Alisabet Argent

Малые поляны

Малые поляны
Работа №174

Они сидели вокруг большого пня, изредка поглядывая на недалёкий огонёк.

- Дятьку! Дятьку, позволь, – ныл Малой. – Ну, дай мине! Што тибе стоит.

- Цыц, егоза! Молчи, кому велено, – Лексаш вздохнул и поёжился. - Не наше время ашо. Апосля сберёмся егда…

- Дятьку! Дятьку, а ково нетути? – молодой повёл головой, пересчитывая сгрудившиеся фигуры. Повернулся к старому. - Навроде все здеся!

- Неслух! Говорёно ожидать – значится, ожидать. Маньки ашо нет.

- А-а-а, - протянул Малой, подводя черту. - Энта та, што в баньке? На отшибе обретается? Так не буде её, она душу заблудшую у сибя врачует. Не приидет!

Лексаш глянул на Малого, приподнялся и отвесил ему лёгкого подзатыльника:

- Мал ашо, стариков учить! От горшка два перста и туда же прёшь. Терпи и ожидай, чево ашо надобна. Межень, раздавай! – обратился к нескладной фигуре.

Раздалось лёгкое шуршание, мелькнули белые квадратики, и вслед межевик провозгласил:

- Бубны козыри!

- Ех! - вздыхал Малой, тоскливо поглядывая на огонёк. - Сколь ашо ждать-то, - бормотал он себе под нос.

Тем делом, картёжники сыграли ещё несколько партий.

- Чево-то и взаправду, долгонька Маня прохлаждается. Всё веселье пропустит, - в зыбкой тишине раздался приглушённый рокочущий бас.

- Штоб Маня да опаздала?! Не бывать этакому, - веско заметил Лексаш.

Тем временем перевалило за полночь. Рядом заухал филин. С дальнего края леса раздался долгий заунывный вой.

- Ну, вота братья очнулись, как по расписанию, – подал голос старый. - Разговоры-то вели, Поликарп? – обратился он к обладателю густого баса.

- А то как жо, Батьку. И у Одноглазова бывали, к Вислоухому бегали. Спомогут. Ежли што, кучей навалятся! – ответил Житник.

- Ну, пора и нам пора косточки поразмять! - он поднялся и бросил куда-то вбок. – Мань, не таись! Ты знашь, всё ж тибя прочую.

- А то! – и на поляну шагнула молодушка: в белых рукавах, цветном сарафане и с кокетливо повязанным платком на голове. – Как жи ты бес пряника печатнова, да ко девице красной, - упирая руки в бока, она глянула на друзей.

- Ха-ха-ха! - зыбко разнеслось по окружению, даже нескладный Межень растянул тонкие губы в подобие улыбки.

- Дак, аки же без пряников! - стушевался Лексаш. - Я для тибя, за родимую, завсегда с радостью. Вона како столовище накрыто! - и он махнул в сторону костра.

- Дятьку! А, дятьку, а теперя можна? – вновь заскулил Малой, забегая вперёд. - Все же собралися.

- Теперича можна! - ответил старый, с любовью глядя на молодушку. Подхватил её под руку, - Пойдем чтоль красавица, поиграемся.

Повизгивая от радости, молодой скрылся в сумрачной темноте…

Налетел шумный ветер, разгоняя чёрные облака. В вышине показался яркий блин луны, заливая нездоровым светом удивительную картинку - одинокую фигурку, улепётывающую прочь и группу людей возле огня, испуганно взирающих в окружающую темь.

***

- Врёшь! Не возьмешь…

Вполголоса ругаясь и опираясь на винтовку, он неловко шагнул. Оступился, со всего маха полетел на землю. На раненую ногу. Охнул. От сильного удара перехватило дыхание, и перед глазами поплыли разноцветные круги. Пошатываясь, поднялся и заковылял дальше старой лесной дорогой, оставляя позади примятую траву с редкими ярко-красными мазками. Позади раздавалось едва слышимое тарахтение моторов и далекий лай овчарок…

***

Его сбили.

Его сбили. Вражеский пунктир настиг вёрткую машину на выходе из виража. Перечеркнул поперёк фюзеляж, разделив жизнь на «до» и «после». Неожиданно онемела правая нога. И штурвал, штурвал вдруг стал тяжёлым и непослушным.

Он тянул до последнего. Перед самой землей рванул рычаг катапульты. А верный «лавочкин», выбрасывая удушливо-чёрный хвост дыма, ухнул за недалёким перелеском.

Голубое небо встретило лётчика ощутимым тумаком в грудь. Отбросило на высокую ель. Изловчившись, он перерезал стропы и, падая вниз, приложился боком о толстый сук. Потерял сознание от боли. Пришёл в себя лишь на исходе дня. Непонимающе повёл головой, вспомнив встречу с «мессерами» противника. Скоротечный бой и своё падение.

…- Однако, это хорошо! Очень даже хорошо. Могло быть гораздо хуже! – успокаивает он себя, - теперь, только не попасться! Теперь, только не плен! Только бы… - ныряет рукой в кобуру, выщёлкивает обойму и удовлетворённо пересчитывает патроны.

Поднимается и со стоном опускается обратно на хвойную подушку. Ушибленный бок и истерзанная нога дают о себе знать. Вытягивает из кармана перевязочный пакет, неловко накладывает повязку. Поднимает голову.

Глухая чаща леса, затянутая тонкой дымкой, живёт своими неведомыми законами. Слышится щебет птиц, хлопанье больших крыльев. Лучи закатного солнца, прорываясь сквозь частокол деревьев, создают сказочную картинку. Кажется, вот-вот из-под ёлки выскочит Баба Яга. И проворчит, кривя безобразный рот:

- Тьфу! Тьфу! Тьфу! - русским духом запахло!

