Любовь — она и в «Африке» любовь

На сельву спускались сумерки, и только вырубленная поляна с краю деревеньки без названия близ Тарапото ярко освещалась костром. Джонатан Смит, один из двадцати туристов, собравшихся вокруг трескучего пламени, мысленно вопрошал себя, какого чёрта он тут забыл. Наверное, бес попутал, раз он, светский человек с двумя образованиями, решил, что церемония Натемаму — это как раз то, чего ему не хватало для душевного равновесия. Теперь он стоял, коптясь в едком дыму, в простых хлопковых штанах защитного цвета, и внимательно следил за местным шаманом.

Конечно, как таковым последний не являлся, как объяснил сначала туроператор, затем переводчик, а потом и гид, шаманов у племени шуар не бывает. Самое близкое определение — духовный вождь, которое невежественные белые низложили до шамана. Этот самый духовный вождь обязался, согласно условиям тура и с помощью неких вспомогательных средств, очистить сознание легковерных туристов, а так же подтолкнуть их на путь самопознания.

Смит сильно подозревал, что дело в галлюциногенных грибочках или ещё какой-нибудь подобной штукенции. Шаман не подвёл, и начал с раскуривания «трубки мира». Судя по реакции уже приложившихся, табак там набит на зависть любой травке! Эка корёжит! Гид рассказывал, что церемония Натемаму открывается священным табаком Tsaank самого высокого качества, без каких-либо добавок и примесей. И, естественно, это совершенно иной табак, нежели тот, что используется в сигаретах в промышленных масштабах. Так утверждали гид, а потом и переводчик, вслушиваясь в шаманский гундосый бубнёж.

Ну и, конечно, никакого соблюдения личной гигиены: человек десять как уже обслюнявили эту трубку, которую шаман совал в рот каждому следующему туристу.

Так вот пресловутый духовный вождь всё ближе и ближе подбирался к Джонатану. Полубезумный взгляд мазнул по лицу Смита, а сухая, но неожиданно сильная рука впилась в предплечье. Шаман что-то забормотал на своём тарабарском, заунывно подтягивая одну ноту, и всё пытался ткнуть трубкой Джону в рот.

Затем совершенно неожиданно схватил сопротивляющегося прозрению туриста за нос и, когда Смит раскрыл-таки рот в попытке вдохнуть воздух, мигом сунул раскуренную трубку, придерживая нижнюю челюсть.

Джонатан закашлялся и повалился на колени. Ставшая чёрной без солнца земля казалась огромной дырой в ад, куда норовил нырнуть молодой человек под воздействием священного табака.

Шаман тем временем обходил оставшихся туристов, которые притоптывали на месте в такт глухим ударам бубна. Туристы были довольно разношёрстны, примерно равного соотношения мужчин и женщин. Напротив Смита стояла, переминаясь, беременная дамочка, с мировым спокойствием наблюдая за разворачивающейся оргией. Все гости одеты просто и балахонисто: свободные хлопковые штаны и просторные туники ниже колен.

Прокашлявшись, Смит бросил попытки подняться, оставшись сидеть на земле, хранящей дневное тепло. В голове дурман въедался в мозг, рисуя абстрактные картины. Что же будет дальше, если он едва не загнулся с «разогрева»?!

После «трубки мира» каждый участник церемонии должен приложиться к напитку аяхуаска. Насколько понял Смит, аяхуаска — это лиана, являющаяся одним из священных растений индейцев Эквадора, а само название буквально означает «лиана духов». Волшебный напиток, который должен унести участника церемонии в самые тёмные уголки собственного сознания, изготовляется путём варки этой самой лианы с различными растениями. Причём, без шамана никак не обойтись: даже если вы сумеете извернуться и протащить мимо носа индейцев ветви священной лианы, а затем сварить её дома в спокойной обстановке, увы и ах, толку с того не будет ни капельки. Напиток лишится той самой тончайшей составляющей Духа, которая отличает Растение Силы от банального вещества, содержащего алкалоид галлюциногенов.

Всё это, когда-то рассказанное или гидом, или переводчиком, обрывками всплывало в затуманенном мозгу Джонатана. Он тряс головой, словно пёс после купания, глубоко вдыхал свежий влажный воздух тропиков и тихо отъезжал всё дальше и дальше, разрывая круг.

