Филимон и...

Молодой человек вышел из комнаты.

Он нанимал её второй год и вполне доволен был как ценой, так и квартирной хозяйкой. Милая сердобольная вдова, немка, которая, однако, никогда не напоминала, что приближается срок оплаты.

У студента было преотличное настроение: сегодня воскресенье, а значит, весь день можно посвятить себе! Нет скучным переводам! Нет корпению над юриспруденцией! Нет урокам! Молодой человек – а звали его Филимон Давыдович – взял себе за правило не брать уроки на выходной день с тех самых пор, как начал подрабатывать, обучая барышень или, если не повезёт, юношей из высокородных семей латыни, немецкому, английскому и русскому.

Выходной – это святое!

К святому нельзя применять доводы разума, потому и совесть не мучала Филимона вопросами о сроках, долгах, неотправленных или ненаписанных письмах родным в далёкий и почти забытый уже уездный город N. В воскресенье нельзя работать – надо отдыхать, набираться сил. Иначе зачем тогда вообще жить?

Обыкновенно он доходил до Невского одним и тем же путём, смотрел, как менялись от погоды и сезона прохожие, цвет лужаек, окна домов, вывески лавок и питейных заведений. На самом Проспекте решал, где можно позавтракать не слишком дорого (ни в коем разе не больше рубля), но всё же с достоинством. А потом предоставлял случаю решать, чем занять остаток дня: выбирал направление и шёл, шёл, шёл… Порой оказывался в незнакомых районах, порой доходил до дома одного из друзей и обязательно его навещал, а порой и просто вышвыривало к берегу какого-нибудь канала или самой Невы, где и садился смотреть на воду и мечтать…

Сегодня, проходя вдоль привычной лавки «Скобяные изделия», Филимон заметил, что на окнах появились жёлтые занавески. Раньше был лишь разложенный товар. Раньше… А когда раньше-то? Две недели назад, пообедав в «Трёх пальмах», он отправился прямиком к двоюродной тётушке, живущей на Васильевском острове. А вот неделю назад он… Чёрт, да что ж такое-то?!

Праздничное настроение резко пропало.

Филимон знал это наверняка: стоит какой-то надоедливой мысли затесаться в голове, так всё! И внимательность пропадает, и не чувствуешь больше, что живёшь здесь и сейчас, и ни глаз, ни слух, ни утробу ничего не радует.

Что же он делал в прошлое воскресенье?

Помнил следующее: встал как обычно, спустился по лестнице, поздоровался с квартирной хозяйкой, вышел на улицу – там благодать! Ещё нет летней жары, птицы сидят на крышах, от воды тянет свежестью и прохладой. Как раз-таки прошёл мимо «Скобяных изделий» (были там занавески?), а потом…

Вдруг снова тяжёлый рассвет понедельника, сбор тетрадей и конспектов впопыхах, без понимания, что было вчера. Вроде всё как всегда, но почему не осталось деталей?

Эти вопросы перестали волновать Филимона, пока занятия, подработка, беседы с друзьями, преподавателями, чтение литературы на русском, но больше на других языках, занимали всё его время до воскресенья. И вот сегодня неведомое возникло вновь.

Как и человек в чёрном котелке.

Оторвав глаза от витрины, Филимон заметил его – тот стоял на противоположной стороне улицы и наблюдал за ним, затерявшись в праздной толпе. Но молодой человек отчётливо видел его, выделив среди остальной публики. Трудно назвать время, когда «чёрный котелок» стал являться Филимону Давыдовичу: вроде бы давно, а вроде бы и двух недель не прошло…

Но повстречать его можно было где угодно, а уж не узнать так невозможно. И дело не в одном только чёрном котелке: широкая густая борода закрывала шею и ворот рубашки, в руке он неизменно сжимал трость, но заметнее всего были глаза – они пронзительно буравили воздух и, казалось, проникали в глубь сознания. Если б за душой Филимона Давыдовича тяжким грузом лежало преступление, наверное, этот взгляд всё прознал бы и вывел на чистую воду. Но молодой человек, светлый помыслами, не скрывал в тайниках сердца ничего, а потому сам тут же ринулся через улицу узнать ответы на незаданные вопросы.

