Танец клоунов на ступенях морга

Бритвенные лезвия на шее Зеленой почти впиваются в кожу. Исключают неверные жесты. Никаких неосторожных поворотов. Никогда.

Потому и осанка у нее, как у той королевы с мозаики в разрушенном соборе, что в Мертвой четверти.

***

- Большие пальцы держи вот так, в карманах, или за ремень зацепи. Настоящая мужская стойка, - Винт поправляет мне воротник, - самое главное, встань у нее на дороге. И не пропускай. Она будет рыпаться, но это игра такая. По факту она уже твоя, потому что видит - ты настоящий мужик. Давай, орел, лети! - С этими словами он выталкивает меня на середину улицы.

За разбитым стеклом витрины - три скелета манекенов из жестяных полос. Ткань, что их обтягивала, сгнила и полопалась. Выглядят они жалко. И каждый из них стоит в той самой позе «настоящего мужика». Глядя на них, я уже решаюсь убрать пальцы из-под ремня, но тут она выворачивает из-за угла.

Черная кожаная куртка с кружевными вставками, высокий воротник, скрывающий подбородок. Идет прямо на меня, глядит так, словно меня здесь нет. За шаг до столкновения я позорно отскакиваю в сторону. Она проходит мимо с ничего не выражающим лицом, но внезапно останавливается и бросает взгляд через плечо.

- Чего сказать-то собирался, герой? Хочешь бежать через Полосы, но не знаешь как?

- Я не-е...

- Как знаешь, - она пожимает плечами, и тут с ее воротника срывается блестящий цилиндрик, звякает об асфальт. Прежде чем она успевает понять, что случилось, я подскакиваю, хватаю упавшее, и протягиваю ей.

- Вот, ты... уронила...

Она принимает цилиндрик, подкидывает его на ладони и смотрит на меня. Молча. С прищуром. Не знаю, как со стороны, а изнутри я красен как вода в пруду, где разводят кровяников.

- Это что? - Спрашиваю, чтобы не молчать.

- Правда, не знаешь? Плеер на термояде. Такие продают на Толкучке за лужей.

- За Поющей?

-Нет, за Радужной. Неубиваемая штука, только без патрона она — бесполезная железяка, только как брошь носить, - вздыхает она, - видишь, снизу гнездо? Вставляешь патрон и слушаешь, тащишься. А мой последний, серебряный, вчера рассосался, хожу теперь как дура, с пустым плеером.

- Кто рассосался?

- Патрон с музыкой, чудила... Слишком быстро кончаются. Золотые держатся до полугода, но на толкучке ты их не найдешь. Серебряного хватает на месяц, а латунные — три дня и пшик...

С ее лица ушло равнодушие, глаза зажглись, я понимаю, что не из-за меня, просто тема ее цепляет, но все равно, у меня дыхание перехватило. От того, какая она стала.

- И сколько такие стоят?

- Ты не потянешь, герой. Серебряный - от десяти жженых. Латунный можно за взять за пять, если повезет.

- Сама-то тянешь?

Правда, очень обидно. Я уже придумал, что выменяю и подарю ей парочку таких патронов и...

- Я тоже не тяну, - честно признается она и хлопает меня по плечу, как старого друга, - но я их на толкучке не покупаю. Добываю на островках, во время забегов. Все еще не хочешь присоединиться?

- Ну как, прошло? Показал ей, кто настоящий мужик? - Спрашивает Винт двадцать минут спустя.

- Не то слово, - я вытираю пот со лба, - знаешь, Винт, кажется, я попал на все сто...

***

Граница действительно охраняется только для вида. Если ты такой идиот, что собираешься пробраться через ограждение, пес с тобой, только делай это тихо.

Собачий лаз, вонючая труба, и вот я стою под мостом. Дождь стеной, вода просачивается между балками, стекает по опорам, десятки струй, и каждая звучит по-своему.

- Ты новенький, - худой парень с бритой головой и перекошенным ртом, - сегодня не бежишь. Давай за мной, проинструктирую.

Высоченная кирпичная труба наполовину врастает в мост. Наверх ведет цепь ржавых скоб. Я подпрыгиваю и хватаюсь за нижнюю. Она шатается. Отпускаю ее и приземляюсь на ноги.

- Нам на самый верх, туда, где дымит, - указывает Перекошенный, подтаскивая к трубе пару сколоченных досок, - если уже обделался, лучше сразу уходи.

Пожимаю плечами. Я трус, но именно высота меня не пугает. Взбегаю по доскам, обхватываю пальцами скобу, подтягиваюсь и начинаю взбираться наверх.

- Эй, псих! - Кричит Перекошенный, - не так быстро. Свалишься — пес с тобой, но ты же и меня снесешь.

Ветер усиливается, налетает с разных сторон, лицо заливает кислой водой. Но в целом терпимо.

Добираюсь до последней скобы и заглядываю в трубу. Изнутри по периметру сколочен грубый помост. Я перекидываю ногу через скользкую кирпичную стену, пробую доску на ощупь. Вроде держит.

Над стеной появляется голова Перекошенного.

- Чел, ты настоящий псих... Ты принят!

Перелезает, спрыгивает на помост, протягивает дрожащую руку.

- Теперь можно и познакомиться. Я Тремор.

- Дым, - отвечаю на пожатие.

