Черная дыра

Эти пробки достают меня. Снова я попытался выехать раньше из дому. И стою здесь второй час. Да еще и магнитола сломалась, даже радио не работает. От не отвеченных мною звонков начальника на телефоне уже садится батарея. За мной сигналит какой-то нахал и, вылезая из окна своего минивена, орет на меня благим матом. А я только в середине. Снова. Как и всегда. Не я туплю на зеленом свете, или что там еще делает зачинщик пробки. Я не могу подгонять машину впереди меня, потому что тогда я буду таким же, как орущий на меня человек сзади. Мы ничего не можем изменить. Остается только ждать, пока кто-то первый что-то придумает. Кто-то первый сделает верное решение.

Он орет на меня. Но у него хотя бы магнитола работает. Люди по бокам орут друг на друга. И сигналят. Кажется, сейчас орет и сигналит каждый водитель в этом нескончаемом запоре. И каждый из них в своей искривленной гримасе гнева и нетерпения имеет одно, похожее как две капли воды лицо. И не важен пол, цвет кожи, вес и возраст. Все как близнецы. Но все на своих местах.

Может быть, если бы я одному из этих безосновательно озлобленных людей крикнул все, что я о нем думаю, то он достал бы биту или разводной ключ из багажника и попытался бы припугнуть меня. И я, якобы случайно, попаду под его замах прямо головой так, что на ней останется вмятина, которую уже не исправят.

Скука.

Если бы движение на пути к офису не было несколько метров в минуту, то я или врезался бы в столб на полной скорости, или выпрыгнул бы из машины под чужие колеса. Мои кости быстро хрустят и перемалываются. В ушах отдаётся звук. От мгновенного шока я не успеваю почувствовать боль, а моя черепная коробка сдавливается и прекращает прием, обработку и отсылку импульсов и информации по моему телу.

Мне скучно в этой спешащей везде и готовой заплевать каждого куче. Это не общество, это именно куча. Множество раздробленных человеческих единиц, собранных в одном месте. Они ничего не понимают. А я не могу понять, почему неспособен что-либо изменить. Я часто забываю, какой сейчас день, месяц, год. Ощущение, будто у этого всего не было начала. И это явление не дает мне возможности закончить. Не что-то конкретное, а все в целом. Постоянное чувство незавершенности. Говорят ведь, что мысль – первый шаг на пути к ее реализации. Но здесь это не так. Здесь все не так.

Начальник сразу закатил глаза. Я надеялся, что он наконец меня уволит. Он натянул на свое лицо улыбку, показывающую его белоснежные керамические зубы, чтобы скрыть свое недовольство и искреннюю злобу от всех остальных сотрудников нашего офиса. Это больше похоже на спазм лицевого нерва или синдром Ангельмана. Такие улыбки бывают только в рекламе зубных протезов и на памятниках. Начальник жестом позвал меня в свой огороженный стеклопластиком и гипсокартонном укромный уголоки уже там начал говорить о всех моих минусах. Он думает, что если у него есть отдельная комнатка, то она обеспечивает уединение. Но на самом деле все его разговоры слышны абсолютно всему офису. Мы знаем о всех сделках, о его подхалимстве перед директором фирмы, о друзьях, которых он терпеть не может. О его жирной жене. О его любовнице-шлюхе из отдела логистики и транспортировки. О детях, которым он не уделяет внимание. Мы знаем всю его жизнь, как знает ее он сам. Поэтому все его слова в мой адрес услышал весь наш отдел. Он также услышал, что в очередной раз вместо увольнения я получил больше работы и выговор.

Стопка бумаг ровная, будто только с печати. Все листики аккуратно сложены так, что кажется, что это цельный, толщиной в сантиметров двадцать, кусок бумаги. Еще со вчера у меня остались несколько листов. В очередной раз не успел допечатать новую партию, потому что меня выгнал охранник. Уходить последним с работы не так романтично, как кажется.

Сквозь шум нажима пальцев на клавиши и стандартных телефонных звонков слышен легкий, но мощный гул лопастей вентилятора, плавно рассекающий теплый воздух. Наверное, он так же плавно, без всяких колебаний и торможений, разрезал бы и плоть, преодолевая сухожилия, кровеносные сосуды и кости.

Набираю исправленный текст на клавиатуре. Буква за буквой. Строчка за строчкой. Новые слова рождаются сами из себя, из ниоткуда. Не имея своих потомков, своих предков, они могут жить вечно. Не имея своего начала они не имеют и абстрактного конца. Сами по себе они никогда не исчезнут.

