Любовь

Сэм петлял по знакомым улочкам. Не издавая ни единого лишнего звука, облачённый в смердящие разложением и экскрементами тряпки, он быстро добрался до своей цели, никем не замеченный. Всё также бесшумно Сэм вошёл в залитый солнцем подъезд и стал аккуратно подниматься по ступеням, заваленными рухлядью, которая не приглянулась даже мусорщикам. Он прошёл несколько пролётов, как под мягкой стоптанной подошвой старых кроссовок предательски хрустнуло незамеченное им разбитое стекло. Мысленно выругавшись, Сэм застыл на выщербленных бетонных ступенях, весь обратившись в слух. Миллионы пылинок метались перед его глазами в солнечном световом столбе, норовя залететь в ноздри. Дьявольское желание чихнуть взрывом нарастало в нём. Это всего лишь нервы, и ничего более. Сэм зажмурил глаза и тонкой беззвучной струёй выпустил из своих лёгких застоявшийся смрад. Осторожный глубокий вдох. Затхлый воздух с едва уловимым сладковатым привкусом гнильцы наполнил стиснутую спазмом грудь. Ему послышался звук где-то наверху. Как будто большая крыса пыталась прогрызть себе путь. Сэм встряхнул головой и снова прислушался – тишина, только с улицы доносился шелест ветра, лениво треплящего деревья за зелёные космы. Он полностью взял себя в руки и продолжил восхождение по ступеням.

Сэм находил себя в неплохой физической форме (после того как всё произошло, он скинул добрый десяток килограммов), но здешний подъём каждый раз выматывал его. По всему телу выступала испарина, которая, смешиваясь с тряпками, надетыми на нём, делала вонь невыносимой. Смердя как дохлый скунс и обливаясь потом, Сэм стоял ещё с десяток минут, распластавшись и прижавшись ухом к прохладной грязной поверхности массивной железной двери. Позвякивание, едва различимые шаркающие неуклюжие шаги внутри и возня. Возможно ли, что она выбралась и уже поджидала его с другой стороны двери, затаившись в затхлом полумраке нежилой квартиры? Адреналин бушевал внутри каждый раз, наполняя вены горящим напалмом. Сэм чувствовал лихорадочное нервное возбуждение, едва ли осознавая, насколько впал в зависимость от этой разрушительной эйфории. Ключ легко вкладывался в замочную скважину, как тонкий острый кухонный нож входит в подтаявший кусок сливочного масла. Металлический скрежет – первый оборот замка.Теперь Сэм отчётливо слышал движение в недрах заброшенной квартиры. Ещё два поворота ключа. Она несомненно слышала его. Чувствовала задолго до того, как он подошёл к двери, и не могла контролировать своё нетерпение. Отперев полностью входную дверь, Сэм спрятал ключ на длинной цепочке на привычное место - под заскорузлые лохмотья у себя на груди. Из грязного бесформенного рюкзака, что болтался на растянувшихся лямках на спине, привычным движением была извлечена наружу маска-респиратор. Каждый раз пристраивая её на потном осунувшемся лице, Сэм по-детски чувствовал себя Дартом Вейдером. Воцарилась тишина, остался только звук собственного сиплого дыхания. Мужчина улыбнулся под маской – она ждала его.

