Ночные грезы и шляпа

С Саймоном мы встретились на его персональной фотовыставке, можно сказать, случайно. Да, за день до этого я получил от него персональное приглашение, но тут же выбросил его в корзину, исходя из морально-этических соображений. Однако судьба распорядилась иначе. Как раз в день открытия выставки я провожал с Павелецкого вокзала приятеля, который гостил у меня на Рождество. Уже на перроне я почувствовал, что погода ухудшается, но всё же на обратном пути решил прогуляться до обводного канала, а там — Кремль и метро. Я пересёк привокзальную площадь по подземному переходу и не мог предвидеть, что ждёт меня там наверху.

Сильный порыв ледяного январского ветра буквально заставил меня дёрнуть на себя тяжёлую дверь дома Бахрушина. В тот же момент на меня налетел выходящий из музея господин. В последний момент я сумел избежать столкновения, вжавшись в междверный проём. А тот вряд ли меня заметил, поскольку голова его была повёрнута в противоположную сторону — туда, где очевидно находился его визави, в адрес которого мужчина изверг страшные проклятия и угрозы закрыть «лавочку» и раздавить порнографическую гадину тяжёлой дланью прокурора. Дверь захлопнулась. Я с опаской выглянул из укрытия и обнаружил перед собой объект угроз — маленькую седовласую женщину, служительницу музея, которая скорее выглядела расстроенной чем испуганной.

- Ещё один, - сказала она.

- Может быть… милицию? - спросил я.

- Всех не пересажаешь, - с сокрушённо махнула она сухонькой ручкой, пятнистой змейкой мелькнувшей в складках пуховой шали, и с подозрением с ног до головы оглядела меня. - А вам чего?

- Посмотреть разумное вечное, - бодро ответил я, снимая шляпу и расстёгивая пальто, - Можно?

Женщина предусмотрительно передвинула свои домашние тапки на три шага в сторону и кивнула в сторону лестницы, ведущей вниз.

- Раздевалка там же, где туалет.

Побродив по залам, я не увидел ничего стоящего из тех фотографий, что висели на стенах. В такой ситуации из соображений приличия я обычно не покидаю зал сразу, чтобы не обидеть организаторов выставки и не расстраивать автора произведений, который, возможно, присутствует в зале.

На время толерантной паузы имеет смысл сосредоточиться на немногочисленных посетителях выставки. На первый взгляд в большинстве своём это были случайные люди, которые как и я зашли сюда просто согреться, или те, кто внезапно почувствовал необходимость вынырнуть из затягивающей своей бессмысленностью повседневности и окунуться в нечто, наполненное иным содержанием и имеющим хоть какой-то завершённый вид, благодаря хотя бы рамке, ограничивающей удручающую и пугающую бесконечность пространства.

Очень скоро среди «товарищей по несчастью» я обнаружил пару знакомых. Это были мои соседи по дому, такие же впрочем как и Саймон, мастерская которого находилась надо мной, на последнем этаже дома. Данному факту я не очень удивился, поскольку сам нашёл буклет с приглашением на выставку под своей дверью.

Следуя указателю — стрелке на пришпиленном к стене листке бумаги и надписью «Вход», зрители по большей части с бессмысленным выражением на лице обходили небольшой зал по кругу, изредка останавливались, чтобы прочитать название картины, отходили на пару шагов, чтобы проверить увиденное на соответствие написанному и, часто не найдя оного, продвигались к следующему полотну. И так далее, до второго, поражающего из всего представленного ясностью смысла творения, реверса первого, - листа формата А4 с надписью «Выход».

Я уже собирался уходить, как вдруг услышал вежливое - «Молодой человек, вы не могли бы отойти...» и тут же ощутил отнюдь не ласковый тычок чем-то твёрдым в поясницу. Я обернулся и обнаружил перед собой знакомого толстяка из квартиры напротив, который тут же упёрся своей инвалидной палкой мне в бок и как заправский хоккейный кипер продолжил попытку убрать меня из поля обзора. От такой наглости, но, с другой стороны, и ничтожности противника я только презрительно улыбнулся, сделал шаг в сторону, но заинтригованный проследил за его трассирующим взглядом. Ничего необычного: фотография женщины на фоне будто наплывающим из-за её спины тумана. Я пожал плечами и развернулся к выходу. Но толстяк неожиданно ловко зацепил меня клюкой за локоть.

- Нет, вы видели это? - громким шепотом произнёс он и ткнул палкой в тёмный холст.

- А что, собственно, я должен там такого увидеть…, Семён Евграфович, кажется? - спросил я, всё более раздражаясь.

- Так, это вы..., - замялся толстяк. Очевидно, он признал меня. Вдруг он побледнел и неожиданно сделал шаг и заслонил собою картину, - Ничего, чепуха какая-то. Просто глупость.