А если бы утром, когда начальник припрется раньше всех, чтобы найти на рабочих местах то, до чего можно докопаться, когда будут по одному приходить рабочие, он увидит на том самом потолочном вентиляторе-кондиционере крутящуюся петлю? Если мое тело посинеет к утру и будет как баклажан? Или только на шее останется след? А может с организмом случится еще что-то интересное вроде выдавленных из орбит глаз, изо рта языка или опустошения прямой кишки? В любом случае у него вывалится из руки кофе и он попятится назад. Он сразу остолбенеет и будет как глухонемой произносить что-то бессвязное, а потом заорет и на его крик прибежит охрана. На похоронах нахваливал бы меня как одного из лучших работников его отдела.

Выволакиваясь самым последним из здания, я бреду к машине. Улицы полусвободные. Для утренних мыслей я слишком уставший. Для решительных изменений мне нужны силы. Нужен отдых.

Проезжая по мосту, я смотрю вниз, и на глазах за кадром появляются картинки, как моя машина падает в воду. Стекла закрыты, чтобы, когда я захочу выбраться, я не смог сделать это быстро. Представляю, как ремень переклинивает. Я кричу, и из легких выходит воздух. Вливается вода, будто через лейку. Перед смертью мое тело дергается в судорогах.

Задумавшись, чуть не влетел в машину передо мной. Резко вывернув руль, я объехал кричащего на меня человека из кабины водителя. Он слушал одну из моих ранее любимых песен. Почему я не замечал раньше, что она такая мерзкая? Не обращая ни на что внимания, двинулся дальше. Может, стоило просто расслабиться в кресле и насаждаться полетом? На дороге меня подрезали пару лихачей. Как они ездят на таких скоростях и не врезаются ни в кого? Это же как минимум опасно. Нужно ли так рисковать?

Приехав к квартире, я ощутил еще большую усталость. Подъезд весь изрисован малолетними вандалами. Вдруг они сейчас выйдут из-за угла, попросят мелочи, потом телефон, а далее дадут мне под дых и будут пинать ногами, пока не повредят мне какой-либо жизненно важный орган, что я или не дотяну до реанимационного стола, или умру спящим прямо в кровати. Быть может, я вообще не встану больше отсюда. А может быть именно сейчас плохо скрепленные стальные нити в лифтовом тросе решат дать слабину и оборвутся, дав мне насладиться свободным падением. Даже подымаясь по ступенькам домой в голову приходит множество интересных вариантов. Выйдя из лифта, в голове появился вопрос: интересно, а долго ли лететь отсюда вниз, между ступеньками и перилами, прямо на площадку около входа в подъезд? Только я наклоняюсь и одна нога повисла в воздухе, как слышу стук двери и голос жены. Она видит меня и говорит, что ей нужно сбегать в магазин за молоком. В духовке готова рыба, а на плите гарнир в виде сливочного пюре из кабачка. Она целует меня, с неестественной заботой отводит в прихожую, раздевает и усаживает есть. Включает радио. При этом все время говорит. О своих проблемах, о проблемах соседей, друзей и знакомых. О их заслугах. О интересной жизни. За молоком она видимо решила не идти.

Странно, сколько словесного говна может выливаться у этой женщины изо рта. Она не затыкается. Будь у меня пистолет, я бы застрелился. Нет, не так. Сразу застрелил бы ее, а потом себя. А может быть и еще кого-нибудь осчастливил бы. Странно, что в этой рыбе нет костей. Вроде бы как раз у таких рыб внутри много всего, что может застрять в горле и не давать нормально дышать. Вспоминается случай, когда пару лет назад, сидя за этим же столом, на этом же месте, слушая этого же человека, я подавился жилистым куском мяса. Он стоял комом в горле. Нехватка кислорода держала мою жизнь в подвешенном состоянии. Играло радио. Я плохо соображал. Но, кажется, тогда жена набрала короткий номер на телефоне, через несколько секунд в дом вошли люди в белой спецодежде со странным символом и какой-то надписью на груди и спине, ударили меня в грудь и достали пальцами кусок мяса прямо из горла. Мне еще долго болела челюсть от большой мужской руки у меня во рту. Жена на это сказала, что мне привиделось и я просто сильно открывал рот, когда пытался вдохнуть. Что я сам выплюнул мясо. Кажется, все было так. Кажется.

