Мутти! Мамочка моя!

1.

Торпедник «711» был подбит гитлеровскими бронекатерами в 15 километрах от берега. Из четырёх человек экипажа в живых остался только один. Да и то случайно. Боцмана Николая Филатова взрывной волной сбросило в воду. 10 октября 1941 года балтийская вода уже была достаточно холодной, не выше 6 градусов, и желание выжить при волне три-четыре балла одетому человеку, когда намокшая форма камнем тянет в глубину, представлялось достаточно проблематичным.

Утро было каким-то серым, промозглым, безнадёжным. Торпедный катер возвращался с ночной охоты, сумел потопить две немецкие самоходные баржи, но боезапас израсходовали вчистую. Поэтому, когда советские моряки попали в засаду бронекатеров, даже «огрызнуться» было нечем. Фанерный торпедник, одним из главных слагаемых успеха которого была только высокая скорость, получил пробоину по ватерлинии, двигатель задымился… И, несмотря на мольбы боцмана, через минуту встал… Поражавшие мощью бронекатера солидно приближались, массированно обстреливая суденышко. И очень быстро отправили его на дно Балтийского моря. Боцман чувствовал себя на воде уверенно, но понимал, что через полчаса ноги начнет сводить, и тогда ему просто не удержаться на поверхности.

Как пишут в плохих романах, спасение пришло в самый последний момент, когда боцман уже стал терять сознание. На подошедшем германском катере матрос заметил за бортом человека и бросил конец. Руки сами схватились за канат. На палубу немцы деловито вытащили советского моряка, подхватили под руки и потащили к фельдшеру. Тот осмотрел «найденыша», ничего такого не нашёл, улыбнулся и отдал какое-то приказание. Один из моряков, кто тащил Филатова, откозырял. И потянул боцмана за рукав. Николай уже вполне обрел способность самостоятельно двигаться, поэтому безропотно побрёл за провожатым. Катер покачивало, Филатова швыряло в коридоре от стенки к стенке.

Пришли в кубрик, по всей видимости, здесь и обитал провожатый. Из шести коек, две были не застелены. Немец жестом пригласил садиться на свободную, а сам полез в шкафчик и вытащил, видно, свой рундучок. Оттуда извлёк бутылку, на треть заполненную прозрачной жидкостью. Протянул стакан Николаю, налил половину. Критически посмотрел на бутылку, там оставалось ну совсем на донышке. Немного подумал и долил остатки из бутылки. Так что получился почти полный стакан. Матрос порылся в рундучке, нашёл кусок хлеба, положил перед боцманом на откидной столик. Жестом показал: это можно пить.

Николая трясло и от холода, и от разыгравшихся нервов, не каждый день в плен попадаешь. Понюхал. Пахло спиртным, но запах был уж больно сивушный, Соседка бабушка Матрёна, считай, из ничего, самогон и то лучше варила. Но дарёному слону в хобот не смотрят. Да и травить-то его пока смысла нет никому, это понятно. Залпом опрокинул стакан, предчувствие не обмануло, водка была плохонькой, но дала свой эффект: боцман почувствовал, как по жилам быстрее побежала кровь.

Запасливый немец достал из рундучка нательную фуфайку и какие-то штаны – на, переоденься. И пальцем показал на проходившую через кубрик трубу с горячей водой – а свое мокрое повесь сушиться. Николай быстро переоделся, опять присел на койку и уставился на кусочек хлеба. Есть очень хотелось, но он понимал, что матрос отдал свою пайку.

Посмотрел на спасителя. Немец был белобрыс и сыт, улыбающееся лицо, весёлые глаза… и если бы не немецкая зюйдвестовка и форменные брюки, в которые он облачен, его спокойно можно было принять за парня из Курска или из Замоскворечья. Вполне такой же, как и наши ребята.

Немец на секунду задумался, потом махнул рукой и достал из рундучка небольшую баночку, на пол-литра, вместо крышки был кусок клеенки, стянутый резинкой, развернул, и налил через край на кусок хлеба густого вишневого варенья. И опять жест: угощайся.

Второй раз Филатов ждать приглашения не стал, а просто вгрызся в этот импровизированный бутерброд. Варенье было вкусным до умопомрачения. И в каждой вишенке вместо косточки хрустел на зубах кусочек лесного ореха. Мамочка моя, пронеслось в голове, ведь это только ты так варила варенье!

А немец аккуратно пальцем снял каплю варенья с горлышка банки, облизнул, вздохнул и сказал:

- Мутти!

…Бронекатер к вечеру пришёл в небольшой финский порт Котка, где базировался. От выпитого шнапса Филатов почти весь день проспал в матросском кубрике, им никто не интересовался и на допросы не таскал, не до него было. А потом немцы сдали пленного приехавшим шюцкорновцам, и теперь уже знакомый немец подарил на прощание ту самую баночку варенья. Щедрый подарок пленному, которого через час могут и расстрелять.

2.

Лагерь в Коуволе, куда определили Филатова, был местом страшным. Большой участок леса огорожен проволокой в несколько рядов. Все подходы к проволоке заминированы. Невольники жили прямо на сырой земле и на открытом воздухе. Лишь некоторые, у кого ещё были остатки сил, соорудили себе из веток кое-какие шалаши. Как тени, еле-еле бродили здесь люди в лохмотьях, исхудалые и ослабевшие до крайности. В их глазах светился ужас от пережитого.

