Запах рыжика

Рыжик рос под кочкой, гордо и надменно. Брезгливо. Росточку-то тьфу, а края шляпки задраны повыше от сырого мха, да и вся шляпка залихватски сдвинута набекрень. Рыжий и бесстыжий д’Артаньян, один за всех. Сейчас мы тебя…

Виктор выщелкнул выкидное лезвие, склонился и срезал д’Артаньяна под самый корешок. Прекрасно. Рыжики Танька любит.

Жена бродила где-то полусотней метров левее. Кричать как оглашенный на весь лес Виктор не захотел, но как тут не обрадовать любимого человека? Рыжики — не белые, редко попадаются. И Танька небось кинется прочесывать окрестности знаменательной кочки на предмет нахождения еще одного рыжего. Да, наверное, стоит подойти, похвастаться, а кочку запомнить.

Виктор окинул куцую полянку пытливым глазом и зашагал к жене, размышляя по дороге: а не хватит ли одного рыжего на сегодня? Она и раньше-то медленно ходила, а сейчас и подавно — нафиг, скажу, что далеко нашел. Домой пора, тучки набегают — ща зарядит, будут нам грибы… Работать хоть пару раз в неделю надо, совсем свой доклад забросил.

Татьяна оказалась в аккурат там, где Виктор и предполагал. Задумчиво глядя под ноги, она неспешно бродила в небольшой низинке. Прядь волос выбилась из-под платка и белела призывным маячком. Заслышав Виктора, она задумчиво на него посмотрела.

— Ну как? — в ее голосе таилась потерянность, и Виктору захотелось эту потерянность изничтожить.

— Рыжика тебе нашел.

— Ой… — от медлительности и потерянности мгновенно не осталось и следа: просияв, она заторопилась навстречу. — Дай понюхать!

— Чего его нюхать-то? — опешил Виктор. — Да погоди, я сам подойду…

— Что ты! Они так пахнут! Где!? О-оо!

— На д’Артаньяна похож.

Татьяна прыснула:

— Где ты видел рыжего гасконца?

— На кочке, — обиделся Виктор. — Домой пора, сейчас того и гляди ливанет.

— Да? Ну пойдем. — Татьяна с восторгом достала из корзинки и тщательно обнюхала рыжик. Носик ее сморщился:

— Совсем и не пахнет… почему он не пахнет-то?

— Какие тебе сейчас запахи?

Татьяна рассмеялась:

— Именно сейчас для меня запахи и явственнее! Обожаю запах рыжиков: особенный, густой. Волшебный! Вот почему он не пахнет?

— Видать, у тебя что-то все же закупорилось... Да шучу я! Пойдем.

Они направились домой, Виктор взял у жены полупустую корзинку. Рыжика из рук Татьяна так и не выпустила, по поводу чего Виктор то и дело прятал усмешку. Особенно когда рыжик раз за разом сосредоточенно обнюхивался.

— А как наша королева? — Виктор хотел добавить «Анна Австрийская», но вовремя прикусил язык. Хватит с него д’Артаньянов… Татьяна усмехнулась:

— Прекрасно королева, тяжелеет день ото дня. Скоро рыжики только около дома собирать буду.

Виктор покосился на чуть выступающий живот жены и пожевал губами:

— А не пора ли нам в цивилизацию, милочка?

— Нет, рано. А что это там?

Одной рукой она опять поднесла гриб к губам, а другой показывала правее, на покосившиеся в разные стороны почерневшие деревья. Странно, по пути сюда Виктор такого места не помнил. Впрочем, видимо, в процессе прогулки они задали изрядного крюка, да и пошли в эту сторону в первый раз, так что неудивительно.

Виктор с Татьяной поставили корзинки на мшистую неприметную тропку и направились к деревьям. Удивление все нарастало: метеорит, что ли? Очень похоже…

Подойдя, они ахнули. В неглубокой воронке лежал бугристый, будто оплавленный камень вдвое меньше футбольного мяча. С немыслимыми прожилками и непередаваемого сливового света. Камень редко и еле заметно пульсировал. Вокруг него чернела обугленная проплешина диаметром эдак с метр. Гарь, поднимаясь по стволам близрастущих сосен, очерчивала небольшую сферу, будто здесь некогда бушевал колдовской огненный шар.

