Интервью с Агасфером

-Кстати, как мне вас лучше называть? – главный редактор журнала «Невероятности», Геннадий Онисимович Глянский, склонный к полноте мужчина в несвежей белой рубашке нервно облизал губы.

-Как все, - удивился гость, изящным движением воздвигая ногу на ногу. – Агасфером.

Он был явно очень стар. Но, тем не менее, выглядел бодрячком. Фирменный итальянский пиджак явно самой последней коллекции, такой же ультрановый и ультрадорогой галстук, шёлковая рубашка, остроносые ботинки. Над всем этим возвышалось пергаментное лицо. Загар, своевременное вмешательство пластических хирургов и явно наработанная, но от этого не менее располагающая к себе улыбка, позволяли давать гостю никак не больше шестидесяти. Тщательно зализанные назад седые волосы, тоненькие седенькие усики над толстыми, выпяченными губами, характерный, толстый нос. Всё, вроде, говорила за старого, но очень не бедного бизнесмена. А гость утверждал, что ему больше двух тысяч лет.

-Ну, вот что, - Глянский погладил подбородок. – Такими глупостями, как всякие Дунканы Макклауды, занимаются наши стажёры. В это никто не верит.

-Не верит? – удивлённо поднял брови гость. Он сильно картавил. – Таки никто не верит? Что ж, молодой человек, может быть, никто не верит. Но хотят поверить. Вернее, хотят хотя бы не вечной, но долгой жизни. И не просто долгой жизни. Долгой, бесконечной молодости. Так было во все века: и при Цезарях, и при Хлодвигах, и при вашем нынешнем… как его… дай бог ему здоровьичка… не помню… президенте.

-Однако та монета, - напрягся Глянский, - кажется…

-Серебренник, - подсказал гость.

-Да, - кивнул Глянский. Его взгляд пробежался по кабинету, поднятых жалюзи на окнах, шкафу с какими-то плетястыми растениями в коричневых горшках, крутящемуся креслу гостя, заваленному бумагами столу, на котором высился жидкокристаллический монитор, где Бивис и Батхед мочили друг друга. За окном, по дороге, тем временем пронеслась машина. Глянский очнулся.

-Ваша монета, - сказал он, - была проверена экспертами.

-Анализ материала, атомной решётки, - проявил осведомлённость гость. – Молекулярный анализ, спектрографический анализ.

-Я не буду вникать в такие тонкости и утомлять вас специальными терминами, - увернулся Глянский. – Важно другое. Мои люди созванивались с учёными и археологами. Это действительно удивительно хорошо сохранившаяся монета древних времён. Ей полторы – две тысячи лет. Она из того времени, когда…

-Когда распяли Христа, - вставил гость. – Впрочем, это было так давно, что уже никто ничему не верит. А, и в самом деле, было ли, не было? Таки руками не пощупаешь.

-Мало того, - продолжал Глянский, - это уникальная монета. Аналогов ей нет ни в одном музее мира, господин Агасфер… как дальше?

-Агасфер, - поджал губы гость. – Хотите, Агасфер из Иерусалима. Эти ваши отчества и фамилии… Право, всё так усложнилось. Как-то обходились именами и прозвищами.

-Однако это ничего не доказывает, - покачал головой Глянский.

-Ах, а нужны ли они, эти доказательства, молодой человек? – сокрушался гость. – Какие-то бумаги, улики. Почему люди не верят друг другу на слово? Право, когда было меньше бумаг, взаимоотношения были много проще. Ведь и доказательства эти вам таки не очень нужны. Я читал ваш глубокоуважаемый журнал. Йети, летающие тарелочки, дети-индиго, вампиры. Страшилки для взрослых. Я предлагаю вам милую историю. История эта продастся, уверяю вас. Вас ведь это, в конечном счёте, интересует?

-Наш журнал, - напыжился Глянский, - никогда не печатал того, чему у него не было железных доказательств.

-Интервью с пилотами НЛО? – удивлённо поднял брови гость. – Таки где они, эти пилоты? Какие-то смутные фотографии? Перестаньте, молодой человек. Мы с вами деловые люди. Уверяю вас, я надувал простаков, когда ещё вашей пробабушки на свете не было. Впрочем, надо отдать справедливость и другой стороне. Меня таки тоже надували.

-Надували простаков? – насторожился Глянский. – Ну, многоуважаемый, у меня есть очень хорошие адвокаты, так что…

-Адвокаты, - вздохнул гость. – Где сейчас найдёшь хорошего адвоката? Ах, какие были адвокаты, молодой человек! На заре юриспруденции здесь. Кони, Анатолий Фёдорович. Ну, не совсем адвокат, но какой оратор! Ах, как он говорил, молодой человек! И именно благодаря ему эту бешеную народницу, эту вздорную бабу Засулич, трижды заслужившую петлю, оправдали. Впрочем, выстрелы в господина Трепова были лишь лёгкой репетицией тех грандиозных переломов, через которые прошла бедная Россия. Плевако, Фёдор Никифорович. Дело люторических крестьян, дело о стачке на фабрике этого дурака Саввы Морозова. Почему дурака, спросите вы, молодой человек? Потому, что давал деньги революционерам. Потому, что дружил с этим перевёртнем Горьким. Ах, этот непостоянный Алёшенька Пешков! Вначале революции он даже осмеливался поругивать Владимира Ильича, называл большевиков «безответственными экспериментаторами». А потом, как вернулся из Италии, сразу изменил своё мнение. Надо, мол, крепче. Надо решительнее. Жалость унижает человека. Никакой пощады врагам! Товарищ Сталин во всём прав! Ах, это я отвлёкся. Вы не представляете, какие дела можно было делать во время революции! И в Москве, и в Петербурге, и во Владимире, и в Одессе. При любой власти. По улицам бродили люди с пачками денег. И накладных. Они торговали всем: золотом, шерстью, граммофонами, гвоздями, досками, шкурками соболей. И у них ничего не было, кроме этих накладных. По сути, они торговали воздухом, молодой человек. И получали двухсотпроцентную прибыль. И те, кто у них покупал несуществующие товары, тоже не были в обиде, потому как тут же их перепродавали. Это были чисто рыночные отношения, молодой человек. Ах, только денежный курс тогда резал все их усилия получше власти рабочих и крестьян. Вы не представляете: миллиардер, да, миллиардер, не мог купить себя порядочного пиджака.