Вонь, что стояла в запечатанной квартире, не способна уже была заглушить никакая маска. Запахи гнили, плесени, разложения и немытого человеческого тела давно смешались, став единой ядовитой атмосферой непригодной для жизни планеты. Борьба с тошнотой была каждый раз на пределе возможностей, поэтому Сэм предусмотрительно не ел накануне. На собственном опыте усвоил: усмирить пустое бунтующее нутро возможно, но, если есть хотя бы что-то, что можно из себя исторгнуть – будешь блевать до полусмерти. Едкий пот заливал выпученные от внутреннего напряжения глаза. Сэм не начинал двигаться, пока зрение полностью не привыкало к густому липкому полумраку, что заполнял до краёв эту бетонную коробку. Он знал досконально расположение всех скрипучих мест на полу и обходил их с грациозностью дикой пантеры. Прежде, чем привычным образом пройти к окну, Сэм с внимательностью охотника-следопыта рассматривал серый ворсистый слой пыли на старом ламинате. Ничего, никаких подозрительных следов. Всё оставалось так, как во время его предыдущего визита. Сквозь приоткрытую им фрамугу с улицы просачивался душный летний воздух, совсем немного разбавляя собой концентрированный смрад звериного логова. Металлическое позвякивание и глухое ворчание за стеной. Сэм не спешил, а падал на низкий диван, поднимая вверх облачка пыли. Он лежал, закинув ногу на ногу и водя усталым взглядом по знакомым предметам. Вязаные кружевные салфеточки на подголовниках неуклюжих кресел, потускневший хрусталь в стеклянном саркофаге стенки, мирно тикающие (Сэм заводил их каждый раз по приходу) на стене старые механические часы… Иногда он совсем ненадолго задрёмывал на этом диване, пока из приятной неги его насильно не вырывали тревожное нетерпеливое царапанье за стеной. Тогда Сэм с сожалением вставал с дивана, чей знакомый скрип пружин казался ему особенно уютным. Затем на полочке в стенке, оставляя следы пальцев в пыли, нашаривал ключ от часов. Заводил их всегда строго одно и то же количество раз, отмечая по доносившимся звукам, как её раздражение и нетерпение достигают своего апогея. Механизм часов, получивший свежий импульс, весело тикал. Сэм с удовлетворённым кивком принимал этот живой звук, после чего возвращал тяжёлый заводной ключ на его законное место. Ему нравилось поддерживать на плаву эти крупицы порядка, не давая им кануть в бездну океана хаоса вслед за остальным. Оставляя следы на пыльном полу, словно на поверхности Луны, Сэм проходил по квартире и менял картриджы в освежителях воздуха на новые, принесённые с собой. Едва ли они вообще помогали в данном случае, но он решил обновлять их, пока будет такая возможность. Всё эти действия давно превратились в маленькие ритуалы: одно за одним, в определённой последовательности. А самое главное – то, зачем Сэм возвращался сюда снова и снова, - всегда в конце. Когда внутреннее волнение заполняло его до краёв, грозя перелиться через край.

От смрада её обиталища все и без того связавшиеся в узел внутренности снова начинали биться в спазмах. В горле немелодично щёлкало от сухих рвотных позывов, а из глаз мутноватой едкой рекой текли слёзы. Не обращая внимания на остервенело мельтешащие перед лицом скрюченные пальцы с обломанными ногтями и начинающей отходить плотью, Сэм принимался за уборку. На самом деле он никогда не терял бдительности, но смотрел на отметки, означающие длину цепи, проставленные им самим. Руками в рабочих прорезиненных перчатках и совком с длинной ручкой Сэм убирал разлагавшиеся тушки и куски в несколько сложенных один в один тёмных мусорных мешков. Попутно ему приходилось периодически с ловкостью тореадора уворачиваться от её скрюченных рук, хватающих воздух в бездумной ярости. Несмотря на то, что была только середина дня, она бесновалась, как разъярённая медведица, демонстрируя недюжинную силу и прыть. Адреналин приятно будоражил его натянутые дребезжащие нервы, но страха, одурманивающего разум и осмотрительность, не было. Они находились вплотную друг к другу, и Сэм с любопытством наблюдал за её метаморфозами. Любимый тёмно-синий строгий костюм, стоивший когда-то баснословной суммы и просто сногсшибательно смотревшийся на ней, давно потерял свой лоск и статусность. Стал грязными рубищами неопределённого цвета, сплошь покрытыми засохшей кровью и другой органической жижей. Сквозь зияющие дыры и свисающие неряшливые лоскуты некогда дорогой ткани проступала серая с тёмными венозными прожилками плоть. Один кожаный ботинок (ручная работа – пара шилась индивидуально, под заказ), слетел с ноги и валялся чуть поодаль от неё истерзанным дохлым зверьком. На вторую ногу она наступала внешней стороной стопы, поэтому частичная босота добавляла и без того косолапой походке ещё больше гротескной хромоты. На иссыхающем запястье левой руки до сих пор болтался сияющий ободок изящных часов из белого золота, выглядящих стильно и дорого, но не кричаще (в этом была вся её суть). Жаль, что они практически сразу остановились – заводить механизм не было никакой возможности.

