Письмо маме

Жизненные обстоятельства сложились так, что на протяжении нескольких месяцев я был вынужден посещать психотерапевта, рекомендованного близким другом моей семьи. Мое эмоциональное состояние окончательно потеряло равновесие в день, совершенно не предвещавший бурь и жизненных завихрений. Сначала со мной проводили беседы, но беспокойство, апатия и чувство бессмысленной бренности своей не позволяли моему врачу поставить диагноз «клинически здоров». Вскоре мне были прописаны лекарства, от них мне становилось лучше, но эффект их действия будто бы маскировал все мои душевные изъяны. Они словно закупоривали кровоточащую рану, которая впоследствии вскрылась, изливая наружу накопившуюся кровь. В конце концов я пристрастился к алкоголю, а лекарства утратили свое лечебное свойство.

Как ни странно, алкоголь не вызвал у меня стойкого и непереборимого привыкания. Алкоголизм был лишь побочным эффектом моей злосчастной болезни. Психотерапевт решил передать меня в руки, по его словам, более компетентных в душевных метаниях специалистов. Так я оказался здесь, в больнице города N.

Однако я числился на особом положении – все благодаря известности моей семьи и добропорядочности моего психотерапевта. Особое положение заключалось в том, что мне было разрешено не принимать лекарственные препараты и не соблюдать строгий распорядок дня. Но взамен этому моей обязанностью была ежедневная писательская работа. Я должен был описывать случаи из жизни других пациентов, их посетителей, их лечащих врачей и всего персонала больницы. По замыслу моего доктора, чужие истории жизни подарили бы мне не только вдохновение, но и восполнили бы мои жизненные силы, а также поддержали бы в тонусе мои авторские способности и, конечно же, навыки общения.

Как бы то ни звучало странно, абсурдно легко для терапии, такой способ лечения медленно, шаг за шагом, приносил ясность в мои чувства. Душа училась заново познавать мир. Спустя четыре месяца я мог с уверенностью сказать: «Я излечился!». Собственно, это я и сказал докторам. Но месяц назад стали происходить события, вскрывшие с трудом залеченные душевные раны.

Буря началась с найденного мною утром на тумбочке около моей кровати клочка бумаги. Он был оторван от целого, был словно кусочком мозаики. На протяжении всего месяца каждый день я находил отрывки в разных помещениях – отломки текста преследовали меня по всей больнице. Некоторые из них были переданы через пациентов, один – через моего врача. А однажды я нашел кусочек листка в своих пижамных штанах.

Я впервые встретился с таким видом литературного преследования и, возможно, даже домогательства. Но в самом этом действии я не видел ничего пугающего, скорее я раздражался и все чаще терял контроль происходящих внутри меня чувств смятения и непонимания. От безысходности я складывал полученные частички мозаики в кучку. И вот после трехдневной остановки поступления тревожащих мое лечение листочков, я начал собирать из них поистине ужасающее дерево.

Строчки, что рождались на моих глазах, всколыхнули всю мою сущность. Несомненно, на моем восприятии истории сыграло мое неустойчивое состояние и моя природная слабость духа. Все, на что хватило моих сил – сопоставить отломки и собрать символы в единую картину на неповрежденном листе бумаги. Я не посмел изменять слова, знаки препинания. Восстановленное мною письмо и по сей день в неизменном виде.

***

«Мама... Прости меня. Мне не следовало бросать тебя. Я умоляю, нет – я лишь прошу – прости!

Все, что случилось с нами тогда... Та катастрофа... Те события перевернули нашу жизнь. Раскололи наше небо на мелкие осколки подсознания. Прошло уже больше пяти лет, но ты, моя дорогая мама, до сих пор живешь в моих снах. Твой образ, твои тянущиеся ко мне руки. Я вижу их. Я не в силах заглушить твой хриплый крик о помощи и звук крошащихся костей и рвущихся органов. Кровь, слезы и пот, липкий запах смерти.

Прежде чувство запаха было для меня лишь загадкой, но после того дня все чувства, и сильнее всех обоняние, извратились на столько, что мне невыносимо жить. Мне невыносимо чувствовать.

Чувство жизни подвело меня. Я бы никогда... Никогда бы не доверила свои переживания незнакомцу. Но мама... Он слушал меня, он захватил мое доверие, он стал центром всего, что я видела перед собой. Моя вина лишь в безмерном доверии к неизвестному, и потому опасному. Я принесла опасность в дом, прости меня.