-Ну, положим, - крякнул Глянский, - я тоже много чего могу прочесть в «Советской энциклопедии».

-Прочитайте! – усмехнулся гость. – Прочитайте! Найдите там фамилию Аустрин. Не найдёте, можете не искать. А это был большой человек в тридцатые годы. Большой начальник Чеки, молодой человек. Вернее, ОГПУ. Потом, конечно, расстреляли. Конечно, почитайте, толстая, полезная книжка. Почитайте о французском городке Сансе, который в четырнадцатом веке посетила чума. Ах, Франция, прекраснейшая страна! Какие виноградники, какие красивые замки. Я тогда очень неплохо торговал мощами святых. Время было, ах, какое было беспокойное время! Война. Эдуард Английский терроризировал Францию, а её правитель, Иоанн, по недоразумению прозванный Добрым, делал всё не то и не так. К тому же, между нами говоря, он был гомосексуалист. Не такое уж редкое явление между западными государями того времени. Да, молодой человек, давно это было. По Парижу, Парижу, представьте себе, текли нечистоты. Правда, в канавах. Отвратительно! Даже вельможи редко мылись, предпочитая всевозможные духи. Как же это всё было мерзко! Рабский Рим был не в пример чистоплотнее. Всюду бани. И не только в столице, но и в провинциях. Вернее, термы. Бесплатные термы, молодой человек!

-И, тем не менее, - кашлянул в кулак Глянский, - неплохо бы какие-нибудь документы эпохи… Доказательства, многоуважаемый Агасфер.

-Конечно! – поднял руки гость. – Конечно! Мы же с вами деловые люди! Монеты вам мало, - он вздохнул. – Я это предвидел. Знаете, когда так долго живёшь, начинаешь как-то разбирать людей. Почему-то мне кажется, что вас вот это заинтересует.

Гость сунул руку во внутренний карман пиджака. Болезненное воображение главного редактора «Невероятностей» тут же нарисовало ему пистолет, из которого вновь прибывший сейчас в него выстрелит. Впрочем, с приступом волнения Геннадий Онисимович покончил крайне быстро. Тем более, что странный гость достал из кармана письмо. Оно было пергаментно-жёлтого цвета, изрядно измятое и, видимо, очень старое.

-Мир тесен, дорогой Геннадий Онисимович! – гость странно улыбнулся. – Так тесен, что плюнь – попадёшь в знакомого. Особенно сейчас, в эпоху… как её… всемирной глобализации.

Глянский схватился за конверт. Он был открыт, хотя, как положено, штампирован и обклеен всеми необходимыми марками. Письмо явно или было получено адресатом, или конверт вскрывался, после чего содержимое снова было вложено обратно.

-Приходилось работать на полицию в девятьсот пятом году, - сокрушёно покачал головой гость. – Перлюстрировать письма. Ах, какое это гнусное деяние – лезть в чужую жизнь! Ей-богу, лучше таки торговать воздухом, фальшивыми мощами, лучше проворачивать контрабандные сделки и головоломные финансовые комбинации, чем читать чужие письма, уверяю вас.

Глянский повертел в руках конверт. Вчитался в содержимое старых, пергаментно-жёлтых страниц. Это было письмо его бабки своим «революционным товарищам». Это было то самое, что Глянский, увлёкшийся нынешним поветрием выискивать и выстраивать себя приличное генеалогическое древо, очень хотел найти. Документальное доказательство того, что его старуха-бабка, сельская учительница, участвовала в столь страшном и волнующем деле, как революция. Глянский, не являясь очень молодым, был очень современным человеком. Он прекрасно знал, что даже косвенная принадлежность к чему-то большому, громкому, общеизвестному, будь это даже дерзкое преступление, подымает человека над толпой. Вот в комнату входят два человека. Один называется потомком писателя Короленко, «совести русской литературы», другой находит в своей родословной маньяка Ежова. И второй, который с упоением, прикрытым, правда, презрительной маской брезгливости, станет повествовать о том, сколь отвратительным человеком был его дражайший родственник, будет более интересен. Да, про него будут шептаться по поводу того, «как мерзко быть потомком Ежова», но любопытства этот «родственник» вызовет большее. Что делать, людей всегда манили к себе тёмные тайны великих грешников.

-Кажется, я сделал вам нужный подарок, молодой человек? – лукаво улыбнулся гость.

-Но как вы… - начал Глянский и тут же осёкся. Гость не мог знать ни его мыслей, ни его желаний.

-Что толку, - небрежно пожал плечами редактор «Невероятностей». – Вы могли выкрасть этот документ из какого-нибудь архива. Или у частного владельца. Или не выкрасть, а получить вполне легальным, законным путём. Данное письмо, господин Агасфер, ничего не доказывает.

-Но тогда любая, самая антикварная, вещица, - почесал подбородок Агасфер, - ничего не будет вам доказывать. Я мог её получить в наследство, купить, украсть, одолжить на день у друга-коллекционера, чтобы морочить голову вам и добрым читателям вашего журнала. Позиция непробиваемая, молодой человек. Но вы таки не учитываете, что и я не совсем дурак, и понимаю это. Что ж, если вы такой формалист, давайте возьмёмся за дело серьёзно. Я предлагаю вам навестить меня, - гость полез во внутренний карман пиджака. Оттуда он извлёк плотную визитную карточку, которая была позолочена с обеих сторон. – Там я покажу вам, при помощи какого такого средства можно прожить две тысячи лет. Более того, вы узнаете кое-что о внутренних переживаниях Вечного Жида. По-моему, наживку я дал очень сочную. Обещаю вам замечательный стол, и даже красивых женщин.

-А почему бы и нет? – Глянский повертел в руках визитную карточку, на которой было выдавлено: «Граф Джастис».

-Ну, как вам? – поинтересовался Агасфер, он же граф Джастис.

Он и выбритый Глянский в синем пиджаке восседали за огромным дубовым столом с искривлёнными ножками в форме медвежьих лап. Квартира, в которую пригласили главу «Невероятностей», была в центре Москвы, в одном из так называемых «сталинских» домов. Потолки здесь были невероятной высоты, с лепниной, а вода в ванной подогревалась с помощью огромного крытого котла с газовой горелкой. Это была огромная, трёхкомнатная квартира. Входы в комнаты драпировались тяжёлыми, бархатными занавесями: малиновыми, тёмно-зелёными и тёмно-синими. Возле той, в которую Агасфер пригласил Глянского, стоял самый настоящий лакей в багряной ливрее и завитом парике. Лик его был орлиный и до ужаса высокомерный.