- Ну да, дымит немного, - он осторожно заглядывает в темное дуло трубы, - но, поверь, днем гораздо хуже...

- Дым - это имя.

Тремор хлопает глазами, потом мелко хихикает.

- Вот имечко! Дым - он вроде есть, а вроде и нет... Ладно, давай быстро, через десять минут начнется. Надень козырек, чтобы глаза не заливало, - он протягивает мне кусок ржавого жестяного листа с завязками, - сейчас карту закрепим.

Тремор устанавливает на торце стены проволочную конструкцию, подкручивает болты.

- Тут всегда туман и ливень, Полосы не разглядеть. Но если смотреть с этой точки, и головой не дергать, карта точно накладывается на местность и видно, кто докуда добежал. А теперь распахни уши, объясняю один раз. Прослушаешь, будешь сам себе клоун.

В целом я усвоил следующее: где начинаются и заканчиваются Полосы никто не знает. Они тянутся мимо города и, как минимум, на пятьдесят километров в каждую сторону. Дальше, понятное дело, никто не бывал - жить хочется всем. Да и делать ни в пустыне, ни на болотах нечего.

Сколько всего существует Полос никому неизвестно, пока еще никто не добирался дальше тринадцатой. Каждая из них шириной примерно сто метров. Примерно. Потому что, когда ты переходишь Полосу, тебе не до измерения.

На границах полос так называемые Островки, здесь можно отдохнуть и переждать в относительной безопасности. Невидимки на них не заезжают.

Невидимки — не монстры, не звери, не живые существа — скорее всего машины, управляющиеся простой программой, на действия бегущего не реагируют, тактику не меняют. Иначе никто бы дальше первой Полосы не ушел. Невидимки появляются внезапно, мчат с бешеной скоростью, убивают насмерть. Что они такое, зачем и откуда, никого не трогает, это не важно. Здесь важно иметь реакцию, интуицию и холодную голову: чтобы жить, бежать и собирать с островков лут: плееры и патроны к ним, рентген-фонарики, сигнальники, сминатели - да много разного.

Первые три раз новички бегают просто так, а начиная с четвертого должны ставить на кон определенное количество лута. Тот кто сумеет убежать дальше всех, забирает все. Только не все стремятся к выигрышу. Чем дальше, тем опаснее, а добытое на ближних островках можно продать на толкучке, и на выручку, даже за вычетом обязательной ставки перед забегом, сносно существовать.

- До островка между двенадцатой и тринадцатой добирались трое. Это Пустой, его прошлой весной раскатал Грязевик. А их живых — Груш и Зеленая.

- А как узнать, кто докуда добежал?

- Сейчас увидишь.

Я еще хочу спросить про Зеленую, но в это время врубается Воздушная защита. Ревут сирены, по небу шарят красные лучи прожекторов.

- Стартуют! - Орет мне в ухо Тремор. У него несет изо рта.

Снизу, у края моста, зажигаются цветные огни. Некоторые пульсируют. Огни начинают двигаться вверх «по карте».

- Каждый надевает цветной прожектор, - поясняет Тремор.

- Где Зе-ле-на-я? - Кричу я.

- Да вот же! - Тремор тычет в мерцающую изумрудную точку, - уже на Третьей!

И я, наконец, понимаю, почему Зеленую так зовут.

Сквозь рев сирен и шум дождя я слышу множество звуков. На самой грани слышимости топот множества ног, я пока никого не знаю, а то бы понял, кто где бежит и без этих цветных огоньков — все звучат-по разному, по-особенному: кто-то бежит, кто-то крадется, кто-то волочит ногу. Но даже я не могу распознать шагов Зеленой. К тому же звуки бегунов начинает заглушать незнакомое высокое жужжание, а его в свою очередь перебивает железное громыхание.

- Что это за дыр-дыр? - Мне приходится повторить несколько раз, прежде чем Тремор понял.

- Грязевик. Жуткая штука, хуже Жужи. Те быстрые, но ездят по прямой, а эта дрянь лавирует. Эй, а ты его что, отсюда, что ли, расслышал?

Я пожимаю плечами. Мой слух - не повод для гордости. Он нужен, чтобы я никогда больше не оставался в тишине.

Внизу кто-то коротко вскрикивает. Глухой удар мягкого человеческого тела о железную стену. Желтый пульсирующий огонек стремительно уносится влево.

- Совенок все, - равнодушно сообщает Тремор, - новенький, третий раз бегал. Видел, как улетел? Скребень его забрал. А ведь почти до пятого добрался. Ну что, Дым, хочешь еще бегать? Если что, сейчас самое время дать задний.

Тонкая полоска волос на моем затылке встает дыбом, когда я понимаю, что мой рот только что произнес: «Хочу!»

***

Зеленая сидит на бордюре и смотрит выступление клоунов на ступенях четвертого морга. Ее легко опознать по высокому воротнику кожаной куртки, скрывающему шею и подбородок, и по самым рыжим волосам во всем городе. Я подхожу сзади. Клоуны вопят, лупят в маленькие барабанчики, трясут консервными банками. Стоит прекрасный, умиротворяющий грохот, исключающий всякую тишину. Зеленая не может меня услышать, тем не менее она, не оборачиваясь, хлопает ладонью по бордюрному камню рядом с собой: садись.

