День из жизни человека, который когда-то верил Небесам

Утро пришло неожиданно. И даже когда петухи не успели осознать начало очередного дня, на сырую лачугу уже падали пронзительные, ярко-ослепительные символы грядущего дня.

Но Константин не принимал их.

Обнимая любимую жену, он зажмуривался, считал овец и прочих животных, но ничего не помогало ему уснуть этой ночью. Из больной головы изливались немые, неразборчивые терзания. И с ними ранним утром он как можно тише встал — не хотел будить любимую женушку. И старый пол его как некстати, подвел. Противный и ужасный скрип пронёсся по комнате эхом, отражался в самых укромных уголках. Константин, затаив дыхание, посмотрел на любимую. Спит. Спит сном младенца.

На цыпочках выбежав в залу, мужчина, наконец, смог выдохнуть. Ему хотелось высказать всё, что за эти пару секунд родилось в его немолодой голове. И всё-таки, он не решился. Каждое слово может разбудить ее, вырвать из прекрасного мира грез в серую и скудную реальность. Константин не желал этого.

В отличие от небольшой спальни, в зале был земляной пол, покрытый старым материалом, оставшийся им в наследство. Пол не скрипел, но и ходить по нему было, мягко говоря, не тепло.

Спешно подойдя к старому камину, Константин аккуратно положил пару веточек поверх углей и раскопал в золе Горящий камень — единственный оплот тепла.

Приложив к высеченной на камне руне указательный палец, мужчина едва слышно произнес:

— Пылай.

Камень закраснел, окутываясь едва видимыми язычками новорожденного пламени. От него игривоогоньки перескакивали на ближайшие сухие лучинки.

Константин сидел у камина, вдыхая горячий воздух, который породил в его сознании детскую и до ужаса наивную картину теплого очага в большом, каменном доме. Но это были лишь секундные иллюзии. Мысли, какими бы они ни были, не дадут ему ни крыши над головой, ни сытного ужина, ни любви.

А потому, немного помотав головой и развеяв образы, Константин поспешил прочь. Намотав на ноги онучи, которые уже порядком износились и выглядели, как кусок старого тряпья, мужчина не спеша открыл старую входную дверь, окинув взглядом напоследок камин и дверь в спальню.

Теплый летний воздух удушливо наполнил легкие, а свет, ранний и яркий, разлился по дому.

Окна Константин давно заколотил, чтобы хоть как-то уберечь себя и любимую женушку от пронизывающих зимних ветров, а потому свет в любое время года проходил внутрь только через многочисленные щели в стенах и крыше.

Осматривая со стороны убогую, доживающую свой век хижину, мужчина никак не мог выбросить из головы его старые мечты — накопить денег, переехать из района нищих куда-нибудь и подарить своей небольшой семье хорошую старость в тепле. Но все мысли только и оставались мыслями, потому что год за годом все скопленные сбережения уходили на очередную подлатку стен, недешевые Горящие камни да на скромный обед.

— Нельзя выходить с таким смрадным лицом, всё не так плохо! —едва слышно утешил себя мужчина.

И, мотивируемый этими словами, Константин поспешил к местному торговцу, где и зарабатывал свои гроши. Тот каждый день объезжал ближайшие деревушки, продавая втридорога хлеб и овощи, а Константин выполнял погрузочную работу. Благо идти далеко не приходилось: район нищих находился почти у самых городских ворот, где его зачастую и ждала пустая телега, готовая проседать под тяжестью ящиков.

Герман, а именно так звали торговца, с нетерпением ждал своего помощника, рассматривая запряженную лошадь, которая была готова вот-вот пуститься в путь. Увидев мужчину издалека, он слез с повозки и нахмурился.

— Пришел-таки!

— Здравствуйте-с, — опустив взгляд, пробубнил Константин.

— Да, да. Вон, под навесом ящики, давай быстрее. —сказал Герман, залезая обратно на место кучера. — Да смотри не испорть ничего.