— Бред! — ошарашенно и безапелляционно заявил Виктор. — Если бы такая дура грохнулась с небес, тут сейчас царила бы мини-Тунгуска. А он сам не лежал бы на солнцепеке, а был закопан метра на три!

Виктор наклонился, недоверчиво мазнул пальцем по обгорелому стволу, с ядовитым скепсисом уставился на испачканный палец и отер его о темную штанину. Вспомнив о возможных опасностях, чертыхнулся.

— НЛО! — распахнула глаза Татьяна.

— А внутри маленькие марсиане! — фыркнул Виктор и развернулся, собираясь уходить. — Камень это. Сплошной… Слушай, пойдем-ка отсюда, он что угодно учинить может: взорваться, испарения выделять, фонить — пошли, еще не хватало… Доберемся до связи, позвоним — пусть с ним спецы колупаются. — Он шагнул прочь.

— Ну пойдем, — сникла Татьяна. — Ой!

Отошедший было на пару шагов Виктор резко обернулся и вздрогнул: рыжик лежал на мху у странного камня, а Таня, тут же плюхнувшись на корточки, уже протянула к нему руку.

— Не смей! — рявкнул Виктор, проклиная себя за разгильдяйство и бросаясь к жене. Но та уже схватила гриб и собиралась вставать.

— Упал… — обиженно и виновато проговорила она, поднимаясь на ноги, разворачиваясь и одновременно протягивая чертов рыжик навстречу мужу. — Ой…

Она пошатнулась и не глядя оперлась рукой о странный камень. Виктор едва не заорал. Подскочив и схватив Татьяну за другую руку, он выбил у нее проклятущий гриб и оттащил жену подальше. На его лице не было ни кровинки. Страшными глазами он осмотрел ладонь Татьяны и наконец упер яростный взгляд ей в глаза.

— Что ты… — испуганно пролепетала она. — Что ты с ума-то сходишь? Я в порядке, у меня он выскользнул просто…

— Ты могла сейчас обжечься! Умереть!

«И до сих пор можешь», — звенело в мозгу. — «Вы можете». «Умереть».

— Да ну тебя! — она выдернула у него из рук ладонь и обиженно направилась к корзинкам. Виктор, тяжело дыша, молча смотрел вслед. Затем кинул злобный взгляд за спину, на развалившийся от удара рыжик. А затем, машинально, на камень.

Через несколько секунд Виктор понял, что тот больше не пульсирует.

«О, Господи…», — закрыл он глаза. — «Ср-рочно в город. Сегодня же».

Связь в сторожке была допотопная и, похоже, самодельная. Виктор все проклял, пока связывался с хозяином сторожки Егором, и разбирался, что пытался втолковать тот в ответ. Сквозь свист, шум и помехи приходилось орать, как комиссар, дозванивающийся в Смольный. Мать честная, двадцать первый век на дворе!

— ...Прилетай, говорю, срочно!

— Нельзя, — оглашено шипела рация, — машин нет…

— Да как нет?! У нас ЧП!

— Ты говорил пару месяцев. ...борта задействованы. Далеко... (неразборчиво) ...нас, а от вас подавно. Вы же только при…

— Я заплачу!

— Да хоть… золоти… не на чем…

— Егорушка! Срочно надо! У нас беда…

— Попробую… (неразборчиво) ...у Ваньки. Через неделю. Если получится…

И все в том же духе. Виктор понял, что помощи ему не дождаться — сами хотели подальше, дикарями, а теперь что? Как без врача? Без интернета, медицинских справочников, счетчиков Гейгера и без всего остального, от чего они сбежали. Причем идея-то Танькина, а он опять повелся, балда. Соображать в семье кто будет?! И что теперь? Если б он хоть что-то понимал в радиации и в ее симптомах. Тошнить, вроде должно…

— Тебя не тошнит?

— Ты уже третий раз спрашиваешь. Только разве что от твоей паники. Я абсолютно здорова, успокойся.

— Точно не тошнит?

— О Боже…

— Голова не кружится?

— Нет.

