Маргарита Блинова

Погребённые в тумане

Автор:
Андрей Дуков
Погребённые в тумане
Работа №68
  • Опубликовано на Дзен
  • 18+

Туман… Сплошной седой туман поглотил донскую станицу. Белой шубой покрыл он осыпающийся берёзовый лес, густым одеялом расползся по жухлой степи. Островерхие крыши домов сонно плыли в белой пелене, словно одинокие льдины, разрезающие зеркальную гладь реки. Ничем не примечательный хутор был придавлен к земле холодной сырой хмарью, будто плотным войлочным одеялом. Она спрятала от людей солнце, загнала их в дома, оторвала друг от друга. Толстыми клубами вился туман по разбитой дороге и норовил ворваться в чей-либо курень. Он бродил вдоль стен, подгоняемый осенним ветром, протискивался сквозь редкие прутья невысоких изгородей, заглядывал в незашторенные окна. Туман словно желал узнать, что за люди проживают в этом невзрачном захолустье. А может, он и не в окна заглядывал вовсе, а прямиком в души людям?

Прохладным октябрьским утром забежала к Ежовым испуганная Тося — жена известного на весь хутор пьяницы Терентия. Она ворвалась в сени и вместо приветствия невежливо повернулась к хозяевам спиной, и с минуту высматривала что-то сквозь дверной проём. Непроглядная стена мути, потревоженная её появлением, успокоилась и застыла как ни в чём не бывало. Убедившись, что за ней никто не идёт, Тося прикрыла дверь, защёлкнула задвижку и только теперь поприветствовала хлопотавшую у печи Аглаю.

— Щас такое расскажу! — казачка плюхнулась на лавку и устало обронила руки. — Только трошки дыхание переведу.

Тося сидела, прислонившись к стенке, и пыталась охолонуться после быстрого бега. Она сбросила платок и стала им живо обмахиваться, словно веером. Добротная грудь под разноцветным сарафаном часто вздымалась, как меха в кузне. Аглая взирала удивлённо на нежданную гостью и гадала, что за спешную новость та принесла.

— Знаешь, что я видела? — спросила Тося подругу. — Зверя страшного видела! Здесь, в нашем хуторе. Он меня сквозь мгу заметил, заорал жутко-жутко да как побежит за мной! Еле ноги унесла.

На говор Тоси из соседней комнаты ленивой роскачью вышел свёкр Аглаи Поликарп. Седой, как туман, старик громко постукивал по полу осиновой тростью. Некогда повидавший ужасы войны Поликарп ко всему относился с недоверием. Трудно его было удивить какой-либо диковинкой. Он не спеша проковылял к блёклому окну и сел за обеденный стол.

— Чего расшумелась? — небрежно бросил он гостье. — Ванька спит.

— Зверя видела! — выпучив глаза, сказала Тося и, наклонившись к деду, шёпотом добавила: — Страшного! Здоровенный, лохматый и дышит, как паровоз. Басом кричит так низко-низко, как будто зевает.

— Да ить ты толком гутарь, кто это был? Медведь иль бирюк к нам зашёл?

— Не-е, то какой-то неведомый зверь. Даже не зверь, а чудище!

— Небось корову в тумане встретила да не узнала. Вот и дёру дала. А у страха, как известно, глаза велики, — надменно произнёс Поликарп. — Вон Яков до сих пор свою скотину найти не может. Мабуть, она к нам случайно и забрела.

— Да что ты говоришь! — возмутилась гостья. — Ну, что я? Корову не видела? Оно было громадное, выше меня ростом раза в два. И толстое — не обхватишь. И шло на двух ногах.

— Ладно, ладно, иди, — хмуро произнёс Поликарп, — Померещится же. Лишь бы языком трепаться.

Тося боялась покидать дом Ежовых, но всё же спустя четверть часа вышла из куреня и начала с опаской красться вдоль изгороди, готовая в любой момент сорваться в бег. Поликарп и Аглая посмеялись ей вслед, да и забыли про этот случай.

Неприятности у семьи Ежовых, да и у всего хутора, начались месяц назад. Тогда ещё стояла ранняя тёплая осень. В небе тоскливо кричали улетавшие на юг журавли. Ветер-шутник швырял в глаза прохожим тонкую приставучую паутину. Понурившиеся деревья с неохотой перекрашивались в жёлтые тона. На дворе отчаянно ржали заеденные мошкарой лошади. По ближайшим буеракам слонялись квохчущие соседские куры.

Прошедший год выдался удачным. На редкость хорошо взошла пшеница, не подкачал и ячмень. Весь хутор неделями пропадал в полях, собирая взошедшие хлеба. Ежовы недавно покончили с житом, подходила пора сажать озимые. Вот только сена накосить в достаточной мере не успели: надо было торопиться со сбором пшеницы. Оттого собирались Ежовы наколоть побольше дров, чтобы холодной зимой обменять их у кого-нибудь на сено.

В тот памятный день Фёдор — статный тридцатилетний сын Поликарпа и муж Аглаи — вышел из дома очень рано. Ещё не зажили мозоли на его руках от цепов, которыми колотил собранные пшеничные колосья, как пришлось взяться за топор. Фёдор спустился к ближайшему перелеску, но успел взмахнуть лишь пару-тройку раз, прежде чем заметил на горизонте бледную дымку.

Туман медленно плыл по равнине, словно растекающееся под собственным весом вязкое тесто на зелёном противне. Кажущиеся массивными густые волны плавно огибали лысые холмы, ненадолго проваливались в широкие овраги и показывались снова. Освежающий западный ветер настойчиво гнал плотную пелену точно на хутор. Фёдор неподвижно вглядывался в надвигающееся марево до тех пор, пока мягкое бесцветное облако не поглотило его.

Он стоял на краю рощи и ждал, когда внезапно возникшая мзга также внезапно пропадёт. Но та и не собиралась исчезать, а становилась лишь плотней и непроглядней. Не было видно ни домов, ни заборов, ни земли, ни даже собственных ног. Белый холодный пар заполонял всё пространство, напрочь ослепляя любого путника.

О дровах теперь не стоило и думать. В такой густой туче можно было и в яму свалиться, и топор об камень загубить, и самому пораниться. Фёдор злобно чертыхнулся и вслепую поплёлся домой. Вот только добраться до куреня было нелегко. Узкая протоптанная казацкими сапогами тропа почти сразу ушла из-под его ног. Пришлось продираться сквозь поросли непригодного для скотского корма бурьяна. Один раз Фёдор споткнулся об невысокий бугор, дважды больно укололся, напоровшись на куст шиповника, и в завершении всех бед свалился в разлапистый овраг, отделявший его от куреня. Фёдор не мог забыть про этот овраг, в котором столь часто его жена собирала свежую крапиву для отменного наваристого супа. Вот только обойти не получилось. Видно, морок напрочь сбил казака с толку.

Скатываясь по стенке оврага, Фёдор опасался, что напорется на свой топор. К счастью или нет, но при падении тот отлетел далеко в сторону. Ежов его долго искал, рыская вслепую голыми руками средь широченных лопухов, да так и не нашёл. Фёдор решил идти домой и вернуться сюда, лишь когда туман спадёт, чтобы при дневном свете обследовать каждую отножину. По дороге он пару раз ударился о чей-то забор, но всё же добрался до своего куреня. Когда Фёдор появился на пороге, Аглая ахнула от удивления. Весь в синяках, царапинах, обожённый крапивой, испачканный в свежескошенной траве, в разорванной местами рубахе Фёдор стоял перед женой понурившийся, словно маленький хулиган, побитый другими мальчишками.

