​После меня

- Прежде чем вы подпишите отказ, я обязан проинформировать о последствиях, - энергичный мужчина средних лет, одетый в белый халат, начал быстро перебирать бумаги. – Уверен, вы уже слышали все это не один раз, но такова процедура. Однако, Елена Олеговна, я настоятельно прошу прислушаться к моим словам и еще раз подумать.

- Да-да, конечно, - таким тоном обычно соглашаются лишь в случае, когда решение давно принято, но воспитание не позволяет совсем уж проигнорировать собеседника.

- Зоя Владимировна Мелехова на протяжении последних трех лет и четырех месяцев числится инвалидом 1 группы. Недавно случился еще один инсульт. Вы понимаете, что речь уже не восстановится?.. Если последние три года она хоть как-то могла считаться членом общества – в конце концов, раньше лежачие больные и по двадцать лет существовали подобным образом, не покидая дома, – то теперь связь с миром для больной полностью потеряна. Следствием второго инсульта стала моторная афазия, задет центр Брока; иными словами, пациентка никогда больше не сможет говорить. Вам это ясно?

- Да, - кивает Леночка. – Все ясно.

- Прекрасно, - врач неудовлетворенно морщится. – Идем дальше. Правую часть тела полностью парализовало… Елена Олеговна, я понимаю, что вы привязаны к бабушке, но поймите, наконец: современная медицина бессильна в данном случае, и самым гуманным вариантом и для вас, и для самой Зои Владимировны будет…

- Нет, - тихо, но твердо прерывает женщина. – Я все понимаю, Михаил Савельевич. Что нужно подписать?

- Не торопитесь, я еще недоговорил. Демографическая политика страны сейчас направлена на поддержание стабильной численности населения, как вы знаете. И государство не считает нужным выделять средства на паллиативную медицину. С тех пор как гипотеза о продолжении человеческого существования после смерти опровергнута наукой с приведением широкой доказательной базой, отношение к жизни также разительно изменилось. Религиозные догматы рухнули, и люди подчиняются лишь своим собственным законам и нормам морали. Подобные пациенты сейчас считаются за живых мертвецов, и пособие на них не выделяется. Общество не желает оплачивать содержание бесполезных для него единиц биомассы.

- По этой же причине сняли мораторий на смертную казнь. Я знаю.

- Елена Олеговна, ведь у вас два сына! Подумайте хотя бы о них. На что вы собираетесь жить? Тянуть на себе трех иждивенцев, за одним из которых нужен постоянный – слышите, постоянный! – присмотр.

- Присмотр нужен за двумя, - бесстрастно поправляет Леночка, нетерпеливо вращая меж пальцев ручку. – Максимке только два месяца. Зато Вовке скоро тринадцать – помощник вырос. Справимся.

- И все-таки, я осмелюсь отнять еще час вашего времени и постараюсь переубедить, - Михаил Савельевич знал, что упрямая дамочка просто не понимает, какую ответственность берет на себя; а еще ему было очень жаль ее. – Смотрите, это снимок, который мы получили после проведения МРТ головного мозга…

***

- …А на биологии нам сегодня проводили экскурсию по Тимирязевскому музею… Мне понравилось, особенно собака двухголовая! А Вера Павловна говорит, когда в Москве будем, надо обязательно туда сходить, увидеть все вживую. Вот ты, ба, тоже говорила всегда, что через шлем не то, а что не то – никто толком объяснить не может…

Вова завозился на стуле, мучительно вспоминая, о каких сегодняшних событиях еще не успел рассказать. Он любил прабабушку, и даже когда она слегла и уже не могла разделять с ним многие из их прежних занятий, мальчику все еще нравилось устроиться иногда рядом, уютно забравшись с ногами в мягкое кресло, и слушать рассказы о чудны́х прошедших временах. Но теперь – теперь все изменилось.

Зою Владимировну привезли из больницы неделю назад. Ничего не осталось в ней от той улыбчивой, кроткой старушки, в выцветших глазах которой как будто навек поселилось печальное отражение далекой тайны. В первый раз Вовка вообще не мог поверить, что прабабушка еще с ними: веки ее всегда теперь были опущены, лицо могло оставаться неподвижным несколько часов кряду, и только слабое шевеление бездумно комкавших простыню пальцев левой руки оставалось единственным свидетельством по-прежнему теплившейся в изможденном теле жизни.

Поначалу мальчик и нескольких минут не мог провести в небольшой комнатке, быстро пропитавшейся словно бы видимым, тягучим, тошнотворным запахом болезни. Было неприятно и жутко. Теперь он уже вполне спокойно находился у постели больной по полчаса, а то и больше; но это не было отныне короткой передышкой или отдыхом – скорее, тяжелой работой. Мама уверяла, что прабабушка все слышит и понимает, и просила сына хоть раз в день навещать старушку и делиться новостями. Вова послушно приходил и рассказывал-рассказывал… А у самого на душе гадко: слова из головы вылетают, поглядывает на часы нервно, руки в замок сжимает от волнения, точно стихи наизусть читал, да запнулся. И не понимает мальчишка, что это за ощущение такое новое, отвратительное, холодной змеей в сердце проскользнуло, чешуей жесткой грудь оцарапывает. Фразы какие-то все нескладные, фальшивые выходят, убежать хочется поскорее, не видеть, не думать.

