Дорога на город

«Там, где полно живых, мертвых еще больше».

Мелвиз Усмиритель, старший среди рубачей.

Риг поправила ремешок с поклажей, сдула с лица выбившуюся прядку. Та прилипла к коже – дорога от казармы неблизкая. Сам поляжешь, пока дойдешь - вот тебе и гроза умертвий.

- Зачем бы чудачке Риг отдавать коня? – с досадой выкрикнула рубач. Дорога и поле пустовали.

Лямка от сумки натирала плечи. Древко копья лупило по икре. Железные фляги с составами терлись друг об друга, и Риг принюхивалась – как бы чего не раскрылось, не привлекло беду запахом. Нет такого человека, кто одолел бы умертвие силой. Только хитростью и дотошным знанием.

- Паморху кто упокоил? – рубач отставила два пальца в лес, посчитав одно умертвие за двоих поменьше. – Я. Горчунов сколько закопано? Не сосчитать! – приврала Риг, показав пятерню вместо троицы. – Столько по селам не ходят, сколько я хожу. Где мой конь?!

Что-то попалось под ноги, и рубач споткнулась. Дыхание перехватило. Рывком, будто сам собой, в ладони оказался кинжал. У стопы ничего не шевелилось. В чистом поле, под палящим солнцем, из земли торчал черный узловатый корень. Риг отошла на пять шагов и обвела взглядом дальний лес.

- Далековато тебя послали, дружок. – Рубач поискала пеньки, да в высокой траве ничего не видать. Тут и гнездо квохов не разглядишь, разве что по смраду учуять. – Меня тоже послали. И я тоже здесь выросла, веришь? В долбаной Чекушке.

Пень, если он и был, откликнуться не мог. Голос Риг переменился, она забубнила, передразнивая канцелярскую крысу, Рюма:

- Пошто тебе скакуна снаряжать, тамо денька два пути. – Риг скорчила бесконечно глупую рожу и оттопырила нижнюю губу, чтобы всякому ясно стало, сколь плохи дела в казарме. Потом стерла гримасу с лица и будто ответила самому епископу. - А ежели что случилось, да посерьезнее? Ежели некого в Чекушке спасать? Вот за это рубачей и не любят, ваше преосвященство!

Риг покривила душой. Рубачей не любили по многим причинам. Чаще по той, что слепой верой помазана: будто рубачи беду накликали, а не прибыли вслед за бедой. Девкам крестьянским и их мужьям никакой разницы и не было, что там за кем следует и почему.

- Лопату выдать забыли, - мстительно обернулась Риг за спину, глянув в сторону казарм.

Над лесом захлопали крылья, взвился грай. «Плохой знак!» – сказал бы Мелвиз, старший из рубачей. Вот только у него хороших знаков никогда и не было.

Поле обрывалось, ставши лесом. Раньше его возделывали, а теперь – забросили. Опасения зрели всю дорогу. Вот и сейчас одно добавилось, стоило под указатель встать: вьется широкая тропа, обоз пройдет торговый. А в пыли – ни следа, ни колеи.

Риг с неохотой склонилась над сухой глиной, чуть зазвенело железо за плечом.

- Заросло бы, коли давно не ездили, - прикинула рубач. – Половинка месяца, а может и целый. Значит, давно беда, да только три дня назад решились подмоги просить.

«Нрав у тебя невеселый, - говорил ей в казарме один симпатичный, хоть и крайне пахучий конюх, - точно девкой из мамы вышла?»

Риг тогда ухмыльнулась, наклонилась поближе, и юноша порозовел, как от укуса квоха. Сказала ему рубач, что разгадал ее страшную тайну. Предложила проверить. Так от нее ни одно умертвие не удирало, даже к рассвету. Дважды рубача ни за что обидели, до сих пор вспоминается. Риг считала, что взгляд на жизнь у нее весьма оптимистичный. Для человека, половину дня пролежавшего под распухшими селянами, пока снорошки откладывали яйца в еще живую скотину.

- Морок-то получше снорошек будет, верно, - закивала она сама себе.

На втором повороте, что огибал большой дуб, Риг увидела лисьи следы. До деревни оставалась четвертина часа.

- Звери целы, и то - счастье, - выдохнула рубач и убрала кинжал.

«Будет в селе хоть одна псина, или зверь дикий в часе ходьбы – зарубите в памяти. Нечисть ростом не вышла, или из лесу не выходит», - обещал Мелвиз.

Не соврал. Недалеко от Чекушки кто-то старательно рубил дрова. Прислушавшись, Риг распрямила плечи. Получится заночевать, дать ногам отдых, желудок набить…

Под чьей-то ногой или лапой хрустнули ветки. Так не крадутся к жертве: походку умертвия ни с чем не спутать. А самые опасные из них не разгуливают при свете дня.

Риг обернулась с натянутой улыбкой, подумав о том, что днем ее враги еще опаснее. Люди.

- Дравтути, - пролепетал незнакомец. На врага или опасность он не походил бы и вооружившись топором. Не дорос еще в свои шесть-восемь годков. – Вы к н-нам?

Мальчишка боязливо уставился, отвесил челюсть: половины зубов не хватает, да глаз косит. Вот и стоит поодаль от села, сам с собой играет. Риг тоже гнали прочь – знали, что не заступится ни мать, ни отец. Откуда бы им взяться у сироты?

Поди, угадай, кому из них хуже.

- Это все ненадолго, - подмигнула ему Риг, опустив приветствия.

- Ч-что?

Она ускорила шаг и махнула рукой мальчугану:

- Твое одиночество. – Ведь он точно не пойдет в рубачи.

- Обождите! Вы з-знаете Мару? Знаете? – пропищал он.

- Нет.

Преследовать рубача не стали. В Чекушку Риг вошла уставшей и голодной, не хуже чем иное умертвие. Завидев алый рукав с вышитой крестовиной и сапоги с железным шипом, девушки смотрели ей вслед, держась поодаль. А мужики выбирались встречать: молча, угрюмо, благо хоть без топоров с вилами. Ветер нагнал тучи, скрадывая излишки света.

На главной дороге привоза ее ждали.

- Да не растает лёд, - едва шевельнул усами то ли староста, то ли пастор. Без одеяний не различить. Это в городе все нарядятся, как перед смертью, а тут - стой, гадай…

Их окружили. Не плотно, с большими пропусками в рядах. Не близко – рубачи от ведьм недалеко ушли по слухам. Окружили без шума и шепотков. Даже без вопросов.