Его интересовало лишь одно — быстрее покинуть грязный и пропитанный зловонью город, выйти на большую дорогу, вдохнуть прекрасный воздух свободы и грядущей прибыли. Нельзя сказать, что Константина интересовало нечто иное, но, в то же время, мысли у них редко сходились. Возможно, оттого мужчина старался как можно меньше разговаривать с торговцем.

Думая о своей любимой женушке Саре, Константин старался убрать на задний план все невзгоды и проблемы: тяжелые ящики, изнуряющий труд, за который он получит денег, едва хватающих купить что-нибудь съестного, приближающиеся холода.

Он словно видел воочию, как Сара просыпается, лениво потягивается и с тоской смотрит на пустое место на кровати рядом с ней. И тогда, вдохновленная трудолюбием своего супруга она отбрасывает от себя лень и спешит навстречу дню. Видел, как ходит по теплому дому, заботливо прогретому до пробуждения и как элегантно и аккуратно, стараясь не поранить свои бархатные ручки, подкладывает пару щепок в камин.

Это давало ему сил.

И даже зловонье города, с вечно недовольными лицами и голодными псинами, снующих по закоулкам, так и ждущих как оттяпать кусочек несвежего мяса, уходили так далеко, что при всем желании их достать было тяжело.

Тем временем, нагрузив повозку, Константин дружелюбно поклонился хозяину-торговцу и спешно запрыгнул внутрь повозки. Почти тут же послышался удар хлыста, и лошадь, медленно, надсмехаясь над торопливостью жадного Германа, поцокала вперед.

Они достаточно быстро покинули город, и сейчас ехали по бескрайнему, на первый взгляд, зеленому полю луговой травы. Там лишь изредка мелькали работяги, которые, как и Константин, всеми силами старались заработать себе на жизнь: кто-то таскал хворост, чтобы продать его за монету, кто-то собирал травнику коренья. Каждый старался выжить по-своему, и мужчина хотел верить, что у каждого получается и что никто не голодует нетеплой ночью.

Именно эти мысли не давали ему расслабиться ночами.

Он отчего-то думал, как тяжело на самом деле простому человеку, без способностей и богатой родни, заработать себе монету. Если ему приходится тратить целый день, загружая и разгружая ящики, и при этом получать милостивую монету, то какую ношу приходится выполнять лесорубу или помощнику кузнеца? Получат ли они свой теплый ужин или уснут, коря себя за неудачный день и потеряв всю веру к богам пойдут воровать у и без того немощных.

Эти мысли глодали мужчину почти каждую ночь.

В своих снах он погружался в неизведанный, но такой знакомый ему мир, где человек лишь пылинка в огромном мире. Мире, давно забытом и оттого живом. Мире, где каждый, даже самый, на первый взгляд, ничтожный и одинокий человек кажется живее, чем всё остальное. И среди таких людей, среди большой толпы куда-то идущих горожан, Константин встречал себя. Такого, каким и не мог себя представить. С неугасаемой среди полной тьмы искоркой в глазах и едва приподнятыми уголками губ он шел, уверенно смотря вперед, и твёрдо знал, куда ступит его нога. В такие моменты Константин завидовал самому себе, и, сам того не понимая, старался всячески подрожать. Подрожать до того момента, пока не проснется, и пока не забудет сон так же быстро, как палящее солнце стирает раннюю девственную росу.

Бессонными ночами он долго ворочался: каждый раз что-то ему мешало. Каждый скрип, каждое дуновение ветра заставляло его открывать глаза и вглядываться во тьму. И ничего там не находить. В такие дни он любил ходить по большой зале, выходить на непривычно пустую улицу и наблюдать за бесконечными искорками на небе. Он верил, что каждая искорка – это бог, который следит за определенным человеком. И если это действительно так, то на бескрайнем мрачно-синем небе есть какое-то божество, которое следит за ним, переживает за каждую его неудачу и искренне надеется, что следующий день будет лучше, чем предыдущий.

