Суд

Лесной воздух всегда помогал немного очистить мысли, избавиться от волнений и переживаний. В не столь частые мгновения, когда мне доводилось вступить на лесную тропу, я начинал испытывать нечто вроде счастья. В итоге, я принял судьбоносное решение и завязал с работой, переключившись на интернет-удалёнку и поселившись на даче на постоянной основе. Зимой, когда заметало и участки, и заборы, и дома, я всё так же жил тут, воспитывая вместе с Лерой двух маленьких детей, посвящая несколько часов в день удалённой работе и обязательно выкраивая время для того, чтобы хотя бы раз в несколько дней в гордом одиночестве отъехать за восемь километров в этот лесочек и, оставив машину у опушки, пройтись либо по дороге или одной из натоптанных тропинок, либо вовсе зарыться в чащу и продираться через бесконечные буреломы, отдавая этому занятию когда часок, а когда и несколько часов, порой заставляя Леру волноваться и выслушивая её упрёки. Но зато, оказавшись здесь, я на время лишался тревог и забот, я мог побыть кем-то, кто просто появился в этом лесу и не существует за его пределами. Кем-то, кому чужды и проблемы с работой, и частые споры с женой, которая, наверное, когда-нибудь всё-таки заберёт детей и уедет в нашу городскую квартирку, которую мы пока что в обход нотариальной конторы сдавали в аренду. Лишь бездумное движение и наслаждение чистым воздухом могли развеять всё.

Правда, иногда идиллию могли и нарушить.

Когда я запирал машину, из леса раздались несколько раскатов ружейных выстрелов, после чего наступила тишина. Я сразу нахмурился. Неужто опять.

Я пошёл вразвалку по наезженной дороге, засунув руки в карманы. Но как бы я ни старался чувствовать себя спокойно, сердце всё равно очень тревожно стучало, как это бывало всякий раз. В очередной раз у меня был отнят покой, которым я так любил наслаждаться в эти сладкие мгновения в лесу. Пусть это бывало не очень часто, но… каждый раз было сверх всякой меры неприятно.

Я старался отвлечься на картины зимнего леса, на ветви с кое-где уцелевшей сухой листвой, на которые налип мокрый снег, на хрумканье этого самого снега под подошвами, на кое-где росшие вперемешку с лиственными деревьями сосны, которые были облеплены снегом больше всего и смотрелись особенно нарядно. Но я всё равно не мог избавиться от неприятного чувства. От беспокойства, от… от страха.

Я остановился, только войдя в лес, и приложил руку к груди, чувствуя сквозь куртку и грудную клетку биение сходившего с ума сердца. Нет, так не пойдёт… должен же был уже привыкнуть. Должен же был уже… А, кого я обманываю. Никогда не привыкну. Всегда будет так.

Буду просто идти вперёд, слушая хрумканье снега под подошвами. Кстати, мокрый снег всё ещё шёл. Как начал с утра, так и не переставал. Оседал на одежде, на капюшоне. Мне было всё равно, какая погода. В лесу я всегда чувствовал счастье, даже под проливным ливнем. Но не в такие моменты… В такие моменты даже ясная солнечная погода вызывала какое-то раздражение. В такие моменты, какая бы погода ни была, хотелось увидеть что-то другое.

Так будет всегда. Всегда.

Мужские голоса, периодический хохот. Я знал, чем они занимаются. Сердце билось всё учащённее. Я опустил взгляд, ибо мне казалось, что биение моего сердца можно заметить сквозь одежду. Но нет, куртка не показывала, как подрагивает грудная клетка из-за ударов изнутри. Что ж, хорошо. А голос… голос всегда будет твёрд. Мой голос не дрожит в такие моменты. Сердце словно пытается выжать ту скорость, за которой следует полная остановка. А вот голос никогда не дрожит. Не выдаёт меня. Я ему благодарен.

Вскоре, за поворотом, я их увидел. Им удалось застрелить лису, которую один из них и разделывал широким ножом, периодически глядя на двух своих товарищей и что-то им втолковывая. Двое этих самых товарищей закинули ружья за плечо и тоже что-то говорили, иногда посмеивались, иногда утирали носы. Для них вылазки на охоту тоже были своеобразными моментами счастья. С ружьём наперевес они чувствовали не только собственную крутость, но и азарт. Рабочие и домашние проблемы тоже отходили на второй план. Я их в каком-то смысле понимал. Но не настолько, чтобы просто пройти мимо, либо же развернуться и пойти назад.