Заговорил седой усач, а остальные слушали, не шелохнувшись.

Такую дисциплину люди являли только в крепких передрягах, где нет права на ошибку. Давно Риг не видела таких деревень. Может, и правда чудо, что все еще целы.

- Да не растает лёд, - чуть склонила голову Риг в приветствии.

В этом краю почитали стужу. По обычаю хватали себя за плечи и просили, чтобы не случилось потопа от ледников, которым грозились летописи два века назад. Риг к третьему десятку большой воды так и не увидела. Скорее уж поля иссохнут, чем появится где-то ее излишек.

«Может, парочка потопов Ильдии бы и не помешала», - Риг подставила ладонь перед собой и покосилась на тучи. Ни капли.

Радовались дождю, но боялись большой воды. Не удивительно, что пришла сюда нечисть: мороки любят пустоголовых.

- Вы - Китч, верно? – рубач достала письмо из-за пазухи и почти хохотнула, увидев, как дернулся от ее движения крупный детина справа. – Меня зовут Риг. Я пришла от Мелвиза Усмирителя…

- Оно и видно, - нетерпеливо выпалил седеющий мужичок.

«Или почудилась мне у них выдержка».

Глаза у всех сонные, с мешками: у кого и синяки виднеются. Впрочем, когда у крестьян жизнь была слаще?

- Мы ждали вас, - ответил усатый, прочитав письмо. Сгорбился пуще прежнего. – Очень долго ждали. Я – Китч, староста этих домов. Ступайте следом.

Риг уже не обижалась, что не предложили ей воды, тепла и отдыха с дороги. Привыкла. А вот без толку глазеть на соломенные крыши и глупо улыбаться тому, как ширилась деревня – в ее привычку не входило.

Вон там была псарня, у часовенки. Лучшие волкодавы за свою цену. Теперь же – новый двор, два хлева. Рубач чуть не присвистнула, пересчитав стойла для скота. И полным-полно груженых телег, явно с привоза. А из центра, где первый колодец выкопали, уже не видать крайних домов. За два десятка лет Чекушка распухла, как гнилая рыба на жаре.

А вон орешник, где кружилась она с приезжим мальчуганом, пока не сдружился он с остальной детворой. Нильсом назывался, кажется…

«Как здесь все похорошело!» - Риг приметила с десяток знакомых лиц, и становилось теплей без огня. Если ее и узнавали в ответ – никто не здоровался.

По пути к новым домам, куда вел ее староста, она увидела Нильса. Повзрослел. Как приехал, тут же и пустил корни. Когда Риг разбила коленки, он долго сидел рядом и смешно дул на них, а Риг натужно плакала, чтобы тот не уходил.

- Чу! Постойте же, ну, - споткнувшись, Нильс неловко взмахнул руками, приблизившись к Риг. Неуклюжим и остался.

Узнал ее и с тремя шрамами на щеке, да ожогом. Тут же вскрикнула какая-то женщина:

- А ну, отойди от ней! Молчи!

– Мне кажется, - Нильс испуганно оглянулся, но ослушался, - иль мы свиделись где? Ну, годами ране…

Деревню не покидал, а с ней распрощался в миг, как друзей нашел побольше.

- Вы ошиблись, - Риг проглотила ком в горле, не повернув головы в его сторону.

Не хватало еще раскиснуть, потонуть в былом. Нет у рубача другой силы, кроме ясного ума.

Дорога казалась бесконечной. Когда Мелвиз отправил ее сюда, Риг два раза спрашивала причину. Не поверила словам о «мастерстве против мороков». А вот «изрубить нечисть в краю родном» - это на Мелвиза похоже. Старшие никогда не спрашивали, хотелось ли этого самой Риг. С чего бы хотеть, когда сироте всякий дом одинаково родной, да чуждый?

«Может, в чужом краю работать и проще», - насупилась Риг, вышагивая мимо часовни.

Говорили, что ушла ее мать в город, жениха искать. Что бросила еще кульком на оконце, подложила соседям. Риг шмыгнула носом, поморщилась.

- Надеюсь, маменька, вы нашли, что искали, - она обернулась в сторону елового прилеска. За макушками хвои прятался ближний город и сутки езды до него.

За всю дорогу ей не встретилось ни одного пса, даже пришлой дворняги.

***

- Деликатное дельце, - наливал молодое вино староста, а кувшин в его руках мелко дрожал.

Каждый второй из старост норовил торговаться. Торговля начиналась всегда одинаково. С «дельца». В письмах епископу или Мелвизу торг скрывали. Будто бы Риг привела морока на их земли и лично сдирает налог.

Но было в торгах и приятное: на столе появилось мясо и хлеб. Обидеть хозяина дома голодный рубач не могла. Дорога отучила ее от приличий, и Риг жадно вгрызлась в угощение, пальцами схватив косточку.

- Кх! – чуть не подавилась она, распознав вкус.

Старая собачатина. Ее выдержали в уксусе, будто надеялись обдурить гостя. Риг со вздохом отодвинула угощение и решила довольствоваться хлебом.

- Телег фо фкотом полно, а доеваете псину. – Сказала Риг с набитым ртом. Староста кивнул с явным неудовольствием. - Выкладывайте все, как есть. Иначе всю деревню сгубите, если лихо не там упокою.

«И я вместе с вами сгину, в первый черед», - этого Риг не говорила вслух уже очень давно. На ее жизнь плевали, даже вымаливая о помощи и защите. Староста пугливо заозирался. Риг помогла ему наводящими вопросами:

- Воды в ручье чистые?

- Пересох давненько...

- Колодец?

Староста дернул щекой, и ус уполз в сторону, следом. Риг прищурилась.

- Не самая чистая, но живем.

Так подозрительно хорошо дела шли разве что в столице. И то не у всех. Ясное дело, что врет старый хрыч, а ей теперь узнавать – в чем и как много.

- Это все? – Риг задавала этот вопрос в каждой деревне.

- Есть еще одна…странность. – Староста подсел рядом и еле зашептал. – У Мальки-то, ребенок мертвым вышел.

Риг потерла переносицу.

- Только у Мальки?

- У ней одной, хребтом клянусь…

Рубач невольно подумала, что хребет у старосты и так был не очень. Полагаться стыдно.