Неделю-другую ждали казаки, когда хмарь рассосётся, но та и не собиралась уходить. Пропадали драгоценные осенние дни, на которые обычно приходилось много работы. В сарае стояли толщенные мешки с зерном, ожидавшие помола. Вдоль изгороди лежали неколотые дрова. У ворот стояла требовавшая ремонта старая телега.

Жизнь во всём посёлке остановилась. Казаки сидели по домам и от безделья ломали руки. Ни починить, ни построить что-либо в такую пагоду они не могли. Плотная завеса начисто лишила их работы. Поначалу даже из дома почти не выходили: боялись затеряться в бесконечной мути. Но прошло время, и от скуки принялись наведываться друг к другу, на ощупь пробираясь вдоль заборов.

Заглядывающие вечерами гости гутарили о том, как много бед учинил нежданный морок. Если Ежовы лишись только топора, то живший через дорогу кузнец Гаврила потерял почти всех курей, потому как не успел загнать их на баз[1]. Жил он тем, что время от времени подковывал хуторянам лошадей, а потому большого огорода не держал. Из-за свалившейся на посёлок хмари никто теперь никуда не ездил, и он остался без заработка. Гаврилу с его красивой женой пропажа курей вынудила жить почти что на одном молоке и хлебе.

Сосед Ежовых Яков остался без своей единственной коровы и, приходя на закате к Фёдору, долго хныкал по поводу потерянной скотины. Теперь где-то бродит она по холмам и жалостно мычит недоенная. Жена Якова года три назад слегла от сильной лихорадки и вскоре отдала Богу душу. Единственную дочь он выдал замуж и с тех пор жил один. За это время он привык сам обходиться по хозяйству не хуже многих пар. Потеря последнего дорогого ему живого существа — коровы — оставила его в полном одиночестве.

Хуже всего дела обстояли у пьяницы Терентия. Марь застала его в тот момент, когда он возвращался в свой курень в обнимку с только-только купленной бутылью самогонки. По дороге он наскочил на неожиданно выступивший из плотной пелены деревянный столб и вдребезги разбил свою драгоценность. Терентьевская утрата была болезненней пропажи топора Фёдора, курей Гаврилы и коровы Якова вместе взятых. С горя он хотел уйти в непроглядный, как туман, запой, но помешало отсутствие спиртного.

С прихода Тоси прошло несколько дней, таких же скучных и однообразных, как скучна и однообразна застилавшая окна завеса. Ежовы уже забыли и про болтливую казачку, и про неизвестных жутких зверей во мгле. Все трое мужчин семьи Ежовых — старый Поликарп, его сын Фёдор и маленький Ванька — сидели в горнице за столом и пытались скоротать время, кто как мог. Фёдор чинил покосившийся от времени стул. Дед из сухой деревяшки вырезал для внука свистульку. Ванька спрятался в дальнем углу и тихо возился со своими игрушками. Хмарь скрывала и без того мутные окна от солнечного света, отчего в горнице царил полумрак. Худая полусогнутая свеча силилась прогнать темноту. Широкие резные полки, уставленные горшками, крынками, ендовами и прочей утварью бросали на деревянные стены чёрные колеблющиеся тени. Над седым Поликарпом торжественно висела подаренная ему за боевые заслуги охотничья двустволка.

— Чудище! Видела только что своими глазами, — прокричала запыхавшаяся Аглая, влетая в горницу.

— Какая Тося тебя укусила? — насмешливо спросил свёкр.

— Ей-богу клянусь, видела. От соседки шла. По дороге столкнулась с ним.

— Мам, а чудища страшные? — встрял любопытный Ванька.

— Страшные. Очень, — сказала Аглая.

Поликарп поднялся с лавки и, громко кряхтя, прошёл мимо снохи. Он набросил старый чекмень и направился к выходу.

— Ты куда, бать? — спросил сын, оторвавшись от починки.

— Хочу узнать, кто это из наших хуторян баб пугает.

— Погодь, я с тобой, — сказал Фёдор, откладывая табуретку.

— Да вы что? С ума сошли! Куда вас нечистый понёс? — закудахтала Аглая, бросаясь вслед. — А если они вас загрызут?

— Тебя же не загрызли, — обронил на пороге муж и провалился во мглу.

— Я с ними! — закричал Ванька и засеменил к выходу.

— Куда ты? Я тебе больше на баз не пущу, — сказала Аглая, схватив сына и сильно прижав его к себе.

Фёдор задумчиво брёл под двору средь влажного марева и пытался ни во что не врезаться. Он шагал по направлению к расшатанной от времени калитке, бессмысленно разгребая руками морок. Батька, наверно, ковылял где-то рядом, хотя Фёдор его и не видел. Вот-вот уже должна была попасться створка, но рука настойчиво проваливалась в пустоту. Наконец Фёдор после двухминутного блуждания натолкнулся на плетень и, к своему удивлению, по его высоте осознал, что это вовсе не его забор, а соседей напротив. Выходит, калитка была открыта, и он прошёл через неё, а потому и не заметил. «Надо спросить батю» — мелькнула в его голове мысль.

— Бать! Бать!! — прокричал он в сторону дома, но плотная завеса поглотила его голос. — Калитку ты отчинил?

Поликарп молчал. Может, с ним что-то случилось? Фёдор двинулся обратно по направлению к спрятавшемуся средь мари куреню. Его правая рука, шарившая туда-сюда по воздуху, внезапно натолкнулась сбоку от него на что-то мягкое, волосатое на ощупь. Фёдор повернул голову и обомлел. Рядом с ним вырисовывался трёхметровый силуэт какого-то существа. Громадная тучная фигура замерла перед ним и, казалось, разглядывала его в ответ. Фёдор видел лишь неровный тёмный контур и ничего больше. Только туман, отвратительная толстая тень и его собственная рука, по локоть утопающая в этом силуэте.

Существо вдруг заорало да заорало нечеловеческим голосом так, что Фёдор резко отдёргнул руку и без оглядки бросился в курень. Он бежал сквозь клубы мути, громко крича и размахивая ладонями перед собой. Низкий утробный голос чудища преследовал его по пятам. Фёдор прибавил скорости и тут же больно натолкнулся на воротный столб. Чудище двигалось следом, чувствовалось его тяжёлое дыхание.

Фёдор перемахнул через низкую плетёную изгородь и снова оказался во дворе. Вскоре он разглядел едва пробивавшийся сквозь завесу оконный свет. Слева от окна должна находиться дверь в курень. Не промахнуться бы в этот раз, потому как новых синяков получать ему не хотелось. И он не промахнулся и точно попал в дверной проём. Вот только про невысокое крыльцо забыл, а потому тут же по нему распластался. Фёдор ползком перевалил через порог и, не поднимаясь с пола, ногой захлопнул за собой дверь. Он так и остался лежать на спине, подпирая пяткой дверную ручку. Аглая, молча наблюдавшая всю эту сцену, замерла от неожиданности.

— Батя уже вернулся?

— Нет, — выдавила из себя Аглая. — Он же с тобой пошёл.