Татьяна лежала на диване, одна рука закинута под голову, вторая машинально гуляет по животу. Взгляд безмятежен, поза расслабленна. Может, он зря паникует?

— Точно не тошнит?..

Легли рано. Виктор хотел протопить на ночь, но жена заявила, что в таком случае уйдет в тайгу. Угроза возымела действие: протопить он решил, когда она уснет.

И когда Татьяна заснула, началось. Виктор и сам уже, почитай, успокоился, украдкой встал, начал обдирать бересту на растопку — и на тебе!

Сначала Танька забормотала. Какую-то тарабарщину, язык даже примерно не определить. Зато ласково, вкрадчиво. Изредка улыбаясь, с проникновенной заботой. Виктор и сам разулыбался, хоть и несколько кривовато: непонятный язык изрядно нервировал. Вдруг милое сюсюканье ни с того ни с сего сменилось бешеной руганью. Тот же язык зазвучал абсолютно по-другому: стал гнусавым, плюющимся. И злющим, как сам сатана. У Виктора, склонившегося у печки, душа ушла в пятки — он выронил растопку и подскочил к жене. Легонько подул в лицо. Без толку. Татьяна вцепилась в одеяло, тело изогнулось — в горле клокотал хрип, шею и виски овили сизые, бугрящиеся вены. Виктор обезумел. Сначала легонько, потом все сильнее стал трясти жену за плечи, шептать, затем кричать. И когда он уже поднял руку для первой пощечины, Татьяна вдруг замолчала и обмякла. Всхлипнула: «почему он не пахнет» — и повернулась на бок. Виктор сполз на пол, уселся у стены и обессилено запрокинул голову.

И что теперь делать? Пешком идти? Двести километров. А ночевать где? Вот с этим — где ночевать?

Наутро Татьяна ничего не помнила. Виктор чуть голос не сорвал, пытаясь пробиться сквозь легкомыслие и недоверие жены, пока не понял, что толку-то от ее веры все равно не предвидится. Никуда они отсюда не уйдут, будут сидеть и ждать вертолет до второго пришествия. Если раньше не сойдут с ума: такой вариант уже вполне брезжил на горизонте, у Виктора-то точно. За грибами он отказался идти наотрез: снова уложил жену, и принялся ухаживать, как за маленькой. На лице у него застыла такая мука, что Татьяна скрепя сердце смирилась и выполняла все, что тот скажет.

Результат «лечения» не заставил себя ждать: у пациентки заболел живот. Пока боль только просыпалась, Татьяна из последних сил терпела бестолковую прихоть мужа, а когда начались рези, впервые осознано на него накричала и выгнала. За водой.

К вечеру боль стала невыносимой. Виктор благоразумно помалкивал и готов был провалиться сквозь землю, лишь бы его Танюшке хоть чуть-чуть полегчало. Лечила она себя сама: заваривала какие-то недосушенные, буквально вчера выложенные, листики-цветочки, только боль не уходила. Изможденная, обессиленная, Татьяна забилась под одеяло и в конце концов ее одолела дрема. Дрема более походила на забытье: была дерганой, нервной и, похоже, приносила лишь мучения. Вскоре Виктор снова услышал сонный, бессознательный поток речей, на сей раз по-русски. А вникнув в суть монолога, вконец уверился, что кто-то из них лишился разума.

— …одеяло, тяжесть, тепло, много, забота, мягкость, безопасность, любовь… любо-о-овь, месяц, три, два, девять, много, дрова, тепло, стол, одеяло, еда, любовь, дай, спи, ешь, лежи, дай, свет, тепло, забота, грибы, сознание, живи, дай, солнце, тепло, насекомые, доклад, таксация, бонитет, огонь, кладка, насекомоядные, дуст, песок, Колобок, Борменталь, аз воздам, параллель, газы, Менделеев, биоэнергия, притяжение, дерево, катализатор, рыжик, запах… Где запах? Где? Газ. Какой? Како-о-ой?! Плацента, импульс, преобразование, поток, дай, тепло, сон, рыжик, дай, абстракция, живи, чашка, сознание, третий, кофе, поток, дай, запах, запах!.. Орбита, цветок, насекомые, дай, дай! Запах! Дай! Да-а-ай!!!