Пребывание в лагере было хуже смерти. Невольников не кормили. Нельзя же считать едой баланду, в которой не было даже кусочка картошки. Люди грызли кору, питались листьями и были счастливы, если где-нибудь на территории, огороженной проволокой, находили листок щавеля или другой съедобной травы. Истощение, болезни и побои валили с ног заключённых. На земле почти бездыханными лежали человеческие тела в отрепьях. А рядом с ними лежали трупы советских людей, уже расстрелянных фашистами. Порой трудно было определить, где трупы и где больные, у которых жизнь едва теплилась в обессиленном теле.

Несколько сотен трупов валялось поодаль — это были люди, замученные гитлеровцами пару дней назад. За оградой из свежей насыпи торчали человеческие руки и ноги. Концентрационный лагерь оказался гигантским кладбищем не только военнопленных, но и мирных жителей, виновных только в том, что они — советские граждане. После таких жестоких пыток и страданий некоторые обитатели лагеря производили впечатление потерявших рассудок.

Из 8-10 тысяч невольников, которых, по всей видимости, здесь никто и не считал, в лагере примерно половина была военнопленных, а остальные - дети 3-6 лет, женщины, старики, калеки, больные. Среди них много жителей Ленинградской области, выгнанных фашистами из своих домов. Но были и угнанные из Витебска, Орла… Не один месяц кочевали они по дорогам. И после таких странствий их загнали в этот лесной лагерь смерти.

Здесь методично убивали стариков, женщин, подростков, не щадили беременных женщин и женщин-матерей с новорожденными. Филатов видел, как немцы уничтожали людей в "душегубках". В каждую такую машину насильно вталкивали 70-80 человек. Кузов обит оцинкованным железом, двери закрываются плотно, от выхлопной трубы мотора в кузов проведена труба, через которую поступают отработанные газы, на полу положена деревянная решетка. 1-2 раза в день в "душегубке" увозили заключенных из лагеря.

Тех, кто еле двигался, запирали в бане, а затем через специальное отверстие бросали туда дымовые шашки. Через несколько минут умерших вытаскивали баграми и загоняли новую партию больных.

Немецкий комендант лагеря Риддер и его помощники Готтенбах и Бенцке глумились над заключенными, пытали и убивали без всякого повода. Заключенных травили собаками, кололи штыками, расстреливали, бросали живыми в огонь. Готтенбах любил под музыку провозглашать тосты за уничтожение евреев и славян, заставлял обреченных петь песни, плясать и сам лично расстреливал зэков.

…Одного дня хватило боцману, чтобы понять: здесь он просто не выживет. Надо бежать. Пока есть силы, пока не наступили холода. И положиться в такой ситуации не на кого. Варенье не ел, потому что если достать баночку из потаенного внутреннего кармана, есть один не сможет, – придется всех угощать. А на всех не хватит и по крошке… Так что, баночка варенья – это шанс.

Еще сутки боцман приглядывался к обходам стражи. Периметр охранялся кое-как: гитлеровцы совершенно не ожидали, что кто-нибудь из обессилевших людей способен на побег. Это и сыграло на руку Николаю. Он ещё не дошел до такой стадии истощения. Под утро пролез под проволокой и с русским «авось» перешёл минное поле.

3.

Он двигался на северо-восток два дня, делая лишь короткие привалы. На отдыхе позволял себе глоток варенья, с сожалением замечая, как быстро таят запасы «еды». Воду пил из родничков. Будучи деревенским жителем, Николай хорошо знал лес, но этот, финский, незнакомый, был какой-то прозрачный, легко просматривался, а потому и представлялся очень опасным. Пару раз чуть не попался на глаза патрулям, но вовремя смог затаиться.

Еще через день пошел снег, мокрый, липкий, противный. Шансы на успех сокращались со страшной силой, потому что на такой земле оставались чёткие следы. И тут Филатов наткнулся на хутор в лесу… Выждав, пока хозяева улягутся спать, в темноте, стараясь не шуметь, забрался в сарае на чердаке в сено и мгновенно крепко уснул. И немудрено. За эти трое суток он прошагал почти 80 километров.

Утром понял, что его обнаружили. В пяти метрах от моряка сидела на корточках девочка лет десяти и внимательно смотрела на беглеца. Боцман её сразу увидел, как только открыл глаза. Когда попытался встать, девочка мгновенно вскочила и ловко спрыгнула вниз. Сейчас поднимет шум, и мне каюк, подумал Филатов и с трудом сел. Тело ныло от усталости. Сквозь щели в стене в сарай со двора проникала тишина… И в этот момент боцман увидел, как давешняя девчушка бежит обратно с каким-то свертком.

Поняв, что сейчас уже не исчезнуть, Николай обреченно ждал. Через минуту голова девочки появилась на чердаке, она ловко поставила на пол бутыль молока, горлышлко было заткнуто газетой, и на читую тряпочку положила кусище хлеба. Улыбнулась и вновь исчезла из поля зрения. Сквозь щели Филатов видел, как она засеменила к дому. «Надо уносить ноги… Но по свежему снегу следов останется… Найдут сразу… Попытаюсь протянуть до вечера?»

Но до вечера не получилось. Днём приехал на подводе мужчина лет пятидесяти с винтовкой и в форме шюцкорна. Зашёл в дом, пробыл с часок. Потом вышел на крыльцо уже без оружия, вытер губы платком, наверное, обедал, коротко посмотрел на сарай и зашагал прямо к сеновалу. Филатов понял, что все, теперь уже не убежать.