И тут его прорвало:

- Говорят, нечисть токмо по ночам зверствует. – Быстрый взгляд на рубача. – Дельце такое, что люд в лесу по утру, да днем пропадает. Агнешку нашу с дитем…

«Похоже на морока. Вот только остальное не вяжется: псы изведенные, дорога нехоженая», - Риг кивнула и указала большим пальцем себе за плечо, где тракт.

- Как давно обозы в деревне гостили?

- Дак это, - Китч спрятал руки за спину, - вот, совсем же недавно. Так сказать, почти вчера…

И снова – темные люди. Боялись в ней ведьму, а обдурить пытались, как дитя. Риг цыкнула зубом от досады: мать у старосты точно была, а научить честности не старалась. С умертвиями и то проще дело иметь.

- Пойдите в лес, - вдруг взмолился староста, - Хид за дровами ушел, уж нет его шестой час. Кабы не вышло новое горе…

Рубач выдохнула, сложив губы трубочкой. Все беды оттого, что ждешь от людей ума.

- А куда я денусь? Сейчас и проведаю. Но как вернусь – постелите мне для ночлега. В крайнем случае завтра, если это морок, или два – всех изведу.

Разговорам Риг предпочитала звон монет и взмах смирной стали. Разумеется, стали в ее руках.

На улице кто-то очень громко спорил. Староста дернул кадыком и крепко сжал мешок с монетами.

- Хорошо, коли так. Энту стерву, кто бы ни была, уводите вон. Упокойте, ежели не уйдет сама.

Риг осмотрела заказчика с ног до головы еще раз. Экий добряк: «Уведите!» Не найти работенки проще, коли бы нечисть сама пропадала за пару слов.

Кошель переместили по столу, ближе к Риг.

- Второй даем после дела. – Выразил староста волю всех домов.

- Ага, как же иначе, - вцепилась Риг в подачку. - Да не растает лёд.

Взялся за кошель, считай - по рукам ударили. Подготовив все для охоты, Риг оставила поклажу у входа. И зачем-то отыскала взглядом дом, в котором последний раз виделась с матерью. Или так ей говорили. На его месте построили дровяник.

Если управится за день, завтра уж будет на пути к казарме. Там и отоспится, наглотавшись сидра. Мамы взрослым рубачам совершенно ни к чему.

Когда Риг выходила из дома старосты, возле забора стояло не меньше десяти селян. Они глазели, не скрывая тревоги, но подойти так и не решились.

- Чего расскажете? – окликнула их Риг, понадеявшись на правду.

- Нечего тут говорить, в лесу твое лихо, - взбеленился самый пухлый из мужиков, а сосед похлопал его по плечу.

- Ясно, как день, - подыграла им Риг, хоть ни черта и не было ясно уже тридцать лет. – Помогли бы выяснить, с кем дело имею.

- Морока это, морока.

- Зубы – во! – местный растянул руки в стороны, остальные ему закивали.

Рубач вздохнула. Пасть морока видели только те, кто уже не мог об этом рассказать. Каждый раз полагаясь на селян, Риг убеждалась все вернее: работу придется делать самой, и помощи не будет.

Приблизившись к лесу, что окружал Чекушку со всех сторон, Риг ощущала, как прилипли к ее спине чужие взгляды.

***

Риг не взяла ничего лишнего. Обсыпалась толченым листом крапивы с золой – от гнилозубых, собрала волосы в хвост и окропила отваром из можжевеловой коры. От остального ей поможет только сноровка, опыт и чудо.

Зажав в руке особый состав, что вспыхнет и днем ярче солнца да ослепит любую зрячую тварь, Риг шагнула в лес. На ноге уже закреплена трещотка против тех, кто найдет рубача по звуку.
Чуть осмелев под ярким светом, Риг помогала врагу себя обнаружить - затянула рубацкую песнь:

- Без сердца рыщет, не злодей…

Где-то ухнула сова. Рубач воодушевилась, кивая головой в такт:

- Верная гибель, любви верней.

Хворост под ногами ломался, успокаивая. Освобождала и песня:

- Видит ночь, - Риг постучала по железной банке, - чует ночь. Почую и я!

Попадать в тон у Риг никогда не получалось. Одним быстрым ударом она раздавила комара на шее. И вывела очередной крест на дереве, чтобы не заплутать.

- Кто же ты, ночное дитя…

Возле уха уже вился другой кровосос. В остальном же лес встретил Риг прохладно, скупо. Как, наверное, встретил ее рождение отец.

С большим опозданием ей ответило эхо:

- Бес серда. Очное итя.

Риг ухмыльнулась. Морок. В худшем случае – два.

- Где же ты, милый? – рубач неспешно двигалась вперед, с особым усердием глядя под ноги.

- Жеты, лый! – заботливо звали ее в чащу за оврагом.

Все притихло, будто сама природа оставила их наедине: охотника и жертву. Они говорили, хоть беседа не имела смысла.

Мелвиз учил: «С мороком повстречавшись, ни одному чувству не верь, кроме нюха и тверди под ногами».

В целом – верно. Если только упырь не сожрал другого рубача. Некоторые мороки еще и учились.

«Слабее удильщицы и глупее паморха. Вот только измучаешься сволочь эту искать», - качал головой Мелвиз. С удильщицей Риг уже сталкивалась и оттого презрительно фыркала половину урока.

- Где-е-е, - плакал морок вдали.

Мир менялся. Осины покрылись дубовыми листьями, а по стволам ползли древесные жуки. Полчища, строем. Нечисть укрывала лес плохим гримом: тут и там зияли дыры в видении - за ними молоком плескался дневной свет.

Не в чащобе рубач, а в поле, или на поляне. Потому и коряги давно не попадают под стопу. Риг послушно шла, крепче сжимая древко копья.

- Мо-о! Ч-ка, - за отсутствием отклика, морок звал к своей пасти, как умел. Лучше им запоминались слова последних жертв. – Ма-а!

Тут же, едва не застав Риг врасплох, по левую руку заголосило мужским голосом:

- Стает! Ёд.

«Два морока, или две жертвы?»

Еще шаг. Риг сморщила нос. Сладковатый аромат: винной наливки, ягод и луговых цветов. Риг задержала дыхание. Именно так мороки укрывали смрад разложения.

- Что это? Что. Что? – взвизгнуло женским голосом.

Риг опустила острие копья к земле и всем весом навалилась на древко. Что-то дрогнуло, забилось с той стороны, пытаясь вырваться, выбить оружие…

- М-ма!

- Отведай- ка, собака! – прорычала Риг, тяжело дыша.