-Знаете, господин Глянский, - зашептал Агасфер на ухо гостю, - я иной раз и сам не знаю, глядя на своих слуг: а кто тут, собственно, хозяин? Такие нахальные рожи! Разогнал бы к чёртовой матери, да одному во всём ковыряться не с руки.

Комната, в которой стоял дубовый стол, уставленный всяческими яствами, была даже не комнатой, а залой. Кроме стола, в ней ничего не было. Окна были задёрнуты чёрными шторами, по которым змеились то ли искусственные, то ли настоящие лианы с удивительными по красоте белыми цветами. Судя по очень сильному аромату эти лианы были настоящими. Однако здесь не было душно, видимо, где-то старался скрытый трудяга-кондиционер.

С двух концов стола имелись кресла-троны с подлокотниками в форме лежащих львов. Возле каждого кресла стояло по два ливрейных лакея, раскладывавших пищу и наливавших вино в хрустальные бокалы. Тарелки у «графа Джастиса» были фарфоровые, с какой-то затейливой росписью. Под стать убранству был и обед: черепаховый суп, устрицы, лебедь в полном оперении в качестве мясного, всевозможные салаты, изысканнейшее вино. После сытных блюд появились крохотные чашечки с напёрсток и серебряный чайник. К чаю почему-то подали самые обыкновенные эклеры, которые можно было купить в любом ближайшем супермаркете.

…-Отлично! – сказал Глянский. – Только почему…

-Пирожные, вы хотите сказать? – перебил его Агасфер. – Потому что я люблю именно их! Надеюсь, гость разделит пристрастие хозяина?

Глянский заверил графа, что к пирожным он относится со всяческим уважением, и в подтверждение своих слов немедленно стал с жадностью пожирать эклер. Геннадий Онисимович Глянский был большой не дурак хорошо покушать и выпить за чужой счёт.

-Ну, а как там насчёт женщин? – нагло поинтересовался он. – И насчёт средства для вечной жизни?

-Всему своё время! – графа было почти не видно с этого края стола. – Всему своё время! Вас не беспокоит вопрос: сколько стоят все эти излишества, которые этот напыщенный старик, то есть я, так помпезно вам преподнёс?

-Я видел кое-что и покруче, - честно признался Глянский. – От этого всего веет какой-то музейной стариной, господин граф.

-Музейной стариной? – казалось, Агасфер оскорбился. – А можно узнать, что значит «покруче»?

-Я был на вилле у одного миллиардера, - признался Глянский. – Так вот, там было огромное имение в несколько га. Поле для поло! Огромный, как озеро, бассейн. И напитки там разносили очаровательные девушки в бикини, а не эти насупленные старики-лакеи. Громадный домина в три этажа, комнаты больше этой. И сколько там всего, сколько всего! И плазменный экран на полстены, и открывающий двери робот, правда, потом выяснилось, что это человек в костюме, и крокодилья ферма, где можно было кормить куриными тушками колоссальных аллигаторов, и ледяной бар. Ледяной бар в жаркой Испании, представляете себе!

-Чисто внешние эффекты, - крикнул в ответ Агасфер. – Крокодилья ферма – ерунда! А вот может ваш набоб похвастать, что пил чай из тех же чашек, из которых в своё время пила королева Мария Антуанетта? Может он сказать, что ел с тех же тарелок, что и император Австро-Венгрии Франц-Иосиф? А вот вы теперь таки можете.

-К чёрту императора Франца-Иосифа! – махнул рукой Глянский. – Я не могу проверить ваши слова. А если бы они и были правдой… Какие-то чашки, тарелки, а там крокодилья ферма! Вы бы видели эти пасти, эти зубы!

-Вы, я смотрю, падки на внешние эффекты! – сказал Агасфер. – А хотели бы вы иметь такую вот виллу с крокодиловой фермой?

-Рад бы, как говорится, в рай… - покачал головой Глянский. – Да откуда деньги? Сейчас же, сами знаете, если с кем надо не учился в институте, ни черта ничего сделать не дадут. Задушат!

-Ну, зачем же так пессимистично! – Агасфер промокнул губы салфеткой. – Всё не так плохо! Ведь можно иметь бизнес за границей. Ну, не бизнес, имущество. В той же Испании. В Италии тоже не плохо, к примеру, в Калабрии. Австрия. Швейцарский Берн, Альпы. Потрясающие места! У меня в каждой из этих стран есть небольшой домик. Правда, в Испании у меня старый замок в мавританском стиле.

-Вы богатый человек! – Глянский сказал это так, что было не понятно: он то ли завидует, то ли сомневается.

-А вы хотели бы стать богатым? – поинтересовался Агасфер.

-А почему бы и нет? – Глянский снова махнул рукой. – А вы что, занимаетесь ссудами?

-Отнюдь, - сказал Агасфер. – Я дарю! Хотите, я подарю вам замок в Испании?

-Вы меня разыгрываете! – рассмеялся Глянский.

-Верите, - приложил руку к сердцу Агасфер, - мне всё это надоело до невозможности! Знаете, господин Глянский, был я богат, был я и беден. Когда ты беден, хочешь стать богатым, и у тебя есть какая-то цель. Когда ты богат и можешь удовлетворить любую прихоть за деньги, тебе вроде как нечего уже больше желать. Становится скучно, страшно скучно, хоть лезь в петлю!

-Хотите, чтобы я позабавил вас? – сердце Глянского кольнула игла тревоги. – Хотите, чтобы за замок я сделал что-нибудь этакое? Может быть, даже убил?

-А вы готовы совершить убийство за замок? – поинтересовался Агасфер.

-Не знаю! – честно признался Глянский.

-Это хороший ответ! – кивнул головой Агасфер. – Я могу вам дать много больше замка. Но вы пришли сегодня сюда не за этим. Вы пришли в поисках доказательств моих слов. Извольте! Сейчас вам будет продемонстрировано средство, дающее бессмертие.

Агасфер трижды хлопнул в ладоши. Один из лакеев принёс овальный, золотой поднос. На нём стояла маленькая склянка с трёхгранной крышкой. Эту склянку наполовину заполняла жидкость, по виду напоминающая густой раствор марганцовки.

-Это что, эликсир бессмертия? – недоверчиво свёл брови Глянский.