Мы идем в постель. Я сказал, что меня достала эта музыка. Жена просто взглянула на меня, даже не выключив радио, а лишь сделав его тише. Вечерний просмотр телевизора ничего мне полезного и хорошего не дал, зато как всегда превосходно убил вечер и помог ни о чем не думать. Позволил просто направлять глаза в экран, даже не следя за движущимися картинками. Я уже умылся, даже не поскользнувшись в душе и не разбив голову об угол, побрился, не разрезав нечаянным движением себе шею, выпил прописанные доктором таблетки, кроме целой упаковки снотворного, а она все как обычно растягивает, чтобы лечь позже меня. Говорит, не может делать некоторые вещи при мне. Странно, за столько лет не привыкла. Хотя, меня это не сильно интересует. Сегодня вторник, а это значит, что я усну, а только после этого она придет и ляжет в постель, повернувшись ко мне спиной и держась на таком расстоянии, чтобы не касаться меня. Завтра среда, а значит будет секс. Из душа она выйдет немного раньше, потом сядет на меня сверху, улыбнется, поцелует, и начнет ерзать на мне, пока я не сдамся и не закончу начатое ей дело. Если мне повезет, я отойду в мир иной, как в той плохой шутке про Чингиз Хана. После она ляжет немного ближе, чем обычно, создавая иллюзию близости, и мы оба уснем.

Утро как всегда в спешке. Жена уже в ванной, умывается и красится. На столе уже готов завтрак. Странно, что от этого разнообразия меня не вырвало еще. Сейчас среда, а значит яичница с тостом и стакан апельсинового сока. И он будет ровно через неделю. Через две, три и сто недель. Идеально прожаренный до хрустящей корочки и мягких внутренностей кусок белого хлеба. И разбитое яйцо с запеченным белком и жидким желтком. Все такое идеально одинаковое, будто бы есть склад, где клонируют продукты. Я достаю телефон, делаю фото и проверяю. Да, фото идентично. Вовремя убираю телефон обратно, услышав, как дверь ванной ляпнула. Я ей не доверяю. Приходит жена, делает громче радио и начинает расспрашивать про знакомых, работу и прочее. Вечером она сама будет рассказывать про своих, потому что я у нее не спрошу. Снова мысли о том куске мяса пару лет назад, застрявшем у меня в горле. Но мне хочется, чтобы этот кусок оказался у нее, и она наконец заткнулась.

Пробка. Слева и справа от меня орут мужики кому-то спереди, его жена и дети подпевают знакомой мне песне. Сзади орут мне. Мне кажется, что мужик слева будет в этой же красной футболке через три дня. А машина впереди меня подрезала месяц назад. До сих пор царапину не убрал ни он, ни я. Спустя несколько минут моя полоса сдвинется и окно пассажира сровняется с окном машины на другой полосе. Там, высунув голову в окно, будет сидеть собака, золотистый ретривер, и дышать, высунув язык. Она гавкнет на меня несколько раз, и моя полоса двинется дальше. Водитель по другую сторону в это время злобно прорычит набор бессмысленной брани. Это расписание у меня в голове крутится постоянно. Не знаю, сколько лет я ездил так и ничего не замечал. Сколько времени меня всё устраивало и мне было вполне хорошо. Этот процесс кажется настолько долгим, что я не помню, когда последний раз менялась пора года. Этот режим, идентичный в одинаковых промежутках времени складывался у меня в голове годами, и только собравшись в единую полноценную систему, явил себя мне. Но я не могу четко вспомнить свое детство и то, как я пришел к такой ситуации. Будто бы все всегда было и всегда будет, без начала и конца.

Сейчас я вижу, что всё работает, как часы. Их шаги, взгляды, абсолютно любые действия. Почему-то от осознания того, что я сломанный механизм, моя плоть наполняется. Я перестаю быть плоским героем однообразного и скучного фильма. Я чувствую, как понимание этой схемы будоражит во мне погребенные эмоции, давая возможность стать ярче для самого себя. Проблема в том, что я теперь буду выделяться. И что тогда? Понимание, что все работает как часы не дает мне углубиться в тайны, которые я не знаю. Нужно что-то делать.

Телефон все также разрывается от звонков начальника. Я бросил его на задние сидения. Как раз подъехал к тому моменту, где мужик из минивена будет сзади на меня кричать. Я закрываю глаза. Спокойствие. Успокойся. Ты сможешь. Все хорошо. Сейчас он заткнется и ты поедешь дальше. Хотя, если сегодня мне выпал счастливый билет, то на эту часть дороги упадет метеорит, разнеся мою машину и отбросив все близлежащие. Меня не собрали бы даже по кускам, а жена опознала бы меня по обручальному кольцу на единственном целом пальце. Гроб был бы закрытый, потому что в него просто сгрузили весь этот фарш. Для кремации он бы не сгодился, потому что никто не хотел бы совать в урну огромную котлету с депрессией вместо специй.