И, даже если днем хранителей не видно, они все равно следят и оберегают его, и каждого человека.

Возможно поэтому до сегодняшнего дня ни у Константина, ни у торговца Германа не было никаких проблем.

В каждой деревне их приветливо встречали и дети, так жаждущие поймать момент да погладить отдыхающую лошадку, и жители, которые с такой уверенностью разглядывали прибывшие товары, словно могли просматривать их насквозь.

Задача Константина была не трудной, так он считал— Выгрузить пару ящиков, разложить их возле телеги и пойти в тень, отдыхать. Тогда, окончив работу, он изучал, как Герман втюхивает какой-нибудь наикрасивейший помидор, завлекает новых покупателей подарками. Торговля для мужчины была непостижимым ремеслом. «Обмани и при этом постарайся не быть обманутым — так держится весь мир». Так когда-то сказал ему Герман, и, даже спустя много лет, Константин не смог до конца понять, что значат эти слова.

Возможно, потому что и не хотел понимать. Предпочитая держаться в тени и выходить из нее только когда попросят, Константин жил уже много лет. Так он жил за пределами городских стен, за пределами своего дома.

Когда очередная на их пути деревня закупалась всем необходимым, Константин выходил из приятной прохлады и вновь грузил ящики в телегу под пристальным наблюдением торговца. Мужчине иногда приходилось слушать ругательства: где-то небрежно бросил ящик, где-то грозным взглядом напугал детей. И каждый раз, немного поклонившись, он извинялся, и с тем же выражением лица продолжал без изменений делать, что велено.

Он понимал, что на самом деле Герман не держал на него зла и редко искренне ругал. Когда же это случалось, его голос был по-настоящему жутким, и каждый его крик словно был способен расколоть небо и разломить горы. В деревнях он так старался хвалиться, как способно держит своего работника в узде, не позволяя работать спустя рукава. И Константин это понимал.

Сложив вещи в повозку, он легонько постукивал, и по-детски, с каплей издевки, махал провожающим их детям, мол, «смотрите, я катаюсь на повозке, а вы — нет». Так, покидая одну деревушку, они спешили в другую, где всё повторялось вновь.

Они всегда обходили одни и те же «точки продажи», но почти всегда в разном порядке, а потому для Константина было некой развлекательной игрой предсказывать, в какую деревню они поедут следующей. И, к слову, выигрывал он нечасто.

Когда добрая половина их ежедневного путешествия была позади, а телега становится на удивление легкой, наступало время привала.

Они всегда отдыхали недалеко от большака, у реки, аккурат того места, где начиналась густая роща.

Располагаясь в теньке, они давали уставшей лошади напиться и сами перекусывали. Герман в такое время казался на удивление добрым и старался дать своему помощнику отдохнуть сполна:

— Сейчас ты набираешься сил, мы, в конце концов, не домой едем!

Так говорил торговец, доставая из небольшого сундучка несколько ломтиков хлеба, копченого мяса и свежих овощей. В еде он старался не обделять своего работника, и сам не брезговал добротно перекусить.

На привале они говорили о разном: о погоде, о возможном улове в реке и о том, как сегодня распродаются съестные товары. Герман чаще говорил, чем слушал, и Константин не был против такого диалога. Он все равно мало что понимал из сказанного (образованием жизнь его обделила), а потому, предпочитал молча кивать, иногда говорить что-то с набитым ртом, вызывая смех у торговца, и вновь продолжать слушать.

Но сегодня всё было иначе.

С самого начала привала лошадь вела себя взволнованно, да и пища никак не лезла в рот ни торговцу, ни работнику. Никто не предал этому особого значения, ссылаясь на жаркую погоду или усталость.

И лишь потом, когда на горизонте бескрайнего зеленого поля появились черные точки, Герман почувствовал что-то неладное.