— Эй, вы, — позвал я будничным тоном, который ни капельки не выдавал моей внутренней бури эмоций. На меня удивлённо уставились три пары глаз. Тот, который был занят освежеванием, остановил руку с ножом.

— Чего тебе, мужик? — спросил меня один из тех, кто стоял возле свежующего.

— Зачем вы это делаете? — задал я дежурный вопрос. Наперёд зная реакцию. Но я всегда его задавал и буду задавать ещё. Обязательно буду. Наивно надеяться, что этот раз — последний.

— Чего «зачем»? — искренне не поняли они и переглянулись, где-то внутри уже явно определив меня в сумасшедшие. Как и всегда. Насколько же всё это предсказуемо и отработано. Насколько же страшно.

— Вы же понимаете, что она тоже живая, — объяснял я вновь простую истину, которую они, конечно же, не смогут понять.

— Теперь уже не живая, — широко ухмыльнулся тот, что был занят сдиранием шкуры с мёртвого зверя, и кстати вернулся к своему занятию.

— Если тебе чего не нравится, ты лучше иди мимо, — посоветовал другой, демонстративно сморкаясь в мою сторону.

— Ага, мужик, не надо тут всякой херни, — поддержал третий.

— Просто они тоже чувствуют боль. И страх.

— Если ты такой сердобольный, то звиздуй в общество защиты животных, — сказал один из стоявших с ружьями. — Заманали вы меня уже, зашытьники. Даже племянник заразился. Потом как-нибудь поведу его. Пусть голову проветрит и поймёт, что такое спорт.

— Не стоит впутывать в это и его.

— А ты кто такой, чтобы тут командовать, вообще? — взъелся на меня второй стоявший.

— Иди, иди отсюда, — серьёзно посмотрел на меня шкуросдиратель.

— Это всегда плохо заканчивается.

— Ага, для тебя точно всё может плохо кончиться, — как бы невзначай притронулся к своему ружью тот, что собирался вытрясти дурь из заражённого племянника.

— Я здесь ни при чём. За вами всегда приходят.

— Кто? — вскинул брови свежующий, правда, его ухмылка выдавала отношение к моим словам.

— Тогда послушайте, что я вам расскажу. Интересная история, — сказал я, присаживаясь на пенёк неподалёку от лесной дороги и не терпя возражений. На душе у меня было мерзко, но мой голос этого не выдавал, как и всегда.

Мужики переглянулись.

— Слышь, а нам твои истории точно интересны? — спросил меня обладатель племянника.

— Обещаю.

* * *

Довелось мне как-то попытаться самостоятельно построить сарай для дров, после чего пришлось полежать пару месяцев в травматологическом стационаре. Там я познакомился с парнем примерно моего возраста по имени Вадим, который просил всех из нашей палаты называть его просто Вадиком. У Вадика повреждения были на порядок серьёзнее моих, так что срок госпитализации у него был раза в два больше. Когда меня положили, он там уже обитал, а когда меня выписывали, ему предстояло пролежать ещё не меньше месяца.

Развлечений в больничке немного, а уж тем более когда приходится отлёживать такой солидный срок. Разве что за жизнь потрендеть, вспомнив и разболтав все более-менее интересные истории, которые с тобой когда-либо приключались с момента рождения и до текущего дня. Ну и позубоскалить. Поскольку я лежал у стенки, и Вадик был моим самым ближайшим соседом, то у нас с ним наиболее близкие отношения и завертелись. Надо заметить, что первое время он жался, когда я или кто-то другой спрашивали его, где он такие травмы получил. Отделывался общими фразами, а потом, прокашлявшись, побыстрее менял тему. Но в один момент всё-таки решил довериться. Видимо, подумал, что у нас был уже достаточно сплочённый коллектив, чтобы не поднять его на смех. Так и рассказал свою историю.