Ты была права, чудища настоящие. Надеюсь, батя успел укрыться в амбаре.

Дверь резко дёрнулась. Кто-то пытался прорваться в дом. Фёдор из-за всех сил прижал ногой рукоять. Подняться и запереть задвижку он уже не успевал. Второй толчок заставил дверь на мгновение приотвориться. Аглая бросилась на помощь, стараясь не наступить на растянувшегося по полу мужа. Она тщетно силилась задвинуть засов, но дверь до конца не хотела закрываться. Вдвоём они отчаянно сдерживали вход в курень. Где-то снаружи — то ли совсем рядом, то ли невдалеке, раздался оглушающий рёв. Третий толчок оказался самым сильным. Аглаю отбросило внутрь горницы. Дверь больно ударила Фёдора по пальцам левой руки. Он скорчился от боли и, лёжа на боку, краем глаза заметил, как возле его носа возник грязный кожаный сапог. Этот сапог показался ему ужасно знакомым. Фёдор забыл про ноющую боль и в страхе поднял глаза. Над ним возвышался запыхавшийся Поликарп. Не теряя времени, отец захлопнул дверь, тут же запер задвижку и облегчённо выдохнул.

— Что ж вы меня в мой же курень пускать не собирались? А?

— Да мы это… думали, что это оно… чудище ломится, — смущённо произнёс Фёдор, поднимаясь с холодного пола.

— Э, дурни! Чудище как раз где-то по нашему базу шмурыгает. Слава Богу, удалось до куреня незамеченным добежать.

Фёдор поднялся на ноги и прислушался. За дверью была тишина.

— Кажись, ушло, — сказал он и облегчённо плюхнулся на лавку.

На следующее утро Поликарп с ружьём наперевес пугливо выглянул во двор. Осторожно, крадучись, обошёл весь баз, но чудищ так и не встретил. Напряжённо вглядывался он в беспросветную мглу, пытался уловить хоть шорох, но так ничего и не обнаружил. В итоге прошёл к калитке, намертво примотал её шнуром к столбу и вернулся в курень. Здоровенные чудища без проблем могли повалить и изгородь, но об этом бы Поликарп хотя бы узнал.

Всю следующую неделю Ежовы не выходили за пределы двора. По утрам Аглая бегала украдкой доить корову, затем — к курятнику за яйцами, а потом со всех ног мчалась обратно в дом. Несколько раз Фёдор перелезал через плетень и с вёдрами крался за водой к ближайшему колодцу. Целыми днями Ежовы обсуждали неведомых существ, что прятались среди хмари. Пытались понять, откуда те взялись, да так и ни до чего не додумались.

— А мабуть, они и туман энтот привели? — высказал мнение Поликарп. — Вдруг они света солнечного боятся. Оттого в энтой мге и хоронятся.

С того раза чудища к ним больше не заглядывали. Потому и стали Ежовы подумывать, что те ушли из хутора. Спустя шесть дней Фёдор не выдержал надоевшего ему затворничества и решил наведаться к знакомым. Поликарп дал сыну своё ружьё и наказал быть осторожным, на рожон не лезть. Фёдор на всякий случай перекрестился и мигом растворился во мгле.

Вернулся он через два часа с широченной улыбкой на лице. Аглая и Поликарп, всё это время не находившие себе места, набросились на него с расспросами. Фёдор отмахивался от родни, как от назойливых мух, но всё же с охотой отвечал. Выяснилось, что чудища до сих пор скитаются по хутору. Их видели все, но на удивление никто не был ни съеден ими, ни даже покусан. Неизвестные звери жутко орали на людей, пугали их своим видом и голосом, но вреда никому не приносили. Потому и решили казаки, что твари те безобидные и ничего худого хуторянам причинять не собираются. Однако подходить к чудищам вплотную никто не решался. И если Ежовы прятались за засовом, то остальные казаки попужались немного, да как ни в чём не бывало снова принялись друг к другу по вечерам заглядывать.

— Все нормально живут. Одни мы, как сурки в норе, прячемся, — заключил Фёдор.

Опять Ежовы отперли задвижку на двери, отвязали калитку и с тех пор больше не закрывали. Вновь стали к ним наведываться на часок гости, поболтать о том о сём, выкурить по самокрутке. Ворчала Аглая на пришлых казаков:

— Ой, начадили. Хмари вам той мало снаружи. Вы хотите, чтобы я и в своей горнице ни зги не видела?

Поликарп изредка вешал на спину свою охотничью двустволку и совершал недалёкие вылазки. Фёдор тоже иногда выглядывал на улицу, прихватив с собой хорошо наточенную шашку. Шашка чудище вряд ли зарубит — тут медвежья рогатина нужна, — но отмахнуться ей и убежать прочь казалось вполне возможным. А вот Аглая боялась носа высовывать за пределы база. Тщательно наказывала Ваньке, чтобы не выходил даже на крыльцо.

По всему хутору обсуждали казаки свалившуюся на них беду. И дело было даже не в чудищах, а в той противной мзге, которая оторвала их от полевых работ. Никто этой осенью не успел посадить озимую пшеницу. Оттого и следующий год хорошего урожая не предвещал. Да и неизвестно было, уйдёт ли к весне морок. Опасались казаки: вдруг он останется с ними навечно? Никто не знал, когда и чем всё закончится. Будущее от них было скрыто в густом тумане.

Вяло протянулись несколько однообразных дней, пока небольшое происшествие не заставило Ежовых встревожиться.

— Молоко! Молоко выпили! — воскликнула как-то утром Аглая, вернувшись из коровника. — Всё до капли высосали.

Фёдор и Поликарп сидели в полутёмной горнице и дружно лузгали в деревянную плошку семечки. Они резко повернули к Аглае головы и удивлённо на неё уставились. Сноха застыла на пороге, прижимая к вздымающейся от бега груди пустое ведро.

— Кто высосал?

— Как кто?! — удивилась казачка. — Чудища! Я в последний раз Пятнушку доила давно, ещё надысь вечером. А ноне никак. Даже каплю выдавить не удалось.

Отец и сын переглянулись между собой, словно говоря друг другу: «Этого ещё нам не хватало».

— Да погоди шуметь, дурёха. Спервоначалу надо подождать, мабуть, у коровы просто молоко иссякло, — высказал сомнение Поликарп.

— Как оно могло иссякнуть? Пятнушка всего три месяца как отелилась, — возмущённо ответила Аглая.

— Значит, хворая она, — настаивал свёкр.

— Истину вам гутарю: чудища молоко выпили. Они самые, — сказала сноха, присаживаясь на лавку у входа. — Мы-то втроём ладно, а как же я теперь Ванечку покормлю?

— Тоже мне беда. Он же кубыть не грудничок. Мальцу на яблочный спас восемь годков исполнилось. Почти казак!

— Да понимаю я. Но дитё сырой водой поить тоже не хочется.

— Ладно, поглядим, будет ли завтра доиться, — нахмурился Поликарп. — Мало того, что мы из-за энтой проклятой мги не успели дров с излишком наколоть, так ещё не хватало, чтобы без молока остались.

— Угу, — мрачно согласился Фёдор и громко выплюнул в плошку шелуху от семечек.