Шюцкорновец зашёл в сарай и сказал громко на русском языке, но с характерным финским акцентом: «Эй, русский, спускайся. Я без оружия».

Делать нечего. Николай, стараясь не делать резких движений, медленно спустился по лестнице. Финн стоял напротив и не предпринимал агрессивных намерений.

- Сбежал? – спросил он.

- Да, - коротко ответил Николай.

- И что будешь делать?

Филатов промолчал.

- Далеко сейчас не уйдёшь, - продолжил финн. - Тебе повезло, что на мой хутор попал, Илликкяля называется. У нас здесь только я один и есть военный. А дальше – километров десять отсюда – в Лаппеенранта – уже кругом войска, и наши, и немецкие. Не пройдешь. Да зима наступает, насмерть замёрзнешь. А оставить тебя не могу, найдут – всю семью расстреляют, немцы и детей не пощадят. Так что одно из двух: или бежишь, или я тебя сдаю в финский лагерь, там условия для заключенных получше будут, чем в немецком… До тепла доживёшь, вот тогда и беги. Тем более, что от Лаппеенранта до Выборга – километров шестьдесят. Говорят, в тех краях ваши партизаны сильно действуют… А мне твоя жизнь не нужна, навоевался еще двадцать лет назад.

- Наверное, вы правы, - подумав, ответил Николай.

- Ладно, - заключил финн. – Забирайся обратно на сеновал, сиди тихо. Жена тебе похлебки принесёт. А завтра с утра я тебя отвезу.

4.

Финский лагерь, в который попал Филатов, по сравнению с немецким можно было назвать «санаторием». В основном здесь находились военнопленные, гражданских – совсем мало. Жили в землянках, спали на двухъярусных нарах, сколоченных из плесневелых досок. Хотя и как «сельди в бочке». Шюцкоровцы особенно не лютовали, но некоторые всё же с удовольствием «гладили прикладами» русских в память о зимней кампании прошлого года. Кормили баландой из капусты и брюквы, но прилагали к утреннему желудёвому кофе по куску хлеба. Работали пленные на лесоповале, пока жгли ветки, можно было греться у костров. Финны особо не утруждали себя охранными функциями, переклички устраивали лишь изредка, а если кто в лесу и отстанет, то не искали: куда денется, хочет, пусть замерзает.

Работать, конечно, заставляли до упада, но Николай был парень жилистый, к физическому труду привычный, тем более, что у него была цель – дожить до весны.

Постоянно хотелось есть, хотелось неимоверно, но через месяц-другой организм, видно, как-то адаптировался к нехватке пищи и перестал бунтовать. По вечерам, укутываясь от промозглого холода землянки в какие-то тряпки, он вспоминал свою прежнюю жизнь, родителей, сослуживцев, но в этих воспоминаниях никогда не было места какой-либо еде, от этого становилось совсем погано на душе, а желудок начинал выдавать свои трели. Лишь во сне, когда он не мог себя контролировать, иногда видел руки матери, когда она собирала ему вещмешок и заворачивала в газету банку вишневого варенья «на дорожку».

Вначале Николай присматривал себе «товарища в побег», но потом от этой идеи отказался. Пленные были в основном «летние», значит, находились в лагере уже порядочно, все сильно истощены, придётся тащить на себе. Если поймают, расстреляют тут же, а рисковать ещё чьей-то жизнью Николай не хотел. Да и провокаторов опасался. Поэтому особо ни с кем в лагере близко не сходился. Спать старался в разных местах, чтобы после побега его быстро не хватились. Перед отбоем зэки старались занять место в центре нар – там теплее, за эти места бились, а остальные укладывались, где придётся, и соседей постоянных не имели. Следовательно, когда он сбежит, никто из обитателей землянки сразу и не сообразит, кого не хватает. Бывало, кстати, охранники загоняли зэков в чужие земплянки, - когда время позднее уже было, а сортировкой пленных заниматься не хотелось. Вот так и мигрировал, а чем меньше его запомнят, тем легче потом будет. На глаза охранникам тоже старался лишний раз не лезть, чтобы не очень запоминали.

…Когда весной солнце стало потихонечку припекать, а в лесу на ветках появились почки и земля подсохла, Николай сказал себе: «Пора!». Подкопив за недельку утреннего хлеба, он бежал с лесоповала в обеденный перерыв, когда на подводе привезли заключенным баланду, и началась суета с её раздачей. Надел на башмаки смастерённые заранее из коры «чуни», чтобы не оставлять следов, и поминай, как звали.

Первые сутки шёл, делая лишь коротенькие привалы, спал урывками, минут по десять, зато отмахал вёрст тридцать. Через день, видно, взял южнее, вышел к Финскому заливу, но там показываться было нельзя, потому что на воде - постоянные патрули на катерах. Повернул на север, углубился в леса. А еще через двое суток его взяли в плен партизаны.

5.

Немало времени пришлось доказывать Филатову, что он не предатель, а попал в плен в бою. Но смог. А дальше – все просто. Дали винтовку с пятью патронами, иди, Коля-боцман, на дорогу в засаду, вот твой участок… Из той засады принес два немецких автомата и офицерскую сумку. Так стал бойцом партизанского отряда товарища Ингенена. Звали командира Александр, вот только отчество у него подкачало – Адольфович. Но по этому поводу никто шуток не шутил. Командир, бывший скекретарь райокома партии, был человеком суровым, но справедливым. Гупостей не терпел, а за мелкие шалости не наказывал. Ну, а если ему от отца досталось такой отчество, то он не виноват - когда отец родился, про Гитлера никто ведь и слыхом не слыхивал.