Видение осыпалось, будто шелуха: струпьями изошли стволы дубов, листьями облетели тучи с неба, и провалилась насыпь у ног, обнажив летние травы. Риг подавила тошноту. Перед ней лежал морок Чекушки. Костяной нарыв, трещина в земле, полуживая ловушка с пиками из клыков. Вечный голод – раскрытая пасть.

- В гриме ты получше будешь, - призналась рубач и прислонила рукав к носу. – О-ох.

Внутри полости – крошеные кости, перегной, требуха, белые тельца червей. Мороки во второй раз умирали безмолвно.

- Один? – Риг вытерла лоб тыльной стороной ладони, оглянувшись. – Я тут. Я вас жду.

Стоять рядом с мороком – почти мучительная смерть. Рубач вернулась к оврагу и отдышалась, сплюнув горькую слюну. Проверив древко копья, она размяла плечи, отхлебнула воды из фляги, перевела дух и снова запела.

В ответ - тишина. Ни птиц, ни зверей. Если кто и прятался в лесу, то в другой стороне.

- Так меня комарье быстрей сожрет, - сказала Риг и стала беречь голос. Еще завтра будет день.

Она развернулась, поискала метку на дереве, чтобы вернуться к телу умертвия. Кривой осины с жиденькой кроной нигде не было. Риг пожала плечом и вернулась по следам назад.

- Хм.

Следы от ее сапогов – ни с чем не спутаешь! – вели в чащу. Ни одной метки. Риг глубоко вдохнула. Если глубоко и спокойно дышать, страх уходит. Рубач взяла камешек у подошвы, прицелилась, бросила его в дальнее дерево. Тук! Снаряд повел себя честно: отскочил от коры, притих в листве. Слух и зрение все еще верно служили рубачу. Ну и ощущения на коже, разумеется.

«Путать их не научилась еще ни одна, даже самая древняя тварь, - Риг кивнула самой себе. – Так ведь?»

Сверившись по солнцу, рубач отправилась в сторону поля и большой дороги. Оттуда легче выйти на тропу, а уж по ней – вернуться в Чекушку.

По крайней мере, таков был план. На деле Риг забурилась еще глубже в чащу. Руки устали отгонять комаров и мошкару. Ветер так и не принес запах полевых стеблей, покинутых всходов. К рубачу не прибилось ни одного слепня.

- Спокойно, - протянула она и выдавила улыбку взрослой женщины, которой себе уже не казалась.

Риг вывела еще один крест на березе. Отсчитала две сотни ударов сердца. Крест не исчезал. Риг подождала еще. Ей надоело топтаться на месте, и сапог вдруг угодил в лужу.

- Проклятье! – хоть обувь и не прохудилась, влага все еще могла затечь внутрь. Рубач потрясла стопой и глянула под ноги.

На поверхности стоялой воды что-то блестело. Как цветная лента, шелк, игривый на свету. Риг шагнула назад, будто от разбухшего тела. Что-то ушло глубоко в почву, отравило целый край.

Цветистые разводы в лужах. Там, где вода не успела иссохнуть. Рубач посмотрела на дерево. Где она оставила крест?

То деревце, что справа? Левее?

- Твою мать. – У Риг закружилась голова. – Что за дьявольщина?

Кроны изменчивых деревьев безмятежно шелестели на ветру. И будто бы насмехались. Им уж точно не надо убираться прочь из леса до темноты. Риг больно укусила себя за кулак.

«Вся вода вокруг деревни отравлена!» - осенило ее. Схватив с пояса сушеный корень, рубач тщательно растерла его между зубов и запила из фляги.

Иногда просто идти вперед – почти непосильная задача. Рубач спешила, хоть ее и шатало от яда. Солнце описывало круг на небе и тоже устало сиять. Сколько еще: час, два, больше?

- Лживые скоты, - припомнила Риг деревенских. – И поделом вам. Поделом!

Но ругань быстро сменилась возгласом радости. Деревья поредели. Риг завидела дома Чекушки.

- Пусть никогда ничего нигде не тает, особенно лёд, - выдохнула она, щупая, как под ребрами колотится сердце. Прояснилось - корень впитал отраву.

Хрусть! Похоже, из чащи вышла не она одна. Рубач обернулась, нацелившись копьем.

- Говорят, в лес-су опасно. – Задумчиво произнес мальчуган, будто не заметил оружия, направленного в его лицо. – А я думаю, там та-ак интересно…

Риг покачала головой, вытерла пот со лба. Отмахнулась, опустила оружие. Мальчишка продолжал гундеть и косил глазом:

- Та-ак интересно, что оттудова не п-приходят обратно.

- Иди к семье, - огрызнулась на него Риг.

Могла же и проколоть, ударить, загубить. Крутится мелюзга под носом, совсем без ума родился. Ей в деревню надо, письмо отправить, старосту прижать с вопросами, перекусить, заночевать…

Мальчишка надул щеки и нырнул за куст, побежав в лес.

- Да не туда, дурень. Стой! Вернись… тьфу ты.

Риг махнула рукой. Еще бы ее дети слушались. Скорее, умертвия начнут.

Порченая вода, один морок и ни одной собаки в селе, пустая дорога и море телег с припасами. Даже монеты есть расплатиться, будто Ильдия не погрязла в бедности. Проходя мимо одной из телег без присмотра, рубач заглянула внутрь. Там лежали шкуры: пушнина, и спинки рогатого скота. Не свои на продажу – привозные. От дубильни несло бы так, что вся деревня бы смердела.

- У всего есть объяснение, - еле-еле сказала Риг.

Пока она понимала одно: ей лгали. Группа селян зашепталась, когда рубач громко постучала в дверь старосты.

***

- Нашла я вашего морока, - едва дверь отворили, рубач толкнула ее от себя и вошла без приглашения.

Китч вылупился на гостью, будто та с неба упала.

- Ась? – зашевелились усы на вспотевшем лице. – Упокоен, значит? Вот радость! – растерянно закивал он. - Хорошая весть, хорошая…

Даже не спросил про дровосека, за жизнь которого так переживал. Риг нагло отодвинула старосту с дороги и расселась по-хозяйски за чужим столом.

- Выкладывай, как давно из деревни ходу нет. Когда первый раз вода зацвела, и кто псов загубил. – Рубач стала чистить оружие, а глаз с лжеца не сводила.

Китч опасливо отшатнулся от смирной стали – гнильца морока еще виднелась на самом кончике. Заговорил сбивчиво, несколько раз начинал лепетать.