К обеду Пятнушка дала молоко как ни в чём не бывало. Аглая на радостях долго гладила корову, словно та принесла телёнка. Но через день скотина снова отказалась доиться. Теперь уже Ежовы не сомневались, что на заре к ним наведываются загадочные чудища. Видно, любят они парное молоко, вот и выпивают его из вымени всё до последней капли.

Даже Ванька забыл про игрушки и целыми днями сидел, прилипши лбом к окну. За стеклом по-прежнему стояла хмарь, но это не мешало мальчишке рыскать глазами по воздуху, в надежде разглядеть что-то интересное. На вопрос матери, что он там высматривает, Ванька, не оборачиваясь, отвечал: «Чудищ увидеть хочу».

Несколькими днями позже донеслись до Ежовых слухи, что не к ним одним неведомые звери заглядывали. Время от времени заходили гости и жаловались, что различные вещи пропадать стали. Кто-то лишился половины мешка с зерном, у кого-то стащили новенький невод, некоторые по утру не досчитались кур, а кто-то остался без заготовленных на зиму дров.

— Исть-то им ить что-то надо. Ежели они людей не жрут, значит, кур щипают, — рассуждал Поликарп. — И рыбу, наверно, они могуть ловить, потому и невод забрали. Умные, видать.

— А я слышала, у Гаврилы пяток подков украли, — вопросительно посмотрела на свёкра Аглая.

— А чёрт их знает. Мабуть, скользко им по мёрзлой земле ходить. Или ж они, как сороки, всякую блестящую мелочь таскают.

Аглая шныряла по всем углам, вытирая залежавшуюся пыль. Сноха приподняла подсвечник с ярко пылающим огарком, провела под ним выцветшей тряпкой и поставила на место.

— У нас свечи заканчиваются, — перевела она разговор, — всего две остались. Ты бы сходил, Федя, к Сафону, прикупил бы десяток. Он ещё в начале осени целый ящик из города привёз.

— Мы на свечах скоро разоримся. Знаешь ли ты, по какой цене Сафон их сейчас отпускает? То-то же. А где мы денег возьмём? Ни зерно, ни молодняк продать из-за этой мги мы так и не успели. Мелочи в мошне кот наплакал, — сердито ответил муж, — Давай лучины настрогаю?

— Толку-то от лучины? Коптит только, а света мало.

Фёдор косо поглядывал, как Аглая лихо орудует тряпкой. И хотя на её занятие он смотрел свысока, в душе ей сильно завидовал. В доме у порядочной хозяйки всегда есть работа. Фёдор же маялся от безделья уже полтора месяца. Хотелось ему рвануть с места, взять тяжёлый топор и поколоть дрова на задворках.

— Слушайте, — внезапно заговорчески прошептал Фёдор, — а давайте я с утра пораньше встану, наведаюсь к Сафону и позаимствую у него несколько свечей. Просто так.

— Что значит «просто так»? — не поняла Аглая.

— То есть загляну к нему в сарай, возьму немного и сразу уйду, — слово «украду» Фёдор произносить явно не решался.

— Ты? Воровать?! — вскипел Поликарп, — Да как ты посмел об этом помыслить?!

— Да не бойся ты, бать. Сейчас чудища то и дело у всех что-то воруют. Никто на нас и не подумает.

— Позор! Позор на мою седую голову! — запричитал отец. — Мой сын, одних со мной кровей, помышляет о том, чтобы как последний карманник стащить гость свечек. И у кого? У моего старого боевого товарища. Тьфу на тебя!

— Так сходи и попроси у него в долг, коль товарищ он тебе.

— Вот и схожу. Обыденки же схожу.

После полудня Поликарп отправился к Сафону. Это был его давний приятель, с которым он любил в летние вечера сидеть на завалинке и болтать по пустякам. С детства Сафон был весьма набожным человеком и имел склонность к духовным наукам. Родители отдали его в ростовскую семинарию, где он проучился несколько лет. Завершить учёбу не успел: началась война с Турцией. Он добровольно вызвался на фронт, где и познакомился с Поликарпом. Кровопролитная турецкая кампания закончилась спустя два года, и Сафон мог вернуться в семинарию. Вот только интерес к духовным делам у него уже пропал. В нём проснулось простое казацкое желание пахать землю, пасти скот, растить детей. Его родители к моменту его возвращения уже ушли на тот свет, а никого больше в своём родном поселке он уже не помнил. Потому и решил переехать в поликарповский хутор, в котором, помимо прочего, жили ещё два-три других боевых товарища. С тех пор Сафон обзавелся женой и сыном, неизменно раз в неделю ездил в церковь в соседнее село. Свечи ему требовались часто, а потому покупал он их оптом да отпускал по дешёвке хуторянам.

Поликарп вернулся от Сафона погрустневший. Свечей ему тот так и не одолжил. Сказал, что из-за затянувшегося морока они теперь на вес золота и за бесплатно даже старому другу отдать не готов. Обиделся Поликарп на Сафона, но настаивать не хотел. В итоге уже к вечеру в горнице у Ежовых в железном светце тлела квелая лучина, тщетно пытавшаяся разогнать наседавший со всех сторон полумрак.

На следующее утро Пятнушка снова не захотела доиться. Аглая горевала и опасалась, что та скоро совсем иссякнет. Поликарп не поленился дойти до коровника и взглянуть на скотину. Ничего неладного у Пятнушки он не обнаружил, но, проходя мимо ещё недавно полупустого сеновала, натолкнулся на разбросанную перед входом копну.

— Откуда сено взял? — спросил по возвращению он сына.

— У одного казака на дрова выменял, — лениво зевая, ответил невыспавшийся Фёдор.

В полдень повалил снег — первый снег в этом году. Он ложился на обледеневшую землю тонким молочным слоем. Только хуторяне не могли видеть его. О себе он сообщал лишь приятным тихим хрустом под ногами.

Вечером к Ежовым в курень прибежал Яков. Он возмущался наглостью чудищ, которые осмелились у него съесть полскирды сена.

— У тебя же коровы теперь нет. Зачем тебе столько? — спросил Фёдор.

— Так ить овцы, чай, не землёй с воздухом кормятся, — огрызнулся сосед и убежал ныть к другим.

Поликарп слушал беседу с особым вниманием, а когда Яков распрощался, молча вышел из куреня и спустя минуту недовольный вернулся.

— А дрова-то наши на месте! — начал издалека Поликарп.

Фёдор на него вопросительно посмотрел и стыдливо поёжился.

— Гутарь, откель сено? — прокричал отец.

— Ну, взял я его у Якова. Каюсь, — неохотно признал Фёдор, — но отдавать вовзят не проси.

Поликарп хотел было обложить сына всей годами оттренированной на войне бранью, но тут его взгляд упал на стол, где в миске горела жёлтая совсем новенькая свеча.

— И свечи украл? — возмутился Поликарп и начал медленно наступать на Фёдора, собираясь хорошенько отлупить его тростью. Тот покраснел от стыда и стал испуганно отодвигаться по лавочке в тёмный угол.

Семейную разборку прервал громкий стук в дверь. На пороге показался усыпанный порошей Сафон. Он торопливо зашёл в курень, отбил сапоги от налипшего снега и направился к Поликарпу.

— Знаете ли вы, чего творится на белом свете? — издалека начал Сафон. — А творится то, что чёрт в церковь ходить начал.

Ежовы непонимающе уставились на гостя.