-Некоторым образом, - кивнул Агасфер. – Только он действует совсем не так, как вы себе представляете. Извольте пригубить!

-И что? – недоверчиво покосился на склянку Глянский. – Если я это выпью, то никогда не умру? Бросьте свои дурацкие розыгрыши, граф Джастис. Это зашло слишком далеко! Какого лешего? Ещё отравите меня каким-нибудь галлюциногеном!

-Вы боитесь? – в голосе Агасфера сквозило удивление. – Вы боитесь на себе, лично проверить, правду я говорю или лгу? А как же лозунг вашего издания «все описываемые события переживались лично сотрудниками»?

-Вы перевираете лозунг! – Глянский порозовел, правда, сложно было сказать, от стыда ли или от количества съеденного и выпитого.

-А как иначе вы ещё можете убедиться в правоте моих слов? – поинтересовался граф. – Только на личном опыте, иначе вы не примете ни одно доказательство. Уверяю вас, напиток совершенно не горький, более того, приятно холодит! Подумайте о перспективах, подумайте о том, сколько денег вы сможете заработать. Ведь то, что вы имеете сейчас, вы считаете неправильным. Не достойным вас. Более того, несправедливым.

Агасфер помолчал с минуту.

-Скажите, господин Глянский, - спросил он вдруг, - ведь самая важная идея, владевшая умами человечества, это идея справедливости, не так ли?

-Вроде того, - Глянский изучал предоставленный ему «эликсир бессмертия», пытаясь сообразить: куда именно направил блеф его недавний визитёр?

В том, что это блеф, редактор «Невероятностей» ни секунды не сомневался. Если жидкость в склянке просто раствор марганцовки, то это розыгрыш глупый, более того, нелепый. Он выпьет, с ним ничего не случится, а этот самозванный Вечный Жид, да ещё и граф (наверное, купил себе титул, не иначе), скажет что-то вроде того, что на вас, господин Глянский, жидкость не подействовала. Если в склянке какое-то зелье, от которого начнутся галлюцинации, то этот вариант выглядит более осмысленным и вероятным. Мало ли, что может померещиться от какого-нибудь ЛСД или мескалина. Но тогда розыгрыш может стать весьма опасным для него, Глянского. Может быть, этот граф законченный наркоман, принимает лошадиные дозы своего зелья, а его, новичка, вечножидовская норма попросту убьёт. Ну, или не убьёт, но нанесёт серьёзный вред здоровью. Наконец, третий вариант, самый неприятный. Граф – маньяк. Он захотел таким незамысловатым способом отравить своего собеседника. Почему? От скуки. Он явно не бедный, с утра до ночи не бегает, как легавая, в поисках куска хлеба. Нет, всё же это уголовно наказуемое деяние, он, Глянский, оставил координаты этой квартиры, более того, их недавняя беседа с Вечным Жидом записана на диктофон. Чёрт его знает, что значит этот блеф. Скорее всего, отвар мухоморов, мескалин или ещё какая-нибудь дрянь. Это выглядит более реально. Ну, а если попробовать? Может быть, он испытает что-то необычное и не умрёт? В конце концов…

-Вы меня не слушаете, Геннадий Онисимович! – вывел Глянского из раздумий голос графа.

-Ах да, простите, задумался! – смущённо улыбнулся Глянский.

-А я говорил о том, - развивал свою мысль граф, - что идея справедливости – самая важная идея, когда-либо занимавшая умы людей. Нет, это даже не идея. Это соображение, стратигема выживания, если хотите, инстинкт. Представьте себе первобытных людей. Вот один из них охотился, принёс в пещеру какого-нибудь, вообразите себе, доисторического кабана. У него в пещере жена, дети. И вот сосед, известный бездельник, который славен своей ленью и могучими кулаками, приходит к нашему охотнику и отнимает у него добычу. Разве это справедливо? О справедливости немедленно возопят и охотник, и его скво, и голодные дети, в результате всего этого оставшиеся без завтрака, обеда и ужина. Справедливость! Вот то, что было, вернее, должно было быть до сотворения колеса, до постройки первого дома. Справедливость должна была быть до освоения огня, до объединения людей в племена. Справедливость, как идея, как соображение, была много раньше всех прочих идей о богах и божественных фараонах, идей о шкодливых олимпийцах, идей христианства и мусульманства. Согласитесь, что эта великая идея до сих пор не утратила своей актуальности, что до сих пор всё человечество является её верными поклонниками, страстными адептами, готовыми припадать к алтарю этой великой богини?

-Только что-то эта великая богиня забыла о своих верных и страстных адептах! – язвительно заметил Глянский. – Мир полон войн, насилия, воровства, подлости, предательства и низости. Где эта ваша богиня, господин граф? Почему она не хочет снизойти к нам?

-Ага! – усмехнулся Агасфер. – Но вы жаждете справедливости, господин Глянский? Жаждете, хотя бы даже на словах. Ну, а что вы скажете, если справедливость, ваша личная справедливость, то есть воздаяние вам за те ваши, как вы сами думаете, личные качеств и заслуги, будет осуществлена?

-Вы опять намекаете на замок? – проницал Глянский. – Слушайте, граф, а не хотите ли вы таким образом заставить меня выпить яд? Чтобы позабавиться? Учтите, в редакции знают, куда я пошёл, и с кем я сейчас трапезничаю.

-А, вот оно что! – Агасфер облегчённо выдохнул. – Вы боитесь отравы! Боже мой, как это глупо! Один французский король всю жизнь трясся по этому поводу. Не поверите, каждый божий день принимал малые порции всевозможных ядов, чтобы приучить к ним организм, чтобы в случае чего, как говорится… Сам никогда еду первым не ел, всегда сначала кормил со стола охотничью собаку. И что вы думаете? Этому бедолаге-королю отрубили голову!

-Всё-таки, сами поймите… - замялся Глянский. – Как-то вот так, слишком театрально…

-А как вы полагали? – изумился Агасфер. – Вы полагали, что я свершу нечто великолепное, то, что вас невероятно удивит, поразит, собьёт с ног? Опомнитесь, господин Глянский, жизнь скучна, сера и обыденна, что-либо происходит только в романах. Только в романах. Именно поэтому люди их так и любят. Кстати, вот то, что прошло с человечеством века, и продолжит свой нелёгкий путь вместе со всеми новшествами вроде Сети и разумных машин. Кстати, я предполагал, что вы не будете пить эликсир бессмертия ммм… так сказать, добром. Я подмешал вам его в чай.