Татьяна опять начала извиваться и звереть. Повторялся вчерашний припадок: в безумном приступе ярости речь бешено клокотала, а пальцы впивались во что попало, до белизны. Виктор изваянием застыл у стола, отирая ледяной пот и стиснув зубы, не собираясь трогаться с места и хоть как-то влиять на происходящее. От него ничего не зависело, это проявилось вдруг со всей ясностью. Хотя… запах рыжика им нужен? Кому нужен — он боялся и предполагать, ясность улавливалась в одном: жена осатанела от того, что запах проклятого рыжика ею не опознан. «Дай запах»? Рыжик нужен? Найдем. Тот развалившийся, у камня, бесполезен — он почему-то не пахнет. А если они все сейчас не пахнут, или у Танюхи и правда что-то с обонянием, тогда что?

Тогда и будем думать. А пока срочно в лес, без ножей, так, кстати, и не тронутых корзинок, и грибных охотничьих предвкушений. Оставлять Таньку одну было страшно, но, если он хоть что-то мог для нее сделать — надо делать. Бросив, полный страдания, взгляд, на жену, Виктор накинул куртку и вышел за дверь. Пока стоял на крыльце, с облегчением подставляя пылающее, взопревшее лицо под прохладный ветерок, соображал, куда податься. Пробродил полчаса по опушкам, пока не сообразил сходить на ту самую кочку — хоть какая-то призрачная надежда. Но марш-бросок в полкилометра тоже результата не принес. Кочка и ее окрестности бугрились какими угодно грибами, только не рыжими, да и темень сгущалась. Под конец он решил пройти к злополучному пульсирующему камню и принести хоть что-то, хоть и развалившееся. Подходя к памятным деревьям, он вдруг замер от дикой мысли. Подошел — точно. Это не взрывная волна расперла деревья в разные стороны, это они так выросли. Сколько ж лет эта погань тут пролежала? Впрочем, стоп: а недавняя обугленность тогда откуда? Он подошел к погани, и новая мысль подтвердила предыдущую: не воронка это, сам мох бежит, расползается от чуждой, неведомой опасности. Невесть откуда взявшейся и неизвестно сколько пролежавшей. А почему, собственно, опасности? Потому что мох так решил? Виктор пригляделся, и у него появилось ощущение, что камень начал вянуть. Середина как-то просела внутрь, размер уменьшился, да и цвет померк… или чудится, черт его разберет. Сейчас камень походил на огромное, бугристое вареное яйцо, почерневшее от старости, на которое неловко уселся неведомый великан. Да и стойкое ощущение, что камень как-то тянется к деревьям, не проходило.

Развалившийся рыжик лежал, как и раньше: ножка отдельно, шляпка отдельно. Преодолевая неуемную ненависть, Виктор сгреб останки и, так и держа их в руке, поспешил домой. И тут же затряс рукой: видимо, чертов рыжик шибко приглянулся местным муравьям, которые тут же полезли гулять по всей кисти. Кое-как смахнув щекотливых тварей, Виктор, подумав, наклонился над камнем и долго всматривался в то, что творилось вокруг него. И было на что посмотреть: муравьиные полчища сновали туда-сюда, поднося к камню травинки, хвою и прочую мелочевку. Зачем? Черт их знает, но Танька явно что-то тут запустила, какой-то неведомый процесс, это точно. Надо прийти сюда при свете дня, а то ни зги не видно…

Дома все было спокойно, Танька спала. Виктор впервые пожалел, что у них нет холодильника — принесенные грибы хорошо было бы хранить в холоде. Или в холодильник кладут свежие, только срезанные? Как бы то ни было, за неимением техники пришлось оставить сволочной гриб на столе и заняться позабытыми на время корзинками. Радуясь, что белых не так много — а других они, почитай и не брали, — Виктор нарезал их на полоски и развесил на нитках. После чего разделся и нырнул под бочок к любимой. Коль стемнело, время спать. Как истинные счастливцы, часов и мобильных гаджетов они здесь не наблюдали, может, и напрасно. Надеясь, что сегодня его больше не потревожат, Виктор стал засыпать.