Начальник улыбается. Такую гримасу можно увидеть у клоунов-педофилов, восковых фигур и фарфоровых кукол из фильмов ужасов. Не то, чтобы я их смотрю, просто по дороге с работы видел постеры. Не то, чтобы я встречал много клоунов, но они выглядели бы именно так. Начальник стоит у стола и смотрит на вход, видимо давно, отчего он стал еще злее, улыбка шире. Он высматривал среди других опаздывающих сотрудников меня. Начинается ежедневный отчет в кабинете, после чего я получаю очередную стопку бумаг. Тошно. Бумажный король. Целлюлозный император. Мне иногда кажется, что, пока я работаю, за мной стоят все и смотрят, как я заполняю их отчеты и бланки. А когда повернусь, то все будто бы совершенно непринужденно пойдут по своим делам. Ради интереса я поворачиваюсь. За мной стоит только начальник. Он говорит мне не отвлекаться и сам уходит в свой кабинет. А хочется ему ответить что-нибудь такое, от чего у него кровь забурлит по венам. Может, сказать, что его любовница спит еще и с ее коллегой, сидящим от нее слева? Или, что жена обязательно выиграет бракоразводный процесс и отберет всё его имущество, включая облинявший парик? Так что любые способы поставить его выше меня не изменят его жизнь? А может удивить его и уволиться? Если честно, то я хочу всего этого, но что-то меня держит. Я представляю, как он от злости слетает с катушек, хватает нож для резки бумаги и легким движением руки от себя делает мне на горле еще один рот. Я не успеваю сделать ничего, кроме как схватиться за горло и упасть на спину, заливая все под собой кровью. В судорогах от боли я размазываю все еще больше, оставляя после себя в этом мире только одно темное пятно Роршаха на грязном полу, которое к утру, дав пофотографировать следователям, смоет уборщица.

За мной заходит охранник. Я выбрасываю оставшиеся бумаги в мусорный контейнер. Он на это не реагирует, а просто выводит меня из здания. Я сажусь в машину, хотя мне хочется пройтись. Еду домой, хотя меня туда не тянет. Вся жизнь проходит по нужде, необходимости или безысходности, но никак не по желанию.

Снова лихачи. Когда-нибудь, если они не разобьются, то протаранят меня на полной скорости. Они кричат проезжающим мимо машинам. Кричат, чтобы они вырубили их сраную музыку и дали себе послушать гул ветра.

В подъезде я медленно перебираю ногами по ступенькам. Стены изрисованы и исцарапаны чем-то острым. Кажется, сейчас абсолютно любой объект способен натолкнуть меня о мысли об освобождении. Ощущение тюрьмы. Я и есть тюрьма. За пределами меня для моего сознания существует только свобода. Ничто ни при чем. Я сам виновник своего заточения. Мы все рождаемся уже заложниками. Заложниками абсолютно всего. Своих желаний и нужд. Чужих мнений и ожиданий. Мораль и ценности. Обязанности и долг. Общество и природа. Жизненный цикл. Все это идет по единой схеме. Любые отклонения в пределах допустимого. Оно все затягивает. Из него не выбраться и не преодолеть. Абстрактная сила притяжения, в которую ты можешь направляться, но обратно вернуться не хватит сил.

Мои ступни тяжелые. Каждый шаг дается с трудом. Из дома запах, как и неделю назад. Как и три. Ровно месяц. Год. Много ли было лет раньше, я уже не помню, но уверен, что в самом начале, если у этого было начало, запах был точно такой же. И то же радио играет. Я выключаю чей-то монолог, нажав на кнопку «СТОП». Картошка фри и свиные котлеты. Идентично прошлой неделе. Ком в горле стал. Я сажусь за стол, даже не раздеваясь. Она спрашивает со стандартным счастливым видом, все ли у меня в порядке. Я отвечаю да, и она начинает рассказывать мне про весь свой день и все, что его касается. Потом все, что касалось ее ушей. И по инерции ее рассказы продолжают двигаться в беспросветную и несвязную муть. Какая-то бесконечная газета «DailyGossips». Ком в горле подымается выше. Тянет за собой все это съеденное дерьмо. Я сдержался, с суровым видом сглотнул обратно, встал из-за стола и вышел из кухни.

