Луноликая

Перчатка прилетела в лицо неожиданно. Если бы Геля могла кинуть ее обратно! И после не быть побитой.

- Эй, монстр!

Кто это? Как это?

Полная усредненность. Рукав на свитере три четверти, брюки укорочены по последней моде, гамма – черно-серая. Тонна косметики на лице.

Как он узнал?

Кафе переполнено; посетители, отходя от кассы, не знают, куда присесть. Геля – в полной экипировке, спиной к проходу, расслабившись, окунает картофельные дольки в сырный соус.

Как он увидел?

Только не сегодня. Пожалуйста, ну нет, только не сегодня! Все было так хорошо, так пронзительно, непривычно хорошо. Только все наладилось с научным руководством, только она посетила потрясающую конференцию, только он улыбнулся ей, так искренне, так тепло – сегодня, именно сегодня!

«Мама! Не хочу, мама!».

«Мой маленький монстрик», - говорит мама и улыбается. Геля сжимается и закрывает уши ладонями.

Громкий смех. Их несколько.

- Девушка, у вас ветрянка?

«Что, простите?».

Медленно, очень медленно Геля поворачивается. Они тут, рядом – совсем еще мальчишки, средняя, старшая школа. Дурные, дурные мальчишки. И кричат не ей.

- Эй, ветрянка! Ветрянница!

- Не ветрянница, а ветреница! – шлет воздушный поцелуй и выходит из зала.

Он осекается. Остальные хохочут, тычут его в бок, трогают волосы. Геля съеживается еще сильнее, опускает глаза.

«Только бы они ушли. Только бы не посмотрели на меня. Только бы… пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!».

***

По дороге домой она вспоминает ее, эту девушку, назвавшуюся ветреницей. Красива: медные волосы завитками ложатся на шарф, глаза в оперении длинных ресниц – вроде, зеленые. И щеки, нос, подбородок, лоб – все в веснушках. Ярких, четких, крупных веснушках.

Улыбнулась углом рта и отшутилась в ответ на их оскорбления. Неужели так можно?

Как это? Как это?

У Гели совсем нет чувства юмора.

Переступив порог квартиры, она первым делом идет в ванную. Пенка, масло, молочко, мицеллярная вода – и вот оно, это лицо, отвратительное лицо в отражении.

«Чумазая», - говорит папа.

Геля опускает голову, позволяя волосам упасть на глаза. Скрыть, спрятать, убрать куда-нибудь подальше это ужасное родимое пятно, делящее ее, Гелю, на две половинки.

Левая половинка светлая, правая половинка темная.

Она выходит из ванны, и мальчишки, школьные мальчишки кричат ей вслед: «Эй, уродина! Монстр!».

***

На следующий день Геля идет к психологу. Психологине. Двоим. Геля не знала, что так можно, но вот они вдвоем сидят перед нею и говорят:

- Ну, так получилось. Помещений не хватает.

А работа нужна. Да, конечно.

Геля говорит. Говорит, как трудно дался ей переезд, как скучает по дому, по друзьям, по коту, которого взять с собой оказалось невозможно – сестра не дала. Говорит, как сложны занятия, как пугают ее новые люди, с которыми нужно налаживать отношения, как зла она на своего координатора – жестоко, отвратительно зла, так, как ни на кого никогда еще не злилась.

Геля говорит, как ей тяжело, но она пытается справиться.

Тонна косметики. О лице она ничего не говорит.

Если спрятать как следует, то все в порядке.

Они кивают. Они задают вопросы. Они не смотрят друг на друга – только на нее.

Они не говорят ей, что испытывать злость – не отвратительно. Они не знают, что такое фундаментальная ошибка атрибуции. Они не знают, что такое эмоциональное выгорание. Она объясняет.

Геля переступает порог кабинета, одного на двоих, и понимает, что больше сюда не вернется.

***

Коридор переполнен; студенты выходят из всех кабинетов разом, а те, что пришли к следующей паре, не знают, куда приткнуться. Геля идет, опустив голову, натыкаясь на всех разом. Волосы у нее почти до пояса, они прячут лицо, падают на глаза.

Ей бы только его увидеть.

Она отчаянно, болезненно влюблена. Он старше, он опытнее, он учится на третьем курсе, он знает тут все и про всех. Они виделись всего – целых! – два раза. Он – их куратор.