- Два уж годка, как помню.

У Риг поползли брови вверх. Староста взмолился:

- Сон еженочно глядим, как зовет лес: каждый день обеда требует. Из наших, или из чужаков – ему все одно. Запретили мы всякому в чащу ходить, как Агнешка с дитём пропала. Только чегой ему, лиху-то, нашинские запреты? – Китч почти зашептал, словно боялся, что из лесу его слышно. – Пять деньков – пятеро пропавших. На шестой сговорились зло изжить, вооружили всех, кто похрабрее…

Риг постучала пальцем по столу, подсказала:

- Ясно, тоже сгинули. Дальше?

Староста дернул усом, неторопливо продолжил, поглядывая на дверь:

- … взяли мы клубки пряжи, отправили Макина к полю. Разматывали половину дня. – Глаза старика заблестели. – Макин взял, да и вышел с той стороны Чекушки, в руках – другой конец. А во второй раз отправили – как натянется ниточка-то, и – ах! - оборвалась. Тянем назад – всю вытянули, смотали. А Макина не нашли.

Рубач убрала копье за спину, затянула ремешок, не обронила ни слова.

- Затем, при свете дня за подмогой семерых отправили, кого с топором, кого с молотом…

Риг припомнила, как шла от поля половинку часа до Чекушки. И захочешь – не заблудишься, если бы не умертвие. А старик продолжал:

– Трое вернулись, дороги из лесу не нашли. Остальных лихо забрало, - он помазал лоб пальцами, открестившись. – И никто энтого лиха в глаза не видал. Как же управиться с тем, чаго не видишь? Так и порешили всеми домами гостей зазывать. Одна у нас птица посыльная, ею и приглашали… Первые гости пришли с зерном и солониной из Черноземи. Телегу мы сохранили, а коней - в суп.

- Подельники, значит. Так чего епископу написал про морока? Поругались с вашим умертвием, прошла любовь?! – Риг не стала слушать ответ, ударила ладонью по столу. – А коли написал – почему не всю правду? Хлыщ старый, тебе хоть ведомо…

- Скажи и ты честно, рубач. Коли слово перед умертвием сдержим – сдержит ли свое? До того все честно было…

Вот откуда богатства прибыли: за счет других. Привыкли, заелись, выкормили чудовище. А псов сами, небось, и прирезали: как те выли днями напролет, спать не давали, лихо учуяв. Все беды – от людей. Голос Риг почти сорвался криком:

- Да вы головами в овраг попадали?! Нет у них разума, чести, жалости. Подражает нечисть вашим словам, а видения списаны с павших. И только старшие, причуды – таких в один век не более трех встречают! – способны во снах гулять, грезы чуять. – Риг дернула плечами, едва холод лизнул кожу.

- Выходит, энто причуда в нашем краю? – столько надежды на умертвие рубач еще не видала.

- Кто знает. О них мало ведаем – некому доложиться, - огрызнулась Риг. – Одно известно: всех пожрет, и на том не уймется. Не друзья они нам. Скрывница – гибель городов, песенный – в чащобах целое войско схарчит, а храмовые…

- Так что же, коли голову дурить умеют, может и ты забыла, как нечисть эту бить? И другие не вспомнят, даже если за ними отослать…

Риг чуть не подавилась. Силой выправила голос:

- Полно выдумывать. Не бывает такого.

- Как звать тебя, рубач? – резко погрустнел староста.

- Риг, - с раздражением отмахнулась она. – А тебя – Китчем, старостой Чекушки, и волкодавов здесь разводили. Все с моей памятью славно…

- И другого имени не носила?

За окном кто-то громко болтал. О чем - не разобрать. Риг сложила губы трубочкой, резко выдохнула. Страх и жадность сломили старческий ум. Пора заканчивать этот балаган.

- В общем, без помощи здесь никак – погибнем. Показывай свою птицу, епископу писать буду.

И тут Китч насупил брови, те почти в одну сошлись.

- Показал бы, не пожадничал. Да токмо не вернулась она от ваших преосвященств.

Ругань пошла во дворе, замолотили в дверь кулачищем.

- Вечереет! – крикнул кто-то за порогом.

Риг вцепилась в край стола. Она все поняла по тому, как скривилось лицо старосты.

- Так вы, что же… и меня лесу отдадите, вместо своих?..

- Дела такие, рубач. – Шепнул Кирч. – Не держи зла.

Дверь распахнули с ноги, и стол окружили так скоро, как воды затекают в канаву.

- Вечереет, - повторил крупный мужчина, в плечах с половину копья.

Куда бежать ей? В лес, к умертвию? Запрятаться в сарае, заколотив дверь?

- Постойте! Знаю я, как управиться с лихом, только одна не сдюжу, слышите? Люди нужны, травы бы собрать с пригорка… шелухи, бересты! - Риг на ходу выдумывала план, которого не было.

- Сочиняет, - вздохнул староста и покачал головой.

Тут же подхватили ее под руки, выволокли наружу. Риг в одного плюнула, второго под колено пнула – а без толку.

- Что же вы…люди?! Люди!

Сначала Риг взывала к разуму, потом взмолилась. А потом, как показались ели, ее затрясло:

- Повяжете меня, подлецы? Душегубы, - это было самое приличное из того, что озвучила Риг, пока несли ее к лесу.

Не земля порченая виновата: потравили рубача вином в чужом доме, оттого слабость в руках. Риг заговорила быстро-быстро:

- Собачатину жрете, потому что нейдут к вам больше? Как давно проклятой дорогой последний обоз прошел, а? Умертвию никто не друг! Сами в ловушке теперь, без полей одну зиму продержитесь. Не хватит на всех скота…

Темные люди верят умертвиям больше, чем человеку. Забормотали слева:

- Копье, копье стащите!

Риг оскалилась и забормотала дурным голосом себе под нос, как увидела веревку в руках детины, что рядом шел.

- Шаи-ла. Слово кровь портит, шен-неш-шат, касанием пальцев, ветра бури…

- А ну умолкни, ведьма!

Один, что держал Риг за правую руку, дернулся, начал трясти руками, отводя сглаз.

Этого рубачу хватило. Она согнулась змеей, оттолкнулась от него и впилась в шею тому, что слева.

- И-и! – заверещал мужик, разжав хватку.

Со всех сторон бросились рубачу наперерез. Первому Риг вскрыла глаз кинжалом, второго отправила катиться вниз, с холма – так разбежалась. Третий сам посторонился, увидев сталь. Уже за спиной Риг он завопил:

- Лови стерву!