Он вселил в меня желание чувствовать жизнь, он воскресил во мне жажду ощущений. Те короткие полчаса рядом с ним я впервые дышала свежим воздухом. Но мое доверие...

Он стал причиной нашей погибели. Нет, я не хочу винить его, нет. Он показал мне то, что не смогла ты. Я благодарна ему. Именно я должна принять свой грех, я возьму все на себя.

Я встретила его, когда он перебегал дорогу, и по счастливому ли случаю или по дьявольской причуде, он попал под правое колесо моей машины. Царапины на ней и на его левой ноге... Едкий запах и матовый цвет его крови, и сам он на переднем сидении... Он был так близко. Он не хотел стать причиной моих проблем – попросил просто довезти до дома и накормить.

Тот момент я не забуду никогда. Наш дом и ты, встречающая нас. Ты и не подозревала, что я не одна. Думаю, ты до последнего не замечала его. Зачем ты так делала? Может, именно из-за тебя все так и случилось!

Прости. Прости! Я не хотела так писать. Нет ластика, нет – не могу стереть своей ошибки. Ничтожество.

Наша парковка стала местом начала нашей новой истории. Мы всегда на ней ссорились, ты помнишь? Ты помнишь отца? Он ушел, сказав лишь одно: «Сдохни в этом чертовом доме». Он же ушел не к другой маме и не получил выгодную должность в другом городе, как говорила мне ты. Он ушел от нас. Я знала эту правду, я лишь скрывала это от тебя. И нет, мне не было трудно.

Итак, ты встречала меня, не подозревая, что со мной кто-то еще, кто-то зловещий и необузданный, кто-то, кто станет для нас подобно цунами. Я видела твое счастливое лицо, словно ты ждала меня вечность, то была твоя последняя улыбка. Ты вышла из дома... Зачем ты вышла, скажи мне?

Ты вышла встретить меня. Но почему мой знакомый, увидев тебя, будто озверевший, выхватил руль и захватил управление автомобилем с одной лишь целью – направить на тебя орудие весом в тонну. И он не собирался останавливаться. Он надавил на мою ногу, лежащую на педали газа так сильно, что мои пальцы не просто онемели, они буквально вытеснили всю кровь из моего мозга. Я не могла шевельнуть ни одним мускулом, ни одним, пойми меня!

Я все видела! Я могла предотвратить ужасное! Я могла спасти тебя!

Но не смогла.

Машина прижала твое тело к стене нашего дома. Твои руки тянулись лишь ко мне, твое побелевшее лицо искало спасения, но ты лишь прошептала: «Здравствуй». Я рванулась к тебе, держа телефон в руках, я набирала номер службы спасения. «Боже, помоги мне» – такая мысль пульсировала в ушах.

Он выхватил телефон, выхватил ключи от машины и захватил мою свободу. Я была насильно приведена к дверям нашего дома. Мне казалось, что та дверь уже и вовсе не принадлежит нам и не принадлежала столетия. Мои руки были словно в тисках. Не знаю, слышала ли ты мой крик... Я кричала о помощи, но чем могла помочь мне ты? Чем? Я кричала, потому что ты моя мама? Не могу понять до сих пор...

Да, я кричала, в тот момент я была похожа на зверя, ведь я чувствовала, как меня впихивают в дверь родного дома. Меня бросили в угол, он разбил зеркала и заколотил все окна. Наступила зловещая тьма.

Там, во тьме, я и оставила свой рассудок. Он озвучил мне несколько правил, они были все равно что свод законов. Первое из тех правил гласило: «Нельзя есть еду, которая приготовлена без твоей крови». Второе: «Я точу нож – ты кормишь мать остатками своих блюд». И третье: «Любая мысль вернуть свободу себе или матери равнозначна побегу». Как он мог знать, о чем я мыслю? Каким образом он каждый раз угадывал мои помыслы? Мам, как все это началось, я безостановочно получала удары, порезы. Меня наказывали за мои мысли – он словно видел мои размышления, он будто бы был мной. Ему удавался контроль разума, а тело подчинилось быстрее. Я сопротивлялась! Мне пришлось спрятать свой рассудок в кромешной тьме подсознания. Но в конечном счете он забрался и туда.