После первого боевого задания Николай вместе с другими новобранцами давал «Клятву Ленинградского партизана»:

«Я сын великого советского народа, по зову нашего вождя и учителя товарища Сталина добровольно вступаю в ряды партизан Ленинградской области.

Я даю перед лицом своей Отчизны, перед трудящимися героического города Ленина свою священную и нерушимую клятву партизана.

Я клянусь до последнего дыхания быть верным своей родине, не выпускать из рук оружия, пока последний фашистский захватчик не будет уничтожен на земле моих отцов и дедов. Мой девиз: "Видишь врага - убей его!"

Я клянусь, свято хранить в своём сердце революционные и боевые традиции ленинградцев и всегда быть храбрым и дисциплинированным партизаном. Презирая опасность и смерть, клянусь всеми силами, всем своим умением и помыслами беззаветно и мужественно помогать Красной Армии освободить город Ленина от вражеской блокады, очистить все города и села Ленинградской области от немецких захватчиков. За сожжённые города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки и издевательство над моим народом, я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно. Кровь за кровь и смерть за смерть.

Я клянусь неутомимо объединить в партизанские отряды в тылу врага всех честных советских людей от мала до велика, чтоб без устали бить немецких гадов всем, чем могут бить руки патриотов - автоматом и винтовкой, гранатой и топором, косой и ломом, колом и камнем.

Я клянусь, что умру в жестоком бою с врагом, но не отдам тебя, родной Ленинград, на поругание фашизму. Если же по своему малодушию, трусости или по злому умыслу я нарушу эту свою клятву и предам интересы трудящихся города Ленина и моей Отчизны, да будет тогда возмездием за это всеобщая ненависть и презрение народа, проклятие моих родных и позорная смерть от руки товарищей».

Вечером был праздничный ужин, по распоряжению командира всем выдали по стакану самогонки. Партизаны сидели у костра, отдыхали и тихонько, но с чувством пели партизанскую:

Окрасил дым волнистые туманы,

Ночное небо стало розовей.

В такую ночь собрались партизаны

И дали клятву родине своей:

Родная мать! Мы все горим стремленьем

Громить врага, как ночью, так и днём,

Скорей умрём, чем станем на колени,

И победим скорее, чем умрём

Если ты хочешь спокойно дышать,

Если ты можешь оружие держать -

Бей окаянного немца везде:

В поле, в лесу, на дороге, в избе.

Через пару месяцев, когда Николай уже зарекомендовал себя опытным бойцом, его перевели в разведроту, которую он через месяц (после гибели командира) и возглавил. На войне в должностях быстро растут. Но и отвечают тоже по полной.

…Лесная неспокойная жизнь шла своим чередом. Партизанский отряд рос и вскоре стал 12-й Приморской партизанской бригадой под командованием Александра Ингенена.

6.

Ярко запомнил Коля-боцман 1 марта 1944 года. Ленинградцы встречали большую группу партизан, действовавших в теперь уже освобождённых от врага районах области. В походных колоннах пришли они в город Ленина. Они шли с оружием, закинутым за спину, торжественно и строго. Красные ленточки алели на шапках. Кони везли пушки, отбитые у немцев. Впереди колонны развевались знамена. Их несли самые отважные. Твёрдо сжимал древко командир взвода Георгий Булатов, до войны мастер Кировского завода. Рядом с ним 19-летний колхозник из Валдайского района разведчик Михаил Савельев. В его руках знамя, полученное партизанами от рабочих города. На тротуарах стояли ленинградцы. Их радость была неподдельна.

Колонна свернула на площадь. Здесь уже собрались делегации от фабрик, заводов, учреждений. С винтовками в руках стоят бойцы рабочего батальона прославленного ленинградского завода. Партизаны выстроились перед трибуной. Командир колонны Рачков рапортует секретарю обкома ВКП (б) товарищу Никитину:

- Сводная колонна ленинградских партизан по приказу Военного Совета Ленинградского фронта прибыла в город Ленина.

Заместитель председателя исполкома Ленинградского совета депутатов трудящихся товарищ Мотылёв открыл митинг. «Мощными ударами с тыла, — сказал он, — народные мстители помогли Красной Армии полностью снять блокаду с Ленинграда. Трудящиеся города никогда не забудут отважных подвигов во славу Родины».

С приветствием выступил секретарь Кировского райкома партии товарищ Ефремов. Он отметил, что ленинградские партизаны, как подлинные патриоты, свято выполняли наказ товарища Сталина – «Не давать покоя врагу». И провозгласил здравицу в честь великого полководца товарища Сталина. Могучее «ура» троекратно прокатывается над площадью.

Командир партизан Ингенен передал ленинградцам горячий привет: «Когда войска Ленинградского фронта перешли в наступление, партизаны во вражеском тылу и днем, и ночью громили немецких оккупантов».

«Среди партизан бесстрашно сражались сотни русских женщин, — сказала партизанка, старшая медсестра Прокофьева. — Они были автоматчиками, пулеметчиками, подрывниками, санитарами».

Тепло звучали слова старого путиловского рабочего стахановца Никитина: «Спасибо вам, товарищи, за то, что вы самоотверженно защищали наш город».

На трибуне 12-летний разведчик Миша Богданов. С июля 1941 года он неразлучно находился с партизанами. Десятки раз ходил Миша в смелые разведки, с автоматом в руках отражал атаки карателей. «Привет вам, дорогие ленинградцы! Когда немцы пришли на нашу землю, мы всей семьёй — две сестры, 4 брата, отец — стали партизанами. С того дня наша семья дралась с ненавистным врагом». Здесь же возле трибуны произошла трогательная встреча Миши с двоюродной сестрой Зиной Орловой, работницей одного из ленинградских заводов.

На митинге выступил комиссар партизанского отряда Сазанов, боец МПВО Коваленко, колхозник-партизан Фомин. С огромным воодушевлением участники митинга приняли приветственные письма вождю советского народа товарищу Сталину и руководителю ленинградских большевиков товарищу Жданову.

Митинг закончен. Чётко отбивая шаг, шли партизаны по улицам великого города, и ленинградцы восторженно приветствовали их…

7.

Жизнь в бывшем блокадном городе налаживалась. Стало больше порядка. Ведь, например, когда партизаны первый раз прорвались в Ленинград, в 1943-м, то побезобразничали, особенно, по части женского пола изрядно. Оно и понятно, пришли с хлебом и самогонкой, тут уж бывало порой не до сантиментов. Но городские власти оперативно организовали войска, в первую очередь, местную противовоздушную оборону, посадили пару десятков дебоширов, и «выступления» закончились.

Блокаду сняли, лучше стало с хлебом. Ну, а где есть хлеб – нужны зрелища. Привозили новые фильмы, устраивались концерты, а на Кондратьевском проспекте у Финляндского вокзала прилюдно вешали немцев.

Партизан демобилизовали. Вместе с официальной справкой Филатов получил ордер на временное проживаение в комнате на улице Глазовской, дом 4, квартира 6. Было даже как-то странно после леса оказаться в отдельном тихом помещении. Квартира, кстати, действительно оказалась тихой. Из шести комнат лишь одна была занята – там жила 40-летняя вдова с 20-летней дочерью. Дочь служила в МПВО, была старшим сержантом, командиром взвода. Дома бывала редко – больше пропадала на службе. Еще трое малометних детей хозяйки находись в эвакуации. Остальные пять комнат пустовали – их хозяева не пережили блокады. Хотя официально в городе голода не было, умершим стандартно записывали в свидетельство «смерть от сердечной недостаточности».

Николая взяли на судоремонтный завод, и он с удовольствием погрузился в мир двигателей, железа, горячего машинного масла.

Тут как раз подоспело и награждение медалью «За оборону Ленинграда». Филатов часто открывал дермантиновую книжечку удостоверения к медали и с удовольствием читал непечатанное на второй странице обложки стихотворение Бориса Лихарева:

Твой дальний внук с благоговеньем

Медаль геройскую возьмёт.

Из поколенья в поколенье

Она к потомкам перейдёт.

В ней все, чем жил ты, неустанен,

К единой цели устремлён.

Ты сам в металл её вчеканен,

Ты сам на ней изображён.

И строй бойцов, и блеск штыка,

Адмиралтейская громада.

«За оборону Ленинграда» -

Такая надпись на века!

Ты первым принял этот бой,

Придёшь к победе не последним.

Свистят осколки над Невой,

Ещё разрывы громом летним,

Ещё наш день в трудах, в борьбе

Горит огнём и кровью льётся.

Медаль тебе за то даётся,

Что верит Родина тебе.

За неизменный путь бойца

Твоя высокая награда.

И ты, защитник Ленинграда,

Ты будешь верным до конца.

8.

Как-то мама передала с оказией литровую банку вишневого варенья. Шёл гоголем по Невскому к знакомой девушке, думал поразить её, и тут около Московского вокзала увидел группу немецких пленных, которые разгребали останки разрушенного дома. Среди них мелькнула согбенная фигура молодого светловолосого парня в зюйдвестовке, явно моряка. Пригляделся. У Николая неожиданно заколотилось сердце. Он почему-то подумал, а уж не тот ли это морячок с бронекатера, что поил его шнапсом и угощал вареньем?

Филатов остановился, закурил, стал внимательнее наблюдать за немцем. Похож, конечно, похож, но таких белобрысых пленных пруд пруди. Вон, тот тоже блондин, а рядом… И все в поистертом донельзя обмундировании, со сбитыми в кровь руками, унылими глазами, потухшими взглядами. И все же… Николай часто действовал порывом души, помахал рукой. И когда немец обратил на бывшего боцмана внимание, поманил пальцами. Пленный уныло побрёл в сторону Филатова и, не доходя пяти шагов, снял шапку, заискивающе ожидая вопроса. Но бывший партизан сказать ничего не мог по-немецки, разве что «Гитлер капут» и «хенде хох», а потому просто подошел и вложил немцу в руки банку варенья. Внимательно разглядев лицо, подумал: «Очень похож…Но все-таки не мой это немец. Хотя…»

Последняя невысказанная мысль сидела в голове постоянно, и Николай неоднократно проходя мимо вокзала, когда видел «своего немца», угощал его чем-нибудь, что было. То ломоть хлеба принесет, то немного сахара, то – несколько картофелин, а один раз, так получилось, что и банку тушёнки. Немец за подарки низко кланялся, благодарил и как-то достал из-за подкладки своей зюйдвестовки обернутый тряпочкой предмет. Развернул… Это был серебряный портсигар с изображением катера на крутой волне… Местами благородный металл слез, обнажая черноватую основу… Чувствовалось, что портсигар дорог немцу, но он хочет хоть как-нибудь отблагодарить этого странного русского. Филатов поотказывался, но немец настаивал… Так у бывшего боцмана в коллекции памятных вещей появилась еще одна.