Адское варево булькало во вполне приличном, цивилизованном котле на костре. Шаман же обошёл круг, остановившись у беременной дамочки. Та на дикой смеси английского и испанского пыталась откреститься от чести приложиться к адской трубке. Она беспомощно закрывала выступающий живот и пыталась объяснить, что курение вредно ребёнку.

— Еl niño… es perjudicial, very bad![1]

Шаман, курлыкая, тоже начал вплетать испанские словечки, пытаясь уговорить ломающуюся туристку; рядом наседал переводчик, объясняя, что Священный табак вреда принести никак не может, что он впитывается, очищая намерения церемонии. Кроме того, дым Tsaank послужит ниточкой, соединяющей материальный мир и тонкий мир Духов.

Участники церемонии, воскурив дозу, стали напирать на дамочку, понукая ту не задерживать процесс самопознания. Сбив круг, они столпились возле бедной женщины, горланя на разных языках призывы следовать инструкции.

Пока все заняты, самое время сбежать.

Джон медленно поднялся, стараясь не привлекать внимания нескольких индейцев, стоящих за кругом туристов. Пятясь, он постепенно растворялся в тёмных джунглях. В свете горящего пламени костра, на котором варился чудодейственный мистический напиток, было видно, что беременную всё же уговорили на воскурение трубки. Обозвав напоследок её дурой, Смит окончательно исчез из поля зрения людей.

Беглец сломя голову пробирался сквозь джунгли. Треск ветвей под ногами перемежала приглушённая ругань, начинавшаяся пожеланиями провалиться сквозь землю турагентству, у которого он купил тур, всем шаманам вместе взятым, местным индейцам и прочим абстрактным личностям. Ухо ещё улавливало глухие удары бубна и тягучий голос шамана. Судя по крикам, в ход пошёл напиток аяхуаска: его так же передавали всем участникам церемонии, начиная от курандеро и дальше, как по цепочке, замыкая круг.

Когда адреналин пошёл на спад, Джон внезапно стал осторожным: он вдруг вспомнил, что находится не у себя дома, а в сельве. Тут кишмя кишат ягуары, тапиры, индейцы и ядовитые змеи. Последние внушали особую тревогу. Смит проклинал чёртову церемонию Натемаму, благодаря которой сейчас на ногах, вместо прочных сапог по колено, были надеты лёгкие кожаные мокасины, плетённые местными умельцами. И это ещё ему повезло: остальные, по настоянию шамана, почти все участвовали босыми. Скорость снизилась в угоду безопасности. Теперь он ступал осторожно, хотя был уверен, что притаившегося гада всё равно не разглядит, и тот успеет цапнуть за голую лодыжку. Неплохо было бы обзавестись хоть какой-нибудь палкой, чтобы шебуршить ею перед собой, но тонких деревьев пока не встречалось, а лиану не так-то просто сломать.

Он принял решение идти к долине реки Майо — единственное место, куда знал дорогу. И потом, беглец надеялся, что там его будут ждать. Кроме того, река огибала тропический лес, так что нужно было просто двигаться прямо, чтобы выйти к воде, а это под силу даже обыкновенному городскому жителю. Смит очень рассчитывал на то, что по приходу его покормят, потому что со времени его пребывания тут нормально не поел ни разу.

Соблюдение диеты было ещё одним условием церемонии Натемаму. Она состояла из трёх этапов: первым шагом было психоэмоциональное состояние, которое надлежало привести в гармонию. К сожалению, на тот момент Джонатан имел проблемы на личном фронте: он расстался с девушкой, и вопрос «эмоциональной» диеты стоял остро, а «гармонией» даже не пахло. Пытаясь законопатить дыру, он погрузился в работу, задавливая любые чувства в этом отношении. Спокойствия, правда, не прибавилось.

Вот второй этап — сексуальное воздержание — воплотить было легче всего. Раны от старых отношений ещё не зарубцевались, и заводить новые не было ни сил, ни желания, поэтому на церемонию Смит прибыл в этом плане чистеньким.

Ну, и, пищевая диета. Эту Джон даже не думал соблюдать, пока был дома. А тут проклятые дикари бдели каждый кусок, что он отправлял в рот, поэтому последнюю неделю все туристы питались какой-то ботвой: варёной, пареной, часто сырой. Один раз им перепал кусочек сушёной рыбы, что утолить дикий голод никак не могло.