- Да будет вам, - спокойно ответил кто-то позади.

Риг припустила к лесу так, как никогда не бежала из одной западни в другую.

- … куда чертовка денется?

***

Укрывшись за деревьями, Риг схватилась за пояс. Отвязала крохотный сверток, что висел там для особого случая. Дрожащими руками достала баночку с отваром из черного листа, обмакнула в него тонкую ветку с земли. И вывела два знака на тростниковой бумаге, по памяти в полутьме – «много» и «помощь». На листке еще оставалось место, и Риг кое-как вывела свое имя. А потом с минуту дула на послание. Лучше замены чернилам ей не найти, а в деревне – некогда будет искать.

- Не дождетесь, братцы…

Рубач обошла деревню по кругу, не высовываясь – поставили дозор на подходах. Почти час Риг ждала, пока сельским надоест присмотр. И вот, первая тройка ушла за забор.

На четвереньках, хуже собаки, Риг преодолела четверть домов от края Чекушки.

«Дом старосты или часовенка к западу? - по наитию, рубач выбрала первое. И не прогадала. - Вон насест, у оконца, на втором этаже!»

Сердце радостно откликнулось. Связаться с Мелвизом, переждать три дня, а там…

Поддев кинжалом засов на двери старосты, рубач еще раз осмотрелась. Никого. Тишина. Риг прошмыгнула внутрь даже без скрипа в петлях. И чуть не споткнулась. Прямо под ее ногами лежала набитая сумка. Что-то забренчало внутри.

«Моя. Проклятье!»

Селяне явно провожали не в лес, а на тот свет – все полезное из поклажи растащили, оставив только веревку, коробок с гвоздями для крепления травяных мешков в лесу, а еще…

Скрипнула половая доска. Риг прыгнула на тень с кинжалом в руке. Хлысть! Пальцы обдало влажным теплом. Рубача схватили за запястья.

- Кх-х!

Китч спустился на шум, или ночевал на первом, а теперь дергался, захлебываясь. Риг и с закрытыми глазами попадала нечисти в горло. Кончик кинжала вошел в брусок стены за шеей старосты. Китч булькнул, отвесил челюсть и облил ее кровью, словно теплой рвотой.

Риг отскочила и сама вскрикнула, тут же зажав себе рот ладонью. Будто бы возглас можно вернуть, или отнятую жизнь. Китч упал вперед, словно пытался обнять убийцу.

«Хоть бы не было у него внуков. Хоть бы не в этом доме, хоть бы не сейчас!»

Она бросила тело у порога, вернула засов на место, кинулась вверх по скрипучей лестнице.

- Ки-и-итч! – заголосили со второго этажа нагло, с претензией. – Ты когой там пускаешь? Я все слышу, старый ты скундыжник…

Риг по памяти распахнула дверь, вторую по счету. Стол, парочка сундуков, пылища, запах грязных ног. Широкое окно. Клетка в углу, размером с человека, дверца настежь распахнута, а внутри…

- Ки-и-итч? – голосило в коридоре.

Рубач вытащила пернатого под свет луны. Голубь еще был слегка теплым. Повернутая в сторону шея, две бусинки черных глаз.

- З-зачем?! Он же единственный, нет? Почему? – зашептала Риг. Не заметила, как прижала к себе тельце. Затем потрясла его в руках, будто очнется, расправит крылья. – Потому что я спросила, так? За что нас, за что…

Между верой в епископа и дружбой с лихом, выбрали второе. Скрипнула кровать, или доска, или дверь – не разберешь.

- Я тебе как всыплю, - ворчала незнакомка, уже ближе. – Ки-итч!

Риг оставила птицу в одной руке, второй уже держала кинжал. Прильнула к стене за дверью, готовясь ударить. Шаги грохотали у лестницы. Угол стола впивался в бедро. Рубач раздраженно обернулась, посмотрела на мебель. И подняла брови. Бесшумно положила голубя на стол, заваленный мелкими письмами.

- Что за…

Даже со скудным светом луны Риг заметила имена на листках. Мира, Марика, Мари, Мар. Разным почерком. Ответы с других сел, с городов. Рубач перебирала послания, читая по слогам. Китч не искал новую пищу для нечисти.

«Мара?» - спрашивал тот косоглазый малец, с надеждой смотря на новое лицо.

Вся деревня искала эту девчонку. Риг захотелось взвыть, выскочить на улицу и проорать на всю Чекушку: «А я, я-то здесь причем, оглоеды?!»

Снизу раздался вопль, не успели ступеньки заскрипеть. Орали другим голосом, тоньше:

- А-а-а! Ба-а-а! – крик перешел на визг. Китча нашли.

Риг уже бежала вниз, вырвавшись из комнаты.

- Ба-а-ушка-а! – верещал ребенок, в полутьме ни мальчишка, ни девчонка.

Лестницу перекрыла женщина. Рубач толкнула старуху в спину, и та скатилась по ступеням, растянувшись на полу. Притихла и не поднималась. Риг пробежала по ее телу, наступила на Китча, пихнула ребенка прочь, перехватив свою поклажу. В сторону: прочь, прочь, на свежий воздух…

- Ба-а-а!

С улицы откликнулись:

- Она здеся, здесь! Обошла, сбежала!

- Не убивать! Живой, живой энту кобылу…

Будто диким зайцем на охоте, Риг мчалась вдоль домов, перепрыгивала через заборы, подныривала под ставнями и низкими вывесками. Путь ей трижды преграждали телеги – полные, заваленные доверху. Из-за одной выскочила тень. Риг успела подставить руку – по запястью прошлась дубина.

- Ау! – закричала рубач и пронзила тень копьем.

В ответ ей булькнули – кончик стали вошел в чужое горло. В полутьме показалось, что это Нильс. Риг не стала проверять, вытащила острие, помчалась к деревьям.

Если бы в Чекушке оставили в живых хотя бы одного охотничьего пса, ее бы точно поймали.

***

В запястье извивалась ноющая боль.

- Большая вода, мать твою, - еле проговаривала Риг, упершись ладонями в колени. И жадно глотала воздух.

Она оторвалась. Лес примолк, как покойник.

- У всего есть объяснение. Свой закон. Слышишь?! – почти взвизгнула рубач, еле перебирая ногами.