Глянский едва не уронил фарфоровую чашечку, которую крутил в руках. Дрезденская пастушка, которая вместе со своими овечками казалась до сего момента уютной и милой, вдруг стала улыбаться довольно зловеще.

-Вы… - прохрипел Глянский. – Вы что сделали? Я вас под суд отдам!

-Не отдадите! – Агасфер встал, заложил руки за спину и прошёлся вдоль стола в направлении редактора «Невероятностей». – Не отдадите. Полно вам, господин Глянский! Ничего не будет. Это не яд и не наркотик. Где же ваш дух авантюризма, жажда приключений? Значит, бессовестно обманывать ваших читателей вы не боитесь, а выпить эликсир бессмертия испугались?

-Я вас под суд отдам! – взвизгнул Глянский. – У меня… У меня лучшие адвокаты… Резник, Макаров, Барщевский…

-А у меня лучшие адвокаты Европы, Азии и обеих Америк! – Агасфер потрепал Глянского по плечу почти ласково. – Куда вашим знакомцам до моих! В стране, где закон ежесекундно попирается, где действует телефонное право, разве можно стать по-настоящему классным адвокатом?

-Прекратите! – пересохшее горло Глянского никак не давало ему сойти с удавленного писка. – Вы… Что вы себе позволяете? Вы тут рассуждаете о справедливости, а сами…

-А что сам? – деланно удивился Агасфер. – Разве моя с вами встреча несправедлива? Разве вы, так нагло обманывающий людей, так коверкающий реальность, так издевающийся над любыми чудесными и потусторонними явлениями, не заслужили столкнуться с одним из этих явлений и прозреть?

-Кто меня судит? – прокаркал Глянский. – Какой-то Вечный Жид, мошенник и махинатор?

-А вот это, право, уже лишнее! – Агасфер наклонился к Глянскому. Глаза графа Джастиса были ледяными, похожими на сосульки. Глянскому даже показалось, что эти сосульки невероятно остры и упираются в его горло.

-Это лишнее! – повторил Агасфер. – Я обещал показать вам, при помощи какого средства можно прожить две тысячи лет. Я обещал сказать, кем Вечный Жид является на самом деле. Я сдержу своё обещание. Несколько позже. А теперь, - Агасфер похлопал в ладоши, - женщины, много женщин!

Занавес разошёлся, пропуская целую толпу полуодетых женщин. Кого тут только не было! И цыганки с ожерельями из монет на запястьях, и загорелые, черноволосые женщины Востока с голыми животами, в прозрачных шароварах, и латиноамериканки, будто только что с бразильского карнавала. Все это пело, крутилось, плясало, дышало жаром и страстью. Глянский моментально опьянел от всего это так, как будто хорошо успел набраться. Более того, опьянение стало переходить в похмельную головную боль. В этот момент в голове Глянского что-то щёлкнуло, и он потерял сознание.

Приходил в себя редактор «Невероятностей» крайне тяжело. Ему всё казалось, что вокруг него всё ещё пляшут девицы, всё ещё прыгают скрытые вуалями лица и затянутые в парчу груди. Болело всё тело. Причём болела не только голова, не только тянуло к мраморному другу всех пьянствующих – унитазу, но дико болели бёдра и низ живота. В первое мгновение, вскочив с кровати, он даже не понял, где находится. Единственное, что отловил его мутящийся взгляд, был маленький столик, на котором стояла трёхлитровая банка из-под огурцов со спасительным рассолом, бутылка пива «Балтика» и большой стакан. Глянский приник к банке, как утомлённый жаром и песками пустынный бродяга наконец приникает к спасительному роднику оазиса. Это было настоящее блаженство!

Постепенно дурнота отступала, организм, снабжённый пивным допингом, приходил в себя. Глянский стал оглядываться. Это была не его квартира! Неужто он заночевал у этого мерзкого графа? Вполне возможно, особенно если учесть декор этой спальни. На окнах были тяжёлые, бордовые занавеси, растворяющиеся при помощи толстого, позолоченного шнура с кистями. Сама кровать была колоссальной, как аэродром «Внуково». Её закрывал парчовый же балдахин, с которого спадали тонкие занавеси прозрачно-алого цвета. Стены в этой комнате тоже были ярко-красными. У Глянского моментально снова заболела голова от обилия раздражающих оттенков. Он чувствовал себя букашкой, которую изучают в инфракрасном свете. Единственными не красными вещами здесь были зеркало, закрытое чёрной тканью, как при покойнике, и девиз, висящий в головах кровати. Зеркало имело позолоченную раму, и из-за обилия красного это золото казалось забрызганным кровью. А девиз надо кроватью, дощечка с серебряными буквами, словно бы освещался лучами багряного, закатного солнца. «Высшая справедливость – это та справедливость, которая может покарать себя», - гласил девиз.

Глянский обхватил голову руками. Чёрт побери, если он спит в такой комнате, он натуральный псих, а если это комната для гостей, что за маньяки гостят у этого самозванного Вечного Жида? «Он явно накормил меня какими-то наркотиками», - отчаянно думал Глянский. Однако вроде жив, хоть и не совсем здоров, слава богу! Однако пора и откланяться. Спасибо, как говорится, этому дому…

Глянский подошёл к зеркалу. За ним, оказывается, была маленькая тумбочка с приоткрытым ящичком. Геннадий Онисимович немедленно полез в него и обнаружил там револьвер. «Чёрт возьми!» – Глянский отдёрнул руку от холодящей стали так, как будто она была раскалённой плитой. Как бы этот граф не втравил его в дурную историю!

Силы изменили Геннадию Онисимовичу. Он прошлёпал к кровати, упал на неё и закрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя невероятно старым и больным. Как будто века упали на его плечи! Странное ощущение. Глянский протёр глаза. И вдруг к своему ужасу увидел, что кожа на руках его стала морщинистой, обвисшей, покрытой пигментными пятнами. Глянский глядел, не веря своим глазам. У него были руки старика!

«Что это такое? – проклятущие руки дрожали перед глазами Глянского, ровно так, как и его мысли.