Поэтому Джонатан так ждал, что его наконец-то покормят.

На второй или третий день пребывания в деревни, гуляя по единственной улочке, Смит стал свидетелем возвращения домой местных охотников. Он ожидал оленей в виде добычи, ягуаров — их шкуру Джон попытался бы выкупить, — но индейцы принесли… обезьян! Они свалили тушки у одной из хижин и что-то проговорили на своём горловом языке. Вышитая шторка съехала вбок, являя смуглую девушку лет пятнадцати.

Сначала они переговаривались между собой, потом трупы обезьян утащили внутрь, и Джон рискнул подойти. Он был предупреждён, что на женскую половину заходить нельзя, но ведь девушка вышла на улицу сама. Значит, можно и познакомиться.

Оказалась, что местная красавица через пень-колоду говорила по-испански, на котором и сам Джон изъяснялся так же. Она очень неумело делала комплименты, восторгаясь огненными волосами и синими, как воды горной реки, глазами. Даже среди белых Джон выделялся высоким ростом и ирландской внешностью: рыжие волосы контрастировали с синими глазами и оттеняли белую кожу, а уж тут, среди «одинаковых с лица» индейцев он казался каким-то неместным божеством.

Девушку звали Сиге́, что было близко по значению к «солнечному свету», и именно с этим Лучиком, как называл её по-испански Смит, он и договорился о встрече у долины реки.

Вскоре Джонатан решил, что обзавёлся паранойей: ему всё казалось, что следом кто-то крадётся. Причём, не зверь. Человек. Почему он так решил — и сам не знал, но ощущение «взгляда в спину» было стойким. Петлять беглец не решился, не настолько хорошо он знал сельву, а всякие приёмчики типа резкой остановки и оборота на 180 градусов не действовали. Не ожидал же он, правду сказать, что преследователь задумается о чём-то своём и натолкнётся на беглеца?!

Когда Смит в третий раз подошёл к приметной развилке: слева стояло покорёженное дерево с раздвоенным стволом, а справа большой замшелый камень, он понял, что заблудился. Выжить одному в джунглях ночью и без оружия — нереально. Собственно, оружие так же не прибавило бы выживаемости, но хотя бы уверенность, что сможет дать отпор — тоже неплохое чувство. До сих пор его спасало не иначе как близость деревни и людей, но сейчас, сидя на влажном камне, он не слышал больше ударов бубна и нудных напевов шамана. Значит, поселение довольно далеко, а звери — близко.

Есть шанс, что его начнут искать, но для этого нужно, чтоб его сначала потеряли, а это невозможно, пока все туристы и местные под «священным кайфом». Гид рассказывал, что после аяхуаска «озарение» может снисходить довольно долго, дня два или три. В толпе неадекватных людей не заметить одного человека, пусть и с такой яркой внешностью, как Смит, довольно легко.

Джонатан обратил внимание, что уже некоторое время рассматривает голые ступни, думая, как индейцы не боятся этих мерзких тварей — змей. Потом в мозгу что-то щёлкнуло, и он резко вскинул глаза.

Перед ним по пояс голый стоял один из охотников, тот, который дольше всех говорил с девушкой, так приглянувшейся самому Джону. Ему показалось, что индеец тоже испытывает к Сиге симпатию. Смит тогда удивился посетившей мысли, как если бы узнал, что орангутангу нравится вполне себе определённая самка.

Беглец не забыл злобный взгляд ненависти, которым его окатил индеец, и жестокость, с коей тот кинул мёртвых обезьян на землю. Но, несмотря на это, искренне обрадовался хоть какой-то человеческой душе рядом. Тем более, местному. Этот дикарь вмиг проводит его к реке Майо.

Что он и попытался донести, яростно жестикулируя и перебирая название «Майо» с различными интонациями и ударениями. Наверное, это было какое-нибудь международное название местной речушки, которое употреблялось только на глобусах и картах, а индейцы звали её своим именем. К этой мысли Джон пришёл потому, что проклятый индеец никак не реагировал на его посылы сопроводить к долине реки, он просто стоял, опустив топорик, и слушал его с дебильной улыбкой.