— В моём сарае надысь лежал почти целый ящик восковых свечек. Три дня назад заглядывал, он был доверху набит. А сегодня? Знаете, что сегодня? Пошёл я сарай, а дверка нараспашку, и пол-ящика свечей пропало. Кудой делись?

— Видать, чудища стащили, — смущённо предположил Фёдор.

Он робко посмотрел на отца и встретил его презирающий взгляд. Сафон продолжал:

— Вот ты, Поликарп, скажи мне. Ты умный казак, жизнь, считай, прожил. На кой им ляд свечи? Я понимаю, почему они молоко из-под коровы лакают, курей таскают. Я даже могу предположить, зачем им дрова. Вдруг они их как бобры грызут. Но свечи! Свечи чудищам зачем?! В храме перед иконами ставить?

Нечего было Поликарпу ответить. Он проводил Сафона до двери и вернулся в горницу.

— Пары свечек тебе было мало? — сказал он, вперив злющий взгляд на сына.

— Честное слово, я лишь десять штук взял. Остальное — не я.

— Ой, беда… Как же мы теперь будем жить-то? — Поликарп адресовал вопрос куда-то вверх. — Сходить тебе к Сафону надо, признаться. Плохо за душой грех таить.

— А что же ты ему щас не рассказал, а? — с ухмылкой спросил Фёдор.

— Стыдно стало! За тебя, дурака, стыдно стало, — вскипел отец.

В окно настойчиво ломился неугомонный туман. Он плотно прилегал к вспотевшему стеклу, напрочь ослепляя курень. Не было видно ни база, ни забора, ни других домов. Будто летали Ежовы где-то в небесах, парили среди перины облаков. Казалось, что они одни на всём свете и нет больше в целом мире никого. А значит, и судить их будет некому. Фёдор понимал, что поступил неправильно, но почему-то угрызений совести от этого не испытывал. Наоборот, ему хотелось красть снова и снова. Какая-то сила внутри толкала его на это.

На следующее утро явилась Тося. В этот раз она пришла заплаканная с красными, как помидоры, глазами.

— Терентий мой пропал. Сутки его уже не видела, — простонала она. — Видать, чудища забрали.

— Погоди ты на чудищ грешить, — перебил её Поликарп. — Мабуть, запил он снова.

— Да нечего у нас пить. И денег нет, купить не мог, — рыдала Тося. — Надысь гутарил, что пойдёт курей проведать, а вовзят не пришёл.

Тося порыдала на плече у Аглаи и скрылась во мгле. Новость была не из приятных. Если на воровство всякой мелочи хуторяне могли закрыть глаза, то с похищением человека вряд ли бы смирились.

Ближе к вечеру в курень к Ежовым нагрянул Гаврила. Без какого-либо предисловия сразу выложили:

— Новья слыхали? Чудища пьяницу Терентия утащили. Всё! Моё терпение закончилось. И не только моё. Крадут, ломают, людей пужают. Мало того, что я из-за энтой мги курей потерял, мало того, что без подков остался, так теперь чудища покушаться на человека вздумали. Их проказы вот у меня уже где сидят, — громко сказал он, проведя ребром ладони поперёк горла. — Там казаки собрались, решили бой им дать. Сегодня же, как прозвучит сполох[2], выйдем на улицы и начнём отстрел. Вы с нами?

— Глупость… Да как же вы в них в энтом тумане попадёте? — возразил Поликарп. — Там ить ни зги не видать. Вы же друг друга покалечить можете иль окна кому-нибудь повышибаете.

— Ну-у, звери-то громадные. Мимо них не промажешь.

— Но ведь вы же их совсем не знаете. А вдруг их пуля не берёт? Разозлите только, а потом мокрого места от вас не останется. Ведать бы хоть, с кем мы воюем. Чай, не турки.

— Эх, видать, перевелись среди Ежовых казаки. Труса играть начали, — усмехнулся Гаврила.

— Я пойду! Скажи остальным, — вызвался Фёдор, вставая из-за стола.

— Не пойдёшь! — осадил его Поликарп.

— Слушай, Федя, не ходи. Мабуть, ну их, правда? — промолвила Аглая, пришедшая на шум из другой горницы.

— Нет, пойду! Вы мне не указчики, — настаивал Фёдор и повернулся к отцу: — Бать, дашь ружьё?

— Супротивничать мне вздумал? Озорство своё мне в пику кажешь? Не дам!! — взревел Поликарп, словно чудище.

— Ну, вы тут сами разбирайтесь, — сказал гость, — а я пошёл других звать. Моё с теми казаками решение твёрдо, мы уж точно не отступим. Ну, прощевайте.

Гаврила потоптался у выхода и исчез в бесплотной мути, а Фёдор сорвался с места и принялся бродить кругами по комнате как заведённый. Накопилась в его душе злоба на чудищ, захотелось ему им отомстить. За воровство отомстить, за лишения, учинённые ими, за месяцы нудного безделья. Казацкая кровь кипела в нём, словно в самоваре. Широко шагал он туда-сюда вдоль стола и бросал жадные взгляды на висевшую на стене двустволку. Под ней сидел сердитый Поликарп, будто сторожевой пёс. Аглая посмотрела на угрюмого взирающего на Фёдора свёкра и ушла в другую комнату. Она была уверена, что тот ружьё не отдаст, а значит, за мужа можно быть спокойной.

Фёдор потоптался ещё немного, а затем скрылся вслед за женой в соседней горнице. Спустя мгновение оттуда до Поликарпа донёсся дребезжащий металлический звон и испуганный женский вскрик.

— Батя, скорее! Аглае ногу отдавило, — раздался голос Фёдора.

Старик резво, как мог, поднялся с лавки и поспешил на зов. Он вошёл в горницу и увидел сидящую на полу сноху, небрежно валяющийся под лавкой медный котёл и удивлённые глаза проснувшегося Ваньки.

— Что с тобой? — воскликнул Поликарп.

— Федю лови! — взвизгнула Аглая и стала спешно подниматься. Свёкр бросился ей помогать. — Не трожь меня. Федю лови! Это он меня повалил и котёл на пол скинул. Со мной всё в порядке.

Из тёмного угла выскочила худощавая тень, пронеслась мимо Поликарпа и скрылась в другой горнице. Старик бросился назад, но когда вернулся в соседнюю комнату, то лишь увидел пустую стену и уловил звук захлопывающейся двери.

— Всё-таки утащил ружьё гад, — с досадой прознёс Поликарп. — Ой, чую, сегодняшний вечер добром не кончится.

К нему подошла сноха и тихонько зарыдала. Рядом возник Ванька и писклявым голосом спросил:

— А можно я с крыльца посмотрю, как папа с чудищами биться станет?

— Нет!! — хором ответили Поликарп с Аглаей и вновь затолкнули мальца в дальнюю от входа горницу.

Фёдор одиноко брёл сквозь туман. Он бесшумно шагал по середине улицы и прислушивался к окружающим звукам. Было так подозрительно тихо, что ему в голову пришла мысль, а не надурил ли его Гаврила? Неожиданно где-то вдалеке раздался звон: кто-то поднимал людей на бой. Хутор вмиг зашевелился, словно разбуженный улей. Залаяли собаки, захлопали двери, захрустел снег.