Он невесело улыбается, вспоминая детские страхи. Всматривается в разноцветье густых трав, словно там, среди этого лабиринта, скрываются ответы на все вопросы. Вздыхает и, припадая на раненую ногу, делает несколько пробных шагов.

- Шурх! – из-под ноги вырывается перепелка и, подволакивая крыло, скрывается в ближайшем осиннике.

- Чу-чума! – заикается летчик. – Беги, беги, трещотка, не нужно мне твоё гнездо, - бормочет он и идёт в сторону поваленного ствола елки, выламывает подходящий сук. Затем ориентируясь по сторонам света, направляется прочь от гостеприимного великана.

Он идёт второй день, с трудом переставляя ноги. Оставляет позади многочисленные глухие полянки и перелески.

Шаг здоровой. Палка. Шаг больной ногой. Шаг здоровой… Палка…

Голод и жажда дают о себе знать. Желудок предательски бурчит, требуя невозможного. Поднимется на небольшой пригорок. Перед глазами вспыхивает ярко-красная россыпь спелой земляники. Падает на колени. Собирает рубиновые капли, одну за другой запихивая в себя. Одну за другой. После разочарованно встает и продолжает механически переставлять ноги.

Шаг. Ещё. И ещё один. Оступается. В правом боку сквозит острая боль. Без сил валится на землю. Всматривается в высь. В такое далёкое и близкое небо.

- Оставайся здесь! С на-ами… - шепчут еловые гиганты.

- Здесь хорошо-о! - вторят деревца им поменьше.

- Хорошо. Хорошо-о! - перезванивают бубенцами мелкая поросль и трава, - очень хорошо-о!

Неуклюже поворачивается. Боль в раненой ноге возвращает его в реальность.

- Прочь! - кричит он. – Прочь! Пшли все прочь!

Правая рука попадает во что-то податливое. Подносит измазанную ладонь к глазам. Чёрная грязь. Вода.

- Вода-а!

Он лежит лицом в маленьком ручье. Перед глазами проносятся хвоинки, мелкие веточки и былинки. А он жадно пьёт, надеясь заглушить спазмы пустого желудка. Всматривается в своё отражение. Это не он, а совершенно чужой человек с ввалившимися, лихорадочно поблескивающими глазами, с заостренными скулами и спутанными волосами на голове. Поднимается и, похожий на живого мертвеца, идёт дальше.

Третий или четвёртый день.

Он просыпается ранним утром от изматывающей головной боли. С трудом поднимает тяжёлые веки. Идти дальше – нет никаких сил. В паху невыносимо жжёт. Тело сотрясает крупная дрожь. Он с трудом берёт себя в руки, с осторожностью касается белой повязки на бедре, даже сквозь бинт, чувствуя горячую плоть.

«А может… - он с сомнением разглядывает кобуру пистолета. - Одно маленькое движение, и конец мучениям?! Это же так просто! Так просто… Нет, не дождётесь!» – тяжело встает на ноги и делает первый, самый трудный шаг.

Около полудня до его уха доносится далёкое урчание. Покачиваясь, он останавливается.

«Дорога! Люди! Еда!»

Вытаскивает пистолет. Направляется в сторону звуков. Так и есть - большой тракт, запруженный техникой и вражескими подразделениями. Танки. Машины. Пешие. Немного подумав, он устраивается под небольшой елочкой, выжидая момент. Опирается на локти, а голова сама собой опускается на руки.

- Не спать! - бормочет он. - Не спа… - и проваливается в зыбкую тишину.

- Бах! Ба-бах! – рвутся бомбы. Та-та–та! – вторят им пулемёты, - та-та-та! - И снова, – ба-ах!

Ободранный человек, лежащий подле дороги, открывает глаза, на которой творится невообразимое. Слышатся выстрелы. Повсюду вспухают чёрные бутоны земли. Мечутся перепуганные фигурки вражеских солдат. А над этой какофонией явственно различается вой авиационных моторов.

- Братишки! Братишки! - кричит он. - Я здесь, братишки! – и, помимо воли поднимаясь, делает шаг к дороге.

- Ба-бах! – взрывная волна упруго опрокидывает его на спину.

Он непонимающе крутит гудящей головой. Смазывает по ушам. Смотрит на испачканную красным руку. Поднимается. На дороге развороченная телега. Убитая лошадь. Вокруг разбросаны разодранные мешки и шайбы тёмного хлеба. Он в два прыжка перескакивает заросший кювет. Хватает пару караваев. Разворачивается. Нос к носу сталкивается с пожилым мужиком. Старенькая шинель и красная нарукавная повязка. Старик выплёвывает пожёванную цигарку. Широко разевая рот, что-то кричит, поднимая оружие. Закончить, не успевает. Кулак лётчика бьёт точно под нижнюю челюсть. Хрюкнув, полицейский падает на спину. Опираясь на подобранную винтовку, раненый скрывается в чаще.

Он понимал – уйти ему не дадут. Сворачивает на старую просеку. Долго блуждает перелесками. Спустя некоторое время слышит шум моторов и лай овчарок.

***

От падения и быстрой ходьбы на повязке проступает кровь. Кружится голова. Силы покидают его вместе с каплями драгоценной влаги. Он переводит дыхание. Останавливается. Впереди широкое поле с плавным подъёмом на холм. Вдали белеют развалины, а местами по зелёному разнотравью мелькают непонятные чёрные остовы, сухие деревья и угадываются наезженные дороги.