Он принялся стаскивать с себя одежду, задирать брюки, щупать лицо, губы, уши. Всё было какое-то чужое, всё лежало не там, где он привык. Глянский в ужасе подскочил к зеркалу и сорвал с него покрывало. Он охнул и закрыл глаза, отказавшись им верить. Потом открыл, стал кричать, кривляться, дёргать себя за уши и нос. Сомнения, которых и так не было, растаяли, как снег под горячим весенним солнцем. С той стороны стекла на Глянского смотрел Вечный Жид, граф Джастис, мерзкий, лощёный старик, которому две тысячи лет. И этим стариком был он, Геннадий Онисимович Глянский, главный редактор «Невероятностей!»

«Господи, я сошёл с ума!» – подумал несчастный Глянский.

-Господин граф! – с той стороны занавесей, из коридора, раздался вежливый голос. – Вы кричали?

Глянский смотрел на себя. Из-за красноты комнаты он казался самому себе облитым лучами закатного солнца. Закатного солнца его жизни.

«Чёрт возьми! – сказал сам себе Глянский. – Вот там стоит человек, который поможет, по крайней мере, ответить: не сошёл ли я с ума?»

-Эй, кто там! – прохрипел Глянский. – Идите сюда!

Занавеси бесшумно разошлись, и на пороге, точно призрак, возник ливрейный лакей с невозмутимым лицом. Он стоял, глядя даже не на Глянского, а словно бы мимо него.

-Так, как там тебя, - слова застревали у Глянского в горле, - кто я?

-Господин Агасфер, граф Джастис, - немедленно отозвался лакей. – Каковы будут ваши распоряжения, сэр?

-Мои распоряжения, - потеряно озирался Глянский. Шальная мысль укусила его, и он ляпнул: - А что, если я скажу тебе, что я вовсе не Агасфер?

-Господин граф большой оригинал, - невозмутимо отвечал лакей. – У него есть наследственная болезнь, которую рекомендуется лечить длительными путешествиями и отдыхом. Господин граф всегда распоряжается по поводу этих случаев. Он как будто предвидит приступы. Он оставил чёткие инструкции. Если он будет не в себе, его срочно нужно увести в Швейцарию, к доктору Биззерену.

-Так! – поднял руки Глянский. – Я вполне в себе, дживс! Можешь идти!

-Как меня зовут, сэр? – невозмутимо поинтересовался лакей. – Каков нынче курс «Доу-джонса»? Чем вы владеете в Италии? Что в вашем сервизе принадлежит пасынку Наполеона, Евгению Богарне?

-Эээ… - начал Глянский.

-Приступ, - холодно констатировал лакей. – Очень хорошо! Я приготовлю всё для отъезда, сэр!

С этими словами он вышел. Глянский потеряно глянул на своё новое лицо в зеркале и опустился на кровать. Мысль его вдруг вышла из прострации.

«Вот в чём его секрет! – размышлял Глянский. – Это звучит дико, обмен телами, но всё же… Он изнашивает одно тело, потом похищает другое, более молодое. Вот как! Но так не бывает! Этого не могло случиться. Та-ак, а как быть со всеми его деньгами? Ничего нет проще! У графа приступ безумия, Геннадий Онисимович Глянский назначается опекуном всего его громадного состояния. У него наверняка и бумаги все готовы! Он запрёт меня в психушку навеки, или попросту убьёт. Я же сумасшедший!»

Что теперь делать? Глянский заходил по комнате. Надо бежать! Нужно сообщить… Стоп! Кто ему поверит? Ведь он теперь вовсе не Глянский, а сумасшедший старик, выдающий себя за Вечного Жида! Никто, никто его не станет слушать, никто не поможет! Но надо бежать!

Глянский, как был полуодетым, рванул к занавесям. Однако с той стороны уже дежурили двое невозмутимых лакеев, с преувеличенной вежливостью сообщивших графу, что у него припадок, что ему надо перестать беспокоиться, в общем, сиди и не дёргайся, мы тебя никуда не выпустим.

-Я ваш хозяин! – петушиным голосом заявил Глянский. – Я вам приказываю! Я вас с работы выгоню!

-Мы отлично осведомлены о приступах господина графа, - невозмутимо, не моргнув бровью, ответствовал правый лакей. – Господин граф предупреждал нас. По контракту, заключаемому со слугами, уволенный получает пенсион до той поры, пока не вернётся на службу. Пока приступ господина графа не пройдёт, или, в случае гибели господина графа, пока наследник не восстановит слугу в должности, он получает весьма приличные деньги.

-И кто же мой наследник? – саркастически усмехнулся Глянский.

-Нам этого знать не положено! – холодно сообщил левый лакей.

«Этот мерзавец всё предусмотрел! – Глянский вернулся в комнату, упал на кровать и заплакал. – Он отнял у меня жизнь! Этот подонок отнял у меня жизнь! Проклятый алхимик!»

-Господин Глянский! – вдруг возвестил из-за занавесей чей-то бодрый голос. – Господин граф желает принять его перед отъездом?

-Конечно, желает! – Глянский сжал кулаки.

Однако когда он, он сам, Геннадий Онисимович Глянский вошёл в комнату, ему чуть не изменила вся его ненависть. Действительно, не каждый день наблюдаешь себя со стороны!

-Доброе утро, граф! – лже-Глянский смотрел на лже-Агасфера с язвительной усмешкой. – Или оно вовсе не доброе?

-Вы… - Глянский вскочил на ноги, кулаки его сжались. – Вы… вор!

-А вы мошенник! – Агасфер стал кружиться по комнате. – Ах, ах, как всё тут красно, как тут всё красно, словно от крови. Словно бы даже пьяно от крови, да, господин Вечный Жид?

-Вы вор! – заорал Глянский, обретая всю мощь своего нового голоса. Только сейчас он заметил это. Новое открытие снова обескуражило Глянского, и он вновь стушевался.

-Да, вот так! – Агасфер присел на краешек кровати. – Вот так можно прожить две тысячи лет. Человеческое тело – оно слишком непрочно, невозможно так долго его эксплуатировать. А вот если их успешно менять на, так сказать, новые модели…

-Это гнусность! – снова воспрял Глянский. – Вы хоть понимаете…

-Более двух тысяч лет понимаю, - вздохнул Агасфер. – Первую половину своего обещания я выполнил. Вы узнали, как можно жить две тысячи лет. Теперь пора выполнять вторую часть. Собственно, я и пришёл к вам, чтобы рассказать вам, кем я являюсь на самом деле.

-Вы дьявол! – вскричал Глянский.

-Напротив! – Агасфер, не мигая, смотрел на своё собственное лицо. – Напротив, юноша! Я – ангел. Ангел справедливости.

-Ангел справедливости? – задохнулся от такой наглости Глянский.

