Стать взрослым

До чего же я любил просыпаться от звонкого стука в окно. Тук, дзинь — и глаза мои открывались так, словно я и не спал.

— Вова, тебя ждут, — голос мамы смывал с меня остатки сна.

— Ничего, мам, — ответил я, спрыгивая с кровати, — в дороге поем и проснусь.

Я услышал её сочувственный вздох, но для меня лежать до последней минуты и досмотреть сон казалось чем-то важным. Тогда, десятилетним мальчиком, я не совсем осознавал, почему. Как и все дети, многое делал подсознательно. При этом соней, лентяем меня никто не называл.

Я схватил завёрнутый в салфетки завтрак, закинул его в мешковатый рюкзак, оделся, поцеловал маму и выскочил на улицу.

На нижней ступеньке крыльца сидел курносый, светловолосый мальчик, в глазах которого можно было купаться, как в море - настолько они были голубыми. На тщедушном теле болталась рубашка, брюки подвёрнуты почти до колен. Одной рукой он бережно держал верёвку от ранца, свисавшего на плече.

— Скорее, учеба и лес ждать не будут! — выдохнул я и побежал по размытой дождями дороге так быстро, как только мог. — Глеб, догоняй!

Мы мчались к лесу, застывшему одиноким стражником у края деревни, снимали с плеч ранцы, размахивали ими и рассекали пропитанный сладким запахом росы воздух. Я был первым, почти всегда первым. Не знаю почему. Быть может, Глеб поддавался или радовался каждому мгновению утра больше, чем бежал со мной наперегонки.

Я остановился в глубине леса и отдышался. Друг поспешил ко мне. Мы насладились завтраком под мелодичное пение малиновки. Пение до сих пор звучит в ушах и особенно громко по утрам, когда я не слышу стука в окно. Не слышу очень давно. Зато ветер шумит где-то далеко и так явственно насвистывает мелодию.

Пока мы ели, нас окружали не только пение, но и гул поезда. Далёкий, неспешный. На одном из них уехал мой отец, когда его забрали на фронт. Он обнял нас с мамой на прощание, часто заморгал, сдерживая слёзы, и попросил заботиться о нашем лучшем “друге”. Я кивнул и посмотрел на маму, но отец покачал головой и указал на окно. На подоконнике стояло то, чем он всегда гордился наедине с собой. Ничего не сказав, он встал и вышел на улицу.

— Ты же обещал, — кричал я, — обещал не уходить, пока я не стану взрослым!

Отец остановился в конце тропы и не оборачиваясь сказал:

— Ты сам поймёшь, когда им станешь.

Мы снова обнялись так крепко, что из моих глаз брызнули слёзы.

Глебу подарок отца я показал один раз. Друг задумался и молчал очень долго. Он так и не понял, что имел в виду мой отец. А я понял, и почти сразу. На подоконнике кухни стоял пластиковый горшок с землёй и торчащим из неё листиком с корешком. Поливать часто его не приходилось, лишь раз в неделю - но с каким рвением! - я опускал его в воду! И обо всём рассказывал Глебу, чему он старался радоваться. Старался, вот только выходило у него не совсем правдиво, как и у его родителей, которые не привыкли ухаживать за растениями.

— Пойдём, у нас путь слишком долгий для школьников, — напомнил Глеб, прервав мои воспоминания.

Как же он прав. Ему ничего не стоило понять меня, но всякий раз, как Глеб бывал у нас дома, много позже к нам наведывалась его мама и спрашивала о подарке Григория Ивановича, моего отца. Моя мама отвечала уклончиво и часто говорила так, словно ничего не знала. Она итак мало что знала о растениях.

Наконец, Глеб встал с пенька и поспешил по тропе. Нас окружал зелёный и благоухающий различными запахами лес.

Я не привык себя обманывать, но многое из того, что мне сказала мама в дни перед уходом отца на фронт, кажется сном. Отец не любил гулять в лесу, косить сено, собирать урожай. Он всё это делал, но вечерами засиживался в мастерской - пристройке к дому. Я заглядывал к нему иногда. Молча заходил и садился рядом, пока отец точил инструменты, ковырялся в технике по уборке урожая. И только при уходе на фронт Третьей мировой он принёс из той самой мастерской пластиковый горшочек и поставил его на подоконник. С нежностью, какую не встретишь у взрослого мужчины.

