Дом и дом...

— Я же вам говорю, он просто набросился на нее и сожрал. Слышите? Сожрал! Ухватил поперек живота и… Р-рхам! — рассказчик рыча, клацнул зубами. — …Как питбуль котенка. Она прямо вся у него во рту, или что там у них, у медведей… Пасть? Ну, вот да, в пасти, выходит, поместилась… И давай мотать башкой из стороны в сторону. — Мужчина потряс головой, то ли переживая описываемые события, то ли, наоборот, отгоняя видения, всплывшие в памяти. Потом замер, стекленея взглядом.

Старший инспектор ждал. Лейтенант, напротив, едва сдерживал нетерпение: мололся на стуле, то закидывая ногу на ногу, то наваливаясь на стол, отделяющий его от допрашиваемого. Он слышал эту ерунду про медведя уже в третий раз за допрос. Свидетель повторял одно и тоже, ничего нового не сообщал. Оно и понятно — шок, потрясение, но инспектор… Эта его дурацкая манера не задавать вопросов, а время-то идет. Нет, чтоб направить допрос, даже надавить на опрашиваемого, молчит и ждет. Якобы, если не влиять на ход рассказа, можно услышать неожиданные подробности. Чушь! Вот этот замолчал и все. Кто знает, когда заговорит снова. Уставился в пустоту. Черт знает, что у него там перед глазами, и что было на самом деле. Медведь… Как же… Откуда взяться медведю в доме? Тут и леса поблизости нет… И как он узнал, что там произошло? С чего ему пялиться в окно среди ночи? Может…

— Она кричала? — вопрос вырвался сам собой, лейтенант даже не сразу понял, что сказал это вслух.

Инспектор лишь вздохнул, прикрыв глаза на секунду. После его взгляд, посланный лейтенанту, был подобен скотчу, заклеивающему рот.

— Что? — опрашиваемый вздрогнул. — Вы спрашиваете, кричали ли она? Вы серьезно? Бог мой! Ну, конечно, она кричала. Орала, как… Вы вообще, слушаете, что я говорю? Женщину живьем сожрал медведь. Вот если бы вам клыками вот такенными… — он потряс разведенными на размер предполагаемого зуба пальцами, — впились в бок…

Последовал резкий рывок в сторону лейтенанта, растопыренная на манер когтистой лапы пятерня рассекла воздух. Полицейский вскочил, готовясь отражать нападение, но мужчина, прикрываясь поднятыми ладонями, откинулся на стуле, бормоча извинения, что-то про нервы, пережитое. Он уверял, что все в порядке, что не хотел никому причинять вреда, просто не может словами передать весь ужас увиденного.

— Я надеюсь, он сразу переломил ей позвоночник, и она тут же умерла. Иначе… Страшно подумать… Так жалко! Красивая она была. Наверное, приезжая из этих стран… Как их? Их много там теперь. Распад Союза, все такое. Оттуда все красивые, следят за собой: причесанные, накрашенные, ресницы там, помада… Местные дамы косметикой не пользуются. Я тут ходил на свидание вслепую. С местной. Ну так вот. Сидит она, значит, напротив меня, бледная, губы обветренные, на нижней даже болячка какая-то. Фу! Я говорю: «Ну, послушай, вот ты шла на свидание, наверное, хотела понравиться, увлечь меня. Что тебе стоило совсем немного косметики? Что там у вас? Румяна, помада…» Знаете, что она ответила? Что я должен оценить ее внутреннюю красоту!

Он зашелся в хохоте.

— Простите, простите… Но вы слышали это, да? Внутреннюю… Я ей и говорю: «Так ты предлагаешь наизнанку тебя вывернуть?» Ушла. Обиделась.

Вы так смотрите на меня… Я много говорю? Это особенность моя. Темы меняю. Женщины, они такое не любят, они сами поговорить горазды. Им надо чтобы их кто-то слушал. Они будут болтать без умолку, а ты должен слушать. Вот вы, инспектор… Вы бы понравились женщинам. А лейтенанта они бы ни минуты не вынесли. Все время ерзает, всем видом показывает, как ему надоело. От него бы она сразу упорхнула. Наплела бы, что пошла попудрить носик, а сама… Не прощаясь… Меня эти сучки постоянно постоянно кидают. Чертовы курвы! Только вставишь пару слов, так, лишь бы разговор поддержать, а она с такой тоской глянет, а в голове сразу голос Барни: «Опять ты, чувак, облажался! Ну кто просил тебя раскрывать рот. Ты сам нагадил себе в карман». А вот вы, инспектор, да, вы, как я погляжу, любите слушать. Вам так и хочется рассказывать и рассказывать.