«Выжженное село! Каратели!» - понимает он и, забирая полукругом, направляется вдоль опушки.

Вскоре, под его каблуками стучит камень.

- Ка-арх! Ка-арх! - несколько ворон, заполошно маша крыльями, поднимаются в воздух.

- Чу-чума, нечистая! - вздрагивает он, а в подтверждение его слов по округе несёт сладковатым запахом смерти.

Подавив приступ тошноты, он прикидывает оставшееся время. Замечает замшелый домик и, не раздумывая, вваливается в скрипучую дверь. Падает на дощатый пол. Прижимает к щеке прохладный приклад винтовки. Потревоженный гнус поднимается над его головой. Не обращая внимания, он до боли в глазах всматривается в широкое поле.

Шумит заповедный лес, а упрямый ветер раз за разом бросается грудью на кирпичную кладку полуразрушенного дома, силясь сломать и раскрошить былое великолепие. Частично, ему удаётся выбить несколько мелких камешков. Но, если бы не события прошлого лета, ему бы ещё долго пришлось воевать с непокорным исполином.

Опаленные глазницы выбитых окон. Закопчённые стены с ржаво-коричневой крапиной от пуль. Россыпи битого кирпича. Разрушенный левый флигель, и правый, почти целый. Его манящая тенистая прохлада. Крыльцо с поваленной балюстрадой перил. Пара массивных колонн. Деревянная табличка с выцветшими буквами «Правление колхоза «Светлый путь». Мощёная площадка перед входом с проросшей травой между камнями. Ряды обожжённых русских печей.

Шум моторов раздаётся ближе, ему вторит громкий собачий лай. Раненый вздрагивает. Стискивая зубы, усилием воли отгоняет чёрный прилив беспамятства. Крепче сжимает приклад винтовки.

На край площадки выходит человек в немецкой униформе, с трудом удерживая рвущихся вперёд псов. А в стороне, утробно рыча, появляются крытые брезентом грузовики.

Егерь подтягивает собак ближе и спускает поводки. Почуяв свободу, псы резво бросаются по сладко-пахнущему следу. Впереди мчится палевый кобель, рассекая воздух мощной грудью. Он хищно припадает к земле, предвкушая очередную забаву. За ним, отставая на полкорпуса, спешит молодая сука. Но, пробежав всего несколько метров, они теряют след, яростно повизгивая от негодования. Немец идёт вперёд, присаживается и ласково треплет собак за ушами:

- Искать!

Псы делают круг и возвращаются обратно.

- Герр офицер, собаки потеряли след!

Выслушав доклад, лейтенант Фердинанд фон Шварцвальде соскакивает с подножки грузовика и, морщась, словно от зубной боли, командует:

- Всё обыскать! Да будьте, чёрт возьми, осторожны, кто знает, что здесь творится? – затем поворачивается и делает приглашающий жест. - Поляков, это что такое?

Поминутно оглядываясь и подобострастно кланяясь, «полицай с дороги» подходит к немцу.

- Тако энто, ваше высокобородие, - мужичок немного приободряется и продолжает, - тут ранее, до вас, правление колхозное было. Вона табличка живёхонька. Значится, когда ваши сюда пришли во прошлом годе, они первым делом Полянку-то и выжгли. Шибко богато село было. Народец вывезли, а ково туточки стрельнули, - он замолкает, суетливо комкая в руках линялую фуражку.

Офицер с прищуром поглядывает на мужика и, потянув носом воздух, улавливает запах разложения. Торопливо вытягивает пачку сигарет:

- Понятно! А это откуда? – вновь спрашивает он, поддевая ногой разбитый снарядный ящик.

- А энто битва была между вашими и комиссарами. Они, значится, из окружения выходили. Опосля здесь засели, а ваши с танками да с пушками. Долгонька бились, последнева из красных живьём взяли и в район сволокли, – и машет рукой куда-то в сторону.

Лейтенант хмыкает и направляется к автомобилю…

Его родители преподавали в институте Лейпцига и, имея гуманитарный склад ума, с детства прививали своему чаду любовь к естественным наукам. Он шутя выучил русский язык, а порой в весёлой компании подвыпивших офицеров Вермахта слышался его задорный говор, пародирующий «грязных славянских варваров». Увлечение естествознанием не прошло даром для Фердинанда. Его всерьёз заинтересовало каббалистическое учение. Когда же в 33-ем году к власти пришла НСДАП, любимое занятие пришлось отложить в сторону. Тем более, за подобное можно было схлопотать вполне приличный срок, вплоть до концлагеря.

Но всё же, на правом запястье у него всегда была повязана красная нить, а в дальнем углу дорожного чемодана хранился карманный вариант древнего учения. И, сегодня отправляясь на задание, он спрятал маленький томик в своём планшете…

…Тем делом, солдаты и полицаи подчиняясь младшим командирам, развернулись в жиденькую цепь, обыскивая территорию. Крайний прошёл в двух метрах от небольшой старенькой баньки и, не видя её, проскользнул мимо.

Шелестела листва, по траве наперегонки бежали нескончаемые волны, а погода стремительно портилась. По небу, пожирая синь, набухал антрацитовый утёс грозовой тучи. Лёгкий ветерок сменился яростными порывами, вышибающими воздух из груди. С уцелевшей крыши сорвало ржавый лист металла, громыхая и кувыркаясь грязной тряпкой, он упал на землю, вызывая адский шум. Потемнело. Подал голос далёкий гром, напоминая о бренности человеческого бытия.

- Заканчивайте! Шнелль! Па машинам! - торопил командир солдат, а когда последний из них взгромоздился за борт, нетерпеливо скомандовал отправку.

