лишить жизни непричастного. Да даже если он уверен, как в том случае поведет себя зверь? Скроется? Атакует? А столкнуться с монстром в замкнутом тесном помещении врагу не пожелаешь. Потому подолгу приходилось наблюдать; найти и досконально изучить территорию зверя и после длительной подготовки нанести визит.

На следующее утро после получения сведений о Егорове Иван Тимофеевич отправился по адресу устанавливать скрытую камеру. Маскировкой для самого охотника служила рабочая роба электрика, для камеры - непримечательная серая панель с отверстием для линзы. Запись транслировалась на экраны телефона и компьютера так, что в любой момент можно было отследить все движения и изменения. Но дверь той квартиры хранила молчание. Лишь изредка появлялся предполагаемый Егоров с небольшой переноской и отлучался по своим делам на час или два. Крайне нестандартное поведение для существ его социально активного типа. Так продолжалось на протяжении трех недель без какого-либо развития - понимания повадок или привычек. Выделив время, охотник решился изучить обстановку изнутри.

Ясным и солнечным днем Иван Тимофеевич запасся специальной смесью, устраняющую любой запах, перчатками, респиратором и пачкой отмычек и принялся сторожить квартиру Егорова неподалеку. На крохотном экране телефона показалась ссохшаяся фигура подозреваемого и, сгорбившись, прошмыгнула вниз по лестнице. Минут через десять охотник вовсю орудовал над замком. Первое, что ему открылось - невероятная вонь, будто бы разложения, что тянулась из закрытой ближайшей к нему комнаты. Пол был весь вымазан грязью, старые обои ободраны. Охотник прикрыл за собой дверь и медленно двинулся вглубь помещения. В дальнем конце коридора виднелся измызганный сан узел. В одной из комнат Иван Тимофеевич заметил нечто. Нечто, отдаленно напоминающее ранее виденных чудовищ. Только это было полностью белое и худое настолько, что просвечивали ребра. Нечто медлительно пережевывало труху только что убитой дворовой кошки. Тут и там по углам были разбросаны такие же кошачьи останки. Из тонкой руки у чудовища торчал шприц с кровавым содержимым. Докончив трапезу, оборотень ладонью нажал на поршень, и багровая жидкость неспешно потекла в вену. Он закатил глаза и начал изменяться. Лапы укорачивались, морда сплющилась и стала приобретать человеческие черты; все так, как бывало при обратном превращении. Вскоре перед охотником лежал совершенно незнакомый человек - не тот, кого он наблюдал через камеру. Лишь тогда настоящий Егоров заметил незнакомца. В его глазах одновременно выражалось равнодушие и сознание, и, глядя в них, Иван Тимофеевич решил отойти от привычного круга допросов:

- Кто вы такие? - спросил он.

- Мы проклятые. Хочешь вечной жизни? Могу обеспечить всего одним укусом, - с несерьезной улыбкой ответил Егоров.

Иван Тимофеевич сурово смотрел на обращенного зверя и молчал.

- Знаешь уже, да? Что это долбанные сказки. Вижу по шрамам на виске, что я не первый такой для тебя. Много уже наших перебил? Давно, очень давно никого подобно тебе не появлялось.

- Кто вы? - повторил свой вопрос Иван Тимофеевич.

- Мы - ошибка эволюции. Ее раковая опухоль. Знаешь про рак, правда? А что доподлинно его вызывает, знаешь? Никто не знает. Вот и про нас так же. Кто-то считает, что это что-то генетическое.

- Вас много?

- Так, кружок по интересам. В основном из состоятельных.

- Кто вас покрывает?

- Да много кто, все из того же кружка.

- Почему ты сейчас, днем превращался в это? И что это вызывает?

- А ты думаешь, мы только на луну воем? А солнце, как в легендах, выжигает нас как нечистую силу? Говорю, же в нас это заложено, а почему, неизвестно. Вот и с превращением, тут время суток ни при чем. Скорее нервная система - она как провоцировать, так и гасить может. Лишь бы никто не видел. Если кто-то смотрит, или кажется, что кто-то смотрит, то обычно все, никак. Как в туалете, если совсем не понос. Вроде со времен инквизиции так повелось. Есть, конечно, среди нас умельцы…

- Девушку, Елену Крейн, кто из вас похищал?

- То-то ты до меня снизошел. Я, как видишь, белая ворона. Сам себе противен, как и это гребанное проклятье. Только героин... - Егоров замолчал, задумавшись, затем продолжил. - У нас что-то вроде чести друг за друга стаей. Особенно к наиболее полезным. Кто прикрывает. Или вожак. Или и тот и тот. Один наш до мента дослужился. Амбициозный. Вид наш скрупулезно изучает. Ты уже в курсе, как мы охотимся. Только он иногда похищает. Ведет какие-то эксперименты.