Сэм убрал, насколько это было возможным, и вышвырнул мусорные мешки, наполненные мерзким зловонным содержимым, в коридор. Их потом следовало отнести как можно дальше отсюда. Как казалось, она безошибочно чувствовала свежую плоть, во сколько бы пакетов он её предварительно ни завернул. Невидящий взгляд белёсых глаз вперивался в него, а покосившиеся потемневшие зубы обнажались в рычащем оскале. Сэм с лихорадочным любопытством, граничащим с нервным возбуждением, вглядывался в её уходящие всё дальше от человеческого облика черты, и уже с трудом мог вспомнить, как она выглядела раньше. Какого цвета были её глаза, до того, как стали походить на переваренные белки яиц, обтянутые плёнкой? Пронзительные, которые видели людей насквозь. Но зелёные или голубые? Сэм не помнил. Где-то в его убежище были несколько альбомов с фотографиями, и он намеревался их найти.

Пока она с сиплым звериным рёвом набрасывалась на свежее мясо, он уходил в другую комнату, предварительно плотно закрыв за собою дверь. Звяканье цепи, утробное ворчание и хлюпанье разрываемой плоти – обычные звуки её трапезы, которые, однако, могли привлечь ненужное внимание извне. Сэм подходил к окну, скрываясь почти полностью за плотной пропылившейся шторой, и наблюдал за сонной от летнего зноя пустынной улицей. Он ещё помнил звуки старого мира, которые здесь обитали раньше, имея свойство влетать в распахнутые окна: неразборчивый бубнёж соседских разговоров, звонкие детские крики и плач, скрип качелей, урчание моторов и переливчатые трели птиц…Тишина. Она насытилась. Подавила на время инстинктивную жажду, что пожирает её изнутри, заполняя собой все остатки сущности. Сэм тенью отошёл от окна, мельком взглянув на настенные часы. Пора было собираться в обратный путь. Но прежде - попрощаться. Он снова заглянул к ней, поморщившись от ударившего в нос свежего приторного запаха крови. Она сидела как будто в полутрансе - сытость делала её сонной и смягчала черты лица. Подбородок и рубашку, что была ранее цвета небесной глазури, покрывал слой свежих кровавых потёков с вкраплениями слизи и мелких ошмётков. Скоро они засохнут новым слоем бурой корки. Такая: с испачканным ртом, сытая и беспомощная, она напоминала ему маленького чумазого ребёнка, который не в силах позаботиться о себе самостоятельно. Он бросал ей под ноги остатки мяса, принесённого с собой, но она лишь отстранённо наблюдала за его действиями остекленевшим взглядом, не предпринимая никаких действий и не выказывая агрессии.

- Мне пора, любимая, но мы скоро увидимся снова.

Уходя от неё во второй половине дня, Сэм всегда перестёгивал мачете на поясе так, чтобы его можно было молниеносно выхватить. Солнце ещё было слишком высоко – всего лишь предосторожность. Мешки с мусором он закидывал себе в рюкзак, чтобы они не сковывали движений. Снова скрежет оборотов ключа в замке, дерзко тревоживший кататоническую тишину подъезда заброшенного дома. Сэм прислонил ухо к двери, силясь различить в мёртвом безмолвии хотя бы что-нибудь. Ничего. Его любимая в блаженном сытом оцепенении. Без приключений он спустился вниз, сорвал маску, приклеившуюся к лицу, и жадно вдохнул раскалённое стоячее уличное марево - даже в нём было гораздо больше жизни, чем там, внутри. Сэм почувствовал, как мгновенно проснулся пустой истерзанный желудок, требуя себя наполнить калорийной питательной едой. После встречи с ней он всегда ел с удвоенным аппетитом, остро чувствуя малейшие оттенки вкусов. Предвкушая обильную трапезу, он быстро зашагал в обратный путь, подстёгиваемый на каждом шагу ножнами мачете, ритмично хлопавшими по бедру. От мусорных мешков он избавился позже, отойдя на несколько километров.