А потом пленных перевели куда-то, наверное, на другой объект, а после окончания войны говорили, что амнистировали и отправили на родину.

9.

Возвращаться домой Николай Петрович любил. В любой поездке, как он считал, самый приятный момент – зайти в свою квартиру, надеть тапочки, сесть в любимое кресло и вытянуть ноги. А тогда можно снова и снова неторопливо вспоминать приятные моменты путешествия… На этот раз ездил в Ленинград, и не по работе, а на встречу с друзьями по партизанскому отряду. Много лет искали они друг друга, все никак не складывалось. А тут неожиданно приехал коллега из города на Неве, то да сё, разговорились за жизнь. Оказалось, у коллеги отец во время войны тоже был в партизанах, все просил разыскать, может, через министерство обороны, одного боевого друга. Понятно, в лесу фамилии не в ходу были, по прозвищам больше, вот и у них в 12-й Приморской партизанской бригаде, которой командовал Александр Адольфович (с таким-то отчеством!) Ингенен, был такой Коля-боцман… только как найти? Недоверие стремительно менялось на удивление, и о счастливая случайность! И стало весело Николаю Петровичу от нахлынувшей удачи, он наклонился к уху коллеге, и как самую большую тайну прошептал:

- А ведь Коля-боцман - это я и есть. Смешно? Не веришь? Можешь папе позвонить и напомнить ему такой случай… В самом конце декабря 1942 года не выполнил боевого задания командир разведроты. Бывший боцман, сбежавший из фашистского плена, получил задание уничтожить группу немцев в одной из деревень. Вечером с бойцами подкрались к избе, где немцы праздновали Новый Год. Хотели забросать дом гранатами, но увидели "на печке белые головки". Это были дети. Я их пожалел, а потом меня обвинили «в пособничестве». Хорошо хоть, не расстреляли…

Вот так и поехал на двадцатилетие Победы в Ленинград бывший Коля-боцман. Радости от встречи не было конца-края! И говорили, и сидели, и пили, и гуляли! А тут как раз родные партия и правительство день этот святой сделали выходным! Сколько можно было успеть!

Так что возвращение было радостным. Николай Петрович вышел в Москве с Ленинградского вокзала и уже предвкушал, как придет домой и сядет в кресло… Но тут его взгляд уперся в афишу центрального клуба железнодорожников «Многовариантность мироздания. Встреча с писателем-фантастом Владимиром Щербаковым. Вход свободный».

Что-то подтолкнуло Филатова прямо к дверям клуба. С одной стороны ему нравился этот молодой писатель, как раз недавно читал его книжку. А с другой стороны: мироздание. Махнул рукой и зашёл.

Встреча очень понравилась. Щербаков, действительно, большая умница, великолепный рассказчик, и идеи у него поистине космического масштаба. В природе, говорил он, все органично, и она дает людям всё новые и новые шансы и в жизни, и даже после смерти. Они рождаются вновь и вновь, в необъятных наших мирах, и ничто не может им помешать написать свою, новую, историю. Может, и более успешную, благополучную. Потому что мироздание многовариантно… Даже один и тот же случай, но повторяющийся множество раз, может привести к изменению всего хода истории, или просто перенести нас в какую-нибудь параллельную Вселенную, и тем самым жизнь может кардинально поменяться. И в первую очередь такие чудеса способна творить настоящая любовь, а самая крепкая и никогда не умирающая – это любовь матери… Красиво!

Вот в таком приподнятом настроении возвращался бывший партизан домой. А на входе в метро странного вида мужичок «стрелял» медь, явно, на пиво. Он не производил впечатления человека совсем уж без определённого места жительства, да и лицо не отмечено длительным употреблением алкоголя, а может, ему было просто скучно и хотелось поговорить?

Почему он обратил внимание на Филатова? Идёт человек улыбающийся, явно наполненный положительными эмоциями, у такого не грех и копеечку попросить, не откажет. «А за это я вам расскажу историю о мироздании…». И не дожидаясь согласия, поведал, что каждую секунду мы совершаем те или иные действия, имея возможность выбора, что рождает параллельную стрелу времени. Но окружающий нас мир – это их бесконечное число с бесконечным количеством выборов. И мы изменяем свою судьбу не только тогда, когда принимаем «судьбоносные» решения. Мы меняем её каждый свой миг…

И этот про многовариантность бытия? Сговорились они, что ли? Да, я это уже сегодня слышал. А ещё раньше читал… Ну, конечно, человек рожден для счастья, как птица для полета, да? Вот именно. Только жизнь нельзя разменивать на мелочи и глупости.

Николай Петрович достал из нагрудного кармана пиджака последний рубль. Отдал бы и больше, но в кошельке осталось только два пятака - на автобус и метро. До дома иначе не добраться. Сколько раз себе говорил, не траться в ноль, но из поездок только так почему-то всегда и возвращаешься.

10.

Ольге Николаевне Филатовой очень хотелось попасть в Берлин. Отец, к сожалению, не дошёл до столицы третьего рейха в войну, а после уже поехать не мог – работал на оборону и был невыездным. Но всегда призывал детей посмотреть этот город. И повторял: только обязательно возьмите банку бабушкиного варенья, сходите в Трептов-парк, угостите ветеранов. Сам бы хотел, но не сложилось. А теперь и не сложится.

