Ничего лишнего

Избыточность — главный калягинский дискомфорт — подстерегала его всюду: в чужих словах и действиях, вещах и характерах, положениях и ситуациях.

Сложнее всего приходилось в детстве. Мать Калягина — звонкая, полная энергии — носила яркие платья, мурлыкала песенки по утрам и тащила сына в парк что ни выходной. Мальчика эти походы утомляли, но мать убеждала, трепала гладкую макушку, нежно заглядывала в глаза — он сдавался под ее живым напором.

Через полчаса прогулки ладошка маленького Калягина потела в горячей материнской ладони; другие дети, пробегая мимо, задевали его локтями, раздражали криками. Внутри начинало противно колоть. Он виснул на материнской руке и тянул родительницу домой — к учебникам или умным книгам в отцовском кабинете.

— Ох, Каляжкин, весь в отца. Такой же бирюк-бирючок, — вздыхала мать и они отправлялись обратно.

Становясь старше мальчик все чаще уворачивался от прогулок. Со временем мать оставила его в покое. Лишь изредка он находил посреди гладкого порядка своей комнаты словно невзначай забытую задиристую листовку с рекламой цирка, театрального фестиваля, а то и брутального байкерского шоу. Весь этот ненужный мусор летел в корзину под столом.

***

К сорока годам Калягин выстроил жизнь так, чтобы мусор избыточности как можно реже попадался ему на глаза.

В его квартире не было ни одного ненужного предмета, ни одной бессмысленной линии. Здесь вряд ли можно было наткнуться на горшок с цветами, фотографию в рамке или стопку недочитанных книг на журнальном столике. Вещей, не имеющих практического применения, в пространстве Калягина попросту не существовало.

Посторонних людей он к себе тоже не допускал. Только мать изредка наведывалась, не предупредив, принося с собой излишек веселой, не угасшей с годами активности. Она подшучивала над калягинской упорядоченностью, рассказывала последние новости и отправлялась домой. В сером кресле оставалось яркое пятно ее шейного платка, на балконе — фантики от конфет, желтый вымокший зонт — в углу прихожей. Он собирал все в специально приспособленную коробку, а на следующий день отвозил в родительский дом.

— И не скучно тебе, Каляжкин, в твоем порядке? — говорила мать, ероша по старой привычке его гладко причесанные волосы.

На работе у Калягина имелся отдельный кабинет, за дверь которого не проникали офисный шум и досужие разговоры.

Выматывающее соседство чужих локтей, запахов и перебранок в общественном транспорте он давно сменил на комфорт личного автомобиля.

Избыточность если и тревожила Калягина, то случайно и кратковременно. До тех пор, пока в коллективе не появилась Агния.

***

Она была избыточна вся — от макушки до пят; от рыжих волос до сверх меры высоких каблуков; от полных, в яркой помаде губ, до тренькающих на руке браслетов. Протянув узкую ладонь, голосом чуть более низким, чем представлялось правильным, она назвала свое имя и широко улыбнулась — зубами. Калягина точно шпилькой проткнуло. Он торопливо завершил знакомство и скрылся в кабинете. Но дискомфорт не остался за дверью, а скользнул следом.

Каждый день теперь приносил новые неудобства. В голову постоянно лезли идиотские мысли. Не понатыкают ли каблуки Агнии дыр в покрытии коридора?

Не отвлекают ли ее яркие, хоть и деловые, костюмы остальных сотрудников? Не мешает ли клиентам ее чрезмерная улыбчивость?

Стоило Агнии войти в кабинет, шпилька, засевшая в солнечном сплетении, начинала медленно проворачиваться. Он с трудом концентрировался на рабочих вопросах, а после ухода коллеги распахивал окно. Иначе витающий в воздухе невесомый аромат духов напрочь лишал равновесия.

***

Кафе неподалеку от офиса было неприметным, маленьким, а главное — немноголюдным.

Калягин только принялся за обед, когда у столика замаячила яркая фигурка.

— А вы тоже здесь обедаете?

Совершенно бессмысленный вопрос. Калягин поднял на Агнию глаза и кивнул.

— Можно? А то одной как-то скучно...

Он снова кивнул, а внутри кольнуло.

Непостижимым образом Агния умудрялась жевать и говорить одновременно. Он переводил взгляд с ее темных глаз на ровные, чуть крупноватые зубы и обратно. К ее губам прилипла маленькая крошка. Это сильно раздражало. В какой-то момент Калягин не вытерпел, схватил салфетку и беспардонно стер крошку. Стало легче. Но Агния удивленно отшатнулась.

— Простите...— смутившись, он отдернул руку, — просто... эта крошка мешала...

— А...спасибо, — снова блеснул в улыбке ряд зубов, — я, знаете, такая неуклюжая бываю.