Не прошло и минуты, как в нескольких шагах от Фёдора раздались выстрелы. Он бросился на звук, прорезая собой белую пелену. Где-то совсем рядом заорали чудища. Фёдор вскинул ружьё и замедлил шаг. Большущая мрачная тень выплыла ему навстречу. Не успел он толком прицелиться, как сбоку появилась вторая. Они двигались на него, обходя с разных сторон. Фёдор нервно надавил на спусковой крючок. Свинцовая пуля вылетела из ружья и скрылась во мгле в том месте, где у первого чудища должна быть голова. Но оба существа продолжали на него наступать. Фёдор выстрелил второй раз и бросился наутёк. Он бежал сквозь тугую завесу и пытался на ходу зарядить двустволку. Ежов оглянулся: одно чудище отстало, другое неслось за ним следом и жутко орало. Позади раздалось несколько выстрелов. Фёдор внезапно почувствовал, как нечто горячее обожгло ему кожу на левом плече. «Какой дурак попал в меня?» — подумал он.

Внезапно перед его лицом из хмари вынырнули аж три громадных силуэта. Ежов резко бросился в сторону, не разбирая дороги. Неожиданно он натолкнулся на низкую изгородь и, проломив её, плюхнулся на землю. Фёдор перевернулся на спину и с ужасом стал вглядываться во мзгу. Совсем рядом кто-то стрелял. Ежов слышал, как над его головой прожужжали две пули. Мимо изгороди проскочило неуклюжее чудище. Фёдор, недолго думая, разрядил ружьё ему в спину. Чудище заорало и скрылось во мгле.

Ежов начал отползать подальше от дороги, с раздражением слышал, как предательски хрястает под ним недавно выпавший снег. Фёдор осознал, что невольно забрался на чужой баз. Он привстал, в полусогнутом состоянии добежал до какого-то навеса и схоронился под ним. Возвращаться на дорогу он боялся, а потому перезарядил двустволку и стал ждать.

Спустя примерно час шум в хуторе стих. Лишь изредка доносились слабые выстрелы. Фёдор выбрался из своего укрытия и вдоль сломанной им же изгороди потопал к себе домой. За месяцы, проведённые во мгле, он так хорошо научился на ощупь определять свой плетень от соседских, что довольно быстро доплёлся до куреня.

— Жив! — воскликнула Аглая, с нетерпением ожидавшая мужа. Она слышала раздававшиеся на улице выстрелы и боялась, что в её супруга могут ненароком попасть.

— Жив, — подтвердил Фёдор, — но больше я туда не пойду. Вон, какой-то болван меня задел, — сказал он, указывая на простреленное плечо.

Поликарп, тоже сидевший как на иголках, на радостях обнял сына. Старик бережно взял у него ружьё и повесил на место.

— Батя, — заверещал вбежавший в горницу Ванька, — сколько чудищ подстрелил?

— Не знаю, — отмахнулся Фёдор. — Там не видно было. Мабуть, ни одного.

— А ты завтра принесёшь голову мёртвого чудища? — настаивал мальчишка.

Фёдор был сильно измотан, а потому, не обращая внимания на сына, прошёл в спальню, быстро сбросил захлюстанную одежду и рухнул на постель. Последние выстрелы смолкли в ночи. Тишина вновь овладела хутором. Туман, прорезанный сотнями пуль, безмолвно затягивал раны.

С утра Фёдор пробудился с некоторым облегчением. Казалось ему, что неведомая сила, толкавшая его на грех, теперь исчезла напрочь. Будто вчерашний отстрел чудищ снял с его плеч некую тяжёлую ношу.

— Пойду посмотрю, кого мы на закате подбили, — сказал он жене.

— Ружьё на всякий случай возьми, — тихо посоветовала Аглая.

Фёдор вопросительно взглянул на отца. Тот тяжело вздохнул, нахмурил высокий лоб и с неохотой кивнул. Фёдор перекинул двустволку через плечо и вышел из куреня.

Простоявший неподвижно больше месяца морок начал слегка двигаться, словно пробудился от зимнего сна громадный белый медведь. Лёгкий приятный ветерок ласково шевелил казацкие усы. Под ногами задорно хрустел ещё не успевший растаять снег. Фёдор плыл сквозь завесу и с радостью вдыхал свежий морозный воздух. Он вышел на дорогу и уверено двинулся в сторону куреня Якова. Неизвестно почему, но в это утро у него на душе было так хорошо, словно больше не было никаких чудищ, словно он уже успел наколоть дрова на зиму и посадить пшеницу на следующий год.

Внезапно ветер усилился. Большие клубы хмари колесом стали перекатываться по улице. Казалось, туман зашевелился, закряхтел и двинулся прочь. Окружавшая его белёсая завеса начала рассеиваться. Она становилась всё прозрачней и прозрачней. Теперь Фёдор мог разглядеть не только свой нос, но и целиком руки, а потом и ноги. Впервые за два месяца он увидел под сапогами землю — землю, по которой безмерно соскучился, проводя долгие вечера в своём курене. Спустя минуту стена пара отступила от него на метр, а через три минуты — метра уже на четыре. Хмарь таяла, словно свежее сало на раскалённой сковородке.

Вдруг слева от себя Фёдор заметил громадную тень. Толстая мохнатая фигура стояла неподвижно и пристально на него смотрела. Фёдор резким рывком скинул с плеча ружьё и направил его во мглу. Чудище заметило его движение и начало пятиться назад, погружаясь в мягкую гущу облака. Но хмарь разжижалась всё быстрее и быстрее. Тёмная фигура, будучи изначально метра три в высоту, стала постепенно уменьшаться. Она таяла вместе с туманом, пока не превратилась в невысокого худощавого казака в старой шубе. Человек держал в руках металлическое ведро и с удивлением таращился на Ежова.

— Яков?! — воскликнул поражённый Фёдор, опуская двустволку.

— Ты же… ты же только что чудищем был… — еле промямлил Яков. — Оно же здесь сейчас стояло.

Фёдор подошёл к соседу и случайно бросил взгляд на ведро. Оно была доверху заполнено белейшим парным молоком. Яков смущённо спрятал ведро за спину. «Неужели к Якову вернулась его корова?» — подумал Фёдор. — «Тогда что он делает с молоком на улице в такую рань?».

И только Фёдор понял, откуда это молоко, как взгляд его упал на землю. По дороге вдоль плетня от самого дома Якова до ворот Ежовых тянулась дорожка из рассыпанного сена. Жёлтые травинки были перемешаны со снегом, втоптаны в грязь, но всё же чётко отображали путь, по которому кто-то не раз тащил большую охапку. Яков тоже заметил следы кражи и вопросительно посмотрел на Ежова. Теперь настала очередь Фёдора смутиться и покраснеть. Обоим стало неудобно.

Тем временем сильный порывистый ветер напрочь изгнал туман из хутора. Из деревянных куреней стали высыпаться радостные казаки. Впервые за два месяца у них появилась возможность пройтись по улицам без страха натолкнуться на занозливую изгородь или попасть в цепкие лапы чудищ. Люди гурьбой шагали по дороге и с наслаждением разглядывали посёлок, будто никогда его в жизни не видели. С неба их холодно приветствовало неяркое, почти зимнее солнце.