Точки быстро превратились в тройку мужчин на добротных конях, и при приближении не было сомнений — бандиты нагрянули по душу торговца. Они с завидной скоростью окружили их, и, достав из ножен ржавые, тупые мечи, начали требовать отдать им товар и золото.

— Но как же, господа, — заговорил Герман, — если сейчас всё отдать, в следующий раз мы не увидимся, мне покупать будет не на что.

— Не заговаривай мне зубы, — парировал один из бандитов, — у тебя наверняка дома денег хоть свиней корми. А если и нет, то на твоё место придет другой торгаш. Вас же немало. Не ты первый, не ты последний.

Константин стоял в стороне и молча смотрел на тупиковые переговоры. Бандиты твердо стояли на своем, а Герман старался уйти не с пустыми руками, не только живым, но и с заработанными деньгами. Подняв голову к небу, в немой молитве Константин обратился к богам, что ночами освещают пустые улицы и спящие поля. Он просил у них поддержки, помощи и спасения.

Как он просил их тогда, несколько лет назад, когда одной бескрайней ночью тяжело болела его жена.

Бледная, холодная, она лежала на кровати и хрипела. Константин стоял рядом, на коленях, и просил небеса помочь, излечить жену. Городского знахаря он пригласить не мог: не было средств оплатить даже осмотр, не то что прописанные им дорогие лекарства. И потому вновь и вновь перебирая слова помощи, он молча смотрел, как его любимая женушка, свет его жизни угасает. Она хрипела, обливалась потом, едва слышно стонала и смотрела лишь на него. Ей были безразличны небеса, пустые улицы и высшие силы.

— Как я тебя люблю. — из последних сил прошептала она.

— И я тоже люблю тебя, моя принцесса, - с дрожью в голову отвечал мужчина, — вот, выпей водички, скоро станет легче.

И они вновь замолчали. Он держал ее холодную руку и не отпускал,продолжая смотреть на тогда еще не заколоченное окно, в котором так четко стояла красавица луна и не подавала ни знака. Ни малейшей помощи его тяжело больной жене.

Так прошла ночь, долгая, словно зима, и страшная, словно новый день.

Она была так же холодна, как ночь, и так же бледна, как снег.

В тот день небесные огни не помогли ему.

И отчего-то воспоминание острой стрелой пролетело перед глазами, и где-то в душе Константина взросло зерно сомнения. Поможет ли небо ему сейчас? Выберутся ли они живыми или их ждет лишь смерть?

Он не хотел умирать здесь, ведь дома его ждет любимая. Она, вероятно, уже взялась за приготовление ужина, и, напевая красивую песенку ждет, когда ее любимый придет после тяжелого дня.

Тем временем, переговоры торговца и бандитов близились к завершению. Двое из них уже изучали содержимое повозки, а первый с угрожающим видом приближался к трясущемуся торговцу.

— Не хочешь по-хорошему, — стиснул зубы бандит, — будет больно.

И тогда Константин понял. Его друг был на волосок от гибели. Герман сейчас мог пройти черту, остаться за ней, и больше не сказать ни единого в своей жизни слова. И мысли пугали.

На Константина сейчас отчего-то никто не обращал внимания. Он вновь был в тени, никем не видимый, до того момента, пока не окликнут. Но Герман не спешил звать его. И, осознавая это, Константин не решался сделать и шага.

Потому он ненавидел себя. Ненавидел, потому что он просто прячется в тени, оставляя на съедение и иссушение всё, что ему дорого.

И тогда он сорвался с места.

Ржавый клинок бандита застрял в груди, и невыносимая боль быстро окутала тело. Рубаха медленно окрасилась в алый цвет.

Константин стоял перед Германом, смотря в глаза испуганному бандиту.

— На помощь! — наконец завопил во всю глотку Герман.