Я не стал настаивать, но всё же, приподнявшись на цыпочки, успел взглянуть на картину ещё раз и увидел лицо жены Семёна Евграфовича - лицо женщины, искажённое гримасой страха. Глаза её были заведены наверх, оставляя в глазницах только белки, будто она пыталась увидеть, что творится у неё позади. Я перевёл взгляд поверх головы женщины и увидел, как из тумана на её затылок опускается тяжёлая узловатая палка…, точно такая же, которой сейчас больно упирался мне в живот дорогой соседушка.

- Чёрт! - только и смог произнести я.

Тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, я поспешно направился к выходу. Но тут же остановился. Сделал глубокий вдох и понял, что не успокоюсь, если не выясню, что же происходит на этой выставке. Возвращаясь к началу экспозиции, я для чистоты эксперимента старался не глядеть на фотографии. Их было выставлено немного, около двух десятков, но некоторые из них я хорошо запомнил. На первой была изображена стоявшая вдоль стены кровать с измятыми простынями и упавшей на пол подушкой. В момент моего первого прохода напротив неё стоял молодой парень, тогда показавшийся мне тоже знакомым. Теперь я точно знал, что это ухажер симпатичной девушки с третьего этажа, а парня я пару раз видел курящим у окна на лестничной клетке. Парень наверное только что покинул выставку, а на картине теперь появилась тонкая девичья рука, выскользнувшая из под одеяла, скрывавшего тело её владелицы, и напряжённо пытавшаяся дотянуться до упавшей так не вовремя подушки.

Ошарашенный, я стал внимательно всматриваться в лица посетителей выставки и обнаружил, что некоторые из них, подобно моему толстяку-соседу находили в этих картинах что-то своё, тщательно скрываемое от посторонних и даже от самих себя, судя по тому, как они начинали бросать по сторонам быстрые смущённые или испуганные взгляды. И каждый раз я наблюдал ту или иную трансформацию изображения. Причём проявляясь в присутствии наблюдателя, эти искажения первоначального образа через какое-то время исчезали, возвращая изображению прежний, поразивший меня в самый первый раз унылый и невнятный вид.

В очередной раз убедившись, что всё происходит именно так, как я только что описал, я перешёл к очередной фотографии, пытаясь восстановить в памяти причину, по которой она могла привлечь моё внимание при первом проходе. Но так и не смог определиться, даже после тщательного осмотра каждого сантиметра обрамленного квадрата полотна размером метр на метр. Все мои попытки найти хоть какие-то ясные, привычные моему глазу образы - я уже не говорю о сюжете - в этой какофонии теней и разноцветных пятен потерпели полное фиаско. Я уже собирался бросить это занятие, как вдруг услышал за спиной знакомый голос.

- Ну как, нравится?

Я вздрогнул от неожиданности и обернулся. Это был Саймон.

- Рад тебя видеть, дружище. Не надеялся, тебя встретить. Мне твои вкусы известны. Как говорит Ирина, ты у нас социалистический реалист-передвижник: нога - так нога, ж… - так во весь экран. Ха, ха! Кстати, это не ты ей сказал, что она — живое воплощение кустодиевских барышень?

- Нет, - быстро ответил я, - с какой стати.

Я почувствовал, что начинаю краснеть и, чтобы сменить тему разговора, продолжил:

- Неплохая выставка получилась. Есть, что посмотреть. В общем… мне понравилось.

- Да я не о выставке, - снова хохотнул Саймон.

«Чёрт! Тогда о чём же это он?» - насторожился я. - «И почему Саймон… Хотя какой он, к бабушке, Саймон. Обыкновенный Семён Борисович Гржибовский, Сёма из Боровского уезда. Так почему Сёма упомянул про Кустодиева. Неужели Ирина проболталась?»

- Тогда о чём же? - спросил я, заставив себя посмотреть Саймону в глаза и успев придать своим зеркалам души невинно-вопросительное выражение.

Неожиданно Саймон схватил меня своими ручищами — до того как стать художником, он после армии несколько лет проработал в кузнечном цехе на ЗИЛе, — за плечи и развернул к фотографии. Я обомлел. С полотна на меня смотрела знакомая женщина. И это была…

- Не придуривайся, - Саймон хлопнул меня по спине, - это же моя жена, Ирина. Узнаёшь?

- Вот это да! - только и смог вымолвить я.

- Ну, как тебе? Правда здорово!

И тут Саймон немного осёкся. Я понял почему: на фотографии кроме головы Ирины, лежащей на подушке, отчётливо стали проступать контуры её обнажённого тела.

- Правда, видок у неё несколько того…, - промычал Саймон, зачем-то схватив себя за нос и надув щёки. - Фу, ты, - спустя полминуты выдохнул он. - Такого я ещё не видел.