— Дед Гуся у меня охотник заядлый. Гуся — это мы так деда Гошу называли, по приколу. Да и отец его… Во времена стародавние охота только и помогала протянуть. Ну а потом как это, значит, полезное развлечение, навыки стрельбы там и то-сё. Я вообще не то чтобы кровожадный человек, у меня всегда какое-то подсознательное отвращение к этому всему было… Но мы как в деревню приехали, с папкой моим, да братом его, ну и я с братанами тоже, нас аж три штуки… В общем, решил дед нас сводить дичь какую пострелять. Говорит, много уже лет до этого дела не притрагивался, потому что услышал от своего давнего приятеля из другой деревни, что мол двое охотников как-то при невыясненных обстоятельствах загнулись. На охоту типа съездили, а через два дня обоих, каждого в своём доме, и примерно в одно время… того. Странное дело. Ну он как-то перестремал. Потом подумал: да ну, совпало и совпало. И потащил нас. Я там нечаянно ворону подстрелил. Надо мной ржали, а я смотрю, как она корчится, и как-то неприятно. А им всё равно… Ну пошли дальше. Я вообще пожалел, что согласился. Чем думал… Ну и того. Засаду на кабанчиков организовали, подстрелили хряка. Довольные все, кроме меня. Мне всё как-то не по себе было… Ну да я в него и не стрелял, так что думаю совесть чиста. Но им по приколу. Ржут все. Дед полез тушу разделывать. Ну и это самое, уехали мы на следующий день. И в ночь следующего дня меня того… отделало что-то. Я только силуэт видел, такой здоровенный, вытянутый… Он слегка сгибался, потому что головой в потолок упирался бы. Я вообще в шоке, ничего не соображал. А потом второе чудо-юдо в дом заскочило, и начали на самом что ни на есть человечьем… только голоса у них низкие, хрипловатые… Тот, что видимо второй заскочил, что-то говорил, что меня мол не надо, я не того… не такой. У меня вроде как совесть есть, и я попутался немного. Остальные типа конченные уже были, а я вроде как ещё нет. Что меня не надо было трогать. Ну а тот, что меня отделал, он спорил, говорил, что ему без разницы. Но потом второй его уломал. Так и ушли, оставили меня. Вот. А уже тут я узнал, что деда Гусю, батька моего, братков… того. Насмерть. Вот так.

Тогда и понятна мне стала некоторая его зажатость. Тогда я и понял, почему он, даже когда пытался как-то нормально общаться, шутить, всегда был какой-то напуганный, удручённый, а по ночам часто постанывал или вовсе орал. Снилось, значит. Только тогда обратил внимание, что седина у него небольшая в волосах, хотя и молодой.

Правда, для меня его история тогда уже не была новостью. Наслышан был от кое-кого другого.

* * *

— Короче за то, что мы эту рыжую завалили, нас теперь какие-то черти ночью в доме покрошат? — резюмировал весь мой рассказ освежеватель.

— Очень высока вероятность.

— Ха-ха, да ты поехавший, парень, — сказал один из охотников, стоявших с ружьями. — Тебе лучше пойти проспаться. Давай, давай, хватит нам тут мозги компостировать… Ни себе удовольствия, ни людям, лишь бы прилипнуть к кому… Слышь, «гринписовец», чего говорю?.. Шёл бы спокойно…

— Моё дело — предупредить, — невозмутимо сказал я, вставая с пня. — Остальное уже не в моей власти.

— Угу, давай, доброй дорожки, — издевательски махнул мне тот, который разделывал убитое животное.

Я пошёл дальше по наезженной дороге. Я снова попытался насладиться прогулкой… но уже не мог. Ведь я знал, чему в скором времени обречено случиться.

* * *

Только в таких деревушках вторая половина ночи бывает такой глухой. Когда самые-самые «ночные» обитатели дворов наконец заваливаются под три часа ночи в постель, чтобы выкроить часика четыре сна, либо, если выходной, продрыхнуть до полудня. Тогда здесь царит темнота. Если какие-то окна ещё и горят, то я их не видел. А темнота, в сущности, не была препятствием — с моим зрением.

Ни одна собака не залаяла, учуяв и предупреждая о моём присутствии. Нет, они не могли нас чуять. Никто не сможет нас обнаружить, пока мы сами того не захотим.