Я не добавила в воду кровь. Все было незаметно – я выпила чистую воду и убрала бутылку на место. Как? Как он понял, что я нарушила правило? Он понял, и в тот же миг я узнала, зачем он каждый день точит нож. Жгучая боль, словно раскаленный хлыст, заставила мое тело извиваться. Лезвие откусило часть моей правой ноги, кусок ровно срезанного кровоточащего мяса держался за прежде родную плоть тонким лоскутком кожи. Кровь окрасила весь пол в лилово-алый цвет боли.

Мне... мне пришлось самой оторвать отвисшую мякоть. С тех пор я хромаю.

Следующее блюдо было приготовлено с кусочками моей плоти. Кусочки были прожарены, слабообескровлены и были странно приятны на вкус. Почему же ты не стала есть то мясо? Я видела, как твое лицо исказило отвращение. Что его вызвало, мама? Ты учуяла запах моей плоти, что был настолько тебе отвратителен? Или ты взывала к моему мужеству вернуть свободу, но, не найдя его, не нашла ничего лучше, чем возненавидеть меня?

Я гордилась твоей крепостью, твоей нерушимостью. Ты была последним замочком от двери моего спрятанного рассудка. И ты! Ты так легко его разрушила – одним лишь взглядом когда-то любящей матери – словно ударом лома по давно ржавому замку.

Моя крепость пала, сознание подчинилось контролю существа, что не знало жалости и понимания. Ужас, сумасшествие и безнаказанность поселились там, где раньше жили любовь и преданность тебе, моя мама. Ярость и злость, которые я копила для войны с тем мужчиной, вырвались на тебя словно святое пламя раненого дракона. Я испепелила тебя. Я убила тебя!

Ты не верила мне, что это он заставляет меня, что мной играют как жалкой и беспомощной. Я была мотыльком, беспечно летящим ночью на свет, а как оказалось – на погибель. Но ты не верила!

Буря эмоций расшатала границы моего сознания, стены разрушились, а реальность распахнула врата ада. И мне нестерпимо захотелось показать мой мир и тебе. Захотелось, чтоб ты поняла суть моего открытия.

Я помню, как докормила тебе свое мясо, борясь с твоими слабо закрывающимися губами. На крыльце дома стоял он, и, сжимая в руке наточенный нож, следил за нами. Я взглянула на него, и видимо, как и тогда с водой, он понял, что я задумала. Я решительно оббежала машину и, стараясь не обращать внимания на хромоту, что было сил бросилась в гараж. Мне повезло, дверь не была заперта, возможно, потому что мы оба не выходили из дома. Я слышала, как его ноги с грохотом отталкивались от земли, ускоряя движение пылающего злостью тела. Я слышала и инстинктивно ускорялась сама.

Ружье! То была единственная вещь, прежде принадлежавшая отцу. Никогда не могла понять, почему он его оставил, ведь ружье для него было все равно что спасение, возможность желанного уединения. Да, он был охотником, но в этом действии кровь его не привлекала, он не испытывал азарта убийства, нет. Его манило одиночество. Так почему он оставил нам такого важного друга, того, кто был к нему близок, как никто другой, в минуты безмолвного отшельничества? Неужели это было его последним посланием, будто бы кричащим: «Да застрелитесь!». Во всяком случае, ружье выстрелило, оно исполнило свое предназначение.

Снимая его с крючков на стене, я думала, что желала лишь защиты. Но сейчас я вижу всю свою необузданную ярость – тогда я хотела заполучить силу. Силу убить. Я убийца! Я убила того, кто убил мою жизнь. Того, кто принес катастрофу в наш с тобой дом. Да, я стала не той, которую ты была бы рада видеть. Но мне не стыдно, ведь я решилась на все то, на что ты никогда бы не пошла.

Секунда тянулась вечность. Его тело уже втискивалось в дверной проем, а я трясущимися руками вталкивала патроны в ручного убийцу-дракончика. Мгновение на вдох и нажать на курок – выстрел и оглушающе пронзительный звон в ушах.