Но едва колонна съехала с каменной площадки, в головную машину ударила ветвистая молния. Покалеченный автомобиль прокатился несколько метров по инерции и вспыхнул ярким факелом. Откинув задний борт, из кузова горохом посыпались полицейские.

- О, майн Гот! - выдохнул лейтенант, выскакивая из кабины.

Вокруг суетились уцелевшие, оттаскивая обожжённых сослуживцев из покорёженного грузовика.

- Назад! Назад, сейчас бак рва… - крикнул кто-то, паникуя.

Рвануло. Да так, что искры поднялись выше леса. А проводник, мусоля неизменную цигарку, философски замечает:

- То, верно, барин беду навёл! Ох, и достанется комуть на орехи, - затем переводит взгляд на соседа и добавляет вполголоса, - я предепреждал - не нада сюда волочиться!

- Чево? - спрашивает мужик, заросший бородой до самых бровей.

- Барин займище своё проклял! Вот чево! Ещчо в революцию. Когда до ево комиссары явились - все опосля и пропали.

- Дед, да, ты иди ты, знаш куда?! – зло выдаёт бородач и отходит в сторону.

- Помяни моё слово – барин, говорят, в волчище обернулся - тех комиссаров и поел! – не отстаёт мужик.

- Нет, ну ты точно дурак! Где ж тебя отыскали такого?! - сплёвывает в сердцах собеседник. – Отстань!

- Так местный я… - вздыхает Поляков.

Фон Шварцвальде, скользнув взглядом по невзрачной фигурке проводника, поманил белобрысого ефрейтора и, указывая на полицая, приказал:

- Взять под охрану, солдат! Глаз не спускать! Если что, у меня не зашуткуешь, - добавил он по-русски, улыбаясь собственному чувству юмора.

- Есть! - коротко ответил Генрих и махнул рукой мужику, указывая место возле себя.

Вскоре раненые были уложены на пол уцелевшего автомобиля, а живые поглядывая на дымящиеся останки, испуганно вглядывались в сгущающиеся сумерки. Громыхнуло. С небес вдарила сплошная стена воды. За несколько минут грунтовая дорога превратилась в непролазное болото.

Молоденький водитель буксовал до тех пор, пока в двигателе что-то не хлопнуло. Испуганно вжав голову в плечи, он выскочил под проливной дождь и долго крутил кривой стартер. Бесполезно. Мотор не подавал признаков жизни.

Наблюдая сквозь запотевшее стекло, за копошащейся фигуркой и выпуская клубы сигаретного дыма, офицер задумался, нужно было что-то решать. Они находились в нескольких километрах от основного расположения своих войск, а часовая стрелка неумолимо приближалась к финальному рубежу, заканчивая очередной день…

После обеда в комендатуру вернулся перепуганный Поляков, отправленный за хлебом в соседнее село. Путаясь в словах, он доложил о русском офицере. Докопавшись до истины, комендант вызвал Шварцвальде. Поглядывая на него, на его правое запястье, он задумчиво пожевал губами и произнес:

- Ферди, заканчивай со своими фокусами, в один прекрасный момент меня не окажется рядом и тогда я уже ничем не смогу тебе помочь.

- Герр майор, при всём моём уважении к вам - это моя основа, мои жизненные принципы и если…

- Ферди, - перебил его комендант, - заканчивай! Если ты хочешь дослужиться до генерала, поверь старому солдату – заканчивай с подобными излишествами.

Вздохнув, лейтенант глянул на повязанную нить.

- Я подумаю, и может быть в будущем…

- Так-то лучше, мой друг! – улыбнулся майор. - А чтобы тебе лучше думалось, бери второй взвод с собаками, плюс местных. Возьми Полякова, – и, предвосхищая его вопрос, кивнул, - того самого! На дороге, он попал под русские самолёты. И здесь, - он ткнул ревматическим пальцем в расстеленную карту, - здесь, столкнулся с раненым летчиком. Поймай его и к вечеру будь на месте. Ясно!

Всматриваясь в спину подчинённого, старый комендант потёр ноющую поясницу и вздохнул:

«Когда-то и я был такой! Как же этот мальчик напоминает меня самого. Уверенный в своих силах, не пасующий не перед какими преградами. Эх! Где мои двадцать лет! - он подошёл к дальнему столу, заставленному всевозможными закусками. Его пальцы сомкнулись на гладком горлышке бутылки. Плеснув французского вина в подходящую кружку, смакуя напиток, он пробормотал, - как же, хорошо!»…

…«Старый самовлюбленный дурак! – думал фон Шварцвальде, мерно покачиваясь на ухабах. - Еле ходит, а туда же учить меня вздумал, - негодовал он. - Да я! Я, и без твоей помощи успеха добьюсь! Вот поймаю этого русского и напишу рапорт о переводе, только бы подальше. От тебя - старого маразматика и этих бесконечных лесов. И тогда, о-о-о! Тогда я наделаю дел!» – и окрыленный своими мыслями он улыбнулся, взвешивая свои шансы.

Казалось, жизнь вновь повернулась к нему светлой стороной. Но только казалось, как оказалось…

…Рядом в кабине сидел перепуганный водитель, промокший до нитки, а ливень, не сбавляя силы напора, лил с полчаса.

Ему не нравилась эта затея. Ему не нравился этот дождь. Ему не нравились эти развалины. Ему ничего не нравилось. Но так сложились обстоятельства. Он вздохнул, вновь закурил и принял простое и очевидное решение - придётся ночевать здесь. И, словно услыхав мысли Фердинанда, непогода поумерила свой пыл, постепенно превращаясь в мелкую липучую морось.