-Да, - сказал Агасфер. – Вечный Жид – лишь один из моих псевдонимов. Я гораздо древнее, чем египетские пирамиды. Я грелся возле костров диких племён, я охотился вместе с первыми людьми на мамонтов и спасался от пещерных медведей. Я видел Великий ледник, распахавший землю с севера на юг. Я наблюдал рождение новых континентов. Я стоял среди рабов, когда жгучие бичи надсмотрщиков гнали их на постройку гробницы Хуфу-величайшего. Я скакал вместе с ассирийской конницей, и придавал огню и мечу города. Я наблюдал расцвет и падение Греции и Рима, я ходил на остроносых ладьях викингов по всем морям мира, я видел блеск европейский королей и посконно-сермяжную Русь, я гремел революциями, я воевал в обеих мировых войнах. Так что, как видите, я даже древнее самого Христа.

-Так кто же вы такой? – в Глянском, несмотря на все обстоятельства, взял верх журналист.

-Я – ангел справедливости! – печально улыбнулся Агасфер. – Суровой справедливости! Я – чаяния людей, ибо только я могу им дать то, чего они так жаждут. Справедливого возмездия! Писатель Достоевский называл меня «разумной трихиной», которая «вселяется в тела людей», после чего они перестают различать, где добро, а где зло. Надо сказать, несколько неверная оценка, но гению простительная. Справедливость выше добра и зла.

-Вот как… - Глянский облизал губы. В его душе стала накапливаться самая чёрная, самая страшная злоба. Этот гад украл у него тело, украл его жизнь, и он сидит здесь, имея наглость распинаться о справедливости! Глаза Глянского поневоле устремлялись к ящику с пистолетом.

-Справедливость выше добра и зла, - продолжал разглагольствовать Агасфер. – Когда убивают кого-то из родных и друзей, родственники убитых кипят праведным гневом и требуют смертной казни убийце. И это правильно, потому как если с убийцей либеральничать, оправдывать его и отпускать на поруки, он продолжит своё кровавое дело. Нет, смерть за смерть, кровь за кровь! И это правильно и верно, это было всегда, это будет, это было задолго до милосердия и прощения, потому что это – закон жизни. Убийцу, вора, взяточника нужно приструнить, приструнить, чтобы он не мешал жить честным людям. Он – испорченный человек, он сам себя испортил, он изрыгнул себя из сообщества честных людей. Он почти не человек. Зачем же щадить его? Его нужно покарать смертью, и не надо будет кормить этого дармоеда в тюрьме.

Агасфер кинул на Глянского долгий взгляд, в то время как тот не отрывался от ящика с оружием.

-Вся человеческая история, вся человеческая жизнь вопиёт о справедливости! – заговорил снова Агасфер. – Жизнь неправильная, она даёт одним людям преимущества перед другими, богатому перед бедным, больному перед здоровым. Разве это справедливо? К чёрту покой и стабильность, если это покой и стабильность несправедливости! Да здравствует революция! Я был среди всех революций. Я ходил среди санкюлотов во Франции, когда беднота не выдержала несправедливых поборов, которые называются законами, и зажгла дворцы аристократов. И это было справедливо! Они веками мучили и угнетали бедняков, отнимали у них самое насущное, необходимое, чтобы самим утопать в роскоши и осуществлять свои самые извращённые желания. Довольно терпеть! Пусть праведный гнев заполнит душу, пусть сердце станет камнем, пусть оно забудет о жалости к тем людям, которые осуществляли несправедливость. О, я был там! Я учил людей суровой справедливости. Я помогал им забыть об этих жалких иллюзиях вроде жалости, совести, добре и зле, законе. Какая может быть жалость к врагу, врагу, который угнетал тебя столетия? Какой может быть к нему закон, если он сам попрал все законы? Нет, суровая справедливость, требующая единственно-верного воздания за все грехи – смерти. О да, я был там! Я заставил их забыть все чувства, кроме гнева и ненависти, я закалил их души, и они стали безжалостными. Отцы убивали дочерей, а матери – сыновей. Они полюбили кровь, они перестали бояться убийства и щедро воздавали друг другу согласно канонам суровой справедливости. Я ходил среди них в образе огромного, седобородого старика. И я убивал. Я убивал так, что борода моя слиплась от крови. Я помню страх разряженной дамы, которой я предложил «выпить стакан крови» за народ. Я стоял подле мёртвого тела казнённого короля, я погружал руки в его кровь, и я крестил французов этой кровью во имя свободы, равенства, братства и суровой справедливости. Справедливость не может быть жалкой тряпкой, она должна быть подобна скале, безжалостному, неумолимому обвалу, который погребает под собой всё. Я был здесь, когда в России гремели революции. И я учил людей суровой справедливости. Я учил их не бояться убийства, я учил их наслаждаться мучениями врага. А кто враг? А враг – любой, кто смеет противиться суровой справедливости, будь он хоть твой закадычный приятель. Убить его, если он сомневается в самой чистой, самой древней любви человечества – любви к справедливости! Я ходил вместе с матросами топить в нужниках офицеров, я вырезал на их плечах ножами погоны. Я был вместе с крестьянами, которые грабили усадьбы, и убивали помещиков. Я вынимал новорожденных младенцев из колыбелей и разбивал им головы о стены. Я насиловал изнеженных гимназисток, и не имел к ним жалости. Ребёнок врага когда-нибудь станет твоим врагом, подруга врага родит нового врага, родители врага когда-то сами были врагами. Никакой пощады ни детям, ни старикам, ни женщинам! Справедливость – высшая добродетель земли, и во имя неё можно принести любую жертву. Крови, крови, больше крови! Тот, кто слишком привержен грабежу, тоже достоин смерти, ибо он разменивается на медяки, он продаёт суровую справедливость за звонкую монету. Тот, кто слишком много грабит, вместо того, чтобы убивать, достоин петли. Тот, кто хочет остановиться, тот, кто хочет покоя и устройства, враг, ибо он будет придумывать новый закон, подобный старому. Он вернёт несправедливость. Убить его! Никакого закона, кроме суровой справедливости и возмездия, ничего, кроме. Крови, больше крови! Никто не избегнет ответа, всё будет сметено могучим ураганом, который очистит людей от скверны.

Глянский в ужасе смотрел на Агасфера. А у того раздувались ноздри, сияли глаза, точно он сейчас, в эту минуту, переживал все те отвратительные подробности, о которых рассказывал.