- Куда прёшь?! – рявкнул справа кучер и, чтоб неповадно было бросаться прямо перед скачущей тройкой, хлестнул Филимона по спине.

Плечо словно ошпарили крутым кипятком. Было больно и нестерпимо обидно: за что ж так, как пьяницу или выжигу какого?!

Конечно, на противоположной стороне уже таинственного незнакомца и след простыл. Кто же он? Просто заметный человек, бросающийся в глаза? «Чёрный котелок»… Чёрной была не только его шляпа, но и пиджак, и борода, и трость, и… глаза.

Может, это и не случайность? Но кому нужно следить за бедным студентом, маленьким человеком большого города?

Задумавшись об этом странном типе, Филимон и не заметил, как пошёл по не совсем привычному для себя маршруту, вышел к Екатерининскому каналу и увидел девушку.

Нет, девушек он встречал много, но эта была особенная: во взгляде читалась отрешённость, будто жила она уже и не здесь, а где-то там, за пределами бренного мира. Остановившись и следуя за ней по пятам взглядом, Филимон приметил приятное его глазу скромное домашнее платьице и болезненную худобу привлёкшей внимание особы.

Шла она к мосту через Канаву, целеустремлённо и плавно, будто плыла, подобно призраку.

В который раз мысли молодого человека поменяли направление: теперь его обеспокоила судьба девушки, её отрешённость и… И красота! По неясным причинам, в отличие от большинства сверстников ему нравились в представительницах противоположного пола качества, невыгодно выделяющие их среди прочих: будь то болезнь или гордый ум, мышиная робость или чёрствая грубость.

Филимон ускорил шаг, потому что девушка явно шла не к дороге через мост, ведущей на противоположную сторону Канавы, а к гранитному парапету.

Шаг, второй, третий – и она уже стоит на нём, сложив руки вдоль туловища.

Четвёртый…

Филимон еле успел схватить её ладонь.

Резко дёрнул на себя – девушка упала к нему в объятья, испуганными глазами уставилась в его взволнованный взгляд.

Что-то промелькнуло, будто искра.

Может, любовь?

***

- Лучше уж на дно, чем за него! – Руки незнакомки продолжали дёргаться, хотя уже больше часа прошло с того времени, как Филимон спас её. Она сидела в маленькой комнате, которую он нанимал, на стуле у письменного столика. Сам молодой человек расположился на кровати – больше здесь и присесть негде было. – Я как увидела эту сморщенную кожу, эти давно мёртвые глаза с сальным блеском, услышала смесь запахов из резкого парфюма, смрадного дыхания и тления старческого тела… Я не хочу так жить! Только представлю, что надо будет его ласкать, быть рядом, стать хозяйкой дома, где каждый будет смотреть на меня с презрением… Лучше на дно! Зачем вы спасли меня?! Понимаете, вы не спасли…

- Нет, это вы не понимаете, Алёна! – с горячностью взялся Филимон за миссию хвалителя прикрас жизни, чувствуя, как с каждой минутой внутри всё больше дров покидывает Амур в зажжённый им костёр. – Уйти из жизни – это последняя дверь! А вы точно пробовали другие?

- Я не знаю… Не знаю, как и что надо делать… Я просто убежала из дома, от папеньки. Даже в монастырь уйти не могу. Вы хоть подскажите: это как?.. Просто так прийти в храм и попроситься жить в обители? Я так боюсь быть смешной и нелепой, хотя я такая и есть, но показывать это, чувствовать чужие взгляды, понимать, что надо мной смеются – это выше моих сил, поймите! Да и не хочу я никому докучать, быть обузой. Я и вас сейчас стесняю…

- Ни в коем случае! – возразил Филимон. – Напротив, вы почему-то стали мне особенно дороги.

Глаза девушки заблестели точно так же, как и тогда, возле моста.

- Дайте мне ваш адрес. Я поговорю с вашим отцом. Возможно, мы найдём общий язык, особенно учитывая обстоятельства... А пока поживите тут. Я понимаю: место скромное, не чета…

- Прекратите сейчас же! Вы правы в одном: здесь лучше, чем на дне канала. Я проживаю там же, на Екатерининском канале, дом 104. Но, боюсь, вам не переубедить моего отца: он лучше отречётся от родной дочери, чем изменит своё решение. Поверьте, я знаю его очень хорошо: прожила с ним достаточно – всю жизнь!

- И на этом всё! - вспылил молодой человек. – Либо он соглашается на наши условия, либо я…

Тут Филимон Давыдович крепко задумался, так как присылаемых семьёй средств и прибыли от уроков едва хватает, чтобы покрыть расходы за комнату, еду, воскресные прогулки, кутежи с друзьями и покупку одежды. Алёне же вряд ли понравится жить впроголодь и дни напролёт сидеть в душной комнате, так как беглянкой, конечно, тут же заинтересуется полиция.

- Либо я найду способ открыть новую дверь, - совсем уж загадочно закончил он фразу.

- Вы настоящий рыцарь! Можно я буду звать вас сэр Филимон? – Радостное настроение вернулось к девушке, она вскочила со стула и поцеловала избавителя в щёку. Молодой человек весь раскраснелся и, немного пошатываясь, побрёл к выходу.

Свежесть весеннего дня обдала его красные щёки приятным холодком, остудила молодой пыл отчаянного сердца. Задача сейчас казалась невыполнимой: кто он такой, чтобы делать ультиматум состоявшемуся человеку? Какими козырями он может щегольнуть? Да, Алёна пыталась покончить с собой, но кто это докажет? Если и поверят, то как доказать, что это не фальшь, не игра, не блажь, а искреннее желание не становиться женою богатого старика?

В страшных сомнениях, опустив голову, шёл Филимон опять-таки к Екатерининскому каналу. Вдруг почувствовал, что правая нога наступила на камень – нет, не на камень – на носок чужого сапога!

- Простите! – машинально бросил молодой человек, поднимая глаза, но тот, кого он задел, уже быстрым шагом двигался дальше по тротуару. Филимон смотрел вслед удаляющемуся субъекту в чёрном котелке, держащему в руке чёрную трость.

Надо бы ринуться вслед, расспросить, дознаться, кто он такой, но, повернув голову обратно, молодой человек понял, что оказался прямо перед парадным дома Алёниного отца. Настало время делать решительные шаги, стать человеком из ничтожества.

Филимон поднялся на четвёртый этаж и громко постучал в дверь.

На стук вышел слуга. Завидев незваного гостя, он от изумления выпучил глаза.

- Мне необходимо срочно переговорить с Иваном Петровичем по поводу его дочери. Будьте добры доложить обо мне хозяину.

Никогда ещё с такой важностью не представлялся он, как сейчас. Казалось, весь шар земной вертится вокруг него. Как ни странно, слуга на волшебные слова должным образом не среагировал.

- Вас велено не принимать. Никогда, - отчеканил он словно зазубренную фразу и захлопнул перед просителем дверь.

***

- Иван Петрович, у вас превосходный, я бы даже сказал, превосходнейший табак. От него не чувствуешь дрожи в членах, а одно лишь расслабление оных. Помню, последний покупал в немецкой лавке, так то дрянь совершенная: как ни покуришь, дрожь заберёт - ан до тошноты дело доходит.

- Я, конечно, не доктор, но присоветовал бы от табака-с так вообще отказаться, раз такие последствия-с, да и жениться надумали-с на дочери моей.

В гостиной Ивана Петровича было душно и туманно от едкого трубочного дыма. Собеседник его утонул в кресле в ожидании будущей невесты, правда, куда-то запропастившейся накануне свадьбы. Дело было решённое, осталось уточнить лишь несколько пунктов.

- Как же отказываться, Иван Петрович? – усмехнулся, кашляя, жених. – Для чего ж мне беречься-то? Я ж вам не Кощей Бессмертный: и сам знаю, что скоро принимать меня сырой землице. Остаток жизни на то и дан теперь только, чтоб брать от неё последние крохи радости. Чего лукавить? Вы ж дочь свою мне так или иначе, но, кхе-кхе… продаёте…

- Да я-с… Но, помилуйте-с, - начал хозяин, восседавший на диване и посасывающий трубку.

- Не лукавьте. Вы игрок, Иван Петрович. Но вы банкрот. И крупный должник. Я вам нужен как соломинка утопающему. Мне же теперь вы о вреде табака толкуете. Не нужен я вам на долгую-то жизнь - не кривите душой, Иван Петрович. Будем честны друг с другом: Алёна моя. Моя для последней душевной услады, а состояние моё - ваше.

- Но как же-с… - Что-то древнее и гордое закипело в груди у Ивана Петровича, но порыв был сбит появлением слуги.

- Этот студентик заходил опять. Хотел насчёт хозяйки с вами обсудить некоторые подробности.

Гость непонимающе воззрился на слугу и хозяина квартиры. Последний небрежно отмахнулся.

- Гони его в шею! Мне его предложения неинтересны.

Конечно, Иван Петрович понимал: она опять с ним. Только чем этот союз поможет ему оплатить долги кредиторам на сорок с лишним тысяч рублей?

- Милейший мой Аркадий Владимирович, прошу простить легкомыслие моей дочери-с, но, боюсь, сегодня её уже не дождаться. Видите ли, этот студент… он, кхм… Он посыльный нашей больной тётушки, которая снимает квартиру в Столярном переулке. И по воскресеньям она иногда отправляется к ней, чтоб составить компанию, поиграть в карточного дурачка или просто развлечь хворую старушку анекдотом-с. Вы уж простите – вот студент пришёл с тем, чтобы объявить: Алёна с тётушкой останется до вечера. Можем нашу встречу на завтра перенести, если вас не затруднит-с.

- Чего ж мне затруднительного? – прошамкал старик, тяжело поднимаясь с кресел. – Только и делаю, что со слугами бранюсь да «Северную пчелу» почитываю, когда света много. При свечах уже не вижу. Понимаете теперь, как нужна мне чистая душа, чтобы скрасить это несокрушимое одиночество.

Аркадий Владимирович надел модные сиреневые перчатки, взял трость, стоявшую возле кресла, и кивком головы подозвал слугу, но пошёл сам, гордясь тем, что ещё может бодро вышагивать с прямой спиной и выпяченной грудью. Слуга открыл перед ним дверь гостиной и потом покорно поплёлся сзади.

На улице их ждала карета, запряжённая тройкой вороных. Выскочив из-за спины, слуга поспешил открыть дверцу и был готов помочь господину влезть внутрь, как вдруг откуда ни возьмись явился юноша с взлохмаченными волосами, безумным взглядом и в потрёпанном студенческом сюртуке.

- У меня есть к вам важный разговор. Дело касается вашей невесты. И это вопрос жизни и смерти, - вполне серьёзным тоном с долей отчаяния проговорил молодой человек. Аркадий Владимирович, и так подозревавший Ивана Петровича в плутовстве, милостиво предложил юноше сесть напротив в кузовекареты.

- Говорите, - разрешил хозяин экипажа. Слева от него сидел слуга и смотрел безучастно, но в тайне надеясь услышать такое, что потом можно будет разносить как секретную новость по дворницким и кабакам.

- Алёна сегодня хотела спрыгнуть с моста в реку и покончить с собой. И это из-за брака с вами. Она не желает себе такой судьбы, её заставляет отец. Я надеюсь, вы человечнее этого бессердечного хама и…

- А вы, молодой человек, ей, собственно, кто? – перебил Аркадий Владимирович немного насмешливо, что смутило юного энтузиаста.

- Я её спас, говорю же…

- Имею в виду: не полюбовничек?

- Что вы такое говорите! Я только сегодня утром с ней познакомился. Девушка в отчаянии, ведь даже с моста пыталась прыгнуть, а я спас и...

- За это весьма благодарен. Скажите адрес, и мой слуга сопроводит Алёну Ивановну домой, а вам оставит от меня щедрое вознаграждение за столь смелый поступок.

- Подождите! – раскраснелся Филимон. – Мне не нужно никакого вознаграждения! И адреса своего я вам не дам! Алёна не выйдет за вас! Поймите вы это! Вы сами одумайтесь: ну что вы делаете?! Она молода и красива! А вы?! Как ей жить с вами? Это же абсурд! Она вам во внучки годится! Ей лучше в могилу, чем за вас. Прошу, как человек прошу, одумайтесь…

- Нет, это вы, юноша, одумайтесь. В вас сейчас говорит или горячая кровь, или горячая голова. В любом случае – остыньте. Девица взбалмошная, но потакать ей отнюдь не следует. Пускай посидит взаперти с неделю на хлебе и воде. Она ж и в воду бросаться вряд ли бы стала. Скорее, тянула, ждала, пока такой герой найдётся, как вы. Для холёных девиц вода ж холодна слишком, да и мерзка будет.

- Откуда вам знать!

- Не первый десяток живу, молодой человек. Был трижды женат, теперь вот в четвёртый раз собрался перед смертью. И хочу осчастливить эту дурёху тем, что оставлю ей всё состояние.

- Так вы ж ещё и открыто говорите, что покупаете её! Как мерзко!..

- Вы второй десяток живёте, а я восьмой. Вам ещё столько открытий чудных готовит век… Но поверьте, то, что я делаю, не мерзко, а честно.

- Если вы прогнулись, это не значит, что прогнутся все! – гордо заявил Филимон. – Я спасу её от ваших хищных лап, чего бы мне это ни стоило.

- Вы идиот! От чего вы её спасаете? Её отец должен порядка полсотни тысяч. Он игрок и причём плохой игрок! У меня есть состояние, связи, имя – всё это получит она. А ты что ей дашь? Я же чувствую: неспроста ты привязался к ней. Ты влюбился! Но кто ты сам? Студент! Чем ты покроешь долги её отца? Ты наверняка за квартиру еле расплачиваешься… Если вы с Алёной так стали милы друг другу, то дождитесь, пока я сдохну, а потом уж… Ну, сам посуди – хороший исход.

Филимон тяжело дышал, он не мог вынести цинизма богатого и всемогущего старика. И в самом деле, кто он был перед ним? Что он мог предложить? А самое главное: не было никаких средств повлиять на него, кроме взывания к совести.

Однако чего нет, того нет.

Это и было страшнее всего.

- Я не назову вам адреса. Остановите карету.

***

Может, он всё-таки погорячился?

Филимону Давыдовичу покоя не давали слова старика. Словно в тумане, брёл студент под тёплым весенним дождём по узкой улице, где дома так плотно соприкасались друг с другом, что, появись на пути бричка, пришлось бы прислоняться вплотную к стенам, чтобы, не дай Бог, не задела.

Так спасает он Алёну или нет?

Если да, то почему разум не подсказывает ответы на неопровержимые доводы Аркадия Владимировича?

Если нет, то почему он упорно хочет расстроить брак незнакомой девушки и богача?

Он же всегда стороной обходил серьёзных и отчаянных вольнодумцев, страшась, как бы не захватили они его цепкими пальцами в свои сети, подобно его другу Репетилову. Бывшему другу. С недавних пор ему стало не до бессмысленных воскресных прогулок по городу под руку с Филимоном: теперь он то и дело ходит на тайные собрания и делает высокомерно серьёзное лицо, проходя мимо заброшенного приятеля.

Что ж, если дело не в принципах, тогда дело становится ясным до определённости.

Он влюбился в эту девушку! Он любит Алёну!

Почему-то от самой мысли тело прошиб пот, перестал чувствоваться дождь, а в душе зародилась вера в чудо. Ведь только чудо могло спасти положение…

И тут, впервые осмотревшись, Филимон понял, что в одном-то он точно погорячился: попросил остановить карету в совершенно незнакомом районе. Сюда он ни разу не заходил, даже преисполнившись самыми яркими фантазиями.

В отчаянии оглядываясь, искал глазами хотя бы случайного прохожего, чтобы спросить дорогу. Алёна же там одна сидит в комнате. Голодная, наверное. Думает, он бросил её. А вдруг уйдёт? Вдруг решит, что лучше согласиться на брак со стариком?

Пот каплями вместе с дождём стекал по лбу. Как же всё складывается против него! И почему всегда так? Ни денег, ни связей, ни удачи? Мир словно ополчился против нищего студента! Или что-то не так с миром? Или сам Филимон Давыдович непригоден для существования в нём?

Прибитый к месту злыми вопросами, вдруг заметил он одинокого прохожего, вышедшего из проулка и теперь двигавшегося в сторону опустевших лавок рынка.

- Эй, стойте! – крикнул Филимон поспешно скрывающейся за пеленой дождя фигуре под чёрным зонтом. – Стойте! Ну, подождите же!

Он бежал, спотыкаясь, шлёпая по лужам, забрызгивая брюки, но ни на сколько не приближался к прохожему. Казалось, тот отдалялся на такое же расстояние, какое пробегал Филимон.

- Подождите же, чёрт бы вас побрал! – в ярости выкрикнул молодой человек.

Незнакомец остановился.

Филимон замедлил бег. Почувствовал холод от прилипшей к ногам мокрой ткани.

Незнакомец развернулся.

Под зонтом отчётливо виделся даже сквозь дождь чёрный котелок. И густая чёрная борода.

Филимон приближался медленно, осторожно, не в силах больше выговорить ни слова.

- Вы что-то хотели от меня, молодой человек? – прохрипел незнакомец.

- Я не знаю, где я, - жалостливо простонал Филимон. – Вы не могли бы сказать, как пройти к…

- В конце улицы поверните направо – там можно нанять бричку. Думаю, сейчас нет смысла идти пешком – расстояние здесь неблизкое до вашего дома. Тем более учитывая, что вас дожидается там барышня…

Он всё сказал, а потому развернулся и пошёл дальше своей дорогой, но Филимон услышал то, чего не мог и не должен был услышать от незнакомца, потому ринулся следом. Теперь ему удалось догнать «чёрного котелка», схватить за плечо, отчего ладонь обожгло, словно ухватился за раскалённую сковороду.

- Вы хотите чего-то ещё?

- Да! Хочу! Кто вы такой, чёрт возьми?! Откуда столько знаете? Почему вы преследуете меня?

- Повторю свой вопрос, юноша: вы хотите чего-то ещё?

Филимон отдышался, посмотрел в глаза незнакомца, увидел огромные чёрные зрачки и в них отражение неземного могущества и воли.

- Я… Я хочу быть с Алёной… Нет, не то! Не в этом-то и дело. Я хочу… Я хочу, чтобы она была счастлива! Её выдают за старика, потому что отец проиграл крупную сумму. Ей не надо выходить за него – она не хочет такой судьбы себе! Она хочет быть счастлива. И я желаю ей того же!

Незнакомец закрыл глаза.

- Что ж, - ответил он после некоторого времени. – В моих силах помочь вам. Но у всего есть цена…

- Я готов отдать душу, - резво ответил Филимон, чувствуя себя словно в плохой романтической балладе про договор с дьяволом.

- Отлично, - проговорил незнакомец, - но меня интересует иное. Я сделаю так, как вы просите, не обману, поверьте. Но вы навсегда забудете Алёну. Я сотру её из вашей памяти. И даже если случайно вы её когда-нибудь встретите, вы ни за что не вспомните, что были безумно и глупо влюблены в эту девушку с первого взгляда. Вы на это пойдёте?

***

Молодой человек вышел из комнаты.

У студента было превосходное настроение, как и каждое воскресенье, когда он готов отдать весь день на свои прихоти, а не чужие, навязанные учёбой, поиском заработка или помощью друзьям и семье.

Воскресенье – это святое, потому совесть и не мучала Филимона.

Свой привычный путь до Невского, главного камня на перепутье его дорог, он никогда не нарушал – сначала туда, позавтракать.

Сегодня, проходя мимо лавки «Скобяные изделия», студент заметил, что жёлтые занавески были раздвинуты в стороны и связаны посередине голубоватой тесьмой. Да и сами занавески-то здесь от роду неделю. В прошлое воскресенье, проходя мимо, он как раз вспоминал их. А потом… А что он делал потом?

Праздничное настроение резко пропало.

Что же он делал в прошлое воскресенье?

А в позапрошлое?

Он не помнил ничего, даже привычных завтраков на Невском. Или их не было?

Что же тогда было?

Это какая-то болезнь? Проблемы с памятью?

Филимону Давыдовичу стало страшно – и всё праздничное настроение мигом улетучилось.

На неделе и сил, и желания вспоминать выходной не было: ну не помнил и не помнил. Может, сходил в кабак с друзьями, перебрал с крепкими напитками. Но никто из знакомых почему-то не делал глупых намёков на знатную попойку. Единственное, что маячило перед внутренним взором и было связано с воскресеньем, – это человек в чёрном котелке.

Подняв взгляд, Филимон снова увидел его: тот стоял на противоположной стороне улицы и, казалось, наблюдал за ним. Пора было срочно выяснить, что же такое происходит, и, собравшись с духом, студент решительно пошёл на встречу с таинственным незнакомцем.

Как вдруг нечаянно налетел на девушку.

- Ой, ну что же вы какой растяпа! – взмолилась та и бросилась собирать разлетевшиеся десятирублёвые билеты, пока на них не налетел ветер или нищие.

Нехотя Филимон стал помогать ей, понимая, что даёт время «чёрному котелку» уйти.

- Куда же вы несли столько денег? – праздно поинтересовался студент, подавая девушке последнюю банкноту.

- Скажите, а вы, случайно, не игрок? Я совершенно не смыслю в азартных играх, но мне срочно нужно выиграть сорок тысяч. Так вы не игрок? Вы не поможете мне превратить мои сбережения, эти жалкие сто с лишним рублей, в сорок тысяч?

Её серые огромные глаза просительно воззрились на Филимона Давыдовича, отчего тот не мог сказать ни слова, но готов был ринуться хоть на край света, лишь бы помочь незнакомке. Он смотрел на неё в упор и молчал.

Что-то промелькнуло, будто искра.

Может, любовь?

***

Облокотившись о перила мостика через канал, он с умилением глядел на кукол-марионеток, упрямо играющих одну и ту же роль. Однако они не переставали его удивлять своей упорностью.

- Сколько ещё ты будешь стирать их воспоминания? Не думаешь, что от этого они могут сойти с ума? – Статная фигура в щегольском наряде, с чисто выбритым подбородком и напомаженными кудрявыми волосами неожиданно возникла словно из ниоткуда.

- Мне нравятся истории о настоящей любви, - ответил мужчина в чёрном котелке, не поворачиваясь к собеседнику. – Мне нравится, как люди снова и снова доказывают мне, что им суждено встретиться и полюбить друг друга. Наверное, самым проблемным был Ромео Монтекки из Вероны – он никак не мог забыть свою Розалину, так что приходилось иногда перезагружать его почаще, чем Филимона Давыдовича. Зато какая история получилась! Брук, Банделло и, конечно, Шекспир достойно послужили музе.

- Вот только твои истории всегда заканчиваются трагически, Чернобог, - горько усмехнулся франт.

- У бурных чувств неистовый конец. Что касается страстей, это моя стихия – не лезь. Так что ты хотел, Белый?

- Я бы хотел, чтоб ты не перешёл границу и не лишил их разума. Твои перезагрузки памяти и так незаконны, но если заиграешься, мне придётся наказать тебя. По-моему, Филимон уже сходит с ума…

- Наказать? Хм… Это стало несмешно ещё тысячу лет назад. Но ты не беспокойся. Это последняя перезагрузка. Сейчас он выиграет для неё нужную сумму, и у них появится шанс на счастье. Кстати, присмотрись к французику, прячущемся в дверях парадного. Один из моих служителей-писак, француз Бальзак. Живёт сейчас на Миллионной улице. Потом он, кстати, должен изобразить эту сцену в своём романе. Переврёт, правда, много…

- Я так понимаю, шанс на счастье всё-таки закончится трагически… - без особого участия к судьбе влюблённых констатировал Белобог, доставая пилочку для ногтей, так как ему показалось, что мизинец левой ладони чересчур импозантный по сравнению с остальными пальцами.

- Ну… После внезапной кончины Аркадия Владимировича отец Алёны остался без надежды на погашение долгов… Сейчас Филимон выиграет им сорок тысяч, потом женится на ней, но… Сам понимаешь, студентик ничему ещё не научился, а деньги нужны. Бросит учёбу и будет играть, пока не проиграет всё приданое жены. Застрелится, и бездетная супруга станет злой и алчной, а потом…

- Не надо, не надо, - поморщился собеседник. – Это гадко, как и все твои дела.

- Гадко… - вздохнул Чернобог. – Ну я хотя бы что-то делаю, а ты только собой занят и унижаешь меня.

- Это и есть настоящая миссия добра, друг мой, - глубокомысленно заявил Белобог и, не дождавшись кульминационной сцены, когда Филимон, бешеный и радостный, принесёт заветные сорок тысяч своей возлюбленной, отправился домой спать.