Через полчаса, мокрые и злые, они сгрудились около большого костра, разведённого внутри строения, выставив два наружных поста, у сгоревшего автомобиля и около противоположной стены, со стороны тёмного леса.

Протягивая к живительному огню озябшие ладони, солдаты немного повесели и ожили. Вверх от обмундирования потянулся лёгкий парок. Большая часть счастливчиков, включая командира, разместились под уцелевшей крышей. Время от времени особо нетерпеливые поднимали голову в моросящее небо, бормоча сквозь зубы проклятия ненавистной погоде и всем невзгодам сразу.

***

- Да, отвали ты от меня! Чево пристал?! - негодовал Поляков, косясь на здорового конвоира. Но тот, словно цепной пёс, не сводил глаз с его тщедушной фигуры. Тогда, мужик подался к здоровяку и, старательно выговаривая слова, произнёс, – вот што-о, бе-елый, бе-елобры-ысый. Пое-едя-ат и-и те-ебя-а и-и е-его-о. И-и все-ех ва-ас! – он кивнул на сослуживцев соглядатая. – Ты-ы по-оня-ал?! – но, грубое лицо солдата, как будто высеченное топором, не отражало никаких эмоций. - Эх ты, чурбан неотёсанный! - выдал проводник, у которого немного полегчало на душе.

- Па-ае-е, па-ае-ед… - повторил Генрих, выскребая ложкой консервную банку. – Вас ист дас?

- Да, не бери в голову, - улыбнулся мужик и замер, сраженный нехорошей мыслью. Его глаза лихорадочно блеснули. Он несколько раз открыл рот, порываясь что-то сказать. – Ох, ты батюшки! Вот незадача! – и оттолкнув конвоира, протиснулся к сидевшему командиру.

- Хороший господин лейтенант, а, господин Феринант, - Поляков преданно заглядывал на офицера, дыша ему прямо в лицо. Сложа руки лодочкой, заблеял, - можно я к сибе до хаты-ы, а то боязно-о! Время позднее-е, а и барин с волком, будь он не ладе-ен.

Фон Шварцвальде поморщился:

- Учи немецкий, и тогда, может быть…

- Да как же так! - горестно взвыл предатель, перебивая. - Же оприходуют и косточек не оставят, отпусти, будь добре!

Брезгливо глянув на труса, офицер кивком подозвал ефрейтора.

- Ох-хо-хо! Беды наши тяжкие! – вздыхал проводник.

Налетели яростные порывы ветра, разгоняя тёмные нависшие тучи. В небе высветился яркий блин луны, заливая округу серебряным светом. В ночи раздался заунывный волчий вой. Перепуганные солдаты вскочили с насиженных мест. А мужик, воспользовавшись всеобщей заминкой, воровато оглядываясь, шагнул в темноту. За ним тенью проследовал немец. Через несколько шагов они были остановлены резким выкриком часового:

- Хальт! Хонде хох!

- Это я Поляков! До ветру мине приспичило.

- Эй, Фриц?! Ты ли это? - вторил ему белобрысый.

- Я! – отвечал часовой. – А ты? Генрих?!

- Ага! - радостно осклабился тот и шагнул вперёд. - Эта русская свинья уже надоела! Ползает, стонет, разве что не летает. Если я подсуну ему кулак, что он сделает? Как считаешь?

И они натужно рассмеялись.

- Ти тавай, шагай. Взат! – обратился часовой к мужику! – Шнель! Сом, иначе-е «пиф-паф»! – и новая порция судорожного веселья разорвала сырой воздух.

- Всё б вам «пиф-паф» да «пиф-паф»! Толька бы и стреляли. Ироды! – отозвался Поляков и опасливо огляделся. - Мине бы толька до дому добраться… - бормотал он себе под нос, шагая подальше от разговорчивых друзей.

А отойдя, припустил со всех ног. Не оглядываясь, он бежал по бывшему селу, мимо сожженных изб, мимо маячивших печных труб, оставляя позади развалины старого барского дома, внушающие суеверный ужас. Бежал уверенный в том, что покинул большого Генриха, лейтенанта с его правильным русским и всех сразу.

И с маху налетел на каменную стену. В нос ударил запах мокрой псины. А когда в голове немного прояснилось, он увидел склонившегося к нему белобрысого ефрейтора. От неожиданности сел обратно на землю. Протёр глаза.

- Што, рус Иван, не ожидал? - конвоир стоял, освещённый ярким светом луны. - Я тибе што говорил, рус Иван? Ти забыл своё место?! – вполголоса произнес он.

А ошалевший Поляков тряс головой, не понимая, как так могло оказаться - костёр, там позади, за его спиной. И, он, немец, встречается ему здесь. Он опустил глаза ниже на мундир, отливающий серебром крест, ремень, галифе и…

- О-о-о! Боже мо-ой! - истошный вопль ужаса вырвался из его глотки.

…Ниже, где у человека обыкновенные ноги, у большого Генриха из форменных брюк торчали волчьи лапы, покрытые густой и лохматой шерстью

- А-а-а! - вопил мужик.

Здоровяк схватил его за грудки, подтянул к лицу и зловещим шёпотом, прислоняясь к самому уху, прошептал:

- Ну, што, рус Иван, без спросу не бушь в лес ходить?

Рассмеялся хриплым каркающим смехом, выказывая истинную суть. Его челюсти удлинились. Сверкнули острые зубы. Уши поднялись торчком, и на мужика смотрел человек с головой зверя. Он подмигнул. По мундиру вниз пробежала новая волна изменений, превращаясь в косматую шкуру. А на месте сверкающего креста оказался белый клок шерсти.