- Имя!

- Не помню. В местном участке заведует. Следак. У него за городом бункер, где он ведет свои исследования. Могу показать, где. На карте в смысле...

Охотник в раздумьях отвернулся.

- Тебе не обязательно меня убивать, - внезапно сказал Егоров. - Я ненавижу свою звериную сущность, но и подыхать не хочу. Я справлюсь. Видишь, я справляюсь.

- А если потянет на жертву по экзотичнее кошек? На что-нибудь такое же малое и беззащитное?

- Я? Никогда!

- Уже тянуло... Понравилось? Иначе бы не хранил детские игрушки в том открытом ящике.

***

Егоров не обманул. Бункер действительно находился там, где он отметил. Старый, засыпанный землей и обросший травой и сорняками. Вход из проржавевшей решетки был спрятан среди искусственно высаженных кустов. Снять решетку с петель не составляло труда, а за ней шел длинный узкий коридор, вымощенный бетоном, который упирался в прочную стальную запертую дверь. За весь день Иван Тимофеевич не отыскал ни одного способа, как ее открыть без ключа, и переломал все отмычки. Стемнело. Снаружи послышался шум мотора, а возле выхода прошмыгнул и потух свет фар. Затем показался знакомый профиль. Он застыл на месте и, казалось, вглядывался в темноту, но на самом деле он прекрасно видел и весь коридор и притаившегося в тени человека.

- Ну здравствуй, - сказал он со вздохом. - Далековато ты забрался.

Охотник включил фонарик и направил на не мигавшие и словно блестевшие фосфорным отливом глаза.

- Да уж, знал бы я, что ты так далеко зайдешь, запер бы к чертям собачьим.

- Зачем она тебе? - вспыхнул Иван Тимофеевич.

- Это уже мое дело, зачем. Но она жива. Все что ей нужно, у нее есть. Так что не будем пороть горячку, и разойдемся мирно. Она слезно просила тебя не убивать. Не думаю, что она будет рада, если я не сдержу свое обещание.

- Мог бы найти кого-то себе под стать...

- Среди нас практически вообще не бывает женщин, потому гены прыгают... - задумчиво произнес оборотень, снимая свою куртку, и вдруг осекся. - Хотя, знаешь, тебе это не нужно. Последний раз по-хорошему прошу, свали!

- Ты думаешь, что я вот так просто теперь развернусь? - угрожающе произнес Иван Тимофеевич, вжимаясь спиной в запертую дверь.

- Прикинь свои шансы, - оборотень, приметив трусливое замешательство, медленно надвигался на охотника вдоль непреступных бетонных стен. - Твое нынешнее положение не даст тебе и шанса. Ты просто себя угробишь почем зря.

Иван Тимофеевич продолжал с ненавистью сверлить взглядом врага, пока тот, наступая, обращался. При этом было заметно, что он контролировал свое обращение: руки удлинялись и мягко опускались на ходу на бетонный пол, морда менялась в мощнейший перемалывающий кости инструмент; вскоре перед охотником, вздыбив шерсть, стояло самое пугающее своей неправдоподобностью и размерами чудовище. Холодный пот стекал по вискам крошечного человека, представшего перед звероподобным гигантом. Его туловище целиком занимало все пространство тоннеля, а единственным источником света служил тусклый луч фонарика. За три человеческих шага до жертвы сработала пружина. Из картонки, умело замаскированной в полу, вырвались зубцы медвежьего капкана и цепко впились в переднюю лапу. Будто не слыша оглушающего рева зверя, охотник потянул за ремень, на котором болтался фонарик, и сеть из стальной цепи обрушилась на оборотня, оттесняя его в противоположном направлении. Монстр пытался вырвать лапу из капкана, но тот был прочно прибит к полу. Зверь заметался. Размашистыми движениями он стал бороться и с цепью и с капканом, но ему не хватало места развернуться в полную силу. Охотник бросился вперед, достал припрятанный в рукаве шприц и воткнул в пораженную лапу. Всего на чуть-чуть он решился смешать содержимое с кровью, прежде чем вогнать внутрь. Огромным усилием чудовище вырвало конечность вместе с пригвожденным к полу механизмом и прокусило и разорвало цепи. Переполненный яростью взгляд впился в Ивана Тимофеевича. Оборотень продолжил наступление. Но тут охотник заметил, что движения зверя стали вялыми, гримаса на морде будто сгладилась, а сам он уменьшался в размерах. Героин действовал. Шаг за шагом кожа зверя бледнела. Взгляд стал безучастным и смотрел куда-то сквозь охотника. Вскоре перевоплощение завершилось. Плотное тело тяжело дышало, видно борясь с влиянием большой дозы наркотика. Иван Тимофеевич не знал, сколько потребуется, потому ввел в шприц все, что нашел у Егорова. Больше не было праздный речей - только побежденный зверь и охотник, тянущий руку к прислоненному в углу серебряному кинжалу. В последний момент в глазах предводителя мелькнула досада - за мгновение, как лезвие опустилось на его шею, разделяя голову и туловище.