***

Следующим утром мы с Глебом не торопились в школу - вышли рановато. Друг расспрашивал меня о том, что я буду делать после школы и когда вернутся наши отцы с войны. Я отвечал, подключая фантазию, но мыслями находился дома.

Игриво солнце пробивалось через небо из веток и листьев, узорами ложилось на тропу. Глеб озирался по сторонам и сам не заметил, как мы снова заговорили о цветке.

— Вот и правда интересно, — рассуждал Глеб, — почему целый лес не интересен твоему папе, а листочек интересен.

— Он не успел мне сказать, — соврал я.

Через несколько дней после ухода отца на фронт в деревню пожаловал автомобиль, какой я видел раньше на обложке журнала, оформленного так ярко, что слепило глаза. Его принесли ребята из соседних домов, уселись неподалёку от леса и рассматривали, передавая из рук в руки. Автомобиль был вымыт до блеска, фары широкими глазницами разглядывали набежавших зевак. Из кабины вышли два молодых человека в костюмах. В тот день я как раз выбегал из леса с Глебом, споткнулся, упал лицом в пыль и не вставал почти минуту: незваные гости прошли к моему дому и постучались. Снизу они казались пришельцами с другой планеты в волшебных костюмах, двумя великанами с неизвестной галактики. Мама не стала пускать их в дом: вышла и заперла за собой дверь. Жаль, отца уже не было дома, он бы тотчас прогнал негодяев. Я поднялся, отряхнулся и помахал застывшему от изумления Глебу. Потом поспешил к маме, но она уже вошла в дом, оставив чужаков на пороге. Пришельцы простояли несколько секунд и зашагали к другим домам. Я терпеливо выжидал, пока они закончат свой обход. Вскоре они вернулись и перед тем, как сесть в автомобиль, обменялись короткими фразами, которые я не совсем расслышал, но по их лицам понял: насмешка над всеми нами.

Мама не избегала моего взгляда, когда я спросил её о тех людях. Но и сказала не так много, запиналась на полуслове, будто фразы острыми обломками камней выкатывались из её рта. Всё, что я понял: деловитые гости хотели забрать наш дом из-за папы, ведь его призвали в армию и платить некому.

— Вот те на, — сказал Глеб, споткнувшись о камень на лесной дороге, — чего же ты молчал. Мой папа называл их кредиторами, кажется.

— Никогда не слышал. А что, у вас то же самое?

— Мама немного рассказывала, но я-то видел, всё видел.

— Кредиторы.

— Да, я слышал, как родители говорили о них

— Что говорили?

— Я не всё понял, но про то, как они добрались до деревень.

Я замедлил шаг и стал припоминать раннее детство, оставшееся в памяти чёрно-белыми картинками. Высотные дома, подпиравшие небо. И люди, много людей. Так много, что кружилась голова. И тошнило. До сих пор просыпаюсь с комком в горле после подобных снов.

Как же банки добрались до деревень, спросите вы? По прошествии лет и по рассказам многих людей я понял, что выбор был не велик. Или платишь в городе, или в деревне.

— Цветок, — сказал я, — он оставил мне цветок, чтобы я ухаживал за ним. Он называл его орхидеей.

— И для чего? — спросил Глеб.

Вот именно, говорю теперь я себе, не имею в квартире ни одного настоящего растения.Тех, что сотворила сама природа, если вы понимаете, о чём я.

— Там, где приложили руку люди, — говорил мой отец, — правды не жди.

— Григория Ивановича звали чудаком, — сказал Глеб, пиная камни на дороге. — Помнишь, он приходил к моему отцу за инструментом и посоветовал озеленить дом изнутри, а не снаружи. Что он имел в виду? Своё растение?

— Пошутил, — отмахнулся я.

Мы шагали по тропе, деревья тянулись ветками, пытаясь коснуться наших макушек. Мы помчались во весь опор и наткнулись на автомобиль. Тот самый, глянцевый, с обложки. Он стоял на обочине и подмигивал нам фарами. Один незнакомец стоял у распахнутой двери в салон и курил, второй выходил из кустов и остановил на нас взгляд.