Я опускаюсь рядом с ней. Она бросает на меня быстрый взгляд, кивает и продолжает следить за пляшущими клоунами. Открываю рот и тут же захлопываю. Заготовленные слова внезапно кажутся мне жалкими неуместными. Хуже чем пустить газы на рассветной крыше. Не знаю, как Зеленая это делает, но она замечает мою попытку. Поворачивается ко мне и смотрит, пристально, насмешливо, с ожиданием. Мне одновременно хочется бросится ей на шею и убежать, но ни то ни другое не вариант. Вместо этого я опускаю взгляд и протягиваю ей патрон.

- Латунный, на три дня, - Зеленая подбрасывает его на ладони, - где взял? На толкучке?

- Добежал до седьмого острова, - говорю и зажмуриваюсь, потому что в голосе прорезывается детское, смешное, стыдное хвастовство. Сейчас она меня высмеет.

Но решившись открыть глаза я вижу, как она заталкивает патрон в плеер, зажимает его в руке, и, наклонив голову, вслушивается. До меня не доносится ни звука, я уже знаю, что музыка из этого приборчика звучит лишь для того, в чьих пальцах он находится.

Зеленая слушает, я молчу. Клоуны кланяются, заканчивая выступление, хотя кроме нас с Зеленой нет ни одного зрителя. Навьючивают реквизит и расходятся. Мы продолжаем сидеть. В какой-то момент лицо Зеленой светлеет, уголки губ едва заметно ползут вверх.

И тут она впервые обнимает меня: прижимает к себе правой рукой. Костяшки ее левого кулака упираются мне в грудь. Я еще не знаю, что ей приходится быть осторожной. Лезвия всегда касаются ее горла. Одно неверное движение... Но в этот момент мне плевать на кулак. Мир вспыхивает и заполняется осколками битого стекла острого, почти невыносимого счастья.

- Ты ведь Дым, правильно? - Ее рука в кожаной перчатке гладит мой затылок, - ты сам не понимаешь, что мне принес. Это безумно, беспредельно круто! Хочешь, послушаем вместе?

Она протягивает руку с плеером, и наши пальцы обхватывают блестящий, покрытый узорами цилиндрик. Прочие звуки стихают. В наших головах звучит неслышная никому кроме нас песня. Я очень люблю музыку, ведь она полная противоположность тишины. А еще у Зеленой теплая ладонь, и ее острое плечо упирается в мое.

Кажется, мы прослушиваем трек три или четыре раза, прежде чем она выпускает мою ладонь.

- Ты знаешь, что такое «шо маст го он»?- Спрашивает Зеленая.

- Нет. Это какой-то древний язык... У меня есть знакомый в архиве. Я могу с ним поговорить.

- Сегодня же, - Зеленая вкладывает плеер мне в руку, - держи. Вернешь перед забегом. Только принеси - через три дня патрон рассосется, а я хочу успеть заслушать это до тошноты.

***

Поднос звякает об стол. На нем миска водянистой овсянки, листья салата. Морковный сок. Груш перехватывает мой недоуменный взгляд.

- Обычный завтрак. И обедаю я вареной курицей, и перед сном не ем. Только это не влияет на мой вес. Ходил в докторскую, они говорят, у меня настройки сбиты.

В нем два метра роста, он добродушен и очень толст. Его фигура действительно напоминает грушу. При этом, из тех кто бегает через Полосы, он лучший. Точнее, один из лучших. Есть еще Зеленая.

Он вертит в руках мои перфокарты.

- Дым, тебя развели. Они пробитые. Архивнику целые нужны.

- Вот дрянь! - Бью кулаком по столу, так что миска с овсянкой подпрыгивает на подносе, - побегу на толкучку, может что найду.

- Погоди! - Груш вытаскивает из кармана комбинезона стопку перфокарт. - Вот. Держи. Надеюсь, тебе хватит.

- Ничего себе, - бормочу я, - спасибо! Сколько я тебе должен?

Он корчит сердитую рожу.

- Просто так забирай. Мне они без надобности.

- Но на толкучке их можно...

Трясет головой.

- Предпочитаю отдать их тебе. Ты мне нравишься, и я тебе сочувствую — подсесть на Зеленую — беда. Она полный псих. Не злись, сам знаешь, я всегда на ее стороне.

- Можно подумать, мы с тобой лучше, - бурчу я.

- Все мы, кто бегает через Полосы, идиоты. Но она псих даже на нашем фоне... Не могу толком тебе помочь, Дым, для этого тебе нужно вставить другие мозги. И не мои, они ничем не лучше. Так что это просто красивый жест. За этот неполный месяц мы почти подружились. Жаль, что у нас так мало времени.

Он толкает стопку перфокарт в мою сторону.

- Скоро я попытаюсь перейти на ту сторону.

- Что? - я давлюсь пельмениной и долго выкашливаю ее обратно в тарелку, - это как, зачем?

- Детская мечта. Не знаю, как объяснить. Я думаю, на той стороне море.

- Море?

- Ну да. Представь, если взять и десять тысяч водохранилищ, как вокруг Электростанции и слить в одно. Вода, вода до самого горизонта... Видел мозаики в развалинах собора? За королевой в черном...

- Да знаю я, что такое море, - сержусь я.

- Знаешь? - Удивился Груш, - где это ты мог его видеть?

- Ну... в книжке читал, ну и мозаику эту видел не раз...

- Не видел — не знаешь. Впрочем, я тоже. Но очень хочу узнать.