По ящику, который давно перестал быть тем самым ящиком в буквальном смысле этого слова, как всегда происходила какая-то магия. Ни одно ранее изобретенное и открытое устройство и технология не имела такой власти над человеком. Ни одна вещь еще никогда не была миксером для мозга. Каша, которая оставалась внутри, когда экран гас, была самым вкусным блюдом. Все только и ждут того, чтобы отвлечься от своих реально существующих проблем. Мы – сундук для сокровищ, которому внушили, что он мусорный контейнер.

Я не умывался. Жена в душе. Что-то напевает. Порой кажется, что мы умываемся вечером перед сном для того, чтобы смыть с себя внутреннюю грязь, которой брызжут во все стороны окружающие. Тщетные попытки очиститься. Новая версия покаяния, где мы, не прося прощения, хотим его получить. Где мы жалеем себя и не видим, какой вред приносим остальным. А утром, когда начинается новый день, мы возвращаемся к истокам и дальше брызжем во все стороны желчью, которую источаем сами. Если в движущейся толпе, в этой бурной реке источников грязи, остановиться, то можно утонуть. Может, поэтому мы все так спешим?

Я не умывался. Я хочу осознать и почувствовать все это, а не убрать, не стереть с себя. Для понимания нужно время, и дня будет мало. Жена выключила в ванной воду. Выходит. Надевает полупрозрачную ночнушку и ползет по кровати ко мне. Она садится на меня и начинает двигаться взад-вперед. Она не знает, что мне это не интересно. Моя голова забита другим и, к счастью, не тем, чем забита у нее. Она старается, как и каждые два дня. Три раза в неделю. В среднем тринадцать с половиной раз в месяц. Сто пятьдесят шесть раза в год она старается снять нам стресс самым примитивным и животным способом. Она была так увлечена игрой в хороший секс, что даже не заметила, что я не возбудился. После определенного времени она, улыбаясь, сползает в сторону. Я поворачиваюсь к ней спиной.

Утро было пасмурным, хотя иногда проглядывало солнце. И музыка. Как и всегда. Когда я открыл глаза и увидел это, я понял, что во сне ко мне пришло озарение. Я знал, что мне нужно делать. Но пока не знал как. Войдя на кухню, первым делом бросил радио в стену. Новая традиция. За завтраком я наблюдал за женой. Ее игра кажется мне настолько неестественной, что глаза отказываются это видеть. Я задаю ей вопросы. Она этого не ждала. Уклоняется от ответов и возвращается к своему зазубренному рассказу. А что со мной сделают, если жены внезапно не станет?

Еду по дороге. Точнее как всегда плетусь. Везде сигналы машин и крики. Шум. Им всем недостаточно движений для того, чтобы не запачкаться в своей грязи. И они это делают. Начальник не звонит со вчерашнего дня, потому что телефон так и остался валяться на задних сидениях, не достигнув воскрешающей его розетки. Сейчас на дороге я достиг того момента, когда толстяк сзади вылез из окна и кричит, какой я нехороший. Я закрываю глаза. Успокаиваюсь. Собираюсь с мыслями. Главное, не нервничать. Все получится. Вместе с глазами я открываю дверь. Щели между слоями жира на лице, через которые смотрит мужик, кричавший на меня, округлились. Он залез обратно, что-то написал в телефоне и продолжил смотреть на меня, но уже из своего салона. Я подхожу и спрашиваю у него, в чем проблема. Он волнуется так, что обливается холодным потом и качается взад-вперед. Говорит, что если сейчас я не вернусь в свою машину, то он разобьет мне лицо. Не показывая своего страха, я говорю ему выйти и, как он сказал, разбить мне лицо. Этот толстый лысеющий мужлан будто бы через силу встает и достает из бардачка кастет. Он вышел и пытается прыгать на месте, как боксер. Больше похоже на сдувшийся мяч, которым дети все равно пытаются играть в баскетбол. Наконец-то импровизация, а не что-то стандартное и заученное, что я вижу каждый день. Интересно, кто платит всем этим людям, устраивающим вокруг меня столь дешевый спектакль? Я представляю, что я специально пропускаю его удары. Раз за разом он ломает мои кости и давит мои мышцы. Он проламывает мне скулу, ломает челюсть, ключицу, рёбра. Он бьет мне по плечам, и мои руки отнимаются. Весь свой вес вкладывает в удар под дых, и я не могу сделать и вдоха. Последним ударом он отправляет меня в большое и долгое плавание по реке Обливио, впадающую в бескрайнее море Ниил.

Толстяк говорит мне вернуться на свое место, иначе будет плохо. За ним уже сигналят машины. Я показываю ему средний палец. Машины перед моей машиной уже давно тронулись. Мне приходится вернуться и поехать дальше. Все равно он бы ничего не сделал.

Начальник ставит мне на стол стопку бумаг и будто бы с безмерной радостью заявляет, что сегодня мое опоздание больше, чем обычно, и поэтому мне придется и напечатать больше, и остаться здесь дольше. Ага, конечно. Охранник вне твоей власти и выгонит меня как всегда. Говорю, что я увольняюсь. Говорю, что меня достал его парик, под которым есть иллюзия разума. Говорю, что я ненавижу эту работу, бумаги, весь персонал и его самого. Делаю это всё так, чтобы каждый в этом помещении услышал. Видно, как все встают и смотрят на меня. Все эти люди в заношенных костюмах, с галстуками и накрахмаленными рубашками, на которых видны пятна от кетчупа. Горчица. Майонез. В лакированных туфлях со сбитыми носами. У начальника на лице происходят удивительные метаморфозы. Лицо стягивается в нормальное человеческое, не оставляя после себя и следа бешенной улыбки. Появляются естественные морщины. Лицо начинает говорить. Этот бесформенный вожак стада безлицых, сдерживая злость и панику, выдавливает из себя что-то вроде «заткнись и сядь на место, пока не стало плохо». Этого было достаточно, я улыбнулся ему, впервые за долгое время выразив приятные мне эмоции, и сел, закинув ноги на стол. Весь рабочий день я воодушевленно проиграл в пасьянс и слушал музыку, отлынивая от работы. К концу рабочего дня, когда все начали уходить, я скинул в мусорное ведро все бланки и квитанции, что сегодня не разбирал. Домой сегодня приеду рано, как никогда. А может и не поеду домой. Подойдя к выходу, дорогу мне перегородил охранник. Когда я делал шаг в сторону, чтобы обойти его, он повторял мои движения. В растерянном состоянии, я ткнул в него пальцем, за что он быстро ударил меня шокером, а когда я упал, он делал это, пока я не отключился.

Чувствуется запах шестипроцентного молока. Тушёные овощи с томатной пастой. Баварские колбаски с содержанием мяса не менее семидесяти процентов. И музыка. Не может быть. Со скрипом подняв голову, я раздвинул веки и увидел перед собой счастливую жену. Она поздравила меня с приездом и принялась выщелкивать свои истории. На часах был поздний вечер. Мало что соображая, я попробовал поесть, но вывернул на пол тарелку. В коматозном состоянии попытался поднять разбитые осколки и еду, но сам упал в них. Жена, сделав паузу, сказала, что все уберет и я могу идти отдыхать после очередного трудного дня. Я последовал ее совету, и лёг прямо в верхней одежде на кровать. Не могу понять, что заставляло меня все эти годы возвращаться сюда.

Я так крепко уснул, что, казалось, жена так и не появилась в кровати. Еле разлепив глаза, я поднялся, посмотрел на распухшее лицо в зеркало ванной, прошел на кухню. Жена сразу начала желать мне доброго утра, удачного дня, спрашивала про мой сон и про планы на сегодня. Не обращая на нее внимания, я стоял в проходе. По бежевому плащу снизу до верху растянулась череда не проутюженных складок, на круглом лице выступила щетина, обувь грязная и расцарапанная, будто я или играл в ней в футбол, или меня вчера волокли в таком положении, что ноги тянулись по земле. Положив на всякий случай в карман то, что лежало на столе из классической пищи четверга, и выкинув радио в окно, я вышел из дому. Это сбивало стандартный график, под который я как заведенный жил всю свою сознательную жизнь.

Вновь пробка. Ничего не изменилось. Я спокоен. Уже не знаю, где телефон. Никакие звуки меня не тревожат, они пролетают мимо ушей. Дождавшись момента, я вышел из авто. Подошел к машине ежедневного жирдяя сзади, который смотрел на меня вчерашними глазами. Обошел ее спереди, открыл дверь пассажира. Он не успел среагировать, а я уже достал кастет, который успел прикупить утром, и начал бить его по голове, рукам, спине. Когда он перестал просить о спасении и дергаться, я достал из его бардачка нож, которым проткнул колеса и порезал провода. К нему на помощь подбежал какой-то другой водитель, но он получил раз по лицу и без сознания лег на асфальт. Вернувшись в машину, я положил кастет в карман, вытер руки и поехал.