«Оборотень! - мелькнуло в голове у Полякова. – Оборотень!»

Отшвырнув человека, волк задрал башку в звёздное небо. Протяжно завыл. Чувствуя, как шевелятся волосы на голове, мужик отполз назад. Решаясь, вскочил и бросился к спасительным языкам пламени. К людям.

- О-о, Бо-оже! Бо-оже-е! А-а-а!

Он мчался к развалинам, не разбирая дороги. Бежал, как никогда не бегал в своей жизни. И добежал, почти. Расширившимися от страха глазами он видел: яркий огонь костра, немцев, командира, сидящего на походном стульчике и вымеряющего что-то по карте. Но запутался в полах шинели. Полетел лицом вперёд. На раскисшую землю. Втягивая воздух в горящие лёгкие, человек повернулся на спину.

Над его ухом послышалось глухое горловое рычание…

***

- А-а-а! - вопил Поляков, пробегая мимо часового к огню. – А-а-а! Волк! Оборотень! - трясущейся рукой, он указывал на сожженную деревню. - Я сбёг! Сбежал. Я… Я… Миня тамо, чутка не поели! - присел на корточки и затрясся в неудержимом плаче, размазывая слёзы по грязным щекам. – Сумел… Сбёг!

- Ты где был? Что случилось? Где белобрысый? – подскочил сбоку бородатый знакомец.

Скользнув взглядом по его фигуре и не видя её, мужик повторил рваной фразой:

- Белобрысый… – переспросил Поляков. - Там! – указывая рукой, он всхлипнул, - там! В поле… Пропадём… Пропадём все! Не за грошик. То верно барин… Барин по наши души явился!

- Опять - двадцать пять! - выругался бородач, а перепуганные немцы переспрашивали у соседа:

- Что случилось? Чем напуган этот русский? Волки, похожие на человека?! Вервульфы!

- Какого черта?! - бросил командир. – Волки! Вы, что волков никогда не видали? Мало ли что могло померещиться этому сумасшедшему мужику.

А проводник, отсутствующим взглядом вперившись в костёр, покачивался на пятках и повторял:

- Жив. Живой. Живёхоне-ек…

Солдаты немного успокоились, но вскоре вновь раздался заунывный вой. Вслед хлёстко прозвучал одиночный выстрел, а из темноты к костру прилетел округлый предмет. Подпрыгивая на неровностях, шар остановился в паре метрах от перепуганных людей.

- Это же Фриц! – выдохнул кто из толпы.

В отсветах ночного костра лежала человеческая голова. Залитое чёрной кровью лицо. Спутанные и перемазанные в грязи волосы. Налипшая трава. Перегрызенный хребет, измочаленные концы сухожилий, артерий, и левый глаз, удивлённо взирающий на людей.

- Часовых со второго поста! Сюда! Быстро! Собак вперёд! – в гнетущей тишине уверенная команда мобилизовала солдат, послышались звуки клацающих затворов. - Быть наготове!

Несколько полицейских отделились от основной группы. Скрылись в темноте. Прошло несколько томительных минут. А со стороны леса с тревожно шелестевшей листвой вновь донёсся леденящий душу вой.

- Чёрт! Чёрт! – ругался лейтенант. - Смотреть в оба! Занять оборону!

Но перепуганные люди толпились возле костра, не желая покидать освещенный круг, вслушивались в ночную темь. Наконец, послышались шаркающие шаги, на площадке перед костром появилась сутулая фигура. Остановилась. В гробовой тишине прозвучало:

- Явился… По приказу…

При первых словах часового собаки ощерились и, поджав хвосты, жалобно заскулили.

- Ну, ну, ребятки! - егерь успокаивающе похлопал лохматые спины подопечных.

- Капрал, почему один? Где остальные? – вышел вперёд командир. – Прямое нарушение приказа! Я тебя под трибунал…

А странный полицейский молчаливо переводил взгляд по неровной шеренге сослуживцев.

- Я тебя под трибунал… - это была последняя фраза Фердинанд фон Шварцвальде в жизни.

Неуловимым движением солдат оказался около капитана. Взвизгнув, псы бросились прочь, вырывая поводки из рук егеря. А офицер, выронив пистолет, схватился за перебитую сонную артерию. Хрипя и булькая кровью, он завалился на бок.

Перед врагами оказался огромный волк, стоящий на задних лапах. Звериная шерсть поблёскивала в лунном свете. Оторопевшие люди смотрели на порождение кошмарной ночи. Взгляд немигающих красных глаз проникал в человеческую души, вызывая неудержимую дрожь и парализуя дьявольской красотой.

Оборотень задрал голову. Обнажил ряд острых зубов. Из его глотки вырвался знакомый вой.

А позади скованных смертельным ужасом людей послышалось непонятное движение. Те из немногих, кто сумел обернуться, увидели Полякова. Его превращение в новую, более совершенную для убийства форму тела. Они оказались зажаты с двух сторон.

Раздалась беспорядочная стрельба. Крики. Люди с воплями бросились врассыпную…

Те, кого миновала страшная участь, кто сумел вырваться из кровавого круга, удирали прочь. По широкому полю. По мокрой траве. Не разбирая дороги и желая забыть увиденное. Забыть услышанное ими около барских развалин. Побросав оружие и растеряв немногое личное, что дозволено иметь солдату на войне, призывая всевозможных богов, они мчались прочь от кошмарного виденья, неожиданно ставшего явью.

Тогда к делу подключилась команда Поликарпа, завлекая врагов в сети обмана. Их смерть была также ужасна и мучительна. Кто-то потонул в болотах. Кого-то заносило в небольшую балку и он, падая вниз, ломал шею. Егерю с собаками «повезло» не меньше. В лесу их растерзала волчья стая.