Татьяна заворочалась. Забормотала, застонала. Виктор напрягся, но продолжения не последовало. Вскоре он заснул. Ему снился черный мох, расползающийся во все стороны, как пал по сухой траве. Живой пал, осмысленный, ненасытный. Змеились и ширились черные щупальца, свитые из зубастых муравьев, слепо и жадно тычась во вздрагивающие деревья.

Вскоре бормотание жены привело его в сознание. Пакостный сон испарился, взбудораженный мозг хотел просто спать, без сновидений. Смирившись с неизбежным, Виктор закутался с головой в одеяло, и снова попытался заснуть. В голову полезли бредовые страхи, нелепые предположения и попытки объяснить, что тут творится — все мысли Виктор пресекал, зло и сразу. Ворочался он с боку на бок до тех пор, пока жена не начала кричать. Тогда он встал, включил фонарь, поставил на стол, сгреб остатки рыжика и сунул их под нос жене. Кляня себя за то, что лишь таким глупым образом может унять непонятную, разъярившуюся боль жены. И тут руки у него затряслись. Во-первых, он увидел, что Танька не спала и кричала вполне осознано, насколько можно было определить по глазам, полным боли и ярости. А во-вторых, Танюшка его выглядела лет на шестьдесят: глубокие морщины, мешки под глазами и под углами рта, дряблость и ноздреватость кожи… и волосы — волосы!

Татьяна ухватила полузасохший сморщенный гриб, распотрошила непослушными пальцами и зарылась в него ноздрями, жадно и отчаянно. После чего обессиленно откинулась на подушку, отшвырнув рыжик куда-то в угол, под стоящий там табурет. И тут Виктор сам едва не поседел: живот жены возвышался под одеялом, будто в животе сидела тройня, и срок вполне подошел к родам.

— Умаяла она меня, — с невеселой, вымученной усмешкой просипела Татьяна. Голос ее остался прежним, только усталость да болезненная надтреснутость превышала всю мыслимую соизмеримость.

— Кто умаял? — эхом просипел Виктор, не отводя безумных глаз от огромного живота.

— Королева наша. Подросла девочка, требовательной стала… ну, сейчас может успокоится… на время.

Виктор молчал. Вопросы, впрочем, как и напрашивающиеся ответы, теснились в мозгу невообразимой грудой, но он боялся произнести хоть один. Наконец решился:

— Это был катализатор роста? Там, в лесу?

— Ой, не знаю я, что там было, — Татьяна болезненно поморщилась и аккуратно погладила живот слева. Но ладонь ее почти сразу замерла.

— Она говорит, что не столько катализатор, сколько преобразователь… нет, м-мм… переноситель... что-то он переносит. Не спрашивай, я сама совершенно ничего не понимаю, что она несет...

— Кто говорит?! Кто несет?! — взъярился Виктор, — Она?! Она уже говорит, оказывается! Вещает! С преобразованием-то у нее все в порядке, как я погляжу! Отъелась по полной… Она из тебя все соки выжала!

— Говорит, ты можешь помочь. Моих соков ей… уже мало... — голос жены дрогнул. Татьяна провела рукой по лицу и тяжело вздохнула.

— Как… помочь?

— Иди сюда.

Виктор странно взглянул ей в глаза и скрипнул зубами. Чуть помедлил, подошел, присел на корточки у кровати. Дыхание его участилось, губы плотно сжались. Татьяна положила ладонь на его лоб, вертикально, вторую — на свой живот.

— Терпи, солнце. Золото ты мое…

Первую минуту Виктор только скрипел зубами, потом застонал, потом начал кричать. Тело его выгнулось дугой, он так же вцепился обеими руками в одеяло, но раскаленную ладонь со лба не смахивал. Терпел, как велено. Жена сама — как показалось, на исходе сущей вечности — отняла ладонь и бессильно уронила на простыню. Виктор уткнулся лбом в Танюхино бедро и обнял, избегая прикасаться к ее животу.

— Спасибо, — всхлипнула Татьяна. Слезы ее капли на совершенно белую голову мужа.

— Помогло? — голос Виктора шел как из подземелья.

— Помогло. Только ей нужен запах… рыжика. Она его так и не уловила. Он ей физически необходим, будто речь идет о запахе самой жизни.