Ужин действительно удался на славу. Сэм обмяк в своём любимом глубоком кресле, пропуская через каждую клеточку тела целую смесь сладостных ощущений: чувства сытости, безопасности и приятной усталости. Он так и просидел несколько часов в полудрёме довольной бесформенной массой, пока на улице не стали сгущаться сумерки, постепенно наполняя его убежище тревожными ночными тенями. С сожалением Сэм вырвался из объятий кресла и прошёлся по периметру своего жилища. Проверил и привёл в боеготовность все рубежи своей домашней крепости, которые, однако, не приходилось до сих пор испытывать боем. Истома уходила прочь, не оставив после себя и следа. Ночь всегда теперь действовала на него так. Сон не приходил - казалось, что он слышал каждую ночь, как во тьме пустынные осиротевшие улицы города, наполняются полноводными реками восставших. Должно быть, это была лишь больная игра воспалённого воображения (поскольку квартира располагалась слишком высоко), но Сэм был уверен, что звуки реальны, и никто не смог бы убедить его в обратном. Он знал, что они бродили внизу полчищами уродливых ночных кошмаров, сбиваясь в стаи и жаждущие лишь одного. Сэм, забравшись с ногами в любимое кресло, слушал и слушал их часами напролёт, пока не начинал брезжить скупой рассвет. С тревогой отмечая про себя, как ночи становились длиннее.

В один из вечеров, когда солнце ещё озаряло убежище своим жидким красноватым золотом, Сэм вспомнил про альбомы с фотографиями. Он бросил остатки энергии того дня на их поиски, как будто от этого зависела его жизнь. Если Сэм становился одержимым какой-то своей идеей или желанием, это могло довести его до исступления: настолько рьяно он пытался их достичь.В таких случаях она раньше едко отмечала, что если бы любой другой человек загорался таким желанием, как Сэм, то он мог бы достичь на его месте чего угодно, вплоть до постройки Звезды Смерти и полного уничтожения повстанцев. Очередная безобидная шутка, как будто не намекавшая ни на что. Одна из многих.

Извозившись в пыли и устроив беспорядок, Сэм достиг своей цели. Скинув с кресла какой-то хлам, вытащенный незнамо откуда наружу во время поисков, он устроился в нём поудобнее. Альбомы лежали на коленях безмолвными свидетелями ушедших времён. Её глаза были там. Две голубые льдинки озера Байкал, пристально смотревшие на оппонентов. Источающие острый ум и решительность и скрывающие дьявольскую хитрость. Всем своим видом она демонстрировала уверенность и превосходство: добившаяся всего сама и выбивавшая из игры даже самых опасных игроков. Безупречный внешний вид. С иголочки, в меру строгий и элегантный, но не чопорный. Она могла бы быть иконой для феминисток. Завоевать такую женщину – это воистину успех. Но завоевал ли он её? Как может быть конкистадором тот, кто был всегда лишь вторым? Капля пота сорвалась с надбровной дуги и расплылась кляксой на его молодом, напряжённо смотрящем в камеру, лице. Сэм машинально стёр её. Воспоминания подхватили его и увлекли за собой – туда, где всё изменилось.

- Обещай мне, что, если это случится, ты сделаешь всё, чтобы не дать мне восстать. Сэм, ты слышишь?.. – Всё тот же знакомый тон, твёрдый и непоколебимый, как тысячелетний арктический ледник.

Сколько было его вины в том, что один из восставших её заразил? Допустим, он знал, что там было гнездо, но они пошли за припасами днём, когда они должны были быть в оцепенении. Предположим, он слышал её вскрик, но немного замешкался, запутавшись ногами о набитые рюкзаки на полу. Этого всего лишь череда совпадений… Сэм нашёл жену, когда они уже достали её. По всей длине правой руки протянулась неровная кровавая борозда – неглубокая, но кошмарного вида рана. Скверна определённо начала распространяться внутри - обращение было лишь делом времени. Они вернулись домой в спешке, но к концу дороги она уже порядком ослабла. Покровы побледнели, её начала бить испарина. Он тащил жену наверх, домой, десяток этажей, чувствуя, как обмякшее тело начало выгибать от судорог.

- …Сэм, ты слышишь? – едва разборчивое хрипение, но в голосе всё тот же лёд.