Обледенелая земля, по которой неделями никто не ездил, была непривычно гладкой. Лишь местами на тонком слое первого снега чёрными дырами проглядывали следы. Отпечатки были разные: куриные, кошачьи, пёсьи, но в основном от казацких сапог. И по всему хутору не было ни единого следа чудищ. Тут-то до людей стало доходить, что за все два месяца не было в посёлке никого, кроме них самих.

— Гляньте! Там человек лежит! — воскликнул кто-то.

Фёдор с Яковым бросились на крик. Под деревянным забором лежал мёртвый казак в новеньком чекмене. На его груди краснели две раны от пуль, одна из которой прошлась через рябую курицу, которую он держал под мышкой. Он решил, по всей видимости, воспользоваться суматохой и незаметно прибрать к рукам несколько чужих цыплят. Вокруг тела было рассыпано много белых перьев, словно здесь побывала целая стайка птиц.

— Так это Гаврила! — узнал казака Яков.

Вокруг столпились люди и удивлённо смотрели на труп. Сквозь живой полукруг прорвалась молодая казачка и бросилась к мертвецу.

— Гаврила!.. — зарыдала она, обнимая своего мужа. — Не-е-ет!.. Как же я теперь жить-то буду? Я всю ночь не спала, по тебе плакала. Гутарила же тебе вчера, что обойдёмся мы без энтих курей. Разве они того стоили?..

Толпа молча стояла, сняв шапки, и с грустью смотрела на плачущую женщину.

— Что ж, выходит, что мы надысь друг в друга стреляли? — раздался чей-то одинокий голосок, оставшийся без ответа.

Казачка зло окинула взором толпу. Возможно, среди этих опустивших глаза людей был тот самый убийца, который и застрелил её мужа. Она перескакивала взглядом с одного лица на другое и тщетно пыталась угадать, кто это сделал. А казаки и сами не знали, кто его убил. Каждый из них вчера пулял из ружья по мутным чудищам во мгле, каждый из них мог застрелить Гаврилу, каждый из них мог быть повинен в этом преступлении. Все были в некоторой степени убийцей. Грех лежал на каждом.

В течение часа нашли ещё двенадцать погибший казаков. Они, как и Гаврила, были застрелены кем-то из своих же, хуторских. Из некоторых куреней доносился надсадный плач овдовевших жен. Они всю ночь надеялись, что их мужья вернутся, но утро принесло им лишь разочарование. По улицам бродили поникшие люди. Каждый у ближнего что-то украл, а потом, быть может, посреди хмари этого ближнего и убивал. Слонялись они по дороге, встречали других хуторян, стыдливо опускали глаза и молча проходили мимо.

— Идите сюда, здесь ещё один! — воскликнул Фёдор, пробираясь вдоль края оврага.

По середине отножины развалилась дохлая отощавшая корова. Она заплутала во мгле и рухнула в овраг, как когда-то и сам Фёдор. Рядом с ней в сухом бурьяне валялся заржавевший топор. Недалеко от туши лежал на животе сухопарый мужик в истрёпанном полушубке. На крик Ежова он неожиданно зашевелился и принялся вставать.

— Кажись, энтот живой, — сказал Фёдор набежавшим казакам.

Мужик выпрямился и, шатаясь, побрёл по дну оврага в сторону доносившихся голосов. В руке он держал здоровенную бутыль с болтающимся в ней самогоном. Похоже, что он даже не заметил отсутствие тумана.

— Да это же Терентий! — узнали хуторянина казаки.

— Так это что же? Мы из-за него вчера друг друга чуть ли не перебили, а он ни сном ни духом здесь лежал, водочку потягивал?! Тьфу…

— Интересно, у кого он его стащил? Хозяин, небось, решил, что чудища в запой решили уйти.

— И как он бутыль-то не разбил, когда в овраг свалился?

А тем временем рядом с куренем Ежовых Поликарп на завалинке беседовал с Сафоном. Его старый боевой товарищ в основном молчал и лишь хмурил брови.

— Получается, что не было никаких чудищ, — с печалью в голосе сказал Поликарп, — и воровал-то никто иной, как мы сами. А ведь, дураки-то, могли просто обменять друг у друга и получить без греха то, чего нам не хватало.

Сафон равнодушно просопел, достал из кармана табак и принялся сворачивать самокрутку.

— Мы-то думали, что сами чудища мгу эту привели, — продолжал Поликарп. — Не-е-ет, это туман нас сбивал с толку. Он-то и облик человеческий, что по образу и подобию божьему сотворён, подменял, и голос людской искажал.

Поликарп тяжело вздохнул. Сафон лениво выпустил кольцо дыма. С минуту они молча смотрели на сновавших по улице людей.

— А мабуть, туман нарочно ждал, когда мы друг друга убивать начнём? — угрюмо нарушил тишину Сафон. — Кто знает, вдруг веками бродит он по всей земле, ищет, где тут люди с самой гнильцой, да ждёт, когда эта гнильца наружу вылезет. Он нас сам на грех и подталкивал.

Снова оба помолчали. Сафон затянулся очередной раз самокруткой и погасил её пальцами. Он поднялся, тихо бурча, со скамейки и собрался идти к себе, но Поликарп его остановил:

— Сафон, ты это… прости меня… нас. Мой Федька тоже у тебя свечи таскал… немного.

— Бог простит, — обронил Сафон с грустью в душе. — Я и сам виноват, что нажиться на общей беде вздумал, — и зашагал прочь.

Поликарп проводил товарища взглядом и зашёл в свой курень. Впервые за два месяца в доме было непривычно светло. Ни Аглая, ни сын ещё не вернулись. В углу сидел Ванька и пристально вглядывался в ослепительно яркое окно. Мать перед уходом строго наказала не покидать куреня и потому, как самый послушный сын на свете, он ждал её возвращения. Ванька заметил входившего Поликарпа и бросился к нему.

— Деда, а чудища уже ушли?

Старик ему не ответил, лишь прислонился спиной к дверному косяку, да так и застыл, раздумывая над словами Сафона.

— А я ведь так ни одно чудище и не увидел, — расстроено просопел Ванька.

— И чего на них смотреть-то? — сказал, очнувшись, Поликарп и пальцем поманил погрустневшего внука. Ванька подбежал к нему и встал рядом с дедом на пороге. — Вот они, чудища, — произнёс старик, окидывая рукой весь посёлок, — и нам теперь с ними в одном хуторе жить.

Смотрел мальчишка, разинув рот, на бродивших по улице людей и пытался узреть среди них чудищ, но ни одного не находил. Оттого жуткий страх одолел Ваньку, и тот робко прижался к старику. Слова деда для него были слишком туманны.



[1] Баз — хозяйственный двор крестьянской усадьбы.

[2] Сполох — тревожный звон, набат.

+9
07:08
913
11:27 (отредактировано)
+1
Хорошо написано, визуалка образная, погружает. Стилистика понравилась, чтение затягивает. Колоритная речь, все это играет на достоверность. Автору браво!
16:19
Отлично!!!
20:33
Хороший рассказ, завязка, кульминация, развязка — все на местах. И концовка отличная.
P.S. Привет из Ростова, здесь и правда бывают такие туманы)
Написано хорошо, но мне как-то не зашло. Затянуто слишком. Просто не моё, хотя смотрю, народу понравилось.
«Мабуть» да «кубыть» сделали своё дело. Колоритный рассказик вышел. С моралью и обличением человеческого «близдиканьковского» общества.
Немного затянуто показалось. Но не знаю в чём причина. Может быть от того, что я тоже как и жители деревни надеялся поскорее расправиться с туманом и чудищами.
Есть ещё вопрос. Неужель казаки не пытались отправить кого-нибудь в соседние станицы? Мабуть там морока нет? Думаю, что при таком бедствии они просто обязаны были это сделать. И тогда, возможно, что-то пошло бы по-другому.
В целом, великолепно. Вроде и ужас, а вроде и людская драма.
Спасибо)
16:56 (отредактировано)
+1
Поликарп вернулся от Сафона погрустневший.