Джон, разозлившись, легонько толкнул охотника в голое плечо и, повернувшись к развилке, на смеси испанского стал выкрикивать имя смуглой красавицы и название реки Майо.

Боль обожгла внезапно, словно на него плеснули кипятком. Как будто в голове вспыхнул всеми цветами радуги большой фейерверк, а затем стал гаснуть постепенно, с каждым потухшим огоньком теряя цвета. Вместе с этими огоньками утекало и сознание Джона, изо всех сил цепляясь за реальность, но каждый раз проигрывая бой, пока серое оцепенение не заволокло всё тело.

***

Мигизи хмыкнул и, получив в согласие кивок жреца, скользнул следом за белым туристом. Недаром ему не понравился дерзкий взгляд и дикая шевелюра, горящая на солнце. Духи говорят, что волосы у приличного индейца должны быть черны, как самый дальний уголок джунглей, и тяжелы, как удар лапой ягуара, а не этот пух, что носил гость Смит.

Туристов в деревеньке не жаловали, но терпели, а иногда даже устраивали занятную охоту.

Охота всегда священна, так учили своих сынов старики и Духи. Убийство должно приносить пользу: убей, чтобы насытиться и накормить других или чтобы не быть убитым. Ягуары и змеи — неприкасаемы. Индейцы верили, что их род берёт начало от союза древнего человека и огромного змея, от укуса которого женщина и родила самого первого индейца шуар.

Этот первый индеец и рассказал своим детям, что душа хранится в голове, и чтобы стать сильнее, надо завладеть этой душой. А значит, отрезать голову. Предок был мудрым и придумал способ, чтобы мёртвые головы врагов не оскверняли своей вонью благородные жилища шуар. Издревле индейцы этого племени учились приготавливать головы так, что они, скукоживаясь до размера кулака, сохраняли черты, присущие врагу при жизни, а волосы при этом казались непомерной длины.

Потом набежали белые люди и сказали, что резать головы нельзя. Но как нельзя, если так говорили Духи?! Шуар так же продолжали чтить свои традиции, только не напоказ, а отрезанная и выделанная голова белого стала символизировать особую храбрость.

Любой индеец, достигший возраста мужества, должен был преподнести вождю тсантсу — высушенную голову врага.

У Мигизи их было несколько — некоторые охраняли вход в хижину, другие украшали её нутро. К туристам индеец относился терпимее остальных, может потому, что основное время пропадал на охоте. Но этот белый с огненными волосами и рыбьими глазами был откровенно неприятен Мизиги: возможно, из-за его презрительного взгляда, каким он окинул охотников и их добычу — обезьян, а может из-за того, что этого чужака привечала Сиге, его Солнечный Свет жизни, отданная самими Духами.

Она родилась в ночь, когда Мизиги убил своего первого врага — разве это не священный знак предназначения?! А турист зачем-то рвал цветущую траву у кромки сельвы да таскал ей, а ещё что-то говорил на своём непонятном наречии, от чего Сиге смущалась и опускала глаза.

Мизиги мог забрать её и за просто так — сыну жреца не отказывают, — но захотел сделать приятное. Ему нравилось, когда Сиге улыбалась. Тогда чуть нависшая верхняя губа приподнималась, обнажая белые зубы, и лицо принимало удивлённое, детское выражение. Но когда Сиге улыбалась огненному туристу Смиту, Мизиги хотел выгрызть ему сердце, тёплое, трепещущее, а потом наблюдать за агонией.

Поэтому охотник решил преподнести ей подарок, перед которым не устоит ни одна женская душа. Улыбаясь темноте, индеец бесшумно скользил за топающим, как стадо взбесившихся слонов, Джонатаном Смитом. Турист говорил сам с собой, и Мизиги улавливал обрывки знакомых испанских слов, хотя основной монолог был ему непонятен. Пару раз он вопрошал, не иначе как сельву, в какой стороне долина Майо. Но пока белый человек двигался в верном направлении, и Мизиги не раскрывал своего присутствия.