Я вздыхаю:

- А почему ты вообще решил, что на той стороне море? С таким же успехом за Полосами могут быть озера огня и шестиметровые крысы. Никто же не знает, что там сейчас...

- Думаешь, откуда у меня перфокарты, Дым? Я два года ходил в архив, как на работу. Сдавал свое жилье диггерам, жил в подвале. А на деньги за аренду покупал вот это, - Груш постукивает пухлым пальцем по стопке перфокарт, - я очень много узнал. Десятки самых разных карт, геологические, дорожные, даже специальные карты для грибников. Брал, перерисовывал, переводил на кальку, накладывал друг на друга. Все они подвирают — на одной город, на другой озеро. Но я упертый. Не буду тебя грузить подробностями. Просто поверь - на той стороне может быть море.

Я пожимаю плечами.

- Ну, пусть так. Тебе-то что с того...

- Я же говорю — детская мечта. Она ни зачем. Она сама по себе счастье. И смысл.

Только не отговаривай, пожалуйста. Я знаю, девять к десяти, что помру по дороге. Но есть один шанс, что все-таки дойду. Я подготовлен.

Я молчу, постукивая вилкой по столу.

- Мне капец как жаль, Груш. Я бы попросился с тобой, если бы...

- Если бы не Зеленая, - заканчивает он за меня,- спасибо тебе друг Дым, за то, что не стал отговаривать. За это я тебе обещаю — перед тем как уйти, обязательно зайду попрощаться. И не дуйся, это будет не сегодня, и кто знает, - он подмигнул мне, - вдруг я еще передумаю?

***

- Этого недостаточно, - архивник возвращает мне перфокарты.

- А если не переводить последний куплет?

Он смотрит на меня как на идиота:

- Малыш, ты не понял. Это только за название.

Неохотно вынимаю из кармана пачку подпаленных, на эти деньги я рассчитывал жить весь следующий месяц.

- Этого хватит?

Прежде чем взять деньги, он натягивает резиновые перчатки. Пересчитывает.

- Ладно, будем считать, что у нас сегодня день скидок. Одна перфокарта за счет архива. Сядь и ничего не трогай. Знаешь, какая здесь статика? Патрон давай.

Архивник запихивает перфокарты в щель, на окружающих его табло зажигаются лампочки. Он хмурится, щелкает тумблерами, бубнит в бороду; останавливает машину, бродит среди железных шкафов с кабелями, что-то дергает и начинает процесс по новой. И когда я начинаю думать, что ничего не получится, архивник удовлетворенно хрюкает и обеими руками давит на здоровенную красную кнопку. Лампочки на табло начинают бешено мигать, в стенных шкафах жужжат раскручивающиеся диски, а посреди зала оживает, грохоча, механизм: из щели в его боку лезет длинная бумажная лента.

Архивник поднимает ее конец с пола, изучает, шевелит губами.

- Готово.

Одна строка: «Древнеанглийский язык. Шоу должно продолжаться.»

- Шоу? Эй, нет же такого слова? Где перевод?

- А что ты хотел за свою мелочь! - Шипит архивник, - сложное слово, понимаешь, пацан? - Точное значение утеряно, к тому же в песне оно может иметь метафорическое значение. Знаешь хоть про метафору, шпанец? Хочешь полную выкладку на три листа - гони триста перфокарт. А так уж извини!

Под его недовольным взглядом я покидаю зал, собираюсь как следует хлопнуть дверью, но он останавливает меня:

-Погоди, шпанец.

Вырывает у меня листок, кладет на пульт и что-то размашисто пишет.

- Вот, забирай два крайних толкования. Сам разберешься. А то будешь всем рассказывать, как я деньги взял, а работу не сделал.

***

- Жизнь и одновременно Танец клоунов на ступенях морга? - Хмурится Зеленая, - чет я не втыкаю. Но тут есть над чем подумать.

Обнимает меня одной рукой. Я слышу, как она дышит, а когда все заканчивается — в моих глазах стоят слезы. Лицо Зеленой светится в темноте. Понимаю, что так не бывает, что это чудит моя голова, но не могу перестать видеть.

- Патрон с плеером только верни, Дым. И... спасибо!

***

Я стою под мостом на низком старте. Примерно раз в две секунды крупная холодная капля разбивается о мой затылок. Вода просачивается в щели между бетонными плитами, течет по опорам, струи разбиваются об асфальт, мочат наши спины. Справа от меня в пятидесяти метрах стоит Тремор, слева новенькая, девочка-альбинос, тяжело дышит. Она явно больна. Собираюсь подойти к ней, сказать, чтобы не бежала, в таком состоянии это смертельно. Но оживает Система Воздушной Защиты, и воздух наполняется воем сирен.

Когда мне было три, ее первый и последний раз попытались отключить. Система забирала на себя восемьдесят процентов выработки гидроэлектростанции, а защищать город давно было не от кого. Но коды доступа были утрачены, и никому не удалось даже подойти к центру управления. Попытка взорвать часть стены кончилась тем, что система открыла огонь на поражение. Пятнадцать убитых, среди них мэр и главный инженер города.