Ежели вот так рассказ назвать, то лучше будет((
Сократить бы раза в 3, а то и в 5.
Немного колченого. Как трава сухая. Степь да степь кругом(((
И ведь это самый заплюсованный рассказ в группе. Ээээээхххххх
Комментарий удален
21:32
+2
Спасибо всем, кто удосужился прочитать мой рассказ. Скажу пару слов про историю написания рассказа, впечатление от судейства, а также о задумках, которые вкладывались в текст, но не были поняты читателями.

1) В последний вагон чужого поезда. Мистика и ужасы — вообще не мой жанр. Кроме Кинга и Лафкравта ничего в этом направлении не читал. Считаю, что ужасы нужны лишь для антуража. А основной акцент должен делаться либо на сюжете, либо на заставляющей задуматься идее. Собственно, в это уклон и был. В связи с вышесказанным я хотел БС13 вообще пропустить, так как не было ни идей для рассказа, ни желания. За полторы недели пришла идея. Второпях написал, кое-как вычитал, и в самый последний момент отправил.

2) Перековать косу в топор. В изначальной версии Фёдор, когда его застаёт туман, идёт не дрова колоть, а косить траву на зиму (в сентябре!). И в овраге соответственно он теряет не топор, а косу. Но в последний момент перед отправкой рассказа решил погуглить и выяснил, что траву в сентябре никто не косит! Это делается в июне-июле. Пришлось срочно заменять косу на топор. Думал, что весь рассказ посыпется. Наверняка, кто-то найдёт несоответствие. К счастью, подозрение колка дров вызвала лишь у двух промежуточных судей.

3) Почему про казаков? Люди правильно замечали, что замени казаков на обычную деревню, ничего не изменится. Дело в том, что я городской житель и совершенно не знаю, как выглядит современная деревня. Есть ли там коровы, интернет, магазины, кузнецы, священники? Я про деревню в Древней Руси и то знаю больше, чем про современную. А тут недавно читал Шолохова «Тихий Дон». Воспоминания о казаках были свежи, вот и выплеснул их на бумагу.

4) Автор — фермер(?). Так писал один человек в отзывах. Я, действительно, вставлял много сель/хоз терминов, да вообще словечек из быта казаков, но лишь те, что выписал при прочтении Шолохова. Повторюсь, я городской житель. Все детали я просто гуглил: что есть чекмень? во что вставляется лучина? чем скирда отличается от снопа? сколько раз в день нужно доить корову на третьем месяце после отёла? Я даже советскую экранизацию «Тихого Дона» пересматривал, чтобы узнать, как выглядит плетень, курень, и есть ли у казаков часы. Любопытно, что на этапе самосуда почти никто (кроме Андрея Лакро) моих огрехов в этом плане не заметил. А вот промежуточное жюри оказалось более сведущее в делах деревенских и легко меня раскололо. Моё уважение!

5) Исчезла мистика. Испарилась. Срочно найти! Я могу понять, почему рассказ не считали хоррором. Он и не был хоррором. Но как некоторые читатели (даже промежуточное жюри) не разглядели мистику?! Весь рассказ по посёлку бродят неведомые науке трёхметровые громадные чудища, ревущие на людей, а потом исчезают! Здесь фантдоп налицо. Некоторые писали, что, дескать, в конце чудища оказываются обычными казаками, а значит, мистики нет. Странное рассуждение. Если бы в романе единственных фантдопом был дракон, которого в конце убивали, съедали или он просто исчезал бы, то роман не считался бы фэнтези? Как раз наоборот, необъяснимое превращение чудищ в людей и подтверждает, что это мистика. К тому же отчасти именно из-за тумана люди вынуждены были идти на грех. Туман их подталкивал. Наверно, это я нечётко прописал. Некоторые не поняли сверхъестественную роль тумана.

6) Жизнь в тумане. Одни читатели утверждали, что в таком тумане невозможно сходить даже за водой, другие наоборот заявляли, почему казаки никого в другие хутора не отправили на помощь? Полагаю, дойти до колодца или реки, куда ты каждый день ходишь, сложно, опасно, но всё же реально даже с закрытыми глазами. А вот отправить в другое поселение за помощью слишком рискованно. Да и чем другие люди смогут помочь? Ещё больше чудищ убить?))

7) Гоголь? Гоголь?! Как я уже говорил, перед написанием рассказа я начитался Шолохова, а потому опасался, что каждый второй комментатор будет говорить: «Пародия на Шолохова». Я старался максимально ему не подражать, но даже сейчас вижу очень шолоховские абзацы в рассказе. Каково было моё удивление, когда из всех 21 судей Шолохова упомянул лишь один! Все остальные, словно сговорившись, сравнивали с Гоголем. При всём при том, что Гоголя я не читал и не смотрел лет сто. Может, чуть меньше.

8) Ежовы в тумане. Интересно, что никто из читателей не обратил внимание на отсылочку в фамилии главных героев. Если бы я их назвал Ёжиковы, стало бы понятнее, но такая фамилия не показалась серьёзной.

9) Самая главная задумка провалилась. Решил попробовать рассказать не о простых людях, а о чём-то глобальном. Знаете же, иногда писатели так сильно акцентируют внимание на некотором предмете или явление, что он или оно становится чуть ли не центральным персонажем. Например, рынок в «Чреве Парижа» у Золя или же Собор в «Соборе Парижской Богоматери» у Гюго. В моём рассказе такой центральной фигурой должен был стать туман. Точнее, Туман. Я делал отсылки «С горя он хотел уйти в непроглядный, как туман, запой», «Будущее от них было скрыто в густом тумане», «Слова деда для него были слишком туманны», всячески олицетворял туман, но никто на это внимание не обратил. Значит, плохо я написал, не справился. Учиться и учиться. Далековато мне до Гюго и Золя.

По поводу остальных комментариев (что слишком нравоучительно получилось, затянуто, образность заплатками и т.п.) целиком и полностью согласен. Буду исправлять. Очень понравилась работа промежуточного жюри. Об этом напишу на странице итогов.

В целом считаю, что эксперимент удался. Писал рассказ впопыхах, используя чужой стиль, про плохо знакомую тематику (казаки), в непривычной стилизации. Но многим зашло. Очень рад!

P.S. Кому-то из судей первого этапа так понравился мой рассказ, что он захотел(а) прочитать ещё про семью Ежовых. Я разочарую. У меня даже близко нет похожего по тематике и стилю рассказа. Это для Кровавого слона один раз решил поэкспериментировать. Так что читайте лучше Шолохова)
Вы хорошо поработали и там и здесь. Будем рады видеть вас и впредь.
14:10
+1
Вам спасибо. Ваш отзыв был одним из самых полезных.
Комментарий удален
Загрузка...
Alisabet Argent

Достойные внимания