Я поспешно отступил как можно дальше от картины, отчётливо ощутив, что ещё немного и Ирина сделает то, что я в последней встрече наконец-то уговорил её исполнить, прочитав незадолго очередную главу из Камасутры. Одновременно я переместился так, чтобы Саймон, то бишь, мой сосед по дому Семён Борисович, потерял изображение своей супруги из виду.

Через секунду я обернулся - тело Ирины вернулось в прежнее, более привычное для её мужа положение. Я облегчённо выдохнул.

Заметив моё замешательство, Саймон решил меня успокоить.

- Ну ты должен понимать, что это всё символы, шикарные образы. Вот, например, - он слегка изогнулся и заглянул мне за спину, - эта чёртова шляпа, - от ткнул в угол холста,- видишь, на стуле. Я где-то это видел, только вот не припомню…

Я схватил его за локоть и резко развернул от картины.

- … где я её… и на ком…? - продолжал вслух размышлять Семён Борисович, но я уже увлёк его подальше от проклятой картины к окну. Более того, я упал в обморок, предварительно крепко обхватив за шею моего соседа и поджав ноги. После стакана воды, который он, промахнувшись дрожащей от страха рукой, вылил мне за шиворот, я приложил все усилия, включая прежде всего посыл о завалявшейся у меня в буфете бутылке хорошего заграничного коньяка, чтобы не вызывать «скорую», а на своих двоих увести Саймона вместе с разгулявшимся в нём Пинкертоном с выставки.

Через полчаса мы сидели в просторной прохладной мастерской Саймона, и я слушал его рассказ, понемногу приходя в себя.

- Ты меня здорово напугал, дружище, - начал он. - Я предполагал, что эффект будет неожиданным, ну и довольно сильным, но ты меня удивил.

- Ты лучше объясни, что всё это значит? - спросил я его после того как поделился с ним своими наблюдениями о вставке.

- Хорошо, я постараюсь, - ответил он, - но прежде обрати внимание вот на этот аппарат.

Он взял в руки обыкновенный Никон.

- Не вижу ничего особенного, - сказал я, - правда вспышка какой-то странной формы.

Саймон удовлетворённо хмыкнул.

- Ты слышал что-нибудь о фазах сна? - спросил он.

Я кивнул.

- Так вот, меня заинтересовала активная фаза, когда человеку снятся сны. Я как-то прочитал обо всём этом в каком-то научном журнала. И знаешь, что меня поразило? Энцефалограмма мозга — этот фантастический, насыщенный остроконечными пиками и глубокими впадинами рельеф. А в этот самый момент сам человек лежит себе спокойно, только иногда взбрыкнёт для приличия или вскрикнет, и опять пузыри в подушку пускать. Да засунь ты эту энцефалограмму ему в мозг, когда он на работе, или, например, пиво глотает… Не знаю как на работе, но кабак он точно в щепки разнесёт, особенно если пиво разбавленное.

Саймон закурил сигарету, неожиданно пожал плечами и продолжил:

-… а тут дрыхнет себе без задних ног. Однажды я подумал, куда же уходит энергия этих громадных пиков. И вот результат — эта вспышка. Она фиксирует сны в их активной стадии. Я добился того, что съёмку можно сделать даже через окно. Всё что ты видел там, на выставке, это кадры из снов жителей нашего города. Точнее — нашего дома. Но это только начало! Как оказалось, многие из них талантливые режиссёры и одновременно актёры своих ночных видений.

Он надолго замолчал. Я заметил, что он несколько раз по-особенному взглянул на меня. Он налил мне и себе виски. Мы чокнулись. Я изобразил на своём лице улыбку.

- Надо сказать, - сказал Саймон, - многое в этих фильмах остаётся непонятным. Уж очень они индивидуальны. И над закрепителем надо бы ещё поработать. Да вот, что далеко ходить, та дурацкая шляпа. Ты помнишь, её сначала не было и вот на тебе, нарисовалась.

- А ведь это грёзы моей жены, - выдохнул Саймон, недоуменно развёл руками и вопросительно взглянул на меня.

«При условии, что она была в тот момент в спальне одна» - про себя закончил я монолог своего визави, и тут же мысленно воздал хвалу неразгаданным письменам Майя и своей находчивости, которая позволила мне по дороге в мастерскую Саймона незаметно выбросить проклятую шляпу в мусорный бак.

Часа через два, уставший, но невероятно довольный я спустился к себе на лестничную клетку. Дверь квартиры соседа была распахнута настежь. Из неё выносили носилки с прикрытым простынёй чьим-то неподвижным телом. Я пропустил мимо себя носилки и следовавшего за ними полицейского. Достал ключи. Справа я услышал шёпот двух женщин, вероятно понятых.

- Ты только представь, Маня, убил свою жену палкой и три дня в одной квартире вместе с трупом. Я бы не выдержала…

- А что бы ты сделала?

- Взяла бы пилу и…

Я почувствовал, как к горлу подкатывает тошнотворный комок с едким запахом отменного французского коньяка.