— Нет тут больше рыжиков. Так и передай… — он надолго замолчал. — Танюх, похоже там не просто катализатор... Я сейчас только понял…

Виктор с кряхтением разогнулся. Сполз на пол, откинулся на бревенчатую стенку. Дыхание его было сиплым и прерывистым. Отдышавшись, он продолжил:

— Не просто катализатор. Преобразователь. Например, проклятый камень содержит неведомую жизнь. Прокариотную… простейшую. И она собирается… не знаю… перекроить тайгу под себя. Трансформирует условия биотопа в экотоп… Для дальнейшей трансформации… С помощью тех, кто касается их камня… Муравьев, животных, людей… Ты его, похоже, как-то включила, а до того его все за километр… обползали.

Татьяна его не слушала:

— Ей нужен этот чертов запах. Она чует все, а этот — запах удовольствия от природы, что ли… не улавливает. А он очень, очень нужен, просто необходим. Видно, слишком я в тот момент падения… расстраивалась, что его не чую. Да и сейчас… просто катастрофа.

— Жизненно необходим. Как подвески, — с трудом просипел Виктор. — Но тут уж ей обломится… Это все твое нынешнее восприятие, дорогая. И не только запахов.

Ему остро захотелось кинуть камень в костер, жечь кислотами и облучать радиацией. Впрочем, что толку жечь нечто, перенесшее, небось, вакуум и трение сквозь атмосферу… или откуда он явился? Из огненного шара как Терминатор? В бетон залить…

Виктор издал сиплое кряхтение, вспоминая свою недавнюю мысль:

— Если так — хана тайге. Да и миру… Преобразование — дело долгое, но с катализатором… Мне надо… написать Егору. Надо… ты только ей… не говори. Сжечь всю округу напалмом…

Он начал подниматься. Татьяна, увидев его потуги, крепко, до судорог, стиснула лицо в ладонях.

Наутро Татьяна объявила, что ей — или им втроем — нужно туда, к камню. Виктор, полночи тупо просмотревший в потолок, и глазом не повел, лишь нехотя процедил:

— Не дойдем.

Он с некоей странной медлительностью провел рукой по волосам. Бесстрастно покосился на прядь волос, оставшихся в пальцах, скинул ее на пол и закрыл глаза. У него саднили и кровили зубы, болело все, что можно. Дыхание было сиплым и натужным, голова кружилась от малейшего усилия.

— Мне надо туда, солнце. Очень.

Разлепив глаза, он почти без кряхтения повернул голову. Заглянул жене в глаза и издал скрежещущий звук. Татьяна не сразу догадалась, что он так смеется.

— И когда выдвигаемся?

— Сейчас. Через несколько часов мы вообще с кровати не встанем.

Глаза ее горели обреченной решимостью. Дойдет ведь. Дойдет, и его дотащит, если надо.

Они выбрались к столу. Осушили последние запасы воды. Кое-чего накинули на плечи, обулись. Татьяна без улыбки выбрала веточку какой-то невзрачной растительности из вороха своей сушеной дряни.

— Жуй.

Вторую ветку надломила, оторвала соцветие, буднично бросила в рот. Оглядела сторожку, в которой они прожили почти неделю. Указала на нож:

— Возьми, трости нам сделаешь.

«Костыли», — зло подумал Виктор. Ему было интересно, сама Танюшка так раскомандовалась, или это их ненасытная королева как-то заставляет? Спорить было нечего: к камню, так к камню. Не одной же ей идти, в самом деле…

Шли, вернее, ковыляли долго. В обнимку как пьяные. Часто устраивали привалы, подолгу восстанавливали силы и дыхание.

Колени у Виктора будто жгло огнем, левую ногу с полдороги он вообще перестал чувствовать. Неистово кололо в боку, отдавало в поясницу. И, вместе с тем он с предельной ясностью видел: Танюшке вдвое тяжелее и больнее. Если не втрое… но она и виду не подавала. Кусая губы, перла как танк.

Ненавистный камень лежал все там же — уменьшенный в размере, будто сдувшийся. А вот местность было не узнать.

От черной обгорелой проплешины не осталось следа: все было засыпано прелой хвоей. Видимо-невидимо как чумовые кишели муравьи. Черные как смоль. И с деревьев чернота исчезла, будто ее слизали. Здоровая, обычная кора, без единого насекомого.