Я помню, мама, я определенно помню – я попала в него! Он упал на твой любимый зеленоватый с узорами ковер, что ты всегда стелила у входа. Он рухнул также стремительно, также уверенно, как и разрушал наш с тобой мир. Я ощутила смешанный запах победы и пороха. И вот чувство освобождения от врага принесло оживляющую радость в мою реальность, иссохшую от изнуряющих пожаров. Разум трепетал, тело дрожало. Я, счастливая, снимая ключи от машины с его штанов, представляла слова свободы, что скажу тебе. «Мы справились, мы это пережили, мама! Теперь никто не встанет между нами. Отныне мы свободны, как и прежде, и сильны, как никогда за всю жизнь.»

Я, подволакивая ногу, подбегаю к тебе, радостно кричу и почти начинаю счастливо плакать. Но ты... ТЫ!

Ты смотрела на меня пустыми, словно почерневшее зеркало, глазами. Они источали пустоту. Твое лицо не было лицом спасенного человека. То была гримаса зверя, смирившегося со своей участью. Все твое тело будто обнимало капот машины – оно расслабилось, оно отпустило все те чувства и эмоции, что бушевали в нем когда-то. За всю свою жизнь ты не успела познать чувства свободы, возможно, хоть теперь ты ее ощущаешь. Подойдя ближе, я увидела и причину твоей гибели – чуть выше линии густых бровей, левее центра виднелось красноватое отверстие с обугленными краями. Отверстие, будто врата в иной мир, затягивало мое воображение. Мне казалось, что я неотвратимо падаю в него, уменьшаюсь и вот уже лечу к тебе. К тебе, чтобы мы были свободны вместе!

После того странного ощущения падения, голова пошла кругом и, потеряв равновесие, я отключилась. А потом...

А потом я оказалась здесь. В этой больнице. Они меня держат. Они мне не верят. Я хотела свободы! Свободы для тебя и для меня – только для нас с тобой. Да, я никчемная дочь, таких поискать еще, но я бы никогда и ни за что не стала бы придумывать такое! Чепуха. Мам, ты представляешь, что они говорили мне? Что никакого мужчины и не было, что это моя выдумка, прихоть! Пичкают таблетками, связывают, запирают, а потом обещают свободу. Врачи эти... Те еще лжецы и обманщики, но им хватает смелости обвинять меня.

Моя любимая, моя дорогая, вот бы ты была рядом, как тогда на парковке. Скажи, когда ты ощущала вкус моей крови, ты тоже думала, что мы едины?»

***

К сожалению, я не только душевнобольной, но еще и любопытный человек. Спустя некоторое время, после того как я собрал все части мозаики воедино, я решил узнать, что же произошло на самом деле и кто автор рассказа. Я понимал, что в моих поисках истины мне могла помешать врачебная этика, поэтому мне была необходима встреча с нашим семейным психотерапевтом. Когда мы разговаривали по телефону, он ожидал услышать от меня просьбу о выписке, что вполне логично. Но я попросил его об услуге. Теперь я сам не хотел покидать это место.

Психотерапевт навестил меня через два дня после телефонного разговора. Он выглядел взволнованным, однако он был неподдельно рад меня видеть. Мы встретились с ним в кабинете для посещений. Он успел поговорить с моим лечащим врачом, затем попрощался с ним и с улыбкой зашел в помещение. Мы обменялись рукопожатиями и устроились в мягкие кресла друг напротив друга. Мне с первого дня появления в больнице понравились кресла – они будто впитывали в себя нервозность, беспокойство, заменяя эти чувства уверенностью и безопасностью. Мой собеседник начал разговор первым.

– Я узнал от вашего лечащего врача, что вы прилежный пациент и что в скором времени вас выписывают.

– Вот как? Я, и правда, чувствую себя гораздо лучше.

– Да, но позавчера мне показалось... – Он осекся, но продолжил разговор. – Наш телефонный разговор... Мне показалось, вы были чем-то сильно обеспокоены, вы даже не спросили про выписку, что, признаюсь, для меня было неожиданно. Ведь обычно вы спрашиваете только об этом.

– Да, вы правы. Меня беспокоит то, о чем я вас просил.

– Ах, да. Насчет вашей просьбы. Я в долгу перед вашим отцом и всегда готов оказать посильную помощь. – Он поднял с пола портфель и легким движением вытащил из него синюю папку с бумагами. Однако он не спешил ее открывать, на его лице промелькнуло явное нежелание иметь дело с этой историей. Положив папку на колени и сложив на ней руки, он нашел в себе силы продолжить разговор. – У меня в руках сведения о пациентке, что вас беспокоит. Вы их можете прочитать, но только сейчас, скорее всего больше не предоставится такой возможности.