Дотащил её, уложил на постель. Она билась несколько часов, как выброшенная на берег исполинская рыба. Левиафан. Быстро распространившийся некроз. Её рвало кровью и, казалось, частями собственных внутренностей – говорить она уже не могла. Он заботливо обтирал жену влажным полотенцем, минуя встречи взглядом с её глазами, неистово горевшими холодным голубым огнём. Как будто целая вечность прошла, но всё закончилось. Почти. Она лежала совершенно обессиленная на их супружеской постели. Истончившиеся всего за десяток часов руки были смиренно сложены на груди. Сэм рядом, смертельно уставший, с мокрым лицом то ли от пота, то ли от слёз. Он знал, что будет дальше – решение внезапно пришло к нему само, поднявшись наружу из тёмных омутов. В гардеробной всё осталось практически без изменений – все вещи висели на плечиках пережитком прошлого, доисторическими шкурами. Вот и костюм цвета индиго – облачение королевы, лишившейся трона. Подушечки пальцев приятно ласкала дорогая ткань. С точностью хирурга острым охотничьим ножом Сэм срезал с неё одежду и начал облачать в костюм. Немой вопрос в распахнутых глазах и слабые попытки сопротивления. Билась до конца, не изменив своей натуре. Бельё, струящееся и невесомое на ощупь, брюки, рубашка, пиджак и туфли. Завершающий штрих – левое запястье окольцевал браслет часов. Она мычала в бессильной ярости, пока Сэм ободряюще гладил щёку, липкую от пота.

- Я сейчас вернусь, любимая.

Он сходил в кладовку и вернулся с ошейником и цепью в руках.

И всё-таки иногда на него накатывала лёгкая грусть и скука, когда он думал о том, насколько тупой и никчемной горой разваливающейся плоти она стала. Холодная расчётливость и хитрость бесславно умерли вместе с телом, а новым её видом безмозглого опасного животного Сэм давно пресытился. Ему давно следовало прийти, раскроить ей череп, как гнилой арбуз, и забыть сюда дорогу, но он всё продолжал искать и приносить свежую добычу, замедляя процесс разложения. И убирать в её логове, как смотритель чистит клетки в зоопарке у опекаемого зверя, уродливого, но всё равно любимого.

Приближалась осень и короткие дни, ему нужно было покончить с ней раз и навсегда. В тот день Сэм решился наведаться в последний раз. До этого он не был у восставшей жены несколько недель: то оцепенело готовился к зиме, то пыльным мешком валялся у себя в убежище, снедаемый депрессией и неопределённой тоской. Весь заросший щетиной, с присохшими остатками еды на подбородке, Сэм плёлся по мёртвым улицам на ватных ногах под высоким сентябрьским небом, в котором уже, однако, чудился призрак зимы. Дойдя до берлоги, в которую целую вечность назад сам поселил свою благоверную, он почувствовал смертельную усталость. Опустошённость. Остановился возле дома, отхлебнул терпкой жидкости из почти пустой фляжки и стал грузно подниматься по захламлённой лестнице, как медведь, который ломится сквозь бурелом. В последний раз. Сквозь скрежет ключа совсем близко ему послышалось царапанье. Игра больного воображения – он слишком долго не спал. Дверь громко захлопнулась –так, что весь дом подпрыгнул и задрожал. Ещё один глоток, чтобы унять дрожь в теле и подкатившую тошноту. Сэм проволочился в комнату и рухнул, как мешок с требухой, на визгливый скрипучий диван. Перед воспалившимися глазами стояла красная с тёмными пятнами пелена. Он тёр их заскорузлыми вонючими рукавами своей робы для вылазок, но делал только хуже. Тишина. Только теперь он заметил её. Часы остановились. Никакой голодной звериной возни за стеной. Сэм открыл глаза и посмотрел вниз. Покрытый пылью пол был усеян множеством следов – и лишь одна цепочка была отпечатками от его кроссовок. Резкое металлическое звяканье цепи где-то рядом с ухом – она навалилась на него с силой упавшей бетонной плиты, всё такая же неистовая и опасная, как раньше. Её волосы, пахшие сгнившими листьями и падалью, царапали его небритые щёки. Сэм беспомощно барахтался перевёрнутой на спину черепахой, не в силах с ней совладать. Остатки сил быстро покинули его. На её стороне было полное превосходство и голод. Белёсые мутные льдины глаз горели осмысленностью и томной жаждой. Губы кривила ухмылка – слишком человеческая и жестокая. Ему только оставалось смотреть в её лицо, такое прекрасное и знакомое, - и ждать, ждать, ждать.