Войдя в офис, с ходу сказал начальнику, стоящему у моего стола и только поднявшему палец, чтобы что-то сказать, что если он еще раз меня встретит, поставит стопку дополнительных бумаг или даст замечание, то он вылетит из окна прямо на проезжую часть, оставив на асфальте навеки следы крови и мозга. В такой же позиции он со своей улыбкой развернулся и с торчащем вверх пальцем ушел в свою коморку. Я сделал нормальную дневную норму к обеду, а остальное время просидел в ресторане быстрого питания через дорогу, пытаясь обдумать, что я могу сделать, а также бесконечно поглощая бургеры и куриные крылышки. К концу рабочего дня я вернулся в офис и, пока все еще были на месте, я перевернул свой стол со всей техникой, написал на стене пару неприличных выражений вместо своего заявления об увольнении. Пришлось убегать от охраны. Было тяжело, страшно и весело, зато вновь почувствовал себя таким молодым, каким будто бы никогда не был.

По дороге домой я ощущал себя отдохнувшим как никогда. Я ощущал себя живым. Только что родившимся. Я набираю скорость так, что уши закладывает. Открываю все окна. Я кричу и уворачиваюсь от таких медленных и скучных машин. Пару раз подрезаю кого-то, но не сильно, так что они едут дальше, хотя испуганно и осторожно. Я не пристегнулся. Подорожник смертнику ни к чему. Разгоняюсь еще и на полном ходу тараню ограждение моста. По ощущениям дикого толчка мои передние колеса остались у бордюра на трассе. Бьюсь головой о стекло и летаю по салону, пока машина направляется кувырком вниз к воде. Все сверкает и блестит. И удар. Река быстро наполнят салон. Вылажу через окно и плыву к берегу. Дальше я иду пешком. Как раз почти высох, дойдя до дома.

Зайдя и ляпнув дверью, я увидел жену на кухне, как всегда. Подойдя к столу и только понюхав эти оладьи из яблок и овсянки с клубничным джемом и завидев стакан грушевого компота, будто бы из бесконечного холодильника, в котором завтрак, обед и ужин попадается только в семи вариациях, меня выворачивает наизнанку прямо на стол. Речная вода и непереваренные крылышки залили всю еду. Жена вскрикнула, но совсем скоро приобрела свой привычный вид и, отставив тарелки в сторону, принялась рассказывать что-то и одновременно убирать со стола. Сняв плащ, рубашку и обувь, разбив о грязную посуду и радио, я вышел на улицу. Свежо. Зашел за дом и лег на траву, положив руки под голову. Это бесконечное пространство. Темное, но с искорками света. Как и жизнь.

Думая обо всем, я уснул. Проснулся от рева сирен. Слышу топот множества шагов. Взглянув на окна своей квартиры, я увидел в темных помещениях свет фонариков. Один из них светил на меня. Я вовремя отпрыгнул в сторону, поскольку через мгновение послышались выстрелы. Вновь бежать. Долго и без оглядки. На ближайшей заправке я одолжил машину, пока владелец рассчитывался за бензин. Легкие горели, будто бы не машина заправлялась, а мне внутрь залили горючее. Доехав до центра, я бросил ее, спрятавшись в переулке через несколько кварталов. К утру мне нужно было снова двигаться.

Зайдя на какую-то заброшенную стройку в центре, где не было ни ограды, ни людей, я прошел несколько этажей и сел на краю. Что же это получается – мне теперь не выбраться? Только оказавшись на свободе, меня загнали в тупик? Слышится снова топот сапогов. По ступенькам. Я не отдам себя им. Не позволю. Я останусь свободным.

Прыжок.

Неудача. Упал на чью-то машину. Голову разбил о край, но почему-то не мертв. Кажется, моя нога висит сосиской, но я ее не чувствую. Единственное, что я понимаю – в ушах все звенит. От этого больно даже думать. Водитель выбегает. Наверное вызывать служителей порядка или медиков. Сползаю по лобовому стеклу, потом на капот, на асфальт. Заползаю в его машину. Еще один идиот оставил ключи. Здоровой ногой завожу машину и пытаюсь выехать. Перекресток. Справа в бок на полном ходу в меня кто-то врезается. Покорежило полмашины. Кусок человека, врезавшегося в меня, сползает по стеклу сбоку. Кажется, я проехал на красный.