Вовка пытался понять, что ж это с ним творится, почему вдруг родной человек неприятие одно вперемешку с брезгливой жалостью вызывает, – да не смог. Неловко он себя теперь рядом с прабабкой чувствовал, словно обманывал ее и понимал, что знает она про ту ложь – однако все свое гнуть продолжал. Так, должно быть, у постели умирающего себя чувствуют: как будто стыдно живым в глаза смотреть тем, кто черту перешагивает. Будто вина какая на них лежит, что рассветы встречать остаются, что улыбаться скоро снова начнут, что жизни радуются, когда смерть в затылок дышит. Ну а как не радоваться, когда мимо костлявая прошла?.. Не настала ей еще, видно, пора серпом махать да жатву кровавую сбирать. Живое к жизни тянется.

- Помнишь, мы с тобой тоже раньше по музеям ходили, - продолжает Вовка, шаря глазами по стене, по потолку, будто подсказку там ища. – И театры ты мне показывала, и дворцы, которых нет уж давно… Я вот недавно Лехе про Эрмитаж рассказал. Сходили вместе, посмотрели; ну, мы во всех этих вазах да картинах не больно-то смыслим, но само здание, конечно, внушительное. Залы такие огромные, просторные, светлые… Леха все никак поверить не мог, что на самом деле чудо такое существовало. А я как рассказал, что ты, ба, своими ногами там ходила в молодости, когда Петербург еще под воду не ушел, он аж в стену от удивления врезался – благо, в шлеме. Но, знаешь, мне все-таки Британский музей больше понравился, особенно Египетский зал. Ну, вот мумии эти все, саркофаги, статуи… Помнишь, мы смотрели?..

***

Зоя помнила. И Британский музей, и Эрмитаж. И Казино де Пари…

- Ба, смотри!.. – не успела Зоя одеть на правнука шлем виртуальной реальности, а шестилетний Вовка уже дергает за рукав и восторженно тыкает пальцем в люстру.

Зоя ласково треплет его по плечу и берет за руку. Они проходят через пустой холл и попадают в роскошный зрительный зал. Вова, открыв рот, озирается по сторонам: ярко-красная обивка кресел, золотые колонны лож, багряная портьера скрывает сцену мюзик-холла.

- Нравится?

- Еще бы!.. – мальчишка чуть не подпрыгивает от избытка чувств, но, памятуя прабабкин наказ, ограничивается тем, что вертит головой да поторапливает Зою, нетерпеливо тянет за собой.

Наконец, они устраиваются в шестом ряду партера, прямо по центру. *Тихо скрипнул их старенький диван, появившийся в гостиной задолго до рождения правнука.* Время еще есть. Зоя не забыла те минуты трепетного ожидания перед началом представления, которые – непременная часть всякого выступления. Вбежать в последний момент, в спешке отыскивая место в темнеющем зале – совсем не то, что расположиться в кресле минут за 15 до начала действия и с трепетом, чуть волнуясь, поглядывать то на сцену, то на заполняющих ложи зрителей. И хотя других посетителей здесь не ожидалось, это вовсе не повод лишать себя удовольствия томительного ожидания.

- А мы пойдем когда-нибудь в настоящий театр? – неожиданно спрашивает Вовка, не отрывая взгляда от темно-золотого потолка.

- Обязательно, - ни на секунду не задумавшись, отвечает Зоя.

- Когда? – пытливый взгляд больше не сверлит потолок; мальчик вопросительно уставился прямо на нее.

- Понимаешь, малыш, все не так просто, - почему-то всегда становится немного неловко от этого доверчивого, чистого, детского взора. – Раньше театры были в каждом сколько-нибудь большом городе. А теперь… после эпидемии долгое время вообще некому было играть. И не только играть… Знаменитые заведения, такие как Венская опера или Большой театр, довольно быстро вернулись к работе, собрав вокруг себя лучших из выживших. Но к моменту, когда жизнь постепенно начала входить в привычное русло, когда появились молодые, полные энтузиазма и готовые покорять сцену артисты, мир слишком изменился. Региональные театры и прежде едва ли окупали себя, а уж теперь и подавно не найдется много желающих тратить деньги на развлечения подобного рода. Возникли виртуальные театры. Оборудовать сцену и несколько репетиционных вовсе не так затратно, как огромное, красиво обставленное, многофункциональное здание. К тому же можно вести трансляции хоть по всему миру, и это значительно расширяет зрительскую аудиторию. Знаешь, по-моему, отличный выход в подобной ситуации. Представление настоящее, никакого обмана: все транслируется в реальном времени. Просто на сцене будут 3Dголограммы, а сами артисты играют далеко отсюда на оборудованной сцене; правда, вокруг них только куча камер и датчиков, и ни одного зрителя... Но есть много плюсов: никто не шепчется на задних рядах, цены вполне умерены, да и сейчас уже реконструировали достаточное количество театров в виртуальном пространстве – выбирай любую обстановку, хоть Королевский Альберт-холл, которого, к слову, давно уже нет.

Зоя не знала, кого она пыталась убедить этими доводами больше: себя или правнука.

- Это он, королевский?.. – Вовка озадаченно обводит взглядом окружающую обстановку.

- Нет, милый, это Казино де Пари. Не такое, быть может, известное заведение, но тоже вполне себе ничего, согласен?

- Да! – громко подтверждает мальчишка и резко кивает, улыбаясь щербатым ртом. – А он тоже утонул?.. Ну, тогда. Поэтому ты хотела мне показать?

- Нет, Париж, слава Богу, на месте, - усмехается Зоя. – Не уверена насчет мюзик-холла, но, кажется, он снова радует французов и гостей столицы. А выбрала я его по той простой причине, что «Маленького принца» – мы с тобой недавно читали, помнишь? – впервые поставили именно здесь, в 2002 году. Поэтому мне показалось символичным посмотреть этот спектакль на той самой сцене.

- В 2002!.. – перебил неугомонный ребенок. – Какой он старый! Это сколько же лет прошло?..

- А вот и посчитай пока, ты ведь уже умеешь.

Вова морщит лобик и пытается вспомнить азы арифметики, освоенные им не так давно. Старый… Да, действительно, старый. Зоя, которая и в юности не могла похвастать основательным знанием дат, имен и событий – да в принципе не отличавшаяся хорошей памятью! – едва ли имела шансы блеснуть такими подробностями. Если бы не одно но: они с мюзиклом были ровесники.

***

- Ну ладно, ба, пойду я, - подросток быстро поднялся со стула и неловко погладил холодную, белую, вялую руку. – Домашки задали – до полуночи не управиться. Ты, это… поправляйся давай. Мама освободится скоро, подойдет к тебе. Они там с доктором разговаривают. Не переживай, он тебе пропишет какое-нибудь лекарство, и снова разговаривать сможешь. И кушать сама. И… в общем, хорошо все будет.

Кинув последний, отчего-то немного виноватый взгляд на неподвижное, морщинистое лицо, Вовка вышел из комнаты, за порогом неслышно вздохнув про себя с облегчением. Ну, может и правда хоть этот доктор поможет чем. Не зря ведь они с матерью на кухне целый час уже, кажется, разговаривают.

И, с чувством выполненного долга, мальчишка пошел в детскую: уроков, и правда, много задали, но разве ж это повод не зарубить пару раз Леху в приставку?.. К тому же, они в школе еще договорились сегодня на ринге встретиться.

***

Париж не утонул, нет. Как и Москва, и их небольшой городок за Уралом. А вот Британии повезло меньше: она свою столицу потеряла, и не только столицу. Санкт-Петербург тоже оказался под водой. Венеция, Амстердам, Стокгольм, Рига, Токио, Пекин, Нью-Йорк, Майами – перечислять стертые с лица земли города можно бесконечно.

Лишенная всего, Зоя осталась один на один с воспоминаниями, которые, к несчастью, не желали покинуть измученный разум. Раз за разом возвращалась она в те страшные годы, когда потеряла в короткий срок мужа, дочь и зятя.

Широкую общественность до сих пор так и не посвятили в тайну, что же стало истинной причиной страшного катаклизма. Исследователи настаивали, что виной всему были многочисленные извержения пробудившихся вулканов хребта Гаккеля, но кто сегодня верит ученым?.. Наука требует финансирования, а потому часто напрямую подконтрольна правительству. Зоя и хотела бы поверить, что виной всему природа, глубоководные извержения, после которых галоклин [1] перестал защищать ледяную шапку Арктики и отдал белоснежную пустыню на растерзание теплым атлантическим течениям. Пусть бы лучше последовавшая позже гибель шести миллиардов человек была всего только неудачным стечением обстоятельств! Но после смерти близких Зоя просто не могла принять эту «правду». Как могла она верить тем, кто решил проблему перенаселения подобным образом?..

Находились смельчаки, открыто заявлявшие, что причиной стремительного таяния ледников стали неудачные испытания новейшего вооружения. Правительство сначала отмалчивалось, но вскоре сделало заявление, что тепловые взрывы за Полярным кругом – явление нормальное, что на Новой Земле они практиковались с начала второго тысячелетия, и никакого ощутимого влияния на изменение климата не оказывали. При этом испытания военных разработок отрицали как российская, так и европейская, и американская стороны. Даже пронырливые журналисты не смогли раскопать никаких доказательств. Ну или раскопать сумели, но вот донести до общественности уже не успели – тут неизвестно.

Пока уровень Мирового океана стремительно поднимался, лидеры держав срочно подписывали соглашения о сотрудничестве и упрощении процесса пересечения границ, а спецслужбы с утра до ночи и с ночи до утра эвакуировали людей из зон, находящихся под угрозой затопления, любители ловить рыбу в мутной воде становились все популярнее. Ничего не сумев доказать с первой версией, они принялись кричать об аварии на одной из арктических нефтедобывающих станций. Действительно, взрыв нефтяных залежей, тысячелетиями скрывавшихся под слоем льда, мог привести к последствиям самым непредсказуемым. Однако представители владельцев как российских, так и американских компаний в один голос заявили, что никаких аварий не было. А если бы таковая и случилась, автоматизированные системы безопасности сконструированы таким образом, чтобы в несколько секунд перекрыть все скважины при малейшей угрозе утечки.

Вроде бы, все логично. Но льды, тем не менее, продолжали таять, океан уже лизал пятки прибрежных жителей, а речи провокаторов звучали с каждым днем все убедительнее. Людям было уже безразлично, кто повинен в их бедах: они жаждали отмщения и по привычке, не особенно разбираясь, возлагали ответственность на власть имущих, то есть вели себя ровно так, как от них ждали.

Начались беспорядки. Зоя с Андреем с трепетом следили за новостями, каждый день ожидая услышать о государственном перевороте и смене власти, наверное, впервые в жизни благословляя тот день, когда решили остаться в родном городке и не рваться покорять столицу. Москва превратилась в буквальном смысле слова в зону военных действий, в то время как Санкт-Петербург спешно эвакуировали: миллионы жителей и бесчисленное множество произведений искусства – все это нужно было успеть вывезти до того, как Финский залив покатит свои волны по Дворцовой площади. Повезло тем, у кого были родственники в центральной России или в Сибири. Остальным приходилось довольствоваться обещаниями, что материальная и социальная помощь обязательно будет оказана, как только успокоятся разгулявшиеся орды недовольных. Те, однако, вовсе не спешили складывать транспаранты и монтировки, требуя ответа и, главным образом, сложения полномочий. Зоя сильно сомневалась, что это хоть как-то улучшит ситуацию в стране – скорее, окончательно ввергнет в хаос – и, втайне от воинственного мужа, всей душой (но не делом) поддерживавшего оппозиционеров, радовалась стойкости ОМОНа и СОБРа.

Страна, меж тем, следуя выданным международным обязательствам, раскрывала двери для сотен тысяч беженцев. Правда, «двери» эти располагались исключительно в восточной части: все, без исключения, аэропорты Европейской России прекратили авиасообщение с любыми странами, оставив только внутренние рейсы. Но и внутри страны иностранцам билеты дальше Екатеринбурга не продавали. То есть, теоретически, при большом желании добраться до столицы или куда-то в те районы, конечно, было можно – на попутках или через частных перевозчиков – но по факту для совершения подобного изнурительного маневра нужны были очень веские причины. По мнению Зои это, опять же, было довольно грамотным решением: по ту сторону Уральского хребта итак народу немерено, а после затопления беднягам придется еще потесниться. Зато Сибирь необъятна: осваивай – не хочу. Но супруг и здесь нашел причину поворчать: вот, дескать, у себя бардак устроили, теперь и нам решили жизнь испортить.

Истины ради, стоит отметить, что доля правды в его заявлении присутствовала. Только начали прибывать первые беженцы, как цены резко подскочили. На все, а в особенности – на жилье. Зарплаты не росли: отчаявшиеся азиаты, коих среди мигрантов было большинство, брались за любую работу, быстро заполнив все вакантные места. Выживать становилось все труднее, а правительство в ответ на все жалобы призывало прекратить митинги, обещая немедленно после этого перейти к решению накопившихся социальных проблем. Но какое дело до этих уверений, столь важных для переселенцев и их невольных соседей, бунтовщикам в столице?.. Вместо того чтобы дать возможность властям заняться, наконец, делом, пастухи митингующих увидели еще один предлог для недовольства, которым подстегнули паству, и стадо, по наущению пастырей, взялось за оружие.

Началась бойня. Зоя хотела бы никогда не видеть те кадры, что транслировались по телевидению; мечтала забыть фотографии, что постили в интернете. И все-таки каждый вечер какая-то непреодолимая сила влекла ее к экрану и заставляла с расширенными от ужаса зрачками наблюдать, как россияне калечат и убивают россиян в борьбе за неведомую и ненужную цель, в то время как мир потихоньку уходит под воду. Океан уже хозяйничал среди небоскребов Шанхая, навсегда погасил огни Бангкока, обрушил «падающую» башню Пизы, властно заявив человечеству свои права на эту Землю и втаптывая в прах историю, культуру – всякие следы пребывания здесь людей…

Россия тоже постепенно теряла территории, причем страдали не только морские побережья, но и Поволжье. Такие города, как Астрахань, Калининград, Владивосток сохранились только точками на страницах учебников и атласов, да блеклыми воспоминаниями – на старых фотографиях. За ними последовали Питер, Архангельск, Сочи… Миллионы жителей остались без крыши над головой, без работы, без надежды. Начался голод, а беспорядки все не заканчивались: ни тот, ни другой лагерь не собирались сдавать позиций. Держава погрузилась в пучину анархии, которая оказалась страшнее пучины морской.

Впрочем, в остальных странах тоже все было далеко не гладко. Хотя международные новости транслировались из рук вон плохо, не представляло никакого труда найти любительские ролики и целые каналы, наглядно демонстрирующие царящий в мире хаос. Неизвестно, к чему бы это все привело, если бы не разразилась эпидемия, «чума XXI века», как ее окрестили впоследствии газетчики.

Хотя официальная версия гласит, что виной всему – все тот же разлив океана, не то пробудивший новую, не то усугубивший течение давно известной инфекции, соглашаются с этим утверждением далеко не все. Сама Зоя убеждена, уже давно, что страшный вирус разработали «под заказ». За закрытыми дверьми важные джентльмены в черных пиджаках пожали друг другу руки и ввергли мир в ад.

Эпидемия разразилась резко: несколько очагов в разных уголках планеты вспыхнули почти одновременно и стали разрастаться с катастрофической скоростью. За месяц погибло около 500 миллионов человек. Болезнь можно было назвать почти милосердной: люди сгорали в лихорадке буквально за сутки, а медики лишь разводили руками. Немного утешал тот факт, что дети, как правило, переносили болезнь гораздо легче, нежели взрослые: летальных исходов среди юного поколения, за редкими исключениями, не отмечалось. Ученые благословляли вилочковую железу, которая подвергается инволюции в более позднем возрасте, и приводили в пример те же краснуху и ветрянку, столь распространенные у детей, но опасные у взрослых. Священники возносили хвалу Всевышнему за то, что щадит безгрешные души. Врачи искали лекарство. А из заболевших старше 15-17 лет до следующего рассвета доживали 10-20% счастливчиков с крепким иммунитетом.

Акции протеста стихли сами собой: все спешили убраться из больших городов, надеясь укрыться в провинциях, куда страшная инфекция еще не успела просочиться. Однако вирус вовсе не собирался останавливаться на завоеванных территориях и подписывать мирное соглашение: он неутомимо преследовал бежавших, подобно тени, и укрыться не было решительно никакой возможности.

Не прошло и полугода, как волна страшного мора докатилась до самых отдаленных и уединенных мест. Крематории работали сутками; на кладбищах, прямо под открытым небом, выстроили огромные печи. Разговоры о конце света давно уже не вызывали скептических ухмылок, как и пересуды о каре Божьей. Здоровые с завистью, а то и с ненавистью поглядывали на благополучно переболевших, каждый день со страхом ожидая обнаружить у себя симптомы LVIA (lethal viral infection of adults) – летальной вирусной инфекции взрослых, как окрестила его ВОЗ [2].

Первой заболела Алла. Вероятнее всего, принесла инфекцию из роддома: в эти смутные времена они с Олегом по какой-то непонятной причине решили завести ребенка. Зоя, конечно, поворчала на дочь, когда только узнала, но в душе была рада. Самой ей только перевалило за пятьдесят, а вот Андрею уже пошел седьмой десяток: женщина радовалась, что муж успеет вдоволь понянчиться с внуком. Точнее, как позже выяснилось, с внучкой: родилась Леночка. Ее у матери тут же забрали и поместили в карантин, что, вероятно, и спасло малышку: сама Алла через пару дней после выписки занемогла, залихорадила и скончалась вскоре на руках безутешного супруга и отчаявшихся родителей. К счастью или нет, Олег недолго горевал: не прошло и недели, как он сам подхватил страшный вирус и отправился вслед за женой. У Зои с Андреем осталось одно утешение – внучка Елена: Прекрасная, как называл ее дед, или Аргивская, как величала бабушка. С трудом добившись опеки и забрав, наконец, девочку из дома малютки, старики окружили ее нежной любовью, пытаясь забыть в нескончаемых заботах о малышке собственную горечь.

Лене было уже полтора годика, когда LVIA все-таки добралась до нее. По счастью, инфекция, страшная для новорожденных, в этом возрасте протекала уже довольно легко, и девочка вскоре выздоровела. Но заразила обоих своих опекунов, по очереди дежуривших у детской кроватки и трое суток не отходивших от малышки ни на шаг. Лекарство на тот момент все еще не было разработано, по крайней мере, так говорили: активно шли испытания, однако вакцина появилась на рынке и положила конец череде нескончаемых смертей лишь семь месяцев спустя. На тот момент эпидемия унесла жизни двух третьих населения земного шара.

Андрей умер почти сразу: его не стало уже на следующий день после появления первых симптомов. Зоя узнала об этом только две недели спустя, когда, после тяжелейшей борьбы, наконец, пришла в сознание. Болезнь все же отступила. А вот боль осталась навсегда. У нее даже не было возможности попрощаться с мужем: тело сожгли, а прах закопали в общей могиле, поскольку никто за ним не пришел. В те дни это была нормальная практика: за каждым пятым уже попросту некому было приходить. Зоя осталась одна. Точнее, с Леночкой.

Итак, внучке исполнилось два годика, когда эпидемию удалось победить. Только никакой радости по этому поводу не было: не осталось на всей планете ни одного человека, кто бы не потерял в неумолимой лавине боли и смерти близких родных и друзей. Миллионы детей росли теперь без родителей. Целое поколение детдомовцев, не знающих семьи и тепла маминых рук…

И все-таки жизнь продолжалась. Оставшаяся нетронутой после таяния арктических льдов суша вполне была способна прокормить значительно сократившуюся человеческую популяцию. Однако на восстановление все равно потребовалось еще очень много лет: нанесенный природе ущерб был колоссален. Заметное потепление климата привело к массовому вымиранию сотен видов растений и животных. Все, кто не смог приспособиться в самые короткие сроки, погибли. Остается только выразить бесконечную благодарность биологам, занимавшимся в свое время, невзирая на шквал критики, разработкой генномодифицированных продуктов: если бы не эти устойчивые сорта, человечество ждала бы неминуемая гибель в битве за ресурсы. Однако этого не случилось; напротив, мир стал более открытым: после вынужденных переселений и пережитых несчастий межрасовые связи даже укрепились. Границы между странами так и остались почти что условными, хотя поток мигрантов давно иссяк. Но никому до этого не было дела: на несколько лет все человечество будто бы разом погрузилось в траур. Люди казались вымотанными, измученными; мало интересовались наукой, искусством, перестали путешествовать; не искали даже развлечений.

Однако время не стоит на месте: подрастало молодое поколение, в том числе и Леночка, которое только понаслышке знало о бурях, едва не снесших с земного шара всех двуногих разом. На улицах все чаще слышался детский смех. Подростки гуляли кто парочками, кто шумными, разношерстными компаниями, говорящими на двух-трех языках разом, а то и на их смеси. Те, кто пришел на смену погребенному на дне океана и сожженному в бесчисленных печах прошлому, были совсем другие, и они хотели жить. Они поднимали этот мир с колен, они были дыханием весны, они возжигали рассвет над пустынными улицами и посмеивались потихоньку над стариками, устраивавшими неимоверный шум по поводу любого чиха или банальнейшего ОРЗ. Они мечтали. А потом вырастали и исполняли свои мечты. Становились учеными, художниками, космонавтами, музыкантами, спасателями или просто хорошими людьми. Они любили, обжигались, снова любили, разочаровывались и – взрослели. Да, мир сильно изменился. Вряд ли его бы сейчас узнали те, кто покинул бренную землю полвека назад. Этому новому поколению было слишком мало того, что у них есть, им было тесно на Земле, в этой колыбели человечества. И они строили огромный, не знающий границ, мир беспредельной фантазии, где не существует слово «невозможно», где не действуют законы физики, но лишь законы человеческого разума, где рукой подать до звезд и всего шаг до дна Марианской впадины – они строили виртуальный мир.

«Как странно и несправедливо, что столь совершенный человеческий разум вынужден томиться в удручающе беспомощном, до обидного хрупком и очень недолговечном теле, – подумала Зоя, бережно перебирая бусины воспоминаний. – Впрочем, наверное, и это скоро изменится. Жаль, я недоживу. Хоть бы одним глазком взглянуть, как оно там будет – после меня».

Зоя знала, что в их маленькой кухне сейчас решается ее судьба. Леночка сама ей рассказала: и про то, что придет доктор, и про то, что будет уговаривать согласиться на эвтаназию...

«Но ты не бойся, бабушка, - уверяла внучка, взяв в руки бледную, безвольно повисшую ладонь больной и поглаживаю тыльную сторону. – Я ни за что не соглашусь, слышишь?.. Пусть они болтают, сколько хотят, что после смерти ничего нас не ждет, кроме пустоты, и нет никакого греха в том, чтобы отнять жизнь. Пусть говорят, что избавить тебя от мучений – сплошное благо и мне облегчение. Неправда это, не так. Не хочу я в это верить, и не поверю никогда. Ты живи, пожалуйста, сколько отпущено, а мне за тобой смотреть нисколько не в тягость. Ну и пусть, что тело предало – что тело? Оболочка. Ты ведь сама говорила помнишь: мозг разницы между реальностью и фантазией не видит. Я не понимала раньше, а теперь понимаю. Ну вот правда: смотрю я фильм какой-нибудь жалостливый, и так порой героев жалко, что слезы на глаза наворачиваются и своим счастьем готова пожертвовать, лишь бы они мучиться перестали. Вот понимаю вроде, что на самом деле и людей-то таких нет вовсе – фантазия режиссера одна, а ничего это знание не меняет. Ни-че-го-шень-ки. Значит, и впрямь все равно разуму, наяву ли, во сне, в фантазиях, мыслях все с ним происходит: эмоции-то вот они, самые настоящие. Выходит, и в постели лежа целую жизнь прожить можно успеть, а то и не одну. Не могу я, бабушка, не могу согласиться жизни тебя лишить: есть там что после нее, нет – что толку рассуждать. Не в том дело. Просто – неправильно это: самое ценное, что в мире есть, отбирать. Нельзя это. Неправильно».

Зоя слушала и не знала, согласна она с Леночкой или нет. Хорошая девчушка, добрая. Но вдруг, и правда, лучше бы ей, Зое, того?.. Она, вроде бы, по-прежнему хотела жить, но, может, просто по привычке. Да и жизнь ли это, в самом деле?.. А так – боли, наконец, прекратятся. И мешать никому не будет; у Ленки итак теперь двое пацанов, один кроха совсем. А со вторым парнем, что и с первым вышло: отстрелялся, и в кусты. Жаль Зое было внучку, да и обидно за нее до слез: такая девушка хорошая, а в мужиках ну ни на грамм не разбирается. Может, и вину бабка за собой чувствовала. Без мужской руки девка росла: не смогла Зоя после Андрея другого человека в свою жизнь впустить; вот и выросла – умница, покладистая, а мужского племени не знает и не понимает до сих пор. Лена, впрочем, не сильно переживала: уверена была, что и сама сыновей на ноги поставит, а папа – ну что папа, насильно, как говорится, мил не будешь. Зоя знала об этом, а все-таки ей было бы куда спокойнее, если бы у Леночки рядом мужское плечо было, сильное, надежное, как у нее самой когда-то. Как давно это было… Кажется, что в прошлой жизни.

Она видит лицо Андрея: смеющееся, с добрыми глазами, в которые когда-то, совсем девчонкой, влюбилась без памяти. А потом вдруг всплывает в голове совсем другое лицо: детское, перекошенное, окровавленное. Мертвое. Зоя вздрагивает – или ей это только кажется?.. – и снова видит опустевшую трассу, снова мчит в густых сумерках с третьего их свидания, счастливая, улыбаясь до ушей, еще ощущая на губах прощальный поцелуй и уже мечтая о новой встрече. Мысли где-то очень далеко, да и неудивительно: дорога знакомая, еще пятнадцать километров – и она дома. Зоя торопится, чтобы не забыть четверостишие, которое крутится в голове. Это была только их «фишка» – переписываться стихами, отправляя друг другу по дюжине, а то и две рифмованных строчек в день по поводу и без. Так иные влюбленные перекидываются на паре записками – ни для чего, просто от избытка чувств. Но Зоя с Андреем никогда не учились вместе. Зато любили музыку, стихи, романтику и старомодные СМС.

Зоя не знала, откуда взялась на дороге девочка; должно быть, возвращалась от подружки из соседней деревни и безрассудно ступила на неосвещенный пешеходный переход, проложенный между двумя пригородными остановками. Может, она бы и успела перебежать дорогу, а может и нет – никто и никогда не узнает об этом. Наверное, нужно было только чуть сдвинуться, уйти на свободную встречку, но подумать у Зои тогда времени не оставалось. Резко надавила на педаль заднего тормоза; мотоцикл вильнул хвостом. Удержать равновесие она не сумела: двухколесный занесло и, заваливаясь боком, он стремительно полетел прямо на ребенка; все случилось за долю секунды.

Сама мотоциклистка – скорее по выработанной на автодроме привычке, нежели осознанно – соскочила и откатилась в сторону за миг до того, как верный друг успел бы придавить ее и распластать по асфальту. Боль обожгла левую кисть, а мышца бедра так и осталась на всю жизнь как будто впечатанной ровно посередине. От сильных повреждений спасла «черепаха», а шлем сберег голову. Поднявшись, Зоя почти бегом проковыляла к месту падения.

…Летящий боком мотоцикл сбил девочку семи-восьми лет передним колесом, после чего проехался по телу и, судя по расшибленной голове, несчастная получила сильнейший удар передней вилкой в висок. Секунд пять, показавшихся вечностью, Зоя тупо смотрела на распростертое дитя. Потом резко дернула двухколесный, стаскивая с искалеченного тела, склонилась над ребенком, приложила к шее средний и указательный пальцы – ничего. Девочка погибла.

Панический, животный ужас охватил все существо. Зоя затравленно оглянулась. Ей казалось, что ДТП случилось минут 10 назад, хотя в реальности едва ли секундная стрелка успела совершить хотя бы один полный оборот. Мнилось, что сюда уже бегут родственники погибшей, чтобы обличить ее и осыпать проклятиями; что полицейские уже подъезжают и готовят наручники, чтобы сковать запястья убийцы. Однако вокруг по-прежнему было тихо, темно и безлюдно; никто не выглядывал из окон домов небольшой деревушки, что расположилась метрах в десяти от трассы. Никого… Это был шанс.

Ничего толком не соображая, не помня себя от ужаса, с выскакивающим из груди сердцем девушка подняла мотоцикл и надавила на кнопку стартера – ничего! Какая же она дура!.. Конечно, бензин подтек после падения, с «кнопки» он не запустится… Прикусив губу, чтобы не взвыть от боли в ушибленном бедре, Зоя, что есть мочи, с остервенением начала давить на рычаг кикстартера. Раз… Два… Три… Ну давай же, малыш, пожалуйста, только не подведи!..

Двигатель нерешительно фыркнул, будто отозвался на умоляющий призыв хозяйки, и полминуты спустя уверенно зарычал. Оглядевшись в последний раз, Зоя плавно отпустила сцепление и, объехав распростертое на черном асфальте тело, выкрутила ручку газа.

Она позволила себе осмыслить случившееся, только загнав верного друга в гараж. Она. Убила. Человека. Ребенка. Какая страшная мысль. Но гораздо страшнее показался тот факт, что Зоя не испытывала ничего, даже близко напоминающего раскаяние – только дикий ужас да мучительную досаду на саму себя и несчастную девчонку. Мысли идти с повинной не было. Точнее, она мелькнула отголоском совести, но тут же была отметена беспощадно воцарившимся в душе страхом – боязнью наказания.

Первую неделю после случившегося Зоя даже на улицу не смела выходить. Она, конечно, с десяток раз перечитала сухие строки о случившемся в местной газете: сбита насмерть… личность виновного устанавливается… разыскиваем свидетелей… О родных девочки или о том, почему она оказалась одна в сумерках на дороге, ничего не сообщалось. На следующий день после выхода заметки Зоя пригласила Андрея в гости; проснулись они вместе. Это было мерзко, непростительно, но девушка хотела жить, быть свободной; и она, как никогда, нуждалась в тепле, чтобы хоть на секунду забыть о доходящей до дрожи тревоге. Зоя не чувствовала себя особенно виноватой – скорее, тоже пострадавшей. Все ее строгие выговоры самой себе были неискренними: совесть подсказывала, что нужно испытывать раскаяние, а на деле был лишь страх за собственную судьбу.

Так или иначе, для Зои все разрешилось благополучно. Месяц спустя каждый выход на улицу перестал быть испытанием; через полгода она почти не боялась телефона, и храбро отвечала даже на звонки с незнакомых номеров; ровно год понадобился, чтобы не покрываться испариной при всяком стуке в дверь. Мотоцикл ни разу впоследствии не покинул гараж, оставшись навек заточенным в холодный, металлический склеп. Раскаяние так и не пришло.