***

Уцелевший молодчик-водитель мчался прочь. В поле. Вслед ему нёсся заунывный вой, пробирая до животных колик. Солдатик припустил быстрее, краем глаза улавливая туманный образ. Повернув голову, он увидел полупрозрачную фигуру. Колыхаясь, образ надвигался на него.

- А-а-а!

Он рванул в сторону от нового воплощения кошмарной ночи. Запнулся и с маху полетел на землю. Дёрнулся, но, увидев рядом бледноватое свечение, потерял сознание от страха.

Манюня подплыла ближе и, глянув на распростертое тело, пробормотала:

- Дитя – дитём! Савсем они с разума спрыгнули на своей чужбине, - вздохнула, провела рукой по его волосам и направилась в сторону развалин.

***

В живых на площадке, перед развалинами, оставались два зверя. Меховая шуба большего отливала лёгким серебром. Они удовлетворенно разглядывали дело лап своих.

- А хороши прянички твои! – произнесла молодушка, улыбаясь и подходя к догорающему костру. – Хороши, ничего не скажешь.

- Для тебя хозяюшка, для тебя, моя милая, - произнес волк, выплёвывая из пасти человеческие слова.

- Хорошо! Хорошо! - верещал меньший, устроив гонку за своим хвостом. Вдруг он резко остановился, словно ткнувшись лбом в каменную стену, - ай!

- Ну, што опять?

- Жжётся! – заскулил Малой, указывая лапой на планшетку капитана.

- Да, ерунда! Не переживай, сечас, - Маня шагнула вперёд, и новый возглас боли разорвал предрассветную тишь.

- Ну, што тут у вас? - подошёл сбоку Лексаш.

- Иго тёмное, – подал голос малой, зализывая обожженную лапу.

- И взаправду жжёт! – согласился старик. - Дак пущай валяется. Не до неё.

- Так-то верно, - согласилась молодушка, - а ежли порушит планы, малоденькой глядишь ашо ково-нить приведёт. Я ему память-то поправила. А постой-ка… - приблизилась она к волку и что-то ему прошептала на ухо.

- Верно! - согласился Лексаш, - а теперича прибраться надобно. А то не по-людски энто! - и он повёл лапой по полянке.

Повсюду валялось оружие, каски, куски человеческих тел…

- Дятьку, а дятьку, ашо, веселье буде? – Малой завёл старую пластинку, когда исправное оружие сложили в кучу под полуразвалившейся стеной, а трупы и останки похоронили за развалинами.

- А то каже, - мечтательно произнес старый, к этому времени принявший человеческий облик. - В нашеских делах без нево никак.

Он посмотрел на уцелевший грузовик, подошёл, откинул капот, несколько минут поковырявшись в двигателе, удовлетворённо что-то промычал и повернулся к ожидающим, изрёк:

- Како гостинец доберётся куда треба, таки жди гостей.

***

Раненый ничего не видел и не слышал. Он был без памяти, сказывалось напряжение последних часов. Не видел, как от бревенчатой стены отделился туманный образ, заливая обстановку бледным свечением. Чёрный очаг, выложенный валунами. Большой котёл. Лемех. Полок из дерева, потемневшего от времени. Нехитрые банные принадлежности. Берёзовый голик в углу, поставленный ручкой вниз.

Образ уплотнился, и посреди баньки оказалась давешняя деваха, банница Манюня. Оглушительно чихнув, она склонилась над человеком. Пригладила непослушный вихор на его макушке. Лётчик что-то пробормотал, застонал во сне и ещё крепче сжал оружие.

- Эх, милок, милок, - она горестно покачала головой, - как же тебя угораздило? Ну, ничё, ничё, сечас споможем на рас!

С этими словами она ловко повернула его на спину. О пол глухо стукнул снятый сапог. Аккуратно положила раненую ногу на лавку, оказавшуюся под рукой. Сами по себе развязались бинты и портянки. А штанина, намокшая от выступающей крови, поднялась вверх, обнажая синюшную рану с чёрной каймой по краю. От неловкого движения рваный зигзаг налился кровью. Закапало.

- Ох, напасти наши тяжкие! – вздохнула молодушка и взмахнула рукой. Сделала несколько круговых пассов, нашёптывая заговор. С её руки сорвался сгусток света размером с куриное яйцо и погрузился в человеческую плоть.

Раненый вскинулся и вновь простонал что невразумительное.

- Терпи-и! Терпи родимы-ый! – протянула она, продолжая чудесить.

А рана жила собственной жизнью. Будто под воспалённой и красной кожей шла битва не на жизнь, а на смерть. Рваные края поднимались и опускались. Закапало чаще. Посередине вынырнул желтоватый кусочек металла. Скрылся. И показался вновь. Банница выхватила, швырнула его на пол. Звякнуло.

- Ну, вот и всё, родненький! Потерпи ашо малость, вышла напасть чёрная, – вновь зашептала она.

Кровотечение усилилось, а лётчик опять застонал.

– Терпи, солдатик! Терпи, миленькой, малость сталось, – повторила хозяйка и вновь взмахнула рукой. Тёмная кровь бледнела, становясь розовой и белёсой. Когда Манюня закончила, на месте ужасной раны красовался ломаный рубец. Она вздохнула, глянула на осунувшееся лицо красноармейца, улыбнулась и снова погладила его по голове: - Всё, милай, спи! Силушку набирайся. А нам дел ашо немало изладить потребу.

Отступила назад, растворяясь в бледноватом свечении, и через пару минут свет иссяк окончательно.