Оконные створки были заперты с другой стороны, но для меня это тоже не было проблемой. Я лишь взялся за них рукой, и они отперлись, впуская меня внутрь.

Отворив створки своими длинными болотно-серыми руками, я скользнул внутрь коридора, слегка пригибая голову, чтобы поместиться. Всё-таки не шибко наш рост удобен для ходьбы в помещениях. Быть может, эволюция однажды это исправит.

Длинные пальцы по человеческой привычке взялись за костяк проёма, помогая в ещё более согнутом положении через него перейти. В коридоре работала печь, обогревавшая этот дом. На кровати спала семья. Мужчина и женщина положили между собой мирно посапывающего годовалого младенца.

Встав над ними, я размышлял. Я понимал, что много времени мне всё равно не дастся. Что всё равно придётся совершить то, ради чего я сюда пришёл. Но я пытался хотя бы оттянуть этот момент. Я опустил взгляд на свои длинные руки, не выделявшиеся мускулатурой, но всё равно очень твёрдые на ощупь и способные творить ужасные вещи. Всё ещё пригибая голову и совсем чуть-чуть горбясь, я снова перевёл взгляд на мирно спавшую семью. Мы оба, я и тот мужчина, что сейчас мирно сопит в кровати, даря успокоение и защиту своему чаду, пересеклись здесь из-за своих ошибок.

* * *

В детстве на охоту меня не брали. Когда мама оставляла меня с папой, который должен был за мной присмотреть, я в итоге оставался в деревенском домике один, пока отец с его друзьями отправлялись пострелять уток или загнать кабанчика либо лисицу. Мне же оставалось лишь взять игрушечное ружьё и бегать по участку, изображая из себя охотника. Впрочем, это несильно увлекало. Зато потом очень «увлекательно» было слушать мамины с отцом перепалки на тему того, что он оставлял маленького ребёнка без присмотра, уматывая с друзьями «на эту дурацкую охоту».

То, что мне не давали принять участие в этом, как я считал, важном и ответственном деле, не давало мне почувствовать себя взрослым — а для детей такое чувство бывает подчас очень важным. Так что, если хотите, осталась у меня с детства такая травма — не давали мне поохотиться, и всё. Мать очень ответственно следила за тем, чтобы я не попадал на это дурацкое развлечение и не участвовал в дурацких попойках. Она очень боялась, что меня там могут споить. И опасения, как мне думается, были не лишены смысла.

И вот однажды я вспомнил, что мне хотелось когда-то заняться охотой. Вспомнил я это во время одной из своих лесных прогулок. Гулял-гулял, и вдруг как стукнет в голову — а ведь правда, как я мог забыть о своей мечте из детства!

До начала охотничьего сезона я приобрёл ружьё, и к получению лицензии был уже полностью готов к воплощению своей детской мечты.

Правда, навыки стрельбы мне подтянуть нормально не удалось, поэтому по зайцу я промахнулся — пусть на тот момент он тихо сидел на месте и не видел меня. Вот так удача, подумал я тогда, и выстрелил — но промазал. Когда заяц побежал, я всё ещё пытался его достать, выстрелив снова. Больше не успел — скрылся ушастый, и бежать за ним, перезаряжая ружьё на ходу, смысла не было.

Поскольку я ещё с детства был обижен на весь мир из-за того, что меня никогда не брали поохотиться в компании, то и отправился на эту охоту в гордом одиночестве. Только я, этот лес и живность.

Не повезло с первого раза, ну что ж. Я перезарядил ружьё. Поквитаемся ещё, зайчишка… может, и не с тобой, но с кем-нибудь уж поквитаемся. Детские обиды вырвались наружу, перемешиваясь с охотничьим азартом и сосущим чувством вины, которое я испытывал невесть из-за чего.

Ещё час мне потребовался, чтобы выследить новую жертву — небольшую рыжую лисицу. Вот так удача, что она не смотрела в мою сторону, идя куда-то вправо от меня и что-то вынюхивая. Пока ей не вздумалось повернуться, нужно было действовать. Ну всё, охотник. В этот раз сплоховать нельзя.

Подняв ружьё, я затаил дыхание. Это было моё посвящение, моё крещение кровью. Отмщение всему миру, стоявшему между мной и моей мечтой. Я даже усмехнулся перед тем, как нажать на спуск.