Душегубы из Кхольма скармливали тела свидкам, чтобы избежать подозрений. Прокололись, когда свидок сожрал одного из них – умертвия не заводят друзей. Риг еле брела и спросила Мелвиза, будто он мог услышать и подсказать:

- Кто их подельник, а, чертов мудрец?

Ей нужно присесть, выспаться, передохнуть. За стволами деревьев, за кронами плясали тени. Луна погасла за тучей. Риг завертелась, размахивая копьем.

Делая шаг вперед, рубач замирала. Оставаясь на месте, придержав дыхание, она вновь срывалась дальше. Когда луна опять показалась из-за тучи, Риг отпрыгнула назад. Что-то лежало на земле. Черное, объемное, колючее. Ветвистое.

- Иди к дьяволу! – наорала Риг на еловую ветку.

Мелвизу бы стоило сунуться в Чекушку, а не брюзжать в своем кабинете о том, как устроен мир.

«Заночевать, выжить», - рубленые мысли, как жертва в пасти морока.

Риг нашла местечко в чаще, где очень плотно рос клен с осиной. Выпотрошив замызганную сумку, рубач наскоро собрала три ловушки. Не ясно, от людей или нечисти. Похоже, ото всех и сразу.

Ушла вся веревка, горючий состав, который она берегла от зрячего лиха; яд от гнилицы, пренеприятнейший и для людей; осколки железа, все гвозди. В одной запутаются, вторая как следует поранит, и третья ослепит, как дело до драки дойдет. Остальное Риг довершит копьем и кинжалом. Если не придется бежать.

А что будет потом, Риг уже не могла знать. Или не хотела. Она почти скулила, обнимаясь с копьем:

- Собака!

Рубач прислонилась к клену, не спуская глаз. Развести бы огонь, да чем? Выйти из хлипкой крепости в открытое пространство, на зубок умертвию?

- Спасать их пришла. – Всхлипнула рубач. – Спасать. Спасательница!

Стоило отдохнуть. Поспать. Пойти в поле. Найти умертвие. Позвать на помощь. Привести голову в порядок. Одновременно, сразу.

- Не делают так, никто не делает, - ворчала на себя рубач.

Ей не дали покоя. Со стороны деревни приближался силуэт. Риг следила за ним, оглядываясь и за плечо: вдруг подкрадутся, прошмыгнут меж деревьев. Один отвлекает, второй…

- Т-ты замерзнешь, - донесся знакомый голос.

Риг с недоверием прищурилась. Знакомый мальчуган встал под свет неба и не старался спрятаться. На нем совсем не грязная одежда, хоть и старая, в заплатках. Проследил за ней? Сколько Риг просидела здесь? Мальчишка так и косился на рубача одним глазом. Второй смотрел вбок.

– Пойд-дем, я отведу т-тебя к маме.

Риг усмехнулась:

- Уже бегу, как же. Дважды в гостях бывала, больше не сунусь к вам, шершни…

- Б-бывала, да не у нас. Мы в лесу жив-вем.

Растирая плечо от холода, Риг вскочила, нацелилась копьем. Потом замерла. Проследила взглядом за тем, как мальчишка сделал еще несколько шагов навстречу. Должен был задеть растяжку, а прошел по ней, как букашка невесомая. Или вовсе не прошел, нечем ему ходить, говорить, думать…

Видение. Удильщица. Риг осторожно произнесла, еле дыша:

- Пусть сама приходит, коли ей больше всех надо, - голос уже начинал хрипеть от прохлады.

Мальчишка покачал головой:

- Она не может. Ей п-плохо.

«Еще бы! Жирная, вросшая в землю мертвечина».

- Как поправится, так и приводи, - огрызнулась Риг, подыгрывая видению.

Мальчик произнес жалостливо-жалостливо, будто сочувствовал:

- Сама п-простынешь так. И окол-леешь.

Удивительно сообразительные твари. Ничему нельзя верить в этой дыре: удильщицы соседствуют с мороками, из лесу не выйти, в деревне безумцы. Одно верно – в этом углу ей безопаснее всего.

- Пусть так, - прошипела рубач. И чуть не подскочила.

Вдали замерцали огни, послышались голоса селян. Два источника света. Три, пять. Десять. Никаких ловушек не хватит. Риг закусила губу, наскоро прихватила оружие и прорычала, не узнав своего голоса:

- Знаешь, что? А веди меня к се… то есть к ней, поганец.

Пусть удильщица перекусит своими дружками – Риг в ее лапы не попадется. Мальчик просиял, улыбнувшись совсем тепло, почти как настоящий человеческий ребенок.

- Н-не отставай, - попросило видение, будто в его интересах пропасть из виду и упустить пищу. – Надеюся, ты не Мара, а то такую х-хабалку стыдно к маме вести.

***

Комары зажирали. Рука и не думала проходить. Рубач шла вперед, как слепая, полагаясь только на смирную сталь, хоть и ярко горела луна. Они ушли так далеко в чащу, что огни позади затухли.

- Ну и где твоя мамочка? – прошипела Риг. Даже у видений водились мамочки, в отличие от нее.

Видение помахало рукой и прошмыгнуло между березами. На поляну: крохотную, в спелых ягодах, без торчащих корней.

И Риг каждый куст показался знакомым, родным. Ближе Чекушки, тесных казарм, свободной дороги. Принимала ее земля: осиротевшую, ненужную, хабалкой и с лицом в шрамах. Качала, как в колыбели. Нет, лучше - в родных руках! И пела цикадами…

Боль в запястье лучше любой памяти.

– Черта с два, - тряхнула головой Риг. – Повторяю еще раз, где…

Только перед ней расстилалось не видение. Мальчишка пропал. А мертвенного смрада так и не прибило ветром, хоть Риг и увидела нового покойника. Или покойницу.

Иссохшее тело. Пища умертвия. Вздрогнув, рубач выставила копье вперед. Сблизилась на два шага, осмотрелась – не прыгнет ли кто, не будет засады? Хоть истлело уж все, ни одежды, ни…

- Костей?.. – обнаружила Риг, проткнув дряхлый кокон.

Из-под оболочки, будто задели ногой гриб-дымовик, разлетелись споры.

«Ждет она в засаде семь раз по семеро лет…» - вспомнила Риг, опрометью бросившись прочь. Да только было поздно.

Заблестела влажная земля, отражая луну. Корни вышли из земли венами, и старились травы, увядая.

Риг зажала рот ладонью, чтобы не вскрикнуть.