И у дочери Оли всё как-то не складывалось. Но когда неожиданно образовалась в профкоме путевка в ГДР на начало мая, Ольга Николаевна не раздумывала. Надо ехать! Даже немного поругалась с мужем.

Зато практично прикинула: как раз попадаю на сорокалетие Победы. Это же просто счастье! Хорошо бабушка согласилась посидеть с дочками, да мужу обеды готовить. Тем более, всего неделька. В общем, всех уговорила. А уговаривать она умеет.

Ольга по профессии врач-офтальмолог, тут такие посетители порой приходят, трижды слепые, да на головку слабые, мама, не горюй. И каждого надо ободрить. Вот и получается, что заочно в свои тридцать с небольшим еще и профессию психолога, считай, освоила. Потому, что умная и сообразительная.

Перед отъездом Николай Петрович выдал дочери старый обшарпаный портсигар с изображением катера с единственной просьбой: будешь в Трептов-парке, положи рядом с памятником. Пусть вернется к себе на родину и упокоится с миром. Тем более, сам курить бросил, столько лет дымил, но теперь – всё.

Программа в Берлине была насыщенной, экскурсовод всё время куда-то тащила группу из Москвы, а Ольге очень хотелось хоть немного освободиться от опеки и спокойно ещё раз сходить в Трептов-парк, самостоятельно, который группа, конечно, посещала, но всё было как-то очень быстро и сумбурно.

В свободное утро, а оно было всего одно, накануне отлета, Ольга оделась строго, но празднично, взяла банку варенья и самостоятельно поехала на У-бане в Трептов-парк. Просторы мемориального комплекса поражали, строго, камерно, но торжественно и как-то все-таки с верой в будущее. Филатова неторопливо прошла по аллеям к памятнику Советскому воину-освободителю. Положила гвоздики, которые купила по дороге. Достала из сумки заветную банку варенья, взятые в гаштете картонные розетки… Мимо проходили люди. И Ольга Николаевна наливала нектар в розетки и угощала всех самым вкусным в мире вареньем.

Прохожие, а это были в основном немцы, просто столбенели от такого подношения. Отказывались вначале, но, увидев, что и молодая женщина попивает из своей розетки, брали, пробовали, одобрительно кивали.

Надо сказать, что в Германской Демократической Республике, как и во всех социалистических странах, в школах было хорошо поставлено изучение русского языка, поэтому сложностей в общении Филатова не испытывала. Когда прохожие спрашивали, она рассказывала, что это варенье готовила её бабушка, оно годится на все случаи жизни, даже когда её отец на фронт уходил, она ему такую же банку завернула с собой…

Кто-то коснулся её руки. Повернулась и увидела пожилую женщину. Лицо испещрено морщинами. Немка тихо сказала: «Мой муж Увэ воевал на Балтике, был моряком, потом попал в плен. А в плену ему помогло выжить, вы не поверите, точно такое же варенье, как ваше, где вместо косточек - орех. Такое лакомство тоже готовила его мама. В плену он сильно голодал… Но однажды какой-то незнакомый русский принес ему банку вот такого варенья и подарил просто так. А потом еще дарил продукты. Сам, наверное, недоедал, а приносил. Я догадываюсь, у вас в России тоже было не очень сладко после войны. Но варенье это Увэ не забывает до сих пор. Он сейчас инвалид, из дома почти не выходит. Вы русская, спасибо вам за ваших людей…»

Ольга достала из сумочки заветный портсигар и протянула немке, та всплеснула руками:

- Я такой же подарила Увэ, когда его призвали во флот!..

Женщины обнялись и расплакались.

11.

Николай Петрович Филатов и Увэ Клаус пришли в этот мир в один день – 2 апреля 1920 года. У каждого жизнь сложилась по-своему. Но в ней были не только горестные и трагичные дни. Было и настоящее счастье – любовь матерей, которая просто сконцентрировалась в божественном нектаре вишневого варенья с ореховой «косточкой».

Умерли старые моряки тоже в один день, 21 декабря 2002 года. Говорят, перед смертью у человека перед глазами проносится вся его жизнь. Но оба ветерана в эти мгновения вспоминали только своих матерей и их с любовью сваренный вишневый нектар.

Посуху жила –

побелу.

По миру пошла –

пробило.

Било и корежило,

мяло.

Было ли хорошее?

Мало.

Слишком уж корежило,

било.

Было ли хорошее?

Было.*

-------------------------------------------

* Стихи: Лидия Григорьева.

12.

Вечером в четверг, словно подтверждая тезис о многовариантности мироздания, неожиданно к нам на дачу приехал друг моего сына – Петька, а по совместительству внук Ольги Николаевны Филатовой. Так уж сложилось по жизни, но с ней я учился в школе в одном классе, и вот до сих пор дружим. Ольга рано вышла замуж, её старшая дочь тоже не засиделись в девушках, вот и получился славный внук - ровесник моему Василию.

Петька, естественно, приехал с подарками, бабушка его никогда не отпускает с пустыми руками, ну, а хитом всегда была и есть банка вишневого варенья. Я искренне поражаюсь женщинам на этот счёт: столько времени потратить на сбор ягоды, вытащить косточки, начинить орехами. Только женщина способна на такой долгий утомительный труд и всё ради скромной, порой просто кивок одобрения, благодарности. Хотя забыть её варенье невозможно.