Грохнуло, ружьё подпрыгнуло в руках, больно ткнувшись в плечо прикладом. Но этот лёгкий ушиб не шёл ни в какое сравнение с неописуемым чувством эйфории, когда я понял по подкошенно завалившемуся рыжему телу: попал!

Неведомое ранее чувство владения чьей-то жизнью и вершения судеб захлестнуло меня. Это было невероятно. Чуть ли не повизгивая от восторга, я заспешил к убитому телу животного.

Однако лисица оказалась ещё жива. Истекая кровью, слабо подёргиваясь, пытаясь дотянуться пастью до кровоточащего бока, развороченного дробью, и издавая едва слышный сипяще-стонущий звук, она представляла из себя поистине жалкое зрелище.

Победитель замер, как вкопанный. Эйфория уступала место чему-то другому.

Животное подняло на меня свой взгляд, полный боли, обречённости и какой-то обиды, что ли? Словно глядя сквозь меня, оно обращалось к самой моей сущности с одним-единственным вопросом: зачем? В его взгляде было всё меньше жизни. Наконец, оно перестало трепыхаться, распластавшись на боку и тяжело уронив голову на влажный перегной листвы.

Победитель же продолжал стоять в одной позе, не зная, куда девать тяжёлое и неудобное ружьё, ставшее вмиг бессмысленным грузом.

* * *

С места охоты я бежал, словно от самого позорного и отвратительного поступка в своей жизни. Ружьё валялось где-то около трупа лисы, а я ломился через бурелом, из-за дезориентации даже сумев потерять дорогу. Странное, гнетущее чувство словно придавливало меня сзади и сверху, побуждая бежать всё быстрее и быстрее, несмотря на все препятствия, оцарапанную кожу и вывихнутую ногу. Страх и отчаяние, кошмарное чувство содеянного, непонятная тревога охватили всё моё существо с головой. Где-то внутри я знал, что непременно случится что-то плохое, и пытался трусливо сбежать от расплаты. Но всё равно не мог. Просто таков инстинкт самосохранения: гонит спасать свою шкуру даже в самой безнадёжной ситуации, когда остаётся просто смириться и принять свою участь.

Я, как и многие люди, не хотел отвечать за свой проступок. Совершать — ладно ещё, всегда можно покаяться и извиниться, дав честное слово, что больше так не будешь. Но вот расплачиваться по-настоящему, по-суровому, по-взрослому… даже зная, что полностью этого заслуживаешь… никто из нас не любит.

Вечерело, а я заблудился в этой чёртовой чаще, в которую сам себя и загнал вместо того, чтобы бежать по дороге. Оборачиваясь кругом, я видел только нескончаемые ряды деревьев и подлесок, тут и там наваленный сухой валежник. И всюду мне мерещился грозный и осуждающий взгляд самого леса, угрюмо смотревшего на меня и журившего… Кошмарное чувство, которое я никогда не забуду. Я был окружён врагом, желавшим со мной расправиться. И не было на свете ружья, способного ему противостоять.

Инстинкт самосохранения упорно подгонял дальше, но как найти спасение там, где каждая травинка тебя ненавидит? Усталость и боль, страх и отчаяние, но несмотря на всё это — я продолжал бежать, пока наконец не рухнул от изнеможения в полной темноте, слушая угрожающий скрип покачивающихся на ветру древесных стволов. Сердце настойчиво пыталось пробить грудную клетку и закопаться во влажную землю подо мной. Всё тело дрожало от усталости, холода и страха. Я ощущал себя как никогда более никчёмным, жалким и беспомощным. А тут ещё и напомнила о себе давно побеждённая детская боязнь темноты. Я вдруг замер, скрючившись и прислушиваясь, безуспешно стараясь успокоить разошедшееся сердце. Лишь скрип… такой страшный, такой грозный… тёмное небо, через которое едва пробивалось столько света, чтобы видеть слабые-слабые очертания окружавшей меня растительности… по больше части сливавшейся друг с другом… Враг был со всех сторон, враг был силён в темноте. Враг был страшен и неумолим.