«Ждет в вечном сне, землю отравляя, покуда не тронут. Скинет кожу, змея, и ждать беды…»

- Пропащая девка, говорили мне, - пропела луна, занимая полнеба. – Пропащие дети, порченый плод…

Сапоги начали тонуть, погружаясь в теплую жижу. Словно распахали весь край от юга до севера, и пошли дожди, потаял ледник.

- Забрела я в лес, - шептали увядшие травы, - Проститься.

Колотилось сердце им в такт. Риг споткнулась, по-собачьи поползла к островку, где лежало тело. Совсем молодое, женское, бескровное, а лицом – точно Риг в юности…

Пальцы рубача вцепились в камни. Опора, надежда, спасение. Мостовая. Вбивал гладкие камни кто-то усердный, как на тракте для телег. Видение прочнее яви. В лесах никогда не делали мостовых.

«Свидишься с нею - не сходи с тропы», - говорил Мелвиз, старший по званию, когда Риг ковырялась в носу на уроке.

Зря она взяла это чертово копье. Теперь его и не найдешь.

- В город, сказали, уходи. В город, - шелестел ветер у неба. - А с дерева город - как на ладони. Скучала я, пока висела. Отчего бы не пойти?

Шатались тени по земле, а может, шаталась сама Риг. Тропа вела в самую тьму, и не видно ее конца с этого края. Риг ползла. Вихляла дорога, норовила выскочить из-под коленей, сбросить в бордовую жижу. Бескровное тело, кровавый лес.

«В конце тропы ее сердце, смерти лик», - наставлял Мелвиз, и Риг верила, ступая все дальше по твердой насыпи. Изо рта выходили облака пара. Леденело не только под ребрами.

«Без зимы заморозит стужа. Со скрывницей рта не раскрывай. А коли раскроешь – ни звука!»

- Клац-клац-клац, - стучали зубы Риг.

Как бы не взвизгнуть, не споткнуться. Не сойти с тропы.

- Отведи! Плоть от плоти, - всхлипывала трясина, невесть откуда взявшаяся меж корней. И обнимала, лизала тонкую дорожку из шишек, по которым шагала рубач. – Мальчик под сердцем, девочка в чужих руках! Мара, Мара…

Не рубач искала лихо, а лихо искало ее.

Все менялось. Созревали сезоны, падали деревья и прорастали вновь: ельниками, сухостоем. Из-за ветвей чудились улыбки: то ли толпа смеется, то ли множество губ на одном лице. Нежная ужимка, женственная, не оскал. Из кокона вышла, вызрела. Черная кожа, бескровное тело.

«Скрывница – гибель городам».

Листва чахлая, гнилозубье ветвей. Все ловушками расставлено: за сапоги хватается, дерет, мажет гнилью.

- Кровь от крови, - охали вершины холмов вдали.

- Чик-чик-чик, - хрустели птичьи кости на тропе.

Риг не оборачивалась, теряя силы. Ей бы добраться до края. Ей бы…

- Кем была, тем еще не стала, - настойчиво касались спины то ли ветви, то ли шипы. Гладили шею сзади, как ко сну укладывали. Слова Мелвиза сохраняли рассудок:

«Загадку скроит, для отвода глаз. Сама погибни, но умертвие с собой забери».

Тропа обрывалась перед тремя дубами. Гвозди торчали из коры, а табличку, да доски – украли или повесить забыли. Забытый край, небытие – прибежище мертвецов. Риг встала на самом краю пути.

- Кто ты? – расплылся оскал из желтых зубов под ногами. Вся поляна будто раскрыла объятия кромешной тьмы.

Умертвия не видать. Обманул Мелвиз, обдурил, научил не тому…

- Кто ты? – шепнули за плечом.

Рубач нащупала рукоять, обернулась и увидела знакомое лицо.

«Твоя дочь», - промолчала Риг и вонзила кинжал в карий, такой любящий и живой, глаз.

- И-и-и! – завизжала сама земля, брыкаясь, трепеща. Изогнулась, подбросила рубача в воздух. Согнулись ветви, сомкнулись в небе, и тьма растрескалась, порвалась под луной.

Риг рухнула на четвереньки, припав ладонями к земле. В метре от нее – копье. В двух шагах блестел кинжал. А под пальцами сухая трава без багровой жижи. Стиснув зубы, Риг обернулась.

Ничего не осталось на поляне. Ни костей, ни кокона, словно все примерещилось в миг. Только у дуба на коре, ближе к корням – что-то написано было, да заросло. А наверху, под кроной, перетяжка на жирной ветке.

Жадно дыша, рубач все еще боялась открыть рот, и лишь потому не бранилась. Воздуха не хватало. Весь лес не мог насытить ее легкие. Риг перевернулась на спину, раскинула руки и улыбнулась звездам в небе. Живая. Победила. Вот чудо! Даже мошкара с комарами – и те не липли.

Если бы всегда так везло. Рубач с неохотой поднялась с земли, разгоряченная – не чувствуя холода. Осталась одна беда.

Вторая часть суммы, ее законная оплата, все еще лежала у этого проходимца. Целый кошель денег, слишком мизерных для той работы, которую невольно выполнила Риг. Целая деревня висельников, братоубийц. Деревня живых, а людей – ни души. Голос вырвался из горла сипло, с натугой:

- Ну, обождите, расплатитесь сполна…

Проклиная человеческую жадность, рубач стала поднимать оружие с земли. Ее все шатало после битвы с умертвием: как угадать, сколь долго та продлилась? С копьем рубач управилась легче легкого – подняла и зажала в локте. С кинжалом возникли проблемы. Риг споткнулась и нелепо дернула рукой. Острие впилось в палец, разрезав мягкую кожу. Рубач зашипела и положила палец в рот – вытянуть кровь. На языке остался привкус земли. Без соли и без железа.

Вытащив палец обратно, Риг еще раз посмотрела на свою руку. Под луной отлично виднелись края разреза. Рубач отпустила копье, и то упало в траву. Она быстро закатала рукав куртки, прихватив и рубаху – выше, выше. Не дошло до плеча.

- Мамочки, - всхлипнула Риг, но не услышала своего голоса.

Под тканью на запястье чернела рана. Ни крови, ни пореза: кожа темная, осклизлая, как грязь. Черный островок в бескровной белой руке. Безмолвно простояв еще несколько минут, рубач оставила оружие на поляне и неспешно двинулась к большой дороге.

– От людей… вся проблема… люд. Ей.

Мара двинулась в сторону города.