Мы с Глебом замедлили шаг и старались на них не смотреть, но второй окликнул нас.

— Доброе утро, ребятня! Вы случайно не из дома номер семь по улице Лесной?

Я похолодел и остановился. Мой дом, мой дом.

— Ага, — сказал первый, — кажется, в точку. Он затянулся, бросил окурок и задавил его носком туфли как мерзкое насекомое.

Второй подошёл ко мне и склонился, уперевшись руками в колени.

— Привет.

— Привет.

— Мы уже говорили с твоей мамой и вот решили приехать снова. Поболтать.

— Про твоего папу, — добавил первый. — Ты давно его видел?

— Он на войне, в отличие от вас, — без запинки сказал я.

Незнакомцы переглянулись.

— Мы нужны здесь, как твой папа нужен в боях за нашу страну.

— Уезжайте, моя мама расстраивается, когда вы приходите!

— Мы знаем, именно поэтому решили поговорить с тобой, — продолжал кредитор. — Я помню тебя, ты упал и глазел на нас, словно мы спустились с неба на космическом корабле. Так вот, мы уедем, если ты напомнишь маме о горшке с цветком. Да, мы знаем о нём, в каждой деревне у нас свои люди. И знаем о твоём отце, у него есть то, что мы можем забрать в обмен на долг. Скажи маме.

— Не знаем мы, отстаньте.

— Знаешь, глупый мальчик. Посмотри на подарок папули, — усмехнулся второй. — Поехали, вернёмся через недельку.

И они уехали. Молча. Их взгляды цеплялись за нас до тех пор, пока автомобиль не скрылся из вида.

— Он о растении Григория Ивановича? — догадался Глеб.

— Мама плакала, когда они приходили в первый раз. Я не сказал тебе, стеснялся.

— Моя тоже плачет, — признался друг.

До сих не понимаю, кто сказал глянцевым незнакомцам о подарке папы.

***

— Ты сам поймёшь, когда станешь взрослым, — сказал отец перед тем, как уйти.

Я стоял в оцепенении очень долго. Сквозь пелену слёз наблюдал, как его обнимает мама. Они замерли как восковые фигуры, пока фигура отца не отделилась и не поплыла в сторону леса. Тогда я и побежал к папе. Он казался таким далёким, таким недосягаемым, но я смог, я настиг его и тотчас обнял. Папа сел рядом со мной на корточки и сказал прежде, чем я смог что-либо вымолвить:

— Береги память обо мне, чтобы ни случилось. Она бесценна.

Глеб выслушал отрывок из моих воспоминаний и улыбнулся слишком загадочно для десятилетнего мальчика. И так ничего не ответил до школы. Да, оставшийся путь мы провели в молчании, длилось оно и на переменах и половину пути обратной дороги. Я осмелился заговорить снова, но на другие темы.

Мысли об отце не оставляли меня. В ночь накануне нового визита глянцевых незнакомцев мне приснилось, что отец босиком бежал по лесу и всё время озирался, словно за ним кто-то гнался. Вскоре два роскошных автомобиля показались в деревне. Один небесного цвета, второй бордового. Из каждой машины вышли по два молодых человека. Неспешной походкой расхаживали по деревне, стучались в дома, задерживаясь в них не более пяти минут. В нашем они провели недолго, но их разговор с моей мамой показался мне вечностью. По дороге в школу Глеб спрашивал меня о кредиторах. Да, так он их называл всё время, хотя и не чётко выговаривал букву “р”. Я ещё не успел ему сказать, что вечерами бегал на край леса, к зелёному полю и ждал появления отца. Именно к нему почему-то выходил отец в моём сне. Босой, хромой, исцарапанный ветками и в рваной одежде. Я выжидал, пока солнце не садилось, но один раз я решил пройти дальше, куда раньше не осмеливался заходить, тем более в одиночку. Я вышел к тихой реке. Шелестом и журчанием воды она успокаивала, прозрачностью и чистотой манила камушками на дне.