Мы сидели в беседке, пили чай с бутербродами и замечательным вареньем, работал телевизор, я в пол-уха слушал тревожные новости с Украины, а ребята разговаривали о житье-бытье. О будущем учебном годе, когда они оканчивают школу, о наступающем празднике - завтра 9 мая, надо обязательно нажарить шашлыков, приготовить праздничный обед, соберутся родня и друзья. И, конечно, главным лицом за столом будет моя мама, которой сейчас 95 но, ничего, еще хорохориться, хотя сама блокадница, а во время войны была старшим сержантом и командиром взвода МПВО. До сих пор удивляется, как они с мамой (моей бабушкой) выжили в блокаду, ведь в их квартире на улице Глазовской из шести семей только одна уцелела, и то не вся – отец-то тоже умер, 31 декабря 1942 года. В свидетельстве о смерти ему, как и всем в блокадном городе, написали: от сердечной недостаточности. Хотя, понятно, что умер он от истощения и голода. Но официально в городе голода не было. Примечательно, но никто из блокадников не хотел умирать в последний день месяца. Все надеялись, что это, если и произойдёт, будет в самом начале нового месяца, когда выдавали хлебные карточки на предстоящий период. Обычно власти официально требовали сдавать карточки умерших граждан, но фактически это решение никто не выполнял.

Смерть не щадила никого. Знакомый из соседнего подъезда работал на хлебозаводе, пекарем. 3 февраля 1942 года тоже умер, от истощения, прямо на рабочем месте. Но не украл ни грамма выпекаемого хлеба… Вот такие люди!..

В то время ежедневно умирало около 4 тысяч человек. В городе уже во всех домах замерзли трубы центрального отопления и водопровод. За водой ходили к пробитым во льду Невы и Фонтанки полыньям. Городские власти официально разрешили разбирать деревянные здания на дрова. Из 68 ведущих предприятий оборонной, судостроительной и машиностроительной промышленности в январе действовало (не в полную мощность) лишь 18, на которых шёл ремонт танков и вооружения. Остальные 270 фабрик и заводов города были законсервированы.

И при таких условиях жизни, как не рассказать о настоящем научном и человеческом подвиге сотрудников ленинградского Института растениеводства, которые под руководством Николая Вавилова в 1930-е годы собрали богатейшую коллекцию зерен из 118 стран мира. Коллекция насчитывала более 100 тысяч различных образцов пшеницы, ржи, кукурузы, риса и многих других культур. С началом войны многие работники института ушли на фронт. Коллекцию подготовили к эвакуации, но вывезти не успели. И никто бы не наказал переживших блокаду, если бы коллекция погибла, тем более, что её создатель - Вавилов - был репрессирован. Но работники института разместили образцы на специальных стеллажах, установили круглосуточное дежурство по охране коллекции, тушили зажигалки на крышах, отгоняли крыс и мародёров. В декабре многие от истощения не могли подняться с постели; зиму 1941/42 не пережили более 30 научных сотрудников. Оставшаяся в живых маленькая группа, едва передвигая ноги, приходила каждый день в институт. Истощенные люди были у хлеба и берегли его во имя науки. И сберегли. Удивительно ещё, что городские власти не пустили коллекцию на муку: зерен было несколько тонн. Скорее всего, про неё просто забыли. Но люди её сохранили!.. Какая сила духа!..

Я посмотрел на звезды, которые высыпали на уже почти чёрном небе, и в который раз понял: какое же это великое счастье, когда рядом дорогие тебе люди и когда живёшь под мирным небом!

1.

Они встретились после вечерней линейки на Звёздном мосту. Строители специально возвели его к открытию детского лагеря на берегу Балтийского моря, чтобы пионеры могли любоваться закатом, смотреть на звёзды и мечтать о будущем. Взошла луна, высветив на море «дорожку счастья». И ребята сразу узнали друг друга.

Конечно, они надеялись встретиться. Поэтому и приготовили подарки. Забавно, но каждый принес именно баночку маминого вишнёвого варенья, где вместо косточек были кусочки лесного ореха.

- Мутти, - ласково сказал Увэ, передавая подарок.

- Мамочка моя, - пояснил Коля, вручая свой.

Ребята смутно чувствовали, что они когда-то обменивались такими же дарами, что варенье уже сыграло большую роль в их жизни, но не могли сказать этого наверняка. Стоял май 1933 года, в Германии на выборах в рейхстаг прошлым летом победили социал-демократы в блоке с коммунистами, канцлером в январе стал Отто Гротеволь, а вице-канцлером – Эрнст Тельман. Страна стремительно развивалась, налаживая всевозможные дружеские связи с соседями. Вот почему в международный детский лагерь были приглашены мальчики и девочки из многих стран, и из Демократической России, в том числе. Могло показаться чудом, что Коля Филатов оказался в числе трёхсот счастливчиков, но с другой стороны свой билет он получил заслуженно. Активный пионер, отличник, юный изобретатель, авиамоделист. Разве этого мало?

Увэ не знал русского языка. Коля - немецкого, но это совершенно не вызывало неудобства, ребята отлично понимали друг друга. Им хотелось многое рассказать, поделиться, и они знали, что сегодня наговорятся всласть. Правда, вожатые потом будут ворчать, что дети куда-то скрылись, но, ничего, переживём? А пока надо просто найти укромный уголок, где никто не помещает.

Друзья пожали друг другу руки, солидно, как взрослые люди, они были рады встрече. Впереди виделась долгая и счастливая жизнь. Потому что предстоит очень многое выучить, построить, возвести, воспитать, вырастить, изобрести. И они знали, что такую замечательную жизнь просто нельзя разменивать на мелочи и глупости – ненависть, вражду, войны.