Изредка находя в себе силы, я открываю глаза. Меня кладут на носилки. Меня везут люди в масках врачей по коридору. Зашивают лицо. Вижу, как вдаль в темноте уходит бесконечность подсвеченных кушеток, где лежат бесконечность бедолаг, как я, а с ними водится бесконечное количество людей в белых халатах и масках. И все те лежащие люди. Они мне как родные. Я чувствую с ними связь. Они сделали все то с собой, что я не решался сделать.

Не знаю, сколько времени прошло. Меня, загипсованного, перебинтованного, всего в капельницах и мазях, привязывают ремнями к какому-то стулу. Ни одна из конечностей не может пошевелиться. Голова крепко закреплена. В глаза вставлен механизм, мешающий им закрыться. Для меньшего дискомфорта через этот механизм подается слизь, чтобы смазывать глаза. Стул намертво прикован к полу. В стуле и полу дырка, в которую падают мои отбросы. И они погасили свет. Приходили три раза в день девушки, работающие посменно. Они не разговаривали, мне не отвечали. Только кормили меня с ложки. Я определял девушек по духам, и по их сменам количество дней. Позже я сбился. Со мной была только тишина. И темнота. В один момент я начал звать их, чтобы они это прекратили, сжалились. Чтобы они или покончили со мной, или выпустили. Я отказывался есть, так они кормили меня через трубку, протянутую через рот сразу в желудок. Когда я перекусил её, они засунули новую через нос. Потом, когда я перестал сопротивляться, все изменилось. И они начали приходить. Люди, которых не видно из тени. Они светили мне в лицо. Они говорят про прекрасный мир. Они говорят про возможности и надежды. Они говорят про идеалы. Про раковую опухоль. Про ошибки в жизни. Про то, что мне не удастся умереть, убить себя. Про то, что они стараются держать всё в норме, под контролем. Продукты питания, техника, одежда, здравоохранение, развлечения и прочее. В промежутках между посещениями этих людей, мне перед лицом ставят экран. На нем ничего конкретного, лишь картинки, сменяющие друг друга. Странные образы, то расплывчатые, то четкие. Надписи. Люди говорили, что я не умру. Но и жить я тоже не смогу. Они говорили, что дают всем нам абсолютно всё. Взамен на послушание. Взамен на принятие и соблюдение нами правил. Также они включали и видео, о них мне вообще сказать нечего. Иногда музыка. Сначала мне казалось, что от них я окончательно свихнусь, но со временем я привык, а после мне начало нравиться. Я даже подпевал. Смеялся. Я чувствовал радость. И это все постоянно сменяло друг друга. Люди стали не просто говорить, а общаться со мной. Они начали отвязывать ремни. Постепенно. Все зависело от моего поведения. Меня перевели в свою комнату со светом и водой. Дали щетку, телевизор. Они объяснили, что я все получу, если заслужу. Унитаз, личную тумбочку, именные часы. Надо заработать, и я все верну себе. Еще никогда ничего не было так просто и понятно. Люди приходили и мы с ними болтали, долго. И смеялись.

Настал тот момент, когда меня выпустили. Вечерело. Мне, как подарок излечившемуся, дали новый костюм, плащ и машину, на которой я сразу мог уехать домой. Они вручили мне букет цветов. Да, те самые люди. Они сказали, что я могу подарить его своей любимой жене, и подмигнули. Я обнял их, попрощался и сел в машину. Включил радио, по которому играла та самая прекрасная музыка.

По дороге я представлял, как завтра же смогу вернуться на работу, как все обрадуются, как начальник улыбнется мне и мы обнимемся. Как женщины из бухгалтерии принесут на наш отдел торт в честь моего выздоровления. Мы все съедим его и примемся за важную для нас и мира в целом работу. Я представлял, как завтра же я смогу приехать после работы домой, и мы с женой съедим праздничный ужин, разговаривая обо всем, а после освежающего душа предадимся супружеским ласкам.

Дома меня встретила жена. Я вручил ей букет, который она поставила а вазу на подоконник. Она обняла меня. Мы поцеловались. Жена принялась рассказывать все, что произошло за столь долгое мое отсутствие. Я слушал не отрываясь. Мы вместе ели и слушали музыку. Позже смотрели передачи по множеству каналов. Мне давно не было так хорошо. А когда она вышла из душа, я уже уснул. Наверное, она обняла меня, но было жарко, поэтому к утру она лежала немного поодаль от меня, повернувшись спиной. Но я на нее не в обиде. Ведь у меня и так идеальная жизнь.

Вчера вечером она не ожидала, что я уже вернусь, поэтому дома была только запеченная рыба из духовки и сливочное кабачковое пюре. Еда еженедельного, ежемесячного и ежегодного вторника.