– Конечно, понимаю – врачебная тайна, этика и так далее. Я уже благодарен вам, вы сделали все, что было в ваших силах, я знаю. Могу я посмотреть?

– Что движет вами? – Фигура напротив меня слегка наклонилась вперед, спрятав под пиджаком половину заветной папки. – Вы решили остаться здесь ради разыгравшегося любопытства?

– Скажите, вы когда-нибудь обнаруживали себя в таком положении, когда можете не только узнать истину, но, возможно, одновременно с тем и помочь страдающему человеку?

– Постоянно. Но ей вы не сможете помочь. Никто более не сможет. Я предупреждаю вас, истина, которую вы ищите, может навредить вам. И я прошу, нет, я настаиваю – не пытайтесь связаться с этой пациенткой.

Он глядел на меня беспокойным, переживающим взглядом, ведь он прекрасно понимал, что в данный момент протягивает своему пациенту сомнительное лекарство. Что ж, утолить мое страстное желание познать истину может только эта доза, пусть она и может оказаться ядом.

– В моих интересах выписать вас отсюда в полном здравии, – спустя минуту молчания он продолжил, – поэтому если я пойму, что эти сведения ухудшают ваше состояние, то мне придется перевести вас в другую больницу и изменить назначенное лечение.

– Я всего лишь следую вашему совету – восполняю полноту своего воображения, тренирую писательское мастерство. Вы и сами понимаете, что я не могу оставить эту историю, она подобралась к моей жизни слишком близко. Уверяю вас, я обрел стабильное мировосприятие и теперь хочу лишь подвести черту под всей этой вереницей странных событий. Я должен написать последнюю главу и закрыть за собой двери больницы.

– Что ж, тогда... Тогда читайте. – Грузно оторвавшись от кресла, он передал мне заветные материалы. Я погрузился в чтение.

Из полученных материалов я выписывал все факты, которые могли бы мне помочь в написании рассказа. Когда я дочитал последний лист, обнаружил, что уже имею достаточно сведений. Молча собрав в синюю папку разбросанные мною по комнате выписки, справки, направления, заключения и другие бумаги, я некоторое время сидел в кресле. Я пытался сдержать волнение и старался не выпустить из памяти ни одной важной детали. Папка вернулась в руки моего собеседника, который внимательно и настороженно следил за мной, пока я был погружен в чтение.

– Все в порядке? Вы уверены в своих силах, как и прежде?

– Да, абсолютно.

– Вижу, вы устали и встревожены. Зная вас, вы сейчас же помчитесь дописывать вашу последнюю главу. Может, оно и к лучшему, но мне бы хотелось, чтобы вы все же поспали, восстановили силы. Помните, вы пишите чужую историю, не имеющую с вами ничего общего. Позвоните, когда будете уверены, что готовы подвести окончательную черту в вашей истории болезни. Удачи.

– До свидания и спасибо вам...

Мы попрощались, а я, посидев еще некоторое время, направился в свою комнату. Спать я не собирался. Мысленно я уже начал последнюю главу рассказа о ней.

***

Бумаги передо мной были сложены беспорядочно – мне пришлось восстанавливать хронологический порядок. Выписывая главное, я начал видеть суть произошедшего. Мои домыслы, которые возникли после прочтения собранного мною письма, оказались чрезвычайно близки к правде, но все же истина ужаснула меня. Возможно, мое состояние не пошатнулось именно потому, что я уже был подготовлен, что я уже предполагал конец истории.

Все началось в мае 2015 года. Главная героиня – женщина 40 лет, брюнетка, смуглая, среднего роста, среднего телосложения. Я видел ее фотографию – женщина соответствовала описанию, и выглядела совершенно обычным пациентом больницы; на ней были бинты, у нее был усталый вид. Однако в ее изображении все равно было нечто странное, даже неприятное, – она словно не оставляла никакого впечатления о себе. Ее лицо было совсем не примечательно, оно не запоминалось, сколько ни смотри. Она бы могла пройти мимо меня незамеченной даже после того, как я медленно и кропотливо рассматривал ее фото.