— Муравейник! — ахнул Виктор, сформулировав наконец то, что брезжило на грани сознания всю ночь, — они ведь муравейник строят!

У него появилась безумная мысль, а затем и стойкая уверенность, что обгоревшая чернота выжженного мха запитала муравьев как энергетик. Преобразователь? Преобразует таежную гарь в энергию? Почему бы и нет, простейший углерод… Только живность тут больно неправильная. А гари им, как выясняется, нельзя давать ни в коем случае! А что он написал Егору, балда? Сжечь к черту? Хотя, если все сгорят…

Стоп… У муравьев ведь матка должна быть!

Он как безумный уставился на Танюхин живот. Преобразователь… Переноситель, мать его! Уж не сознание ли чуждой каменной аномалии он перенес в Танюшку?!

Рука его до боли стиснула рукоять ножа, лежавшего в кармане. Сквозь ткань куртки и, похоже, пропоров подкладку. На жену он сейчас боялся смотреть. На жену, усевшуюся — сползшую — прямо в кишевшее месиво черных, суетливых бестий. У него самого подгибались колени, хотелось рухнуть в мох и умереть. Но прежде…

Рука его метнулась в карман: быстро, отчаянно — как у молодого.

И застыла.

Не сможет он ее пырнуть, никак не сможет… Как Бог свят.

Стиснув лицо в ладони, он неловко осел на хвойный ковер. В глазах вспыхнули и затанцевали пестрые всполохи. Будто кто дососал из него силы, до последней капли.

Тела своего он уже не чувствовал.

***

Вертолет прилетел через неделю. Егор выпрыгнул из машины и направился к дому. Однако дом оказался пуст, дверь распахнута настежь. В воздухе витал густой, хотя и вполне обычный грибной дух.

Егор застыл на пороге, как изваяние, тупо глядя на следы запустения. Где Витька с женой?! Что стряслось?!

Заметив на столе исписанные листы, Егор прошел вперед, взял, и начал читать. По мере того как он читал, лицо его все более мрачнело. Плюнув, он швырнул листы обратно на стол:

— Бред… Ну бред же… Витька! Кончай дурить, выходи! У меня лимит, машину в карьере ждут!

Постояв мгновение и не дождавшись ответа, он ругнулся, пнул разобранный топчан и вышел за порог. Тоскливо поозирался, чертыхнулся, и направился в лес.

Виктор довольно подробно описал ориентиры — к нужному месту Егор вышел, практически нигде не плутая.

Только вместо камня перед ним предстала широкая гора хвои. Муравьи — черные, огромные — деловито сновали туда-сюда, таща к горе куски коры и мелкие шишки. От горы змеилась нездешняя сизая растительность. Остолбеневший Егор окинул растерянным взглядом верхушки сосен: точно, место то. Вон, у одной две ветки будто колесом изогнуты…

За горой кто-то возился. Кто-то, похожий на чертенка, с вздрагивающими то ли рожками, то ли антеннами, растущими изо лба. Существо сосредоточенно сидело на самой границе хвойного ковра и, монотонно покачиваясь, буравила жадным взглядом гриб, растущий от нее шагах эдак в трех. То ли лисичку, то ли горькушку... Муравьи облепили чертенка с головы до ног, а тот их, похоже, вовсе не замечал.

Егор почувствовал позывы к рвоте. Опомнившись, он бросился обратно. У ребят в части, говорят, есть огнемет, давно использующийся не по делу. Вот пусть и используют как надо… Эх, прав Витька! Да и где они есть-то?! В тайгу убегли? Заблудились? Вот и поищем, заодно… толпой. С собаками.

Чертенок, оторвавшись от своего странного занятия, по-кукольному повернула голову и глянула в спину несущемуся прочь чужаку.

Челюсти ее разъехались, являя ехидную, отвратную улыбку.

Что ж, будет неприятная смерть, а затем новая жизнь. Пора было зарываться в хвою и готовиться к масштабной кладке. А запах… Ну что же, значит поначалу опять придется использовать биоэнергию в виде сырца.

А потомки свое наверстают: им будет, где развернуться.