Иван Тимофеевич без труда отыскал ключ в куртке и отпер дверь. В помещении было тепло, голые стены освещала одинокая настольная лампа. Пахло спиртом и медицинскими смесями. На настенных полках рядами стояли банки с эмбрионами. Эмбрионы казались человеческими, но и тут и там в глаза бросалось что-то неестественно выпирающее: голова, форма лица конечности и прочее.

Возле дальней стены небольшой участок был завешан ветхой и кое-где ободранной тканью, а рядом стоял железный столик с подносом, на котором были хирургические инструменты, шприцы и склянки с неизвестным содержимым. Охотник в глубине душе до дрожи боялся того, что увидит за тканью. Он неуверенно смахнул один из выступающих лоскутов и...

Тусклый свет лампы осветил ее исхудавшее измученное, но живое лицо. Немигающие глаза, смотрящие в одну точку, перевелись на охотника, и в них отражалось неверие в то, что они видят.

- Опять бред, - тонким голосом, не разлипая губ, произнесла она и продолжала всматриваться в того, кто перед ней стоял.

Наконец, в ее лице произошло изменение. Она стала узнавать мужа, и будто пелена с нее спала. Она мигом вскочила и прильнула к решетке. "Я знала, знала!" - повторяла она, не отрывая оживленного взгляда.

- Сейчас я вытащу тебя отсюда, - сказал Иван Тимофеевич и отдернул ткань.

- Нет! Подожди, - вскрикнула Лена и вжалась противоположный угол своей камеры.

В железной решетчатой темнице он увидел ее во весь рост. На худое белесое голое тело была накинута на плечи мешковатая накидка. На животе виднелся свежий шрам, скрепленный металлическими держателями размером со скрепку. От прежних идеальных пропорций ее тела не осталось и следа. Одна рука казалась гораздо больше другой, на бедре был хорошо заметен выпирающий вырост, покрытый островками шерсти. Но сильнее всего изменения коснулись ее тазовой области - та неестественно разбухла.

- Что они с тобой сделали?! - вырвалось у Ивана Тимофеевича.

- Он, он... - говорила она, заикаясь от поступающих к горлу слез, - он что-то говорил о сохранении вида. Что мои гены идеально для этого подходят. Что я - будущая мать стаи. Что я смогу... смогу...

Она не договорила. Истерический крик вырвался из ее груди. И пока она кричала, ее лицо, ее прекрасное лицо постоянно изменялось: отдельные участки непроизвольно то увеличивались, то уменьшались. Когда сил кричать больше не осталось, она зарыдала. Иван Тимофеевич стоял сам не свой и не мог поверить в то, что сейчас видел.

Затем она успокоилась. Одинокий, жалостливый, отчаянный взгляд пронзил супруга насквозь. Трясущимся голосом она произнесла:

- Прежнего не вернуть. Никогда. Мне не стать, кем я была. Не после того, что он сделал.

Ее глаза скользнул на лежавший в стороне служебный пистолет ее мучителя, который Иван Тимофеевич ранее не заметил.

- Нет, это все ерунда! Мы тебя вылечим, приведем в порядок. Все будет хорошо.

- Нет, любимый, - ласково сказала она, - ты не сможешь все устроить. Тут ты бессилен. Каждую секунду я чувствую боль в каждой клеточке. Он очень постарался сделать так, чтобы ничего нельзя было изменить. А делал он очень, очень много чего. Умоляю, любимый, отпусти меня.

Но он не хотел сдаваться. Приводил разные доводы, только все они разбивались о ее умоляющий взгляд. Тут она снова вскрикнула. На лице, на теле, на руках началось преобразование, которое так часто он наблюдал в своей охоте. Неимоверными усилиями она поборола обращение и в бессилии рухнула на пол. Непередаваемое страдание выразилось на ее лице.

- Прошу, Ванечка, любимый, прекрати это.

Дрожащими руками Иван Тимофеевич потянулся к пистолету.

- Я люблю тебя, - прошептала она.

Слезы застилали глаза. Он не мог, просто не мог нацелить на нее оружие. Ласковая рука нежно коснулась его руки и подвела дуло к слабому исстрадавшемуся сердцу. Казалось, он просто физически не мог нажать на курок...

В последний момент он тихо сказал:

- Я тоже тебя очень, очень сильно...