По ту сторону зеркала

Та сторона зеркала

Мы сидели, выставив наши усталые ноги в сторону костра. Мы были выжаты и измучены долгим переходом и наш организм молил о привале, который никогда еще не был столь желанным. Полк был расквартирован возле небольшого хутора N., и бивуак обещал спасительный отдых. Звезды раскинулись шатром, прорезаемым лишь вспышками падающих искорок. Послевоенное время нигде не ощущалось столь умиротворенным, столь полным песенных ноток страны-победителя, как на бескрайних просторах полей родной Украины. И хоть не был тогда частым гостем в ее раскрытых по-матерински объятиях, я, будучи поручиком уланского полка, возвращался домой, в милый моему сердцу Киев после изнурительного похода на Париж.

Подле меня, вальяжно распластавшись на примятой траве, сидел польский гусар Крыжановский, лихо набивая трубку каким-то до рези едким сортом табака из своего кисета, вышитого полуголыми девицами в турецких банях. Каждый раз, когда я бросал осуждающий взгляд на это творение порока, Крыжановский лукаво улыбался.

Смею заметить, что поляк этот был благородных кровей, но род его давно обнищал. Однако это не помешало Крыжановскому получить первоклассное образование и рациональный взгляд на мир. Который, впрочем, не мешал ему соблазнять даже монашек, так как уланская стать в нем воплотилась, словно в живом штандарте: он был на голову выше меня и к 30 годам имел право носить роскошные усы, а тело его украсило столько шрамов, что хватило бы на лобзание всех девиц с бульвара Клиши.

-А ведь я бывал в этих краях когда-то, пан. Извольте повернуть вашу голову в сторону заката и вы увидите до удивительного живописные развалины замка.

-Полноте вам, какой же это замок, буквально неделю назад мы с вами видели в Парижу этот ихний, Лувр — вот то замок. А этот, не серчайте уж, так больше на поместье средней руки похож.

-Замок не замок, да место то проклятое, как я слышал. Не знаю, насколько что правда, да было дело, есть и у меня история одна.

Я, предвкушая очередную побасенку бравого гусара, расслабился и приготовился слушать, наслаждаясь бескрайним небом, в которое взлетали искры костра. Крыжановский снова набил трубку своим злополучным тютюном, пустил к небу несколько ярких колец и, отхлебнув из бутыли какого-то пойла, начал.

****

(записано со слов Болислава Крыжановского)

Было мне тогда лет 18. Только из парубков вышел. Все, что я хотел — взять отцовскую саблю и крошить врагов моей горячо любимой Польши и противников католической веры. Однако судьба распорядилась так, что мое место было по другую сторону баррикад и я сражался бок о бок с пруссаками против Костюшко и его армии.

Во время очередного похода мой полк как раз был расквартирован в соседней долине и краткая передышка позволила мне взять отгул и побродить по окрестностям. По дороге меня застал летний ливень, коими так славятся эти края. И хотя на мне была накидка из шерсти мериноса и температура не опускалась ниже обычной, я продрог и вымок до нитки. Мне пришлось искать ночлег. Дорога моя как раз лежала возле корчмы, в которой приветственно горел свет. Мы, кстати, ее проезжали давеча, она все еще стоит на том самом месте, хоть и поменялся ее владелец. Но ставлю несколько злотых, что там по-прежнему отвратно кормят чечевичной похлебкой и ставят самое ужасное пиво, какое можно найти по эту сторону Карпат.

Открыв пропитанные табаком и спиртными парами двери, я ввалился в просторное помещение, доверху заполненное персонами в различной степени опьянения. Все они воззрились на меня с нескрываемым удивлением. К чести своей могу заверить, что ни одна из этих рож не получила моего гусарского кулака, хотя руки так и чесались.

Я подошел к корчмарю и поинтересовался, нет ли у него свободных коек. На это он, услышав мой польский акцент, собирался плюнуть в мою сторону, но получил в ухо. Какое-то время местные собирались с силами, но корчмарь вдруг загоготал.

