Тульпа

https://music.yandex.ru/album/883201/track/8469514

Я нашла его, умирающего, в один из безветренных солнечных дней, что бывают в горах после крутого бурана. Он молился и почерневшими пальцами загребал снег в синий от холода рот. Несчастный путник, принявший весь гнев седобрового Кайлаша - сердца мира. А если сердце так жестоко к невинным людям, то что и говорить о самом мироздании, в чьих чертогах оно застыло? Каменное и ледяное, полное лишь злобы и горечи, уже который год Кайлаш убивал десятки паломников, ищущих монастырь в одной из его пещер.

- Нет, Кайлаш, он мой! - кричу я, не сводя глаз с угрюмого пика, подпирающего само небо. Гора безмолвно хмурится застывшими снегами, она знает, что вокруг - все вечно. Вечный снег, вечный холод, вечная смерть. И ей остается лишь ждать, когда мы оба погибнем под синим платьем Шивы.

Я взваливаю несчастного себе на спину. Задубевшая от холода кожа скрипит, снегоступы уходят в сугробы до икр. Почему он такой легкий? В полушубке, в собачьих унтах, но по весу - будто тащу молодого марала. Под нашей тяжестью белая шелуха хрустит и ломается, моим шагам вторит глухое скалистое эхо.

- Он мой… - повторяю я весь путь до своей скромной хижины. Наконец-то я смогла кого-то спасти.

* * *

Совсем юнец…Как забрел сюда, так далеко? Без припасов, зимой? Знаю - искал Брахму, просветление, а наткнулся на смерть.

Красивый. Жаль, что послушник - в дырявой сумке я нашла четки, молельную чащу и пару окаменевших хлебцов. Сбежал из родного храма? Или же изгнанник?

Ворочается на соломенной постели, открывает глаза - голубые, как снег в сумерках. Смотрит на свои руки. На левой осталось три пальца, на правой - четыре. Ты еще свои ноги не видел, мальчик…

- Пей, - я протягиваю ему отвар из весенних трав. Он жмурится, сглатывает слезы. Берет в изуродованные руки миску и делает жадный глоток. Питье обжигает простуженную глотку, он задыхается. Сгибается в узел на постели, кашляет. Я сажусь рядом, солома подо мной проваливается. Забираю миску и сама вливаю в его рот. - Пей, заблудший.

- Я не заблудший, - хрипит он и смотрит на меня с ужасом. Будто не благодарен за спасение, будто это я завела его в горный буран, - я ищущий.

- Пей, ищущий, - я улыбаюсь ему. Глажу по спине, словно могу успокоить. Но ничто не уймет жажду знания в уме послушника. Ничто не обуздает жажду просветления в его молодой душе. - Тебе не найти Учителя, не найти монастырь под Кайлашем. Возвращайся туда, откуда пришел.

- Некуда возвращаться, - шепчет он и засыпает неспокойным сном.

* * *

- Я должен найти его, - говорит он упрямо. Вертит головой и хмурится, когда я начинаю перечить. - Ты ведь знаешь, где он, отчего не проводишь?

- Я не знаю, - лгу. Он молод, мне его жаль. Не хочу, чтобы он губил свою жизнь в стылых стенах вечного знания. Без любви, без счастья, в принесенной богами пустоте.

- Значит, я сам, - говорит тихо, смотрит грозно. Отворачивается. Собирает вещи, и даже не просит еды в дорогу. Беспалые ноги обматывает кусками от монашеской робы, чтобы ставшие велики унты не слетали в пути. Перекидывает сумку через плечо. Держится гордо, будто не монах вовсе - воин, генерал тибетской армии... Шут.

- Стой, - выдыхаю я, не в силах стерпеть, - дождемся лета - и пойдем. В буран не пробраться туда!..

- Летом снег растает, мы не поднимемся на нужную высоту. Нужно идти сейчас, пока он еще плотный, - как настойчив! Мне становится не по себе от его уверенности. Но он прав - летом ледяные тропы уходят вниз, и нам не обойти гору. - Я иду или с тобой, или один.

- Через два дня, - мне больше нечего сказать. Путь до монастыря не близок - месяц, если повезет с погодой. А если не повезет?

- Спасибо, - отвечает он облегченно. Расслабляет плечи, будто камень со спины скинул. - Спасибо, добрая сестра...

Я не хочу покидать свой уютный дом. Но еще больше я не хочу оставлять мальчишку наедине с Кайлашем - кто знает, что у богов на уме?

* * *

Он идет тяжело - хромая, опираясь на посох, что я дала ему. Вижу, как от боли закусывает губу, как зубы становятся красными от крови. Но ни слова, ни стона не срывается с его рта.

Боги благоволят нам - еще не было ни одного смурного дня. Однако пришлось чуть спуститься на плато, где снег уже покрылся проталинами. Жесткий и рыхлый, как крупа, он замедлял нас. У подножия гор уже начиналась весна.

Солнце в зените светило так ярко, что жгло глаза. Мой спутник плелся сзади, таща за собой поклажу, то и дело проваливаясь и оступаясь.

- Куда мы идем, добрая сестра? - выбившись из сил, он останавливается. Щурится, смотрит на меня с недоверием - Кайлаш остался по правую руку, мы сделали значительный крюк. Мальчишка осознал это и теперь был озадачен - ведь я обещала помочь ему.

- Живым тебе не найти монастырь и Учителя, - улыбаюсь я, наблюдая, как округляются его голубые глаза. Но он так устал, что не может ответить. Да и насмешки моей не понял, глупый. - Не бойся, мы идем к святым озерам - Мапамъюм-Цо и Ланга-Цо, Жизни и Смерти. Только умерев и воскреснув, ты сможешь войти в монастырь.

Насупившись, берет посох в другую руку и идет вперед:

- Я и не боюсь.

* * *

Горький, сухой дух встречает нас у кромки святого озера Ланга-Цо. Темная, густая вода шла беспокойной рябью по крутым камням. Снега здесь уже не было, лишь серые валуны с желтым налетом.

- Иди, - говорю я и толкаю мальчишку вперед. - С головой окунись сначала в Ланга-Цо, это будет твоей смертью. Затем омоешься водой из Мапамъюм-Цо, то будет твоим воскрешением.

- Никто не заходит в озеро Смерти, - он напуган, не верит мне.

- ...И никто не находит монастырь, - отвечаю я равнодушно и сажусь на один из просоленных ветром голышей.

Мальчишка кивает. Смиряется. Скидывает одежду, худое тело дрожит как лист на колючем ветру. Спотыкается, рассекает колени до крови, но идет вперед. Замирает у самой кромки, затем с силой бросается в ледяную воду. На миг пропадает, затем вновь показывается над жгучей гладью. В горах звенит истошный вопль.

Истерзанные озером ноги едва держат его, у самого берега он снова падает. Соль разъела раны и откушенные морозом пальцы. Я ловлю его мокрое тело и волоку к месту привала.

Голова лежит на моих коленях, я вижу застывшие слезы в глазах, обращенных к горам.

Укрываю нагое тело. В храме моей души - темно и пусто, будто последний монах умер за службой. Будь ты проклят, Кайлаш!..

* * *

Вода в озере Жизни стояла, будто в ней поселилась сама Вечность, томная, неподвижная. Над ней возвышались горы - одинаково высокие и над водой, и в ней. Дул удивительно теплый для этого времени ветер.

Гостеприимное Мапамъюм-Цо ласково приняло мальчишку в свое прозрачное лоно. В голубой дали вижу его силуэт, кожей чую ласковые брызги.

Озеро качает мальчишку, волны расходятся кругами от движений.

- Давай ко мне!.. - задорно кричит он и зовет за собой. Глаза сияют ярче священных вод. Я невольно улыбаюсь, но сердце будто придавили валуном - понимаю, что не хочу вести его дальше. От мыслей, что он никогда не вернется, мне становится горько, будто я напилась воды из озера Смерти. Больше не могу улыбаться и отворачиваюсь. Оттого не замечаю, как он возникает передо мной, покрытый россыпью блестящих капель. - Давай же, идем!..

Я провожу рукой по его плечам, смахивая застывшие частицы Мапамъюм-Цо. Он хватает мою руку и целует. Губы сухие, потрескавшиеся, царапают мою обветренную кожу.

- Нет, - ответ дается мне тяжело, неотесанные слова застревают в глотке, - нет, ты послушник. Просветленный. Им и оставайся.

- Послушником был тот, кто умер в Ланго-Цо. Я - не он.

И я раздеваюсь. Держась за руки, мы входим в воды священного озера.

* * *

"Хууум" - поет ветер. "Уммм" - отвечают горы. "Ммм" - утробно рычит всевидящий Кайлаш.

Мы уже высоко - дышать сложно, идти - сложно. Клонит в сон, руки и ноги - будто и не свои вовсе. Набитые соломой, как у холщовой куклы. Но мы движемся вперед. Торопливо шагаем по снегу, словно бежим от голодных зверей. Словно бежим от той ночи у озера.

Последний день нашего пути, а мальчишка не сказал мне ни слова. Но я знаю - он не передумал. Мне горько от этих мыслей, но мужчины есть мужчины - кто я, чтобы решать за него?

Мы уже близко. Монастырь высечен в самой верхней пещере и закрыт хребтом так, что нельзя разглядеть. Верхушки гор блестят на солнце, как бритые головы монахов, рассевшихся кто во что горазд. Кто сидит в позе лотоса, кто лежит в позе Будды, а со складок халата то и дело срываются ледяные глыбы.

- Пришли… - наконец-то говорит мой спутник и застывает с открытым ртом. Прямо перед нашим носом, на одном из уступов сидит человек. Не стар и не молод, с морщинистым лицом, много лет терпящим ветер и холод. При одном взгляде на него будто сам Вишну бил над тобой в медный колокол, а Брахма хлопал в ладоши и танцевал рядом. Он был Учителем, истинным Просветленным. И мы наконец-то нашли его.

- Тульпе прохода нет, - отвечает Учитель, не открывая ввалившихся в череп глаз.

- Я не тульпа, - выдыхает мальчишка, завороженно глядя на него.

- А я и не про тебя.

* * *

- ...Ты хотел теплый кров, проводника, - Учитель говорит и улыбается. Да вот только мне совсем не смешно. Я стою в паре шагов от них и не могу шевельнуться. - Хотел женщину. Что это, если не твоя тульпа, твоя ожившая выдумка?

Я - тульпа? Видение мальчишки, умирающего в горах? Неужели не было меня? Не было нашей встречи - он сам себя нашел, сам вылез из сугроба и вышел на дорогу. Не было нашего пути - он сам себя привел, обходясь без еды неделями. Не было той ночи у озера, когда мы любили друг друга, будто последние люди на земле...

- Может быть, - отвечает мальчишка. Глаза горят, кажется, он что-то понял. Что-то, что мне никогда не постичь. - ...А может быть и нет. Я хотел попасть в монастырь, я хотел встретить Учителя. Что, если моя тульпа - это ты?

Учитель встает. Полы халата разлетаются в стороны, бордово-красные, цвета запекшейся крови. Он открывает глаза - через них на мир смотрел сам Шива, так пронзителен его взгляд.

- Может быть. А может и нет, - смеется Учитель, и мне становится страшно от этого смеха. - Я хотел встретить знающего ученика, просветленного, способного стать моим Учителем. Вдруг это я тебя выдумал?

Я молча слушала их, и моего тела касался то холод, то жар. Ведь я одна ничего не желала, никого не выдумывала. Или нет?