Я не смог рассказать об этом Глебу. Он вспоминал глянцевых людей и говорил о том, как они ставили условия его матери. С деланным спокойствием, лёгкой улыбкой на губах они зачитывали с белоснежных, немятых бумажек, в какие сроки должен быть оплачен долг, чтобы дом не забрали. Мы уже прошли половину пути, когда я рассказал про мою маму. Она с таким же деланным спокойствием выслушала и указала кредиторам на дверь. Один из них, тот, что улыбался нам с Глебом в лесу, повернулся на выходе и как бы самому себе сказал:

— До банка я подрабатывал по первому образованию в независимой лаборатории по экспертизе происхождения растений. Ваше, на первый взгляд, очень похоже на природное.

— О чём вы говорите? — спросила мама.

— На окне, там листочек цвета зелёного оттенка далёкого прошлого, о котором мы знаем из учебников. Я помню. Цветок настоящий и стоит намного дороже вашего дома. Подумайте.

Конечно, с детства мы привыкли к зелени, выращенной человеком с теплицах, но не к той, где постаралась сама природа. Людские ручонки добрались до еды, растений, лесов. Остались души - я имею в виду и человеческие. Где мой отец мог взять настоящую орхидею, известно ему одному, но оставил он её не маме, не друзьям, а мне. И простился с нами так, словно мог не вернуться. И явился ко мне во сне. Он ничего не говорил - всего навсего бежал домой.

Мама целый день поглядывала на горшок с орхидеей и всё же пригласила человека из города, знающего толк в природных и искусственных растениях. Он невыносимо долго всматривался в листок и корешок, пока медленно не кивнул и заключил: постаралась природа, а не человек. Маме было достаточно этих слов, я сам их слышал. Цветку не было цены.

Мама села напротив меня на кухне и спросила, мог ли папа отдать его в счёт долгов? Я пожимал плечами. Наш разговор в те серые дни показался бы пустым, если б не заявления кредиторов: дом отберут через месяц. На следующей неделе мы снова вызвали специалиста и получили заключение о цветке. Отправили его в город, ответ ждали больше двух недель. Наконец, приехали новые глянцевые люди, заплатили деньги и забрали горшок. В конце месяца кредиторы улыбались по самые уши, когда мама, бледная и уставшая, отдавала им пачку “бумажек”. Нам осталось на проживание, но не так много, как хотелось бы. Глянцевость и жадность тесно сотрудничают в людях, отдавших им в больших городах свои души.

Все ночи до и после поступка моей мамы папа бежал в моих снах через лес. Быстрее и быстрее, царапая лицо в кровь, обжигая руки крапивой и утопая в реках, что он переплывал. Будто бы хотел опередить глянцевый автомобиль.

***

До чего же я люблю просыпаться от стука ветра в окно ранним утром. До прихода Глеба. Первые краски света едва брезжат над лесной крышей из тусклой зелени. Я встаю на кровати, босыми ногами касаюсь пола и без единого звука одеваюсь, выхожу на улицу с ранцем за спиной. Ноги сами несут меня к полю и реке. Мыслями я уже там задолго до пробуждения, ведь стать взрослым я могу, когда захочу. И я становлюсь им.

Вот я пробираюсь через кустарник, мои руки вспыхивают короткой болью от многочисленных царапин, но я терплю и оказываюсь на берегу дремлющей реки. Сажусь на краю и свешиваю ноги к воде. Кладу ранец рядом у берёзы и несколько минут гляжу на каменистое дно. Где же ты, папа, думаю я. Знаю, ты найдёшь дорогу домой, обязательно найдёшь и не будешь зол на нас с мамой. Никогда.

— Как тебе удалось? — спросил Глеб по дороге в школу часом позже.

— Пересадил корень, а листок оставил в горшке, — ответил я. — Корешок пустит новый листок. В мастерской папа рассказал, как пересаживать. А листок пусть забирают. Они же знают о них из учебников.

— Как же ты придумал всё это?

— Папа сказал.

— Он вернулся?

— Во сне сказал, но он вернётся. Верю.

Я и правда верил. Пока растёт куст орхидеи на берегу реки у берёзы, я буду верить, что папа вернётся из плена и присядет отдохнуть вместе со мной под ярко-зелёными листьями и светло-розовыми цветками подаренного им чуда.