-Для вас, шановный пан, у нас нет мест, уж извиняйте. Однако могу вам сказать о поместье, которое располагается на пригорке в полверсты отсюда, там вам и крыша будет, и грошей не потратите, да и беспокоить вас никто не будет, так как там уже лет 20 никто не живет.

Один из завсегдатаев, с носом, похожим на переспелую айву, сообщил мне, что в поместье уже давно стоит пустующее, так как последний его владелец повесился, не выдержав одиночества, принесенного смертью жены, предварительно разогнав всю прислугу. Мне этот момент показался сомнительным, так как у графской породы отродясь не было такого, чтоб по кончине не слетелось пара десятков дармоедов, мечтающих пригреться под вдовьим крылом. Я высказал свои мысли, на что мне ответ последовал, мол, пытались в этом доме жить какие-то родственники, да не вышло — уж больно ветхое здание. К тому же у последнего владельца характер был до боли склочный, да и сами постройки не навевали ничего, кроме хандры и густой крови, от которой, как известно, все проблемы со здоровьем. Впрочем, время от времени один из отпрысков рода все ж оставался в поместье, а затем его находили не то в церкви фамильной, не то под кроватным балдахином с совершенно неприемлемой для христианина физиономией. Понятное дело, в это время несчастный уже испускал дух и был похоронен чуть поодаль на фамильном погосте.

Однако тогда же я выяснил, что усадьба все же не была пустующей: в одном из строений, под покосившейся крышей, жил сторож, он же — бывший конюх со своей трухлявой женой.

Это вызвало у меня приступ гомерического хохота. Ей-богу, столь простое и даже наивно-плебейское отношение к покинутым домам воспринималось моим нигилистичным разумом как вызов.

-Вот что, уважаемые! Раз место проклято и по-вашему, в нем обитаю призраки, то я готов биться об заклад, что ни упырям, ни привидениям, ни Лысому Дидьку не напугать меня. И чтоб доказать это, я проведу ночь в имении и ничего со мной не случится. Вот вам мошна со злотыми, кои я честно заработал, будучи солдатом. А коли увижу нечисть, так отхожу ее шашкой, да дулю покажу, что не сунется в эти места она еще века три.

На этом вся честная компания взбодрилась. Видать, на хуторе происходит очень мало событий, так что столь лихой поступок внес в их серые будни нотку авантюризма. Мне дали в дорогу свиной окорок, бутыль самогона и мешочек соли. После этого, я залпом выпил кружку дрянного пива и направился твердой походкой гусара к дверям. По пути меня перекрестила благообразная, но до жути ветхая старушка. Она посмотрела на меня так тепло-тепло, как смотрят обычно на внуков. Перекрестила на православный манер и сказала - “не гляди в зерцало, что в часовне установлено, сынку”. Тогда я не придал этому внимания, но именно это спасло меня от безвременной кончины и вечного проклятья.

Так или иначе, время было позднее, а ливень не прекращался, потому пари было таково: я отправлюсь в усадьбу поутру и проведу там сутки с пистолью, бормотухой и саблей, наслаждаясь чудесными видами и волшебной архитектурой.

*****

Крыжановский остановился. в его глазах мелькнуло то, что я никогда не видел — страх. Он снова забил трубку, на этот раз гораздо менее аккуратно, но окружающая идиллия и несколько затяжек, казалось, снова привели его в чувства и передо мной снова сидел ветеран наполеоновских войн и циничный сердцеед.

*****

Меня разбудил один из завсегдатаев корчмы, за что сразу же получил гусарского кулака в ухо. Однако продрав глаза, я увидел испуганного простолюдина, который держал в руках окорок и бурдюк вина. В моей голове шумели бесы похлеще, чем наполеоновские гренадеры, а во рту словно опорожнились все помойные баки Праги.

-Пора спор знать, пане. Петухи уже прокричали.

-Да знаю я, знаю. Эх, посторонись!

Меня мутило от выпитого, но я окунул голову в бадью возле корчмы, и вдруг мир заиграл утренними красками равнин Украