На живца

1.

Маменька наказывала, чтобы он усердно читал буквы из школьного учебника. И выходило у него не по режиму, а проще сказать чёрте знает как, потому засиживался он до поздней ночи. Отцу-рыболову, уважавшему порядок и ничего кроме сноровки во всякой работе, такое положение сына в семействе до злости не нравилось.

Отец был не только на деле рыболов – значился на озере через дорогу удачливым седоком над лункой в любой из частей обширной замёрзшей воды – но и, что называется, умел и сыну поймать «на живца». Ночью он высматривал, когда тот включит за закрытой дверью настольную лампочку для чтения – и тут начиналась ловля.

Рыболов-отец чутко видел даже и через сон, как в комнате сыны зажигался свет; проснувшись, он вставал со спальных кроватей и шумным шагом шёл на кухню – вроде того испить воды. Но воды вовсе не пил, а садился за столиком и ждал. По отсветам из коридора или же их отсутствию ему было видно, включена настольная лампочка или нет.

Заслышавши громкие шаги, сына обычно загораживал рукой свет и дожидался, пока отец уйдёт на кухню. Потом тушил лампочку и бесшумно ныркал в кровать. И казалось, раз отец проходит мимо, не заходя, значит света из комнаты не видно. Но проведёшь разве знающего рыбака?

Рыбак-отец идёт обратно в большую комнату, шагом уже менее грозным и шумным, садится на край спальных кроватей и высиживает здесь «на живца» – пока жёнушка спит. По точности говоря, было вовсе и не «на живца»; просто рыбаку казалось, что по ловле сыны возникает между ними живое и азартное чувство, то есть получается, что возникает между ними жизнь: вот и на живца.

Когда отец сидел на кроватях и чутко выжидал, губы его укрупнялись и как бы намасливались, посверкивали в темноте, будто бы уже искушивал приготовленную в маслице да с лучком рыбу со сковородки. Высиживал так иной раз по часу; и ложился спать, если не клевало. Больше часа сына и не тихарился.

Подождав время, сына может быть снова зажжёт лампочку и начнёт читать буквы. Они нравились ему – буквы эти; в них был объём и ещё нечто. Дорогая маменька убедила сынулю, что ученье свет; и оттого, от чувствования этого света, буквы открывались ему не только в объёме, но и потаённом смысле. Вот только умудрялся он не поспевать и засиживался над ними до той поздней ночи, когда в мире уже и звуков нет, спят они… На цыпочках, как бы ловко проскальзывая между стенами коридора, рыболов-отец оказывался у двери сыновьей комнаты, неслышно опускал вниз дверную ручку и быстро отвёртывал дверь, сматывал значит леску на катушку, тянул рыбу, подходил ко столу шумными грозными шагами, выключал настольную лампочку и рассказывал привесьма убедительно и как бы перёжёвывая вкусно приготовленную животинку:

– Нечего барахтаться по ночам! Ишь ты какой непослушливый! Спать ложись!

Сына испугивался и – нечего делать – ложился в кровать. Отец, вроде того довольный проделанной ловлей, шагал обратно, захлопывал сыновью дверь и уходил к себе в большую комнату. И неспроста он захлопывал дверь: знал он, что так сына имеет соблазн заново зажечь свет. Не зря ведь и маменька научила сынулю закрывать двери, чтобы «папочке не мешать». Но разве проведёшь знающего рыбака?

После такого потрясения, подобной удачной ловли, сына обычно уже не отваживался зажигать свет; но шанс всё же имел и где-то задним числом его держался. В одном на три случая так и выходило – отваживался. Да только не знал он, что таким образом отец-рыболов даёт ему вид, будто бы ничегошеньки не знает. А знает он всегда. И сейчас, повернувшись в кроватях к любимой жёнушке, всё знал своей никогда недремлющей спиной.

А когда нужно было прибить рыбку-сына до последнего исхода, отец-рыболов действовал особенно напористо. И в такое время его нос-картошка удлинялся, как копьё или же гарпун, заострялся значит – и он резко, бесшумно проскользнув между стенами коридора к комнате сыны, входил охотником, орал благим матом и прибавлял:

– Убью тебя, такой ты гад, а не сын! – и как-то грубо, без обиняков, выключал лампочку.

Сына сидел в оцепенении – оглохшим, пронзённым – и ещё с минуту, как уходил рыболов-отец, не мог подвинуться с места. Потом доходил до кровати и ложился спать обессилевшим и убитым.

Иной раз из комнаты вступалась маменька:

– Отстань ты от него! Пускай занимается!

В такие минуты отец-рыболов, будучи изобличённым, возвращался к жёнушке и, ложась на спальные кровати, долго ещё ворчал и спорил с ней; но потом успокаивался и спал ничего не знаючи, и бог знает как, но мог не замечать до нескольких дней сиденья сына по ночам (надо сказать, что сидел всегда он тихо, а вовсе говоря и без единого звука).

Маменька же не только умела поддерживать в любимом муже любовь к зимней ловле, говоря разные искренние похвалы, кои очень помогали ему рыбачить лучше других товарищей (они таким же образом сидели с удочками над ледяными лунками), но умела также маменька отстранять мужа от ловли сына «на живца».

Ненарочно иной раз она вселяла в сынулю своею поддержкою по учебным делам невиданную удаль и храбрость в отношении отца-рыболова. Как-то раз дошло до того, что сына, не особо дождавшись окончательного ухода отца-рыболова в большую комнату, подступил широким размашистым шагом к дверям этой самой комнаты, в которой уже стоял отец, и так хлопнул ею, что тот удивился и смешался в первые мгновения, смолчал; сына же присовокупил такие слова:

– Ложися сам спать, говорю тебе!

Отец-рыболов однако, пусть и смешавшись, тоже не особенно дождался ухода сына и, открыв двери, вскричал, брызгая слюнами:

– Ложися сам, чёртов сыночка! – и хлопнул дверями обратно.

– Нет это ты ложися говорю, твою-та мать! – крикнул сына в коридор.

Рыболов-отец не преминул ответить, заново открыв двери:

– Это ты свою мать… это самое! Дешевле обойдётся! – и хлопнул, и лёг в спальные кровати.

И лёгши, призадумался. Кажется, сам он понял, что хватил лиха, потому хоть и поспорил для приличия с жёнушкой, поворчал, но более недели совсем не подпускался к сыну, а уж тем более к его ночным сидениям над буквами. Пошмыгивал только смущённо носом-картошкой, замечая свет из его комнаты.

2.

Однажды маменьке, рыболова жене, стало плохо под сердцем. Никто поначалу не узнал об этом. Было это посреди ночи. Рыболов как-то особливо ворочился во сне на больших кроватях, весь измотался, по всей ширине. А получалось так оттого, что жёнушки не было рядом, как это бывало обычно. Рыболов, понявши наконец, в чём дело, пошёл её искать по квартире, прямиком на кухню. Там она и сидела, пила чай в темноте.

– Что это ты?

– В сердце что-то поднывает. Бури, наверное.

И правда, помнил рыболов, днём по радио говорили про некие бури. Он почесал в затылке и сказал ей:

– Надо чего тебе?

– Ничего, наладится, это бури всё.

Успокоившись не то чтобы до конца, но до приличного положения, муж-рыболов вернулся в большую комнату, лёг в кровати. Попереживавши ещё, помаленьку сморился и ушёл в сон.

Сын не занимался буквами, успел освоить их за день, что, надо заметить, бывало не так часто. Пойдя до уборной комнаты, он увидел ужасную по впечатлениями картину: маменька лежала на кухонном полу в некой неестественной позе. Сынуля не преминул опуститься рядом с ней на колени и проговорил нечто жалобное. Потрогал пульс, как было написано в тех буквах, которые он уже в приличном объёме прочитал и знал. Пульс то ли был, то ли не был, разобрать получалось чёрте знает не пойми как. Он включил свет и увидел, что по рукам, и ногам, и на шее маменьки имеются мертвые трупные пятна, то есть такие, которые буро-синие, будто бы маменьку колотили до сильного избиения. Сынуля брызнул слезами, снова припал к матери и кричал какие-то сопливые и неразборчивые слова. На крик прибежал отец и в порыве жути и гнева похулил его:

– Что ты наделал, гад!

Хотя сына и заливался слезами над маменькой, но подействовал решительно, как научился, кстати говоря, не только в буквах, но и, сам того не понимая, нахватавшись отцовского характера, его сноровке и быстроте: он закрыл пальцами мечевидный отросток и не думая вдарил кулаком другой руки повыше в грудь. И маменька сразу очнулась, поднялась вперёд. Муж-рыболов ахнул от счастья.

Маменька села на полу. Она диким образом рассматривала всё вокруг, вроде того изучая впервые. Остановилась, наконец, на близких людях, сказала нездешним говором:

– Где я была, знали бы вы. Чуть не утянули!

И тут же побледнела, упала в прежнюю неестественную позу и уже более не поднималась. Как не бился сын, воспроизводя по заученным и осмысленным буквам, по всем правилам реанимации, спасти маменьку не удалось; как и врачам, которых не преминул скорей вызвать отец, пока сын делал непрямой массаж сердца и дыхание рот в рот.

Врачи констатировали присутствие в теле смерти.

3.

Сидит на кухне ночью. Выжидает, когда появится свет в коридоре, загорится затаённо в комнате сынишки. Рыбачит так, будто охотится – глядит, когда на воде появится характерная рябь.

И вот появляется едва заметный свет; и исчезает через несколько минут. Играется рыба, хочет сынок обхитрить рыбака; тоже некоторый опыт имеет, пусть и наивный. Ещё через несколько минут заново мелькнёт свет, и опять канет в никуда. Пробует рыба, опасно или нет. На третий раз свет из комнаты задерживается на добрых десять минут. Рыболов поднимается и крадётся. Ни звука от рыболова, ни звука и от сына. И неприметно горит настольная лампочка в комнате; но не проведешь знающего рыбака. Он скользит между стен, пригнувшись, и губы его укрупняются и лоснятся в полумраке, довольные губы, будто бы чувствует рыболов мясистую вкусную гадину во рту.

И чем ближе к сыновей комнате, тем едва заметно, но всё же ярче становится вокруг от подступающего света. Скользит рыболов меж стенами, и где-то рыба скользит под ночной водой. Кто перескользит – рыба или рыболов, сын или отец.

Кроме прочего и нос рыболова удлиняется, заостряется копьём; ещё и задорно двигается носопырка, вроде того принюхиваясь к обречённой животинке.

И сынишка не промах: сидит за дверью над книгой, под настольной лампочкой, поставив её под тем углом, чтобы меньше света; но не смотрит на буквы, а слушает маленькими зоркими ушками и обнажает свои зубки, готовясь вроде того прикусить добытчика-рыболова за руку, а то и в бо́льную мякоть запястья. Вершится основательное дело – отец хочет сожрать сына, а сын хочет достойно и ощутительно цапнуть отца. И как только потянется тихо-тихо вниз дверная ручка, так сразу потухнет лампочка и сын за раз окажется в кровати – вроде как он спит.

Заметивши отсутствие света, рыболов также, как опускал ручку, тихо поднимает её вверх. И на цыпочках ускользает между стен в свою пустую тёмную комнату. Не удаётся лёгкая ловля. Лягши в кровати, сам того не зная, убирает отец укрупнившиеся губы. Не лоснятся они больше и не радуются. И нос затупляется, возвращается в некрасивую картошку. Глядит в потолок рыболов.

В неписанной темноте глаза его хотят сощуриться, чтобы не впускать так много чёрной густоты, но не слушаются они и глядят во всю широту и глубину в потолок, и черпают в себя колодцем, пьют до дна; да только нет вроде бы никакого дна. Рыбак не выдерживает и в надежде смотрит в коридор. Можно было и сдаться на непоимку, заснуть и попробовать в другой раз изловить мясистую гадину; но не спится рыбаку.

И сыну тоже не спится. Не хотел он больше сидеть над буквами в книге. Хотелось испробовать силы рыбака. Но отчего-то помаленьку и пропадает, и тухнет весь живой азарт. И тогда также, по подобию рыбака, лежит он и глядит в потолок, не видя ни зги; и черпает, всё никак не доставая до дна.

Не могут уснуть отец и сын. И не могут продолжать взаимную ловлю. Захотелось им другой – отеческой и сыновей – взаимности. Но откуда же ей возьмись, если оба порядком упорные как святые подвижники! Каждый не отступается, глядит в потолок, черпает и черпает, задавливая тяжёлым грузом своё сердце.

Первым не выдержал сын. На то он и рыба. Встаёт и тихонько подходит к своей двери, опускает без звука ручку, открывает дверь с малым шорохом. Слушает он и ждёт не пойми чего; и вот дожидается –скрыпнула немного кровать в большой комнате.

– Батя, что же это – умерла маменька; и что же теперь делать?

Зашевелилось сконфуженное тело в той комнате.

– Кхмэ, - крякнул оттуда недовольный голос.

– Вот как же, помню: маменька совсем повысохла, когда видели маменьку в гробу. Будто кукла какая. И лицо натянутое, губы сжатые у ней, – сказал сын. – Маменьки нечто и не было, осталась только кукла неживая, труп, - прожалобил сынишка.

– Вот гад какой! Вот неимётся! – занемог отец и заёрзал на кровати тонущим рыбаком. – И меня убивает что ли? Вот попался сынок!

Рыболов-отец лежал близко к стене, буквально упёршись в неё, на месте жёнушки; чувствовал недремлющей спиной свет из рыбьей комнаты, и глаза его постепенно зажигались чем-то новым. И немного боязно, наверное, было бы подумать стороннему наблюдателю, но в то же время и с надеждой о том, что будет делать дальше рыболов.