Инспектор улыбнулся. Лейтенант изо всех сил пытался контролировать лицо, его порядком бесил этот тип.

— А я люблю наблюдать, — продолжал тот, как ни в чем не бывало. — Это прямо слабость моя. Барни говорит, это грех — подглядывать. А я так вовсе не считаю, я же просто в окно смотрю. В свое между прочим. Я же не виноват, что дома построены окно в окно. Она это знала прекрасно. Не хотела, чтоб я на нее смотрел, так опустила бы жалюзи. Значит, ей нравилось, что я смотрю за ней. Женщинам нравится нравиться. Наверняка даже видела меня пару раз, хотя я всегда прячусь за Барни. Гляжу на все его глазами. А они порой такое показывают… Барни… Он все портит. Так-то он реально клевый чувак, да только находит на него. Хотя… Господи, что я несу! Сволочь он, лицемер, прикидывается таким сладеньким медвежоночком, на самом деле он — чудовище. Ненавижу! Надо было прикончить его там на месте. Но как? Вот скажите, как? Он же со мной чуть ли не с рождения. А ее я и не знаю вовсе.

В конце концов, у каждого свои слабости. Кто-то любит говорить, кто-то слушать. Одни смотрят, другие показывают. Против природы не попрешь. Она возьмет верх, сколько не корчи из себя увальня, ты медведь. Медведь по сути своей. Нельзя сдержать природу. Я много раз это Барни говорил. Раз ты медведь, какого черта, я тебя спрашиваю, ты здесь окопался? Ступай себе в лес. Рой берлогу. У каждого должна быть берлога, нечего превращать дом в звериное логово. Ну, разве я не прав?

Я даже увозил его туда к секвойям, да он мне такое устроил: скулил, как щенок, обещал быть хорошим мишкой, никогда больше так не делать. Ну что? Поверил ему, а он…

Папаша Мо, сам тот еще гад был. Мне от него прилетало за любую промашку. Кофе убежало или пиво теплое… Когда его не стало, я хотя бы в окно смог спокойно смотреть. Нет худа без добра, но такой участи я б и ему не пожелал. Какого хрена он поперся в тот дом? Дом и дом, ну заброшенный, стоит себе окно в окно. Ума не приложу, что все туда валом валят: эмигрантки эти, подростки, подвыпившие парни… Барни терпеть не может, когда кто-то туда заходит без спроса.

Вот скажите, инспектор, вы бы пошли в дом без приглашения?

Инспектор лишь развел руками.

— Вот и я говорю. Барни… Он же совершенно не в себе. Я, говорит, уже взрослый, мне пора пожить одному, найти дело по душе. С чего только он взял, что должен сторожить дом?.. Уже уходите?

Инспектор рассеяно кивал, не переставая улыбаться, направился к выходу.

— Но вы же не собираетесь идти в этот дом?

Инспектор отрицательно покачал головой.

— Инспектор, ну, послушайте! — возмущению лейтенанта не было предела. — Как же так? Вы хотите сказать, что мы даже не пойдем на место происшествия?

Инспектор утвердительно кивнул.

— Но это же совершенно невозможно! Мы и так потеряли кучу времени, слушая бред. Понятно же, что этот тип не в себе. Это он их всех укокошил, думая, что это медведь. Надо осматривать место происшествия, а мы время только теряем. Ну что вы все время молчите? Я не прав?

— В одном вы абсолютно правы, мы просто теряем время.

— Конечно! Мы ведь даже не были на месте!

— Мы давно на месте.

— Но как же? А этот… с медведем? Куда он подевался?

Стул, на котором только что сидел ненормальный, был теперь пуст. На тумбочке около кровати завалился на бок замызганный плюшевый мишка.

— Сбежал! Пока мы… Он сбежал! Да что же это?

Не дожидаясь ответа, лейтенант бросился к выходу. Дверь оказалась заперта. Он ударил в нее плечом, она даже не дрогнула. Лейтенант попятился, чтобы с разбегу вышибить ее ногой.

Тут инспектор мягко, но настойчиво взял его под локоть и подвел к окну, одним рывком раздернул шторы.

Окна дома напротив были настолько близко, что лейтенант сначала отшатнулся, но тут же припал к стеклу.

— О, господи! Там же… Да он же сожрет его. Какого черта он вообще туда поперся? Погеройствовать? Стреляйте! Ну, стреляйте же!

Но инспектор к большому возмущению лейтенанта ничего не предпринимал. Молча и на удивление спокойно наблюдал за игрой теней под резной листвой платана. За окном простирался парк, с узкими дорожками, можжевеловыми кустами и ухоженными клумбами, тянущимися до самой больничной ограды. Никакого дома напротив не было.