Зоя никогда и никому не рассказывала об этом случае, похоронив его в глубине сердца так же, как заточила в старом гараже двухколесного друга. Даже Андрей ничего не знал. Пару раз она, правда, хотела поделиться: понимала, что муж не выдаст ее тайны; но оба раза почему-то останавливала себя. Время шло; страшное событие мало-помалу выцветало. Несколько лет спустя не осталось и страха – только воспоминание о первобытном ужасе, что без размышлений погнал ее тогда с места ДТП.

Видения стали воскресать с мучительной четкостью лишь недавно, в последние несколько лет. И снова это был скорее не глас пробудившейся внезапно совести, а боязнь кары. Теперь уже загробной. Когда смерть наступает на пятки и ее гортанный смех каждый вечер раскатистым заупокойным колоколом звенит в ушах, невольно начинаешь задумываться о грядущем конце чаще, чем хотелось бы. Что ждет по ту сторону врат?.. Теперь вроде бы решили, что ничего, и даже каким-то непостижимым образом доказали. И как они живут с этой мыслью, зная, что все конечно и, как следствие, абсолютно, безысходно бессмысленно?! Впрочем, Зоя не могла с уверенностью сказать, что пугало ее больше: небытие или расплата. Быть может поэтому даже сейчас, ненавидя свою немощность, в глубине души она по-прежнему хотела жить. Слушала тихий, вкрадчивый шепот разума, насколько это все лишено смысла, и разве может пара лет мучений изменить что-то в конечной участи; к тому же, не хотелось становиться обузой для любимой внучки. Однако, соглашаясь со всеми доводами рассудка и искренне кивая вслед каждому из них, Зоя все равно не хотела смириться со смертью. И потому с некоторым трепетом ждала прихода Леночки: как у них там, не переубедил ли врач?..

***

- Знаете, почти то же самое мне говорили сначала про Вовку, и не так давно – уже про Максимку. Мол, одна, не справишься… Первого я родила в двадцать один. Врачи тоже отговаривали: куда, сама еще дитя, тебе в куклы играть. Но тогда баба Зоя очень помогла. Второй раз отговаривали по другой причине: без мужика, да с инвалидом на шее, когда тебе их воспитывать... Но я смогу, не переживайте. И с мальчишками, и с бабушкой все хорошо будет.

- А с вами?.. - вздыхает вдруг Михаил Савельевич. – Что ж, ваше право. Нет так нет. Мои аргументы, к несчастью, истощились раньше вашего упрямства. Не смею больше задерживать. Меня еще ждут другие пациенты.

Леночка молча кивает и наконец-то облегченно выдыхает. Она утомилась чрезвычайно, слушая врача: он и впрямь умел быть убедительным, и женщине стоило больших усилий не поколебаться в своем решении.

- Я… - доктор вдруг замялся. – Могу я завтра снова прийти к вам? Тогда и подпишем все бумаги.

- А они у вас разве не с собой? – разочарованно спрашивает Лена. Неужели завтра опять придется все это выслушивать?..

- С собой. Хорошо, давайте сделаем так: мы сейчас все подпишем, а завтра я вас все равно навещу. После работы. Повторно осмотрю больную…

Михаилу Савельевичу вдруг очень захотелось помочь этой молодой женщине, на которую свалилось столько всего разом. Ее твердость, поначалу вызывавшая лишь легкое раздражение, в итоге всколыхнула в душе невольную симпатию и даже некоторое восхищение. В наивной, кроткой доброте, не позволявшей согласиться на эвтаназию, было что-то почти забытое, неуловимое, как вчерашний сон, но чрезвычайно притягательное. Обаяние этой женщины было сродни очарованию рукописной книги, коих уже не сыскать: может, буквы и не столь безукоризненно ровные, да и бумага местами пожелтела от старости, но, если прислушаться, все еще возможно уловить скрип скользящего по листу пера, застывший в безвременье между строк.

- Хорошо, - чуть заколебавшись, медленно ответила Леночка. – Да, конечно, приходите.

- Вот и славно, - кивает медик. – Смотрите, необходимо подписать отказ здесь и здесь…

Он протягивает бумагу и указывает нужные строки. А из головы никак не идет мысль, какая же необыкновенная женщина эта Елена Олеговна. Может, она приняла и не самое правильное решение, но почему-то все равно вызывает невольное уважение. Содержать инвалида, пусть и любимую бабушку – это ведь нерационально, ничем не оправдано, даже убыточно, с какой стороны не глянь. Почему тогда Михаилу Савельевичу кажется, что она приняла верное решение?.. Да, есть в мире что-то, что нельзя измерить логикой. Впрочем, время покажет. Как лечащий врач, он теперь сможет часто сюда наведываться. Деньги эта женщина вряд ли возьмет, а вот от фруктов, конфет и прочих мелочей наверняка не откажется… Да и средства для ухода он мог бы доставать через «своих» почти бесплатно… Решено. Надо помочь ей.

Почему надо – этого Михаил Савельевич еще не понимал. Пока он знал только то, что нечто настоящее светилось в усталых, ясных очах цвета потемневшего янтаря сидящей напротив Леночки, и этого было достаточно.

[2] ВОЗ – Всемирная организация здравоохранения.