На удивление, чужак был везучим: интуитивно обошёл замаскированную ловушку, очень удачно запнулся и упал, отчего разбуженная лягушка-древолаз прыгнула в заросли зелёных лиан, и даже не встретил ягуара, который, как знал индеец, обитал и охотился на этой территории. Несмотря на то, что хищник был больным и старым, отказаться от такой лёгкой добычи, как человек, он бы не смог, а турист особого сопротивления не оказал. Но пятнистый кот где-то спал сейчас, уложив побитую шрамами морду на мощные лапы, а белый человек, заплутав, в третий раз возвращался к развилке.

Мизиги вырос перед беглецом словно бесплотный дух. Турист сначала отстранённо рассматривал его босые ступни, а потом вскинулся, как олень, почуявший в охоту самку. Он начал размахивать руками, что-то лопотать и объяснять, но индеец из всего сказанного услышал только то, что Смит упоминал местную речушку да имя его Сиге. Имя девушки в чужих устах, которая, как мнил Мизиги, будет рожать ему детей, до того разозлило, что молодой охотник, размахнувшись, обрушил топор на шею белому, досадуя задней мыслью, что воин не должен действовать так необдуманно.

Вздохнув, Мизиги достал из ножен на поясе нож и присел на корточки.

***

В деревеньке близ Тарапото царила паника: пропал турист. Впрочем, местные были вполне себе спокойны, они так же занимались повседневными делами, уходили на охоту на несколько дней, за исключением одного из охотников, Мизиги: тот сидел в хижине.

Когда обнаружили пропажу, индейцы сделали всё, чтобы Джонатан Смит, рыжеволосый белый турист, нашёлся. Ярко жгли костры вокруг деревни, пели песни, так что их было слышно чуть ли не на противоположном конце сельвы, прочесали джунгли по несколько раз, и даже шаман, воскурив священного табака и хлебнув чашку аяхуаска, сказал, что «На этой земле его нет». Пропавшего так и не нашли. Шуар высказали предположение, что беглеца сожрал местный хищник: этот ягуар был спасён индейцами из капкана и жил при деревне давно, никогда не нападал на её жителей и охотился поодаль, но, видимо, Джонатан Смит перешёл ему дорогу — «наступил на хвост» — раз зверь пошёл вразрез своим принципам.

Туристы уехали обратно с убытком в одного человека, и вскоре разговоры стихли даже среди местных.

Через три недели, на рассвете, деревня наблюдала сватовство: охотник Мизиги направлялся к хижине невесты. Лицо было украшено традиционным рисунком, сползающим на обнажённую грудь, а руки были заняты подношениями: отцу девушки, жрецу и самой невесте. Последнюю неделю семье Сиге охотник носил богатую добычу: обезьяны числом много, пара молодых тапиров и даже несколько больших рыбин, пойманных в быстрых реках. Рыбу завистливо провожали взглядами все жители деревеньки: это лакомство редко кому перепадало, и по селению пошёл шепоток, что Сиге повезло с таким мужем — великим охотником.

Подарок Духам Мизиги отдал накануне, и те ответили согласием на союз. Жрецу он вырезал чашу из местного дерева, вымочив его в соке лиан и несколько раз обжигая на костре. Такая чаша могла держать воду и не боялась огня, поэтому жрец дал согласие на проведение обряда.

Осталось одарить саму Сиге. Мизиги поймал глазами верхушку нужной ему хижины и больше не выпускал её из виду. Он шёл, внешне спокойный, но внутри всё сжалось в комок, как не было даже на первой охоте. Сильные ноги несли его прямо, а огрубевшие подошвы ступней не чувствовали впивавшихся камешков.

Наконец, хижина, где жила семья Сиге, выросла перед молодым охотником, как гриб после ливня. Он прикрыл глаза, представив улыбку Сиге, а потом три раза прокричал её имя. Внутри что-то звякнуло, кто-то вскрикнул, но вскоре появилась сама девушка. Она смущённо улыбалась и отводила глаза. Мизиги, как водится, принялся перечислять свои подвиги: при набеге на анучар, на охоте, рассказал, как он ловил рыб, как в одиночку вернулся из Тарапото, а под конец попросил принять подарок.

Откинув мягкую ткань, он протянул руку. На раскрытой ладони, глядя мёртвыми синими глазами на Сиге, лежала тсантса, а длинные рыжие волосы развевались на тёплом ветру.

_______________________________________________

[1] Ребёнок… вредно, очень плохо!