«Что это значит? – Ну, типа наставник. Старший студент, помогает студентам».

«Кто-нибудь, помогите мне! Мама! Папа?»

«У моей сестры лицо, как у щеночка», - говорит мелкая. Родители смеются. «Почему? – Из-за пятна».

Тонна и еще один килограмм косметики сверху. Она, для разнообразия, в красивом платье.

Ей бы только его увидеть. Она наизусть знает его расписание. Проходя мимо кабинета, смотрит украдкой.

Он смеется, глядя в телефон, и зубы у него – белые, ровные. Так хорошо смеется. Вот бы он смеялся при ней почаще.

А отношения – зачем начинать, зачем и пытаться, если в конце концов придется показать настоящее лицо?

***

Геля все думает про нее, медноволосую. Улыбка кривая, почему-то – очень красивая. Воздушный поцелуй. На лице, кажется, ни грамма косметики.

И если веснушки – не так уж страшно, как же это кто-то мог назвать ее монстром? Не может же этого быть?

Однако – было.

«Я – ветреница!» - и ветер уносит смех, и кленовые листья, и разноцветный шарфик.

«Можешь играть Призрака Оперы без всякого грима», - говорит тетя. Она, аккуратная, интеллигентная, порядочно пьяна.

Геля-подросток теряется, убегает в комнату, плачет. Геля восемнадцатилетняя, с волосами до пояса, отвечает: «Смогу. В этом моя суперсила».

Отвечает впервые в жизни.

***

Вагон метро переполнен; пассажиры, входя, остаются у дверей, хотя могли бы пройти дальше, и тогда кому-то не пришлось бы ехать прижатым к стеклу. Геля сидит, низко склонившись над телефоном, волосы пытаются скрыть лицо – зачет по физкультуре смыл консилер, и корректор, и хайлайтер, и бронзатор, и тон, и румяна, и, дурочка, дурочка, с утра она схватила не ту сумку.

Геля смотрит в телефон. Собрав всю смелость, скатав ее в тугой ком и вдохнув поглубже, она отправила ему запрос на добавление в друзья. Первой.

И он принял. Тридцать секунд назад – принял.

Она заморожена, зафиксирована в одном мгновении своим счастьем. Она не слышала, как они вошли.

Шумные. Прыщавые. Взрослые. Старше тех, из кафе.

- Девушка, это не вы уронили?

Забывшись, она поднимает голову. Засаленный шарф, расстегнутая куртка – он протягивает ей выдранный из блокнота белый листок. Остальные смотрят.

Все в вагоне смотрят, даже если делают вид, что нет. Так же «не смотрели» бы они на зашедших на станции музыкантов, интересных, но платить которым не хочется.

- Девушка, это не… это не ваши пол-лица?

Они ржут, громко, отвратительно.

Грустить – нормально. Злиться – нормально. Отвратительно – так говорить.

Экран телефона все еще показывает уведомление, и медным смехом звенят ветреные веснушки в ее волосах.

«Моя страшилочка», - говорит мама. И Геля отвечает: «Нет».

Оскорблять – отвратительно. Не отвратительно – любить.

Встать. Лицом к лицу – и пусть они увидят.

- Я луноликая, - говорит она; откуда только взяла это! Шлет воздушный поцелуй и выходит на следующей станции.

***

Копье летит в лицо, и Лада не в силах увернуться.

- Эй, девушка!

Шарф, закрывающий пол-лица. Как он понял?

Вагон переполнен, но Лада на свою беду ухитрилась сесть. Людей так много, что быстро не уйти. Не выскочить.

- Девушка, это не вы уронили?

Медленно, медленно она поднимает голову. Нет, не ей. Соседке.

Та смотрит на белый лист в руках парня. Лада глядит украдкой и видит ее лицо. Красивая: тонкие черты, русалочьи волосы. И огромное родимое пятно.

- Девушка, это не… это не ваши пол-лица?

Они смеются, а Ладе хочется плакать. От облегчения, что обращаются не к ней. Она поднимает руку и гладит шарф, через легкую ткань ощущая линию шрама.

А девушку жалко.

Та встает, и Лада понимает, что волосы ее еще длиннее, чем казалось – до самого пояса.

- Я – луноликая, - шлет воздушный поцелуй и выходит на следующей станции; люди расступаются.

Лада смотрит.

Осторожно! Двери закрываются.

Поезд уносит будущую «Я-валькирию».