Новый мэр решил просто перерезать кабели. Но как только отрубили первую из десяти линий питания, робот, отвечающий за безопасность системы, расценил это как угрозу и начал действовать. Четверть города было уничтожено, расстреляно, выжжено напалмом. Система включила гравитационные колодцы, о существовании которых все забыли. Черные ямы, полные тишины... Стоп, нельзя, не время об этом думать, никогда не время, но сейчас особенно. Сирены зависают на высокой ноте, а мы срываемся с места — я, Тремор, подпрыгивающий и приволакивающий ногу, чахоточная новенькая. Где-то через семь или восемь человек от меня бежит Зеленая с прямой, как у старого вояки, спиной. Мне кажется, я уже различаю ее шаги, но не до конца уверен. Бежит ли Груш? Я не видел его под мостом. Возможно, он не будет участвовать до самой попытки уйти на другую сторону...

Трясу головой, разгоняя мысли и ныряю в туман.

***

- Ты не бежал сегодня, - я вновь сижу под мостом, прислонившись спиной к колонне.

Передо мной разложен сегодняшний лут — два золотых и пять серебряных патронов. Я хорошо потрудился, они немного утешат Зеленую, после того, как рассосется патрон с песней, в которую она влюбилась.

Груш прячется за колонной, он молчит и не двигается, но я хорошо запомнил звуки его дыхания.

- Груш, я знаю, что ты здесь. Я тебя слышу.

- Это не я, - Груш шепчет одними губами, никто кроме меня не смог бы его расслышать, - меня здесь нет.

- Говорят новенькую зажало около второго островка, но кто-то помог ей вернуться, не знаешь кто это мог быть?

- Понятия не имею, - я слышу, как Груш улыбается.

- Она ведь теперь поймет, что бегать — это не ее? Возьмется за ум, найдет себе нормальную работу, будет строить планы на будущее...

Он качает головой, тихо, почти неслышно.

- В этом городе у нее нет никакого будущего. Как и у остальных бегущих. Жужа задела ей ногу, но эта девочка подлечит ее и вернется. В городе, где людям нечего делать, где еда и одежда производится на автоматических фабриках, над которыми мы потеряли контроль. В городе, откуда нельзя уйти, потому что некуда. Что ей делать, если не попытаться сбежать? Как и все поначалу, она надеется пройти на ту сторону, найти что-то для себя...

Груш заходится в кашле. Бег под дождем, одежда промокшая до трусов. Как не простудиться?

- Знаешь, что случается с теми, кто перестает стремиться на ту сторону, Дым? - Спрашивает Груш, когда приступ проходит.

- Они перестают бегать?

- Мимо, - вздыхает Груш, - они продолжают, просто бегают до ближних островков, собирают лут, что там появляется, продают его на толкучке, неплохо этим кормятся. Вот только они быстро и нелепо гибнут, - их сбивает медленная жужа, от которой легко уходят даже новички, потеряв бдительность, умирают на первой полосе, спотыкаются на ровном месте, и их уносит скребень. Если когда-нибудь ты перестанешь хотеть перейти на ту сторону, Дым — уходи, уходи сразу. Знаю, ты скажешь, что ты здесь только из-за Зеленой. Это правда, просто для тебя та сторона и Зеленая — одно и тоже. Просто ты этого еще не понял.

***

- Правда не боишься? - Зеленая идет мне навстречу по дуге швеллера. Под нами, в ста пятидесяти метрах обугленные улицы Мертвой четверти. Я стою на вершине того, что осталось от самого высокого здания. Металлический скелет с удерживающимися кое-где на нем кусками бетона.

- Высота не мое пугало, - отвечаю я, надеясь, что Зеленая не станет развивать тему. Обычно ей глубоко плевать, что там, у меня в голове.

Но не сегодня.

- А что твое пугало? - Зеленая подходит почти вплотную.

Мы садимся на стальную, всю в голубином помете балку. Сегодня Зеленая не заботится о чистоте своего прикида.

- Так чего боишься, Дым? - она смотрит на меня все время, пока я пытаюсь придумать хоть одну убедительную причину не отвечать.

- Ти-ши-ны, - наконец выговариваю я, следя за тем, чтобы голос не дрогнул.

- Гм... С чего бы? - Зеленая озадачена.

Я прикидываю, не свалюсь ли вниз, если меня накроет. Помню, что бывает, если разворошить это. Но не могу, не могу ей не ответить.

-Ко-огда началось все э-это, - я указываю вниз, на оплавленные черные развалины, - оказалось, что под нашим домом все время находился гравиколодец. На... на самом деле мне повезло. Мне было четыре, я играл на улице. Дом засосало вместе с крышей. Потом меня. Сверху. Я лежал на рифленом листе, и чем глубже все погружалось, тем сильнее меня вдавливало. У меня на щеке до сих пор шрам... Свет исчез сразу, а звуки глохли постепенно. В тот момент, когда я понял, что сейчас мне переломает все кости, пришла тишина. Сначала гудело в ушах, а потом — ничего, ни звука, ни шороха. И это длилось и длилось, длилось и длилось... Когда меня вытащили, усатый дядька сказал, что мне по-о-о-везло. Мой колодец почему-то не заработал на полную. В остальных находили только труху и тонкие блинчики. Так и сказал — тонкие блинчики! Те, кого тоже засосало... А я ве-езунчик! Правда. Просто полежал в ти-ишине... Просто она говорила со мной... Ти-ишина... У нее голос, как чугун, как пресс... Я не хочу. Не буду. Не желаю слышать... Я счаст... счастливчик... Я ушел, вокруг тысячи звуков. Я дам им имена... Каждому...