Бандит бросил клинок на землю и упал рядом. Пустые, и в то же время напуганные глаза простого работяги его не на шутку напугали. Захрипев, Константин поднял лезвие и без сил рухнул вперед, облокотившись о рукоять ржавого меча. Ржавый клинок проткнул бандита насквозь, и тот, заорав перевел взгляд на повозку. От нее в страхе убегали двое его товарищей, испуганные толи гибели их соратника, толи приближающегося дорожного патруля.

Константин, упав на тело бандита, поспешил перекатиться в сторону, и, увидев бледное лицо торговца, провалился в пустоту.

Пришел в себя он на закате, когда повозка уже почти приехала в город. Тело ужасно горело, но Константин старался не придавать этому значения. Герман, который почти каждые несколько метров пути проверял состояние своего спасителя, был несказанно рад, увидев Константина, наконец, в сознании.

Он рассказал, что патруль был недалеко, и, услышав крики торговца, поспешил на помощь. Одного из бандитов — главаря— Константин убил, хоть и сам был ранен. Лезвие вошло неглубоко и не задело важных органов, но всё-таки он потерял немало крови. По заявлению стражников, бандиты были молоды и неопытны, и вряд ли когда-нибудь вообще махали оружием в настоящей битве. Они пойманы и уже отвезены в город. Константина же, перевязав, Герман повез домой, опасаясь худшего.

Пока торговец рассказывал в деталях всё произошедшее, Константин не мог забыть о своей любимой женушке. Казалось, что иногда он слышал, как она зовет его, что-то шепчет таким нежным бархатным голоском. Он был так счастлив услышать ее слова после стольких лет тишины. Он не мог дождаться, как сейчас придет домой, обнимет свою Сару и расскажет, каким тяжелым был сегодняшний день.

Не без помощи спустившись с повозки, Константин поспешил домой, несмотря на все возражения торговца и предложения посетить знахаря.

— Я поспешу, господин, дома женушка моя ждет, — всё тараторил мужчина. — заждалась совсем.

— Деньги то за сегодня возьми, ты заслужил. Спасибо. Спасибо тебе. За всё.

Но Константин не слушал. Извинившись за случившееся, он неуклюже, подправляя пропитанную кровью ткань, которой его неумело перевязал Герман, спешил домой. Каждый шаг пронзал тело болью, и только едва слышимый голос его Сары придавал сил. Он не видел ничего. Ни удивленных горожан, ни детей, бегающих по улице. Только маленькая ниточка, ведущая к домику.

Со скрипом открыв старую дверь, он вошел в темную комнату.

Щепки в камине уже давно истлели, и в зале была неприятная прохлада.

— Я дома, любимая.

Не надеясь услышать ответа, он вошел. И, на удивление, прекрасный женский голос позвал его к себе. Хватаясь за стену, кряхтя и обливаясь холодным потом, он считал шаги до спальной комнаты. Шаг. Другой. Еще. И вот, его любимая, иссохшая и мертвая лежит на кровати, закрыв глаза. Ее немые, холодные синие губы зовут его, манят, приглашают прилечь, и он не в силах отказаться.

Ночь была на удивление тихой. Ни дуновения ветерка, ни шороха. Ничего не мешало ему говорить с давно ушедшей, но все такой близкой, женушкой. Он рассказывал ей как с Германом ездил по деревням, продавая овощи, как наткнулся на бандитов и как собственными руками убил одного из них.

Сара не верила, смеялась, и всё равно слушала, так внимательно, как никто не послушал бы его. И, дослушав, предложила засыпать. Константин не был против, разум его уже почти покинул, и лишь рана долгое время не давала ему насладиться ярким сном.

Ему приснился большой каменный дом, и как он поднимается в холл по большим ступеням. С порога пахнет яблочным пирогом, где-то слышится приглушенный детский смех. Сара зовет его, манит, игриво смеется. Тепло окутывает его уставшее тело, погружая так далеко, где их семью больше никто не побеспокоит.

В эту ночь, незадолго до первых лучей раннего солнца, он громко вздохнул, обнял жену, и навеки похолодел.