-И брожу по миру, - говорил Агасфер. – И нет той афёры, нет того гнусного деяния, которое бы я не сотворил, чтобы достать денег. Деньги эти пойдут на новые революции. Я делаю всё это во имя суровой справедливости. А он учил людей прощать!

Последнее было сказано с обидой.

-А он учил людей любить друг друга! – выкрикнул Агасфер. – Он учил совсем не той любви, он учил любви сострадательной. Да где же это видано, чтобы матери лобызались с убийцами своих сыновей? Где же это видано, чтобы матери прощали того властителя, который во имя своих химер посылал их детей умирать на никому не нужной войне? Это неправильная любовь! Людям нужна только одна любовь, любовь к суровой справедливости, надежда на то, что обидчик будет жестоко покаран, уж если не в этой жизни, то, по крайней мере, за пределами её.

Агасфер закрыл лицо руками.

-Он учил неправильной любви! – говорил он прерывистым голосом. – Неправильной! Любовь должна быть жестокой, даже безжалостной. Любовь к суровой справедливости. Любовь не может быть… милосердной и снисходительной. Врага нельзя щадить, снисхождением от него можно добиться только большей наглости. А он проповедовал, что все люди братья, что все они – дети одного бога, который любит их. А я… а я, выходит, им совсем не нужен! Я, тот, кто был с ними от самого рождения, кто видел все их муки, кто учил их суровой справедливости. Там, где я призывал громы небесные, он говорил лишь об ошибке и примирении. Любовь не может быть не жестокой! Любовь к справедливости. Она выше добра и зла, страха крови. А он… он прощал тех, кто вбивал ему гвозди в руки! Он, испытывавший такую страшную боль! А ведь я был там! О, что ему стоило воззвать к суровой справедливости? Что ему стоило призвать меня и покарать своих палачей? Но он не позвал меня на помощь!

Плечи Агасфера затряслись.

-Он не позвал меня на помощь! – вскричал он. – Он не захотел суровой справедливости! Он предпочёл смерть и крушение всех своих замыслов. Да, так и должно было случиться. Он учил неправильно. Он учил против суровой справедливости. Именно поэтому я плюнул в него, когда он нёс крест на Голгофу. Именно поэтому я плюнул в Христа!

Глянский вздрогнул. Ненависть к Агасферу и страх, который всё больше и больше охватывал его душу, буквально толкнул его к ящику с пистолетом, благо граф Джастис сидел, закрыв лицо руками. Глянский взял оружие дрожащими руками, так, что едва не выронил его на пол.

-Он хотел разрушить всё, во имя чего я боролся столетиями! – плечи Вечного Жида продолжали сотрясаться. – Он учил неправильной любви! То была не любовь, а слабость. Слабость сродни мазохизму. Он учил радоваться своим мукам! Он учил благословлять того паразита, который жрёт тебя изнутри. Как же это можно? Как можно радоваться своим мукам? Нет, я учил совсем не так. Я учил опьянению от чужих мук, радости крови и унижению врага. Вот она, альфа и омега истины, самое страшное возмездие, которое только можно придумать. Вот он, враг, трепещущий от смертного ужаса, тот, кто стоял на пороге к счастью, вот он, под твоим коленом, ждущий решения своей судьбы. Так дай же испить ему чашу мук до самого дна, насладись его страхом, его воплями боли! Пусть он познает суровую справедливость, пусть погибнет, осознавая, что жил не тем и не так. Не давать ему никакой пощады! Если ослабить хватку, враг примется за старое. Суровая справедливость не знает пощады. А он предлагал поднять врага с колен и поцеловать его. Это невозможно! Это невозможно!

Глянский с каким-то почти мистическим ужасом приблизился к Агасферу. Вернее, к себе самому. Ещё вернее, к Вечному Жиду, похитившему его тело. Редактор «Невероятностей» сейчас был охвачен каким-то странным возбуждением. Что это было? Это было разламывающее похмелье, потрясение от своего нового тела, невозможность побега, ненависть к Агасферу, страх перед ним, красные тона комнаты, кровавые речи. Всё это смешалось в один дьявольский коктейль, который делал дрожащую руку Геннадия Онисимовича всё более и более твёрдой, когда он целился почти что в самого себя.

-И он обещал мне встречу, - Агасфер стал бешено тереть виски. – Он обещал мне встречу! Две тысячи лет прошло, а я его так и не нашёл! Нельзя сказать, что я его не искал. Я искал его на всех четырёх континентах. Я должен был предотвратить новое распространение его ереси, если бы он каким-то способом вдруг не умер на кресте. Мир стоит на суровой справедливости! Страшно сказать, что с ним сделается, если этот краеугольный камень убрать. Как люди будут жить, не зная возмездия за свои проступки? Они пожрут друг друга без толку! В крови и жертве только тогда есть смысл, когда они принесены во имя суровой справедливости. Он хотел низвести людей до простых амёб, которые пожирают друг друга в примитивном первосупе. И он был упорен! Он не побоялся самой страшной казни, которая только была придумана на свете. Он пролил свою кровь за свои убеждения. Свою, не чужую! Он не сломал хребет своих врагов, не заставил их огнём и мечом принять новую веру. Если бы он сделал это! Если бы он сделал это, он был бы самым великим человеком на земле! Но он ошибался. Ошибался фатально. И поэтому он умер. И поэтому я плюнул в него!

Агасфер поднял глаза. Глянский почти касался дулом пистолета его переносицы.

-Ты… - прохрипел Агасфер, хотя на его лице не отразилось изумления. – Ты…

-Я! – внутри Глянского что-то взорвалось, какой-то вулкан изверг из себя потоки серного дыма и лавы, которые на миг закрыли солнце рассудка. И Глянский нажал на спуск.

Выстрел был сух и резок. Агасфер тихо, без вскриков, откинулся на кровать, орошая её своей кровью. А Глянский в ужасе смотрел. Смотрел на себя самого. Нет, это какое-то сумасшествие! Этого просто не может быть! Это слишком страшно!

Метущийся взгляд Глянского наткнулся на серебряный девиз: «Высшая справедливость – это та справедливость, которая может покарать себя», - гласил он. В этот момент тот же вулкан выплюнул новую порцию лавы, поглотив рассудок Глянского целиком. С индейским воплем Геннадий Онисимович пристал пистолет к виску и выстрелил. На этот раз в голову своего врага.