Она поступила в больницу без сознания со множественными ссадинами, ушибами и порезами. Врачи описали ее общее состояние как тяжелое, у нее была интоксикация, обезвоживание. Была зафиксирована на правой икроножной мышце скальпированная рана с нагноениями. Ей была оказана медицинская помощь, затем ее положили в общую палату и стали ждать ее пробуждения.

Вместе с ней в морг той же больницы было доставлено изуродованное тело женщины 70 лет. Патологоанатом в заключении о вскрытии описывал наличие на теле ушибов, гематом, переломов позвоночника поясничной и тазовой областей, размозжения внутренних органов брюшной полости, внутреннее кровотечение. Также он отметил наполненность пищевода и желудка пищей и кровяными сгустками. Он заострил внимание на отверстии во лбу и уверенно написал, что оно появилось на теле уже после смерти женщины. Смерть наступила через несколько часов после аварии в результате внутреннего кровотечения.

Когда очнулась наша героиня, ее обступили представители закона – задавали множество вопросов. Так они выяснили, что нужно теперь искать мужчину. Были организованы соответствующие действия, составлен фоторобот нового подозреваемого. Если бы я мог объяснить эту странность... Портрет мужчины был моей копией, нет, это был я! Мурашки, конечно, пробежали по спине, но я не мог бросить то, что уже начал.

Расследование шло своим чередом. Однако мужчину так и не нашли. Более того, не нашли ни одного признака присутствия третьего человека в том доме. Криминалисты на губах 70 летней женщины обнаружили кровь другого человека – ее дочери. Также ее же кровь была найдена на капоте машины, в доме, в гараже. По всему дому, на всех предметах и мебели – отпечатки только двух женщин. Специалисты приложили фотографии внутреннего убранства дома: окна заколочены неплотно, разбиты все зеркала, лампочки, везде осколки; пол буквально окрашен кровью, а кухня – словно красная комната. В холодильнике обнаружили литровую банку крови, она была неполная и без крышки. С нижней полки в пробирку для анализов был отобран небольшой, менее сантиметра в длину, кусочек ткани. Так выяснилось, что женщина сама от себя отрезала кусочки плоти. Что она с ними делала, следователям еще предстояло узнать.

На допросе в присутствии врачей она вела себя мирно, твердила о мужчине, точившем нож и о том, что он заставлял ее делать. Она рассказала и о правилах, и о ружье отца. Ее показания были четкими, словно она прожила ту историю, что рассказывала. Она в это верила. Реакция на предоставленные факты о несуществовании описанного ею мужчины, о том, что она сама наносила себе увечья и что кормила уже мертвую мать, была такова, что медикам пришлось ее успокаивать. Однако факты она отрицала. Отрицала она и явное нездоровое состояние.

Психиатр сделал заключение о невменяемости, поставил несколько диагнозов – бредоподобное фантазирование, диссоциальное расстройство личности, шизофрения, анозогнозия и другие. Ее поместили в больницу, где она и находится по сей день. На протяжении нескольких лет она вела тихий образ жизни, спорила с врачами, изредка отказывалась принимать лекарства, но ни разу не оказывала буйного сопротивления. Все было спокойно до моего появления. Врачи с этого момента начали описывать некие маниакальные синдромы, тревожность, нервозность. Должно быть, ее душевную тишину всколыхнул мой образ.

Однажды я увидел ее, это была женщина с растрепанными поседевшими волосами, она металась из стороны в сторону и была похожа на жертву волка, что всегда шел по ее следам. Я не знал, что был тем самым волком. Спустя время врачи наблюдали у нее странное поведение, она чаще вставала с постели, не разговаривала, а только писала на клочках бумаги и прятала их от всех. Почему-то она решила доверить мне, хищнику в ее глазах, сокровенную историю. Может быть, она услышала, что я писатель? Может быть, она излечилась? Или же она, собрав остатки сил, решила, что будет лучше пропасть в волчьей пасти, нежели среди тех, кто никогда ей не поверит?

Теперь я должен подвести черту. В эту историю я был вовлечен героиней рассказа. Сам до конца не уверен, как же мне относится к этой женщине. Неужели мой портрет был всего лишь совпадением? Как бы то ни было, приняв ее вызов, я излечился. Или она излечила меня...