Чернила
Впереди шла женщина с ребенком. Переваливаясь по утиному, она несла свое усталое и грузное тело, а мальчик подпрыгивал на ходу и дергал мать за руку, точно резвый щенок – поводок, крутил головой и улыбался прохожим беспечно и лучезарно. Неуклюжий мальчик с раскосыми глазами, большой ребенок, навсегда застрявший в стране детства; он никогда не потянется за плодом с древа познания, никогда не перестанет улыбаться.
Обгоняя их, он заглянул женщине в лицо и прочитал в нем страх. Этот страх походил на поселившийся под сердцем железный шипастый шар. Женщина только что узнала, что больна, что может скоро умереть, кто тогда позаботится о сыне-инвалиде? На миг он ощутил ее страх как собственный – укол шипастого шара под ложечкой – и обрадовался.
Красная капля набухла и плюхнулась на выпуклое дно.
Его часто спрашивали, зачем он сочиняет страшные истории, что заставляет его вытаскивать из темных углов воображения кровавое, липкое и мерзкое, разве мало этого в жизни? Он отвечал всегда по-разному. Бормотал что-то про страх как базовую эмоцию или про катарсис, очищение через сострадание и страх. Но это была неправда.
Путь его лежал мимо старой улицы под названием Белозеровская. Городок вырос из железнодорожной станции, никаких озер здесь отродясь не водилось. Было депо, было, по слухам, поселение заключенных, а озера не было. Пару лет назад он писал статью про девочку с мышечной атрофией. Она жила на этой самой улице, в одном из деревянных домов, а в каком именно, уж и не вспомнить. Дорогу не ремонтировали десятилетиями, вся в колдобинах, в дождливое время она становилась непроезжей даже для машин, куда там инвалиду-колясочнику. Та девочка тоже вот так солнечно улыбалась. Когда на душе становилось тошно и муторно, он вспоминал ее улыбку и мысленно давал себе оплеуху: руки-ноги целы, здоровый мужик, стыдно раскисать. Уж если та девчушка не теряет надежды...
А недавно коллега-журналистка рассказала грустную новость. У девочки завелся друг: приходил в гости, сносил на руках с крыльца, катал на коляске по ухабам. И чем-то это парень так сильно не угодил матери, что она запретила дочке с ним встречаться. Хотя вряд ли дело было в парне. Слишком много сил она вложила в больного ребенка, слишком сильно любила, чтобы с кем-то делить. Девочка покончила с собой, отравившись таблетками.
Красный ручеек медленно, словно нехотя, пополз по прозрачной стенке. По дну расползалась красная лужица, вспухала, точно брюхо клеща.
Он сидел в тесной прокуренной комнате. Старый знакомый, майор полиции, нудно зачитывал сводку происшествий за неделю. За убогим казенным языком скрывались темные тайны, кровавые страсти. Мужчина до смерти забил фарфоровой кружкой собутыльника. Женщина облила кислотой соперницу. Злоумышленник ограбил пенсионерку. Возбуждено уголовное дело. Проводится расследование. Ученица колледжа избила соседку по общежитию. В состоянии алкогольного опьянения... совершил наезд... проводится... возбуждено...
Он нажал на кнопку диктофона, прерывая запись.
– Слушай, – сказал он. – Не для записи. Что там по делу об убитой школьнице?
Майор вздохнул, потер коротко стриженый затылок.
– Ну, что... Пока ничего. Опрашиваем водителей, которые в ту ночь заезжали на заправку. Тело, видишь, слишком поздно нашли, пораньше бы...
Тело школьницы нашли в лесу возле трассы, спустя три дня после того, как девушка пропала. Мать-алкоголичка даже не заметила, что дочь ушла из дома. Убийца зачем-то прихватил с собой ее рюкзачок и кроссовки. Успела ли она испугаться перед смертью?
– Это что у тебя? – Майор удивленно вытаращил глаза.
– Чернила.
– А почему красные?
Он пожал плечами и запихнул полную до краев чертильницу обратно в карман.
В редакцию можно было не возвращаться, рабочий день закончился. Дома он первым делом включил ноутбук. Пока тот загружался, вскипятил воду и заварил чай. Водрузил на стол чернильницу. Все внутри дрожало от нетерпеливого предвкушения.
В ноутбуке барахлил вентилятор: то громко и ровно кряхтел, то судорожно всхрюкивал. Текст под пальцами рос тоже неравномерно, рывками. История обретала плоть, начинала жить своей собственной жизнью. Остывал в чашке нетронутый чай.
Бывает ли наказание за убийство чернилами? О, это отдельная разновидность страха, уродливая клякса, омрачавшая радость творчества. Он был знаком со страхом во множестве его проявлений. Страх был вездесущим чудовищем с бездонной глоткой, но когда он сочинял свои истории, чудовище становилось ручным, а он, как опытный дрессировщик, получал над ним власть.
Когда-нибудь чернила закончатся, но на сегодня их хватит с лихвой. Иногда он думал, что это – божественный дар; иногда – что черное колдовство. Возможно, он оставит героиню в живых, даст ей надежду на спасению, проведя через ад. Пока жива боль – жива и надежда.
ГОЛОС
Мутно. Идея расплывчатая, абстрактная.
Но написано хорошо, крепко, уверенно. За это плюс.
Язык хорош, задумка интересная, какая-то затравка есть, героя вырисовали и… Когда-нибудь… Ну почему надо столько в принципе и ненужного нагнать про мать, про ребенка-инвалида, про девочку-суицидницу, перечислить дела, намекнуть на триллер и свернуться? Лень? Не знали как? Да не поверю. Это опять какие-то неоправданные надежды.
Ну умеет автор писать, и с фантазией все норм, ну что ж вы, как Якин ничего не рассказываете?
По тексту — очень туманно. При первом прочтении вообще проглядел момент когда появился ОН. Речь шла о больном ребенке, который цеплялся за больную мать и дальше:
Думал, что это сын женщины заглянул, а это ОН. Вот если бы был не ОН, а, скажем, «человек в сером плаще », то было бы гораздо легче принять героя. Нарисовалась картинка о ком-то конкретном, знакомый образ. Нуарного шлейфу добавить бы, поместить рассказ в черно-белый фильм…
За идею плюс.
Работа неопределённая.
История повествует о журналисте, который по капельке собирает чужое горе и превращает его в чернила для написания собственных работ. Только… Для чего?))) Чтобы писать новые убийства, которые совершат совершенно незнакомые люди, тем самым набирать новую порцию чернил? Это скучно, это циклично.
Есть такое аниме – Тетрадь смерти. Там ГГ записывал в тетрадь убийц, чтобы они понесли наказание. Вот если бы здесь ГГ с помощью чернил, например, восстанавливал реальный ход событий совершённых преступлений (через то же писательство) и потом знакомому из органов передавал сведения, тогда да, тогда история становится интересной.
Или – можно переписывать реальность. Если, к примеру, не найдена ещё девочка и жива, можно собранной кровью её освободить. Может, я просто слишком добрая и концепция «страдания порождают ещё большие страдания» мне не близка…
Что бы сделало рассказ лучше в моих глазах? Больше смысла в чернилах, больше цели у ГГ.