Руки бессознательно стали загребать влажную листву, и я вдруг понял, что моё тело пытается само зарыть себя в опавших листьях, в жалкой попытке спрятаться от угрозы вокруг. Ему была неведома логика, им двигал лишь тупой страх.

Но, когда пришло время, защититься от угрозы всё равно не помогло ничто.

Я впал в забытьё из-за всего перенесённого психического перенапряжения, а придти в себя мне помогла страшная боль. Очнувшись, я сразу же принялся орать что есть мочи, потому что из беспамятства меня вывело ничто иное, как сильнейший удар по ноге, переломивший кость, словно щепку. Не успел я хоть что-либо понять под наплывом темноты и острой боли — карающая длань обрушилась на вторую ногу, которую постигла судьба предыдущей. И хоть я не мог тогда соображать из-за нестерпимой боли, нечеловеческий хриплый голос отпечатался в моей памяти на всю жизнь:

— Если ты познал муки совести, значит, в тебе ещё есть что-то человеческое… это и спасло тебе жизнь. Но наказание всё равно будет суровым.

Новый удар, на этот раз нанесённый по голове вполсилы, отправил меня в спасительное беспамятство.

* * *

Толком я смог придти в себя уже в больнице, под наркозом, перебинтованный и ожидающий операции по вправлению костей в изломанных ногах. Меня нашли возле недостроенного дровяного сарая на нашей даче: я неудачно упал вместе с обвалившейся балкой, ибо надо соблюдать меры безопасности и вообще одному не лезть на такие опасные работы без должного уровня подготовки.

Только всё было не так, однако я догадывался, кто устроил мне такую удобную «легенду», доставив меня на мой дачный участок и обрушив ту самую треклятую балку.

А потом, уже выписавшись из больницы, я однажды очнулся ото сна посреди какой-то тихой деревушки, и пошёл вершить правосудие. Всё моё естество сопротивлялось этому, но я раз за разом проникал в чей-то дом, хватал спящего охотника и избивал его, ломая в теле половину костей, до тех пор, пока изувеченная жертва правосудия не умирала от болевого шока.

Я смог с этим смириться, зная, что такова теперь моя ноша, и я должен платить за попытку осуществить свою детскую мечту. Мне каждый раз было не по себе, но любые старания сопротивляться были бессмысленны — поэтому я в итоге их оставил. Тот злополучный лес, где однажды свершилась моя кара, отныне признавал меня своим. Манил, давал ощутить спокойствие, незримо и неосязаемо обнимал и успокаивал. Но лишь до той поры, пока не появлялась необходимость наказать очередного убийцу, не видевшего в животных живых существ. Тогда я становился орудием природного правосудия, направляемым самой землёй, уставшей от человеческого произвола и начавшей огрызаться многочисленными землетрясениями, наводнениями и извержениями, а потом и создавшей себе прислужников из тех, кто заслуживал наказания, но не заслуживал высшей его меры, поскольку ещё сохранял в себе что-то хорошее и подавал надежду. Божий суд начался, и каждый отныне будет получать по заслугам, не в силах укрыться от своей участи где бы то ни было.

* * *

И всё же, было бы слишком жестоко расправляться с ним именно здесь. Давать младенцу спросонья смотреть на изувеченное и бездыханное тело его отца. Поэтому я закинул спавшего мужчину на плечо и ловко выскочил с ним через окно, не разбудив ни одного члена семейства, включая свою жертву.

Моё сердце не колотилось, пытаясь пробить грудную клетку. Становясь Судьёй, я вообще не чувствовал биения чего бы то ни было в своём теле.

Я перешёл дорогу и зашёл в достаточно густую лесополосу. Ну что ж… больше тянуть не выйдет.

Я бы тягостно вздохнул, но не мог сделать и этого. Я грубо бросил мужчину оземь, отчего тот проснулся и что-то замычал, не понимая, где находится и что происходит. А я обрушил на него карающие удары один за другим, пока изломанное и булькающее тело не затихло, ожидая того момента, когда люди его обнаружат и вызовут труповозку.

Мне же оставалось лишь покинуть место суда и проснуться наутро в своей постели, обнимая жену. Жить заурядной семейной жизнью до тех пор, пока не наступит время вновь обратиться Судьёй.