***

Лежа на спине, он вздохнул, открыл глаза и схватился за оружие. Приподнялся. Огляделся. Старая баня. Приоткрытая кособокая дверь. Деревянный ушат с рассохшимся ковшом-ладьёй. Яркие пылинки в лучике света, падающем через волоковое оконце на чёрную бревенчатую стенку. Мохнатая шуба сажи на невысоком потолке. Дернулся. Вспомнил:

«Немцы!»

Повернулся. Посмотрел на улицу. Далёкий лес. Предрассветная тишина, прерываемая веселыми трелями летучих птах, и полная идиллия, яркого начала дня.

«Нога! Рана!»

Недоверчиво перевёл взгляд на раненую ногу, на босую ступню. Провёл рукой выше колена. Приятное ощущение здоровой человеческой кожи и красноватый, чуть припухлый шрам. Недоверчиво покачал головой. Поднялся. Услышал шаги. Схватился за оружие и нос к носу столкнулся с симпатичной девчонкой: курносый нос и почти осязаемые веснушки.

- Доброго здоровьюшка, соколик. Проснулся? - спросила молодушка. - А я вот покушать тибе принесла, - и указала на небольшой узелок, зажатый в руках.

- И тебе не хворать, красавица. Кто такая? – поинтересовался летчик, не сводя с неё настороженного взгляда.

- Экой ты, шабутной! Тутошняя я, Манечкой все кличут, покушать тибе принесла. На вот, - повторила девчонка, покачивая головой. - Ты опусти палку-то, чай, не обижу.

Недоверчиво поглядывая на щуплую фигурку в цветастом сарафане, он подумал и опустил оружие.

- Ну, и ладушки, - проговорила девица. – Сидай! - указала на небольшое бревно возле стенки.- Я живо. - Бойко присела на корточки, развязала узелок, и перед солдатом оказалась: пара куриных яиц, краюха хлеба и кринка молока. – Угощайся, милай. Чем богаты, тем и рады!

Недоверчиво поглядывая на молодую хозяйку, он взял кусок хлеба. Пробормотал:

- Спасибо!

- Да не периживай, милок! - она успокаивающе улыбнулась. - Тибе сечас силу надобно, крови немало потерял. Молочка, молочка-то пей, пей, не жалей! – проворковала соседка.

Через некоторое время раздалось далёкое урчание работающего мотора. Летчик поднялся, но кроме окружающего разнотравья и пустых развалин, ничего не заметил.

- Экой ты пугливый. То не по тибя жи, а по нас, то дело ладится! – повторила она, поглаживая свою руку.

- Ну, ладно, - вздохнул он. Присел и, спохватившись, предложил, - А сама-то, Мань? – Немного подвинулся, приглашая приятную собеседницу разделить трапезу, - чай, не обижу!

- Вота, вы мужики до женскову полу охочие, - в её лукавых глазах плеснулись смешливые чертенята. - Не, милок. Я сытая! – она озорно глянула в сторону развалин. - А на добром слове – благодарствую! Доброе слово и то скотинке приять, а што и про нас говорить.

- Немцы-то далеко, девица?

- Ворог-то проклятущий? Сгинул до последу. Вчерась в ночи, после дождичка. Все до единова. Ашо вот тибе подарочек, прими. От чистого сердца! - и указала на небольшой свёрток, лежащий рядом. - Одёжа здеся неприметна, твоя-то поизносилась! – кивнула она на драный комбинезон. - И ишо дакумент германский.

Он быстро справился с немудрёным завтраком, ещё раз посмотрел на босые ноги.

- А это как же?

- Таки сказываю, словеса я ведаю чудесные. Да ты головушку не забивай. Справно дело изладили. Тибя сечас ни штык, ни пуля не возьмет. Железку свою не выкидывай, она тибя и сбережёт. Бей ворогов нещадно, гони прочь со земли русской! - она лукаво улыбнулась.

- Мань, а посуда? - спросил он, склоняясь над пустой крынкой.

- Оставь, как есть, - сказала она и, поднявшись, указала на далёкую стену леса, - смотри, соколик! Ты счас ступай до балки, она тибя к речке и выведет. Тут недалече, полдни ходу. Чрез речку переплывешь - тамо нашенски!

- Душевное, благодарю, - пробормотал лётчик, повернулся и обомлел - рядом никого не было…

***

- Ну, ты Емельян! Неделя, как в воду канул, - гундосил комэск простуженным голосом. - Ведомый говорит, тебя сбили. А ты? Вот ты! Живехонек! - он широко улыбнулся и обнял друга. - Мы уж панихиду заказывать думали, - он отстранился, дружески подмигивая.

- Помогли мне, Николаич. Местные помогли, - заметил собеседник.

- Да, ладно не тушуйся. Знаю я всё! И со штаба звонили, документы знатные ты им достал. Сверли дырочку под орден! - он вновь подмигнул. Мы тут дело большое начинаем. Желторотиков половина эскадрильи, а учить некому. Ты принимай двадцать седьмую… и погоним сволочей, таких дел наделаем! - он широко улыбнулся и вновь обнял товарища от переизбытка чувств. – Жив! Живой, чертяка…

В перерывах между боевыми, Емельян случайно залез рукой во внутренний карман новенькой гимнастёрки. И под яркими лучами осеннего солнца оказался желтоватый осколок снаряда, завернутый в белую тряпицу. Хмыкнул, неуверенно покрутил в руках. Хотел выбросить. Да вспомнились девичьи карие очи, и заныла раненая нога.

- Железку не выкидывай, она тебя убережёт…

+1
23:10
322
Светлана Ледовская №2

Достойные внимания