И она вновь принялась за обед и разговоры.

К вечеру над городом разошлась гроза. Открывая зонт Калягин вышел из офиса. Его окликнул все тот же низкий голос:

— Вы ведь на машине? Не подвезете? Хотя бы до остановки... Я где-то зонт посеяла.

Неожиданно для себя он предложил довезти до дома. Чуть не полдороги Агния благодарила его за отзывчивость. Калягин искал возможность сменить тему, и тут, пережидая красный, они остановились под рекламным баннером городского ипподрома.

— Вам нравятся лошади?

— Да! — Агния энергично замотала головой, — бесконечно бы ими любовалась!

— Действительно, можно смотреть долго. В них нет ничего лишнего.

— Кроме наездника.

Он взглянул заинтересованно.

— Почти всегда под седоком. Он управляет, сдерживает, тормозит. К чему это лошади?

— Хм... Никогда об этом не задумывался, — Калягин припарковал автомобиль у подъезда.

— А вы подумайте на досуге, — рассмеялась Агния и, попрощавшись, вышла из салона. На черном сиденье лежала маленькая желтая карамелька, выпавшая из кармана ее брюк.

Калягин снова ощутил тонкий укол. Он взял конфету в руки, пошуршал фантиком и сунул в карман, решив в этот момент, что если у него не получается избавиться от дискомфорта, то нужно его приручить. Ближе к выходным он пригласил Агнию на соревнования по конному спорту.

***

Лошади — идеальные существа. Влажные горячие глаза, легкие гривы, мускулистые тела. Едва касающиеся земли копыта. Ни одного бессмысленного движения. Никакой избыточности!

Калягин сидел рядом с Агнией на скамье ипподрома. Жар ее туго обтянутого джинсами бедра он ощущал не там, где их тела соприкасались, а там, где раскручивалась застрявшая в теле шпилька. Изредка Агния наклонялась к его уху и, щекоча кудрями, полушепотом тянула:

— Красивые, правда? Нравится тебе?

От ее губ шел легкий вишневый аромат. Калягин рассеянно кивал, а в голову опять лезли идиотские вопросы. Он раздумывал, не чрезмерно ли добавлять в помаду не только цвет, но и запах? Хотелось проверить, нет ли у нее еще и вкуса.

Сладкий. Абсолютно бесполезный сладкий вкус — распробовал он позже, когда Агния поцеловала его, прощаясь.

***

Каждая женщина тем или иным образом склонна к созданию излишеств, каждая способна наводнить квартиру ненужными вещами и действиями. Калягин был в этом абсолютно уверен. Потому не приводил женщин к себе — хватало гостиниц. Но Агнию все же привел. Приручать, так приручать.

Она трогала корешки книг на полке, проводила пальцами по ободу настенных часов, тянула за край тяжелую портьеру. Золотые браслеты на ее запястье звякали, звук остро проникал ему под ребра.

— Ты можешь их снять?

Агния улыбнулась — легонько, не обнажив зубы — и выполнила просьбу. А вслед за браслетами сняла с себя все остальное.

Обнаженная, тонкая, с горячими влажными глазами она, наконец, не вызывала у Калягина дискомфорта. В ней не было ничего лишнего. Разве только помада на губах. Но это оказалось поправимо...

Позже, прижавшись к Калягину маленькой грудью, Агния дотянулась до своего пиджака и выудила из кармана сигарету, зажигалку и круглый блестящий предмет, оказавшийся карманной пепельницей. Не спросив разрешения, закурила.

Он пропускал сквозь пальцы длинные рыжие пряди и вдыхал вишневый аромат сигаретного дыма.

— Я думал, это помада...

— Что?

— Запах вишни. Я думал — от помады.

— А есть разница?

Калягин пожал плечами.

Агния поднялась с постели, немного покрутилась по комнате и села в кресло напротив. Калягин задумчиво разглядывал ее. Бесстыже голая женщина в его пуританской квартире; дым с бледных, без краски, губ; неаккуратно брошенная на полу одежда — все это не казалось ему сейчас избыточным.

Агния докурила и начала одеваться.

— Ты куда? — очнулся он от раздумий.

— Домой, — буднично отозвалась она, словно это было очевидно.

— Но... Разве ты не хочешь остаться?

— Ой, нет! Ты же не любишь усложнений?

Калягин замялся. Она улыбнулась зубами:

— Вот. Давай не усложнять. Увидимся на работе.

Агния наклонилась и крепко прижалась ароматным ртом к его губам. Напоследок, уже от порога, что-то крикнула. Он не разобрал: то ли «ничего личного», то ли «ничего лишнего».

Дверь хлопнула, и с этим звуком в Калягина проникла новая шпилька. А с нею — осознание, что дискомфорт избыточности сменится теперь другим, малознакомым, дискомфортом необходимости.