- Дым! Дым! Выныривай! Выныривай же! - Зеленая трясет меня за плечо.

Мы сидим на самом верху, на обгаженной голубями балке, в ста пятидесяти метрах над землей. Хрип ворон, вопли чаек, шум плотины далеко внизу, тихое дыхание Зеленой. Я тоже могу дышать.

- Она приходит говорить с тобой, когда ты ложишься спать?

Я киваю. Приходит, но не каждую ночь. И здесь я везунчик.

- Хочешь, буду с треском и грохотом вламываться к тебе по ночам, орать и разносить все вокруг? - она выдает мне самую широкую и самую красивую улыбку во всем городе.

Гораздо позже, вспоминая этот момент, я увижу, что эта улыбка не затрагивает глаз. Но сейчас у меня в груди зажигается солнце. И я смеюсь, звонко, как ребенок, вроде бы над ее шуткой, но больше от радости.

- Приходи и разноси. У меня в доме нет ничего, чего было бы жаль.

- А вообще есть? - спрашивает Зеленая, - у тебя есть, чем дорожить?

Молчу. У меня есть она. И еще Груш. Но я не решаюсь сказать, а Зеленая не настаивает.

- Все время слушаю твой патрон, Дым, - прерывает молчание Зеленая, - и все время пытаюсь понять, почему, почему он поет, что танец клоунов должен продолжаться?! В этом нет ни куска смысла. Пой, пляши, бегай, обнимайся, делай что хочешь, все равно скоро твое тело отвезут в морг, вынут сердце, а остальное покрошат и спустят в унитаз! Дым, слушай, Дым! Он так поет, что я ему верю, на все двести верю! Он знает, говорю тебе, этот мужик что-то знает! Тебе ведь всего три слова перевели. Три! Может если прочитать все, что-то щелкнет в башке? Я могла бы устроиться на нормальную работу, не бегать через полосы, вкалывать, как колония бобров. И через полгода накопить на полный перевод. Вот только этот дрянной патрон рассосется через сутки. И мне самой, снова самой искать этот гребаный ответ? Вышаривать в этом «танце клоунов» смысл. Ты меня понимаешь?

Я понимаю только одно - что сейчас надо кивнуть, согласиться, да, да, конечно. Но здесь и сейчас я не могу фальшивить, рот не раскроется.

- Нет, - я качаю головой.

- Лучше б не говорил, - взрывается Зеленая, - я бы продолжала думать, что ты не такое тупое и унылое нечто, как почти все! Идиот! Смысла нет, потому что скоро мы все откинем копыта, придурок!

Треск ткани, Зеленая держит в руке узорчатый воротник. Морщится, швыряет его вниз, вместе со всеми кружевами, а я впервые вижу проволочный каркас вокруг ее шеи, и три бритвы, закрепленные у самого горла.

- Видел? Одно неверное движение - и я сдохну. Если ты спросишь, зачем мне, я тебя правда столкну, мать твою! Вот бритва, у нее две стороны и лезвие. Типа жизнь, типа смерть и острая грань между. И жизнь, реальная жизнь только здесь - на грани! А все остальное - морг и танец клоунов на его ступенях!

Она перевела дух. Сильно, до красных следов ущипнула себя за запястье.

- Всегда надо помнить о смерти, даже когда гадишь в ведро. Только это хоть чего-нибудь стоит... Мой отец был главным инженером города. Мне было пять, когда он ушел отключать систему воздушной защиты.. Взял обоих старших братьев и еще Веника, хотя тот был на пол года младше меня. А я осталась, потому что, мать ее, девочка! Их там всех положил этот гребаный робот! Разбомбил, а потом сжег напалмом! Думаешь я благодарна папочке за то, что он не взял меня с собой?! Да ни разу! Какого хрена он там сдох? Какого хрена? Половина, половина галстука от него осталась! Когда ее принесли маме, знаешь что она сделала? Взяла ведерко, совочек, формочки младшенького, залезла в песочницу и давай лепить куличики. Куличики, Дым! Двое суток лепила! На третий день я вырвала у нее этот совок, убежала, выкинула в сток. Вернулась, а она спит среди того, что налепила! Проснулась, встала, приготовила бульон. Как я жрала, Дым, как я жрала! Потом блевала... Я знаю, Дым, все, что мы делаем, мы делаем лишь затем, чтобы не думать о смерти. Все куличики, все танец клоунов! И зачем, зачем этот хрен в плеере хочет, чтобы оно продолжалось?!

***

Груш не зашел попрощаться. Его обезглавленное тело во время забега нашел Тремор. Груша убила обычная Жужа, между второй и третьей полосами.

Я помог донести его тело до морга, а потом сидел на ступенях.

Ночью я лежал и пытался вспомнить высокий голос Груша, его хриплое дыхание, неровный, с запинкой стук сердца. И не мог. Звуки исчезали. Я попытался вызвать в памяти нашу встречу под мостом, потом последние посиделки в столовой, звук от подноса, падающего на железный стол. Представил все в деталях. Но и поднос упал без стука, без звона. Я поднял руки над головой и хлопнул в ладоши, со всех сил, больно, но тщетно: тишина вернулась. Все стихло. Когда пришла гравитация, я заорал. Без звука, как древних фильмах со словами на табличках. Все кончено. Груш умер, теперь мой черед.

А потом все взорвалось. Меня обсыпало битым стеклом, а сверху хлопнулась рама.

- Привет! - на подоконнике сидела Зеленая, - у тебя внизу вахтер и железная дверь. К тому же ты мне разрешил мне приходить и разносить.

Она перепрыгнула через меня и матрас, села на пол, смахнув осколки в сторону. А я смотрел ей в лицо, слушал как скрипит ее жесткая кожаная куртка и пытался удержать улыбку.

- Завтра я бегу на ту сторону. Ты со мной?

- Что?

- Во время завтрашнего забега я не вернусь по сигналу. Побегу дальше. В любом случае. Пойдешь со мной?

Я хлопал глазами, как дурак.

- Нашла способ убиться? - Выдавил я из себя, - Зеленая, это же все, копец, кирдык. Хватит глупостей. Послезавтра похороны Груша. Мы должны там быть.

Я был готов к тому, что Зеленая будет орать или драться, но она только покачала головой.

- Знаешь кабак в восемнадцатом квартале, с вывеской в виде львиной головы? Там собираются усатые пердуны, жрут пиво и травят байки про то, как они были молоды и круты. Из года в год. Поздравляю тебя, Дым, ты отлично впишешься в их компаху. Ты такой же пердун, просто этого пока не видно. А забеги, они для тех, кто живет. На грани. Пока, не увидимся больше.

Перешагнула через меня, вскочила на подоконник и исчезла в темноте. Я лежал, обсыпанный осколками, под тяжелой оконной рамой. Это был конец. Ушла. Ушла, не обняв меня.

- Зеленая, вернись! - Мой голос сорвался на фальцет, - я пойду, блин! Пойду с тобой!

- Быстро сломался! - В окне довольное лицо Зеленой, - я же знала, что на самом деле ты герой и мой друг. Так что я просто повисела на водосточной трубе. Раз ты со мной, я могу тебе все рассказать. Во-первых, послезавтра не будет никаких похорон. Для похорон нужно сердце, сам понимаешь, все остальное смывают. Во-вторых, похороны не состоятся из-за меня. Я только что ограбила морг. Смотри, вот его сердце.

Она достала из сумки на плече бумажный сверток, весь в алых потеках:

- Развернуть?

Я затряс головой, слова меня покинули. Зеленая довольно кивнула.

- А в третьих, и в самых главных, мы идем на ту сторону, чтобы похоронить сердце Груша. У моря. Сам говорил - у него мечта была...

- Но зачем?- Еле слышно прошептал я. - Думаешь, ему от этого станет легче?

Сказал и закусил губу. Сейчас она снова разозлится.

- Легче станет мне. Понимаешь, Дым, я бы с радостью перенесла к морю его душу, но до нее мне не дотянуться. А его сердце, вот оно, у меня в руке. Почему бы не попробовать?

***

Льет дождь, мы стоим под мостом. Кажется, я могу различить звук каждой отдельной струи, разбивающейся об асфальт. Мы с Зеленой на низком старте. В нарушении всех правил она стоит в метре от меня. Я вижу, как она сжимает в ладони плеер с «Шо маст го он». Воют сирены. Мы стартуем.

Первую полосу мы пересекаем влет. Стоим на островке у электрического фонаря, лампа трещит и искрит. Я трогаю сердце Груша во внутреннем кармане, через три слоя непромокаемой ткани, словно ожидаю, что оно сейчас забьется под моей рукой.

- Сто метров без единой машины, со мной впервые. Хороший знак, правда?

- Прекрати свой жизнерадостный бред, - равнодушно отвечает Зеленая, - лучше думай, что нас заманивают.

Близость Зеленой играет со мной злую шутку. Весь мой слух переключается на нее —тихая поступь, скрип куртки, бренчанье ключей в кармане, дыхание, разлетающееся на очереди коротких вдохов-выдохов, скрежет ожерелья... Я пропускаю Жужу. Инстинкт срабатывает в последний момент. Я торможу и распахиваю руки в стороны. Через секунду в левую мягко врезается Зеленая. Открывает рот, высказать все, что она обо мне думает, и тут нас обдает горячим бешеным ветром от проносящейся Жужи.

- Спасибо, Дым, - выдыхает Зеленая.

Я качаю головой. Не за что. На самом деле я едва не угробил нас обоих.

***

Второй островок весь порос кудрявой черной травой. Если бы мы охотились за лутом, можно было бы поворачивать назад - среди травы его было море. Я разглядел в траве музыкальный патрон. Зеленая рассеянно пнула золотой.

- Побежали, - командует она, - не могу сидеть, внутри все вибрирует...

***

Я никогда не забирался так далеко. Асфальт на восьмой он почти черный. Здесь я впервые встречаю Грязевик. Его, как и другие машины нельзя увидеть, только грязь, в которую превращается асфальт перед ним, рисует бешено вращающийся ротор. Раскаленная грязь густым дождем разлетается во все стороны, накрывает нас с Зеленой, оставляет ожог на моей руке, шипит, падая на асфальт.

Грязь заливает проносящуюся мимо Жужу, и я в первый раз вижу ее очертания - сотни снующих, мелко жужжащих поршней.

***

На тринадцатой полосе асфальт, кажется, вообще не отражает свет. Мы идем над черной бездной, вокруг туман. Чтобы не потеряться, мы беремся за руки. Направление потеряно, возможно, мы движемся вдоль полосы. Сгущающаяся тишина взрывается. Низкое гудение слева. Жужа несется прямо на нас. Я тяну Зеленую за руку.

- Ложись!

Мы падаем на асфальт и прикрываем головы руками. В десяти метрах спереди сталкиваются две Жужи. Что-то свистит над нами, что-то с грохотом врезается в асфальт позади нас. Я осторожно поднимаюсь.

- Погоди! - Она пресекает мою попытку броситься вперед. Слитный плотный гул вдалеке справа. Мгновение - и нечто проносится мимо. Грохот и звон. Еще секунда и все стихает вдали. Зеленая увлекает меня вперед.

- Это Скребень. Когда машины сталкиваются, он всегда сметает лом, - поясняет она на бегу.

***

Дальше все сливается. Десятки Жуж, закладывающие петли Грязевики, едкая жижа размягченного асфальта, огонь над ставшими видимыми разбитыми машинами, Ковши, Скребни и верная смерть. Мы бежим вперед, отскакиваем назад, падаем, приседаем, стартуем из положения лежа. Осанка Зеленой безупречна. Ценой неудачного поворота головой может стать рассеченное горло. На секунду отвлекаюсь от несущих наши смерти звуков, и вижу, как она улыбается - она на грани, она живет. Возможно, она счастлива.

На четырнадцатом островке стоит домик размером с собачью конуру. Дверь, в которую может войти только кошка или гном, зеленый налет, осыпающаяся штукатурка. Мы сидим, привалившись к его стене и друг к другу, хватаем ртами мокрый воздух. Пальцы Зеленой сжимают плеер. Она безостановочно слушает свой патрон. Замечает мой взгляд, Разжимает ладонь, подносит к моему лицу.

- Почти рассосался. Каждый раз, когда песня кончается, думаю - все... Знаешь, я так и не поняла, почему этот мужик считает, что надо продолжать танец клоунов... Хотела бы я его встретить, пусть объяснился бы. Но он ведь откинул свои копыта хрен знает сколько тысяч лет назад. Можно ли встретиться на той стороне, Дым? Не на той, куда мы, а когда помрешь? Знаешь монахов, что живут в канализации в Мертвой четверти? Они верят, что кто-то встретит их на той стороне, и объяснит, зачем это все! Они говорят - он близок к ним, ближе чем яремная вена... Но почему он так далеко от меня, Дым? Почему он так далеко? Кто объяснит мне?..

Мне нечем было ее утешить. Все что я могу — придвинуться ближе и положить ей руку на плечо.

- Я решила, Дым. Я попробую, еще раз. Жить на этой стороне. Если мы доберемся до моря, если все-таки выживем, я сниму эти бритвы.

И неожиданно вспыхивает улыбкой.

- Представляешь, Дым? Я тогда смогу нормально обнять тебя, обеими руками. Как тебе такое, а, Дым?

***

Восемнадцатая - сияет как снег. Мы щурим глаза. Не слышно ни одной машины. Стоим на краю островка, очерченного желтой линией, и оглядываемся и удивляемся. Зеленую мотает, на щеке кровь, из порванного рукава куртки торчит локоть.

- Неужели мы это сделали, Дым? Белая полоса, совсем белая... Так красиво... Погоди, хочу посмотреть назад. На путь, что мы прошли.

Идет к противоположному краю островка, прикладывает руку ко лбу. Всматривается в туман позади. Поворачивается и поднимает руку — знак чемпиона.

Звяк. Гравированный цилиндрик падает на припорошенный крупными снежинками асфальт. Зеленая неловко переступает, тянется к нему...

Наверное, она слишком устала. Резкий поворот головы, и она падает. Из-под воротника на белое хлещет кровь. Мой слух улавливает гул. Я бросаюсь вперед, но не успеваю - налетевший справа Ковш подхватывает, крутит, уносит ее от меня.

Я цепляюсь за цилиндрик так, словно это может что-то изменить. Он пуст, патрон полностью рассосался. Она ушла. Ушла, так и не обняв меня...

***

Я знаю, что такое шок. Некоторое время я не буду ничего чувствовать, а потом меня догонит. Догонит и накроет...

Иду по заснеженной полосе. Один. Туман постепенно рассеивается. Я постоянно говорю с Зеленой.. Она смеется и подкалывает меня. В кармане бьется сердце Груша.

***

Я похоронил его у самой кромки воды. На тонкой полоске мокрого песка. Рядом закопал пустой цилиндрик.

- Если ты слышишь, то поговори с ней на той стороне. И с Грушем. Ведь должен же быть во всем хоть какой-нибудь смысл?

Не раздеваясь, захожу в холодную воду. Море. Я никогда не просил о нем, но вот оно здесь и все мое. Иду, все глубже, останавливаюсь только, когда вода поднимается до подбородка. Боль еще не пришла. Я знаю, что такой шок.

Сраное, сраное шо маст го он. Мы так танцевали в своих париках. А теперь некому слышать, как я гремлю консервными банками. Причина, хоть одна причина, почему я должен жить дальше? Почему в очередной раз должен поднимать со ступеней морга свой клоунский нос, подпрыгивать, приплясывать и хохотать? Что ты надеялась в этом понять, Зеленая? Смогу ли я найти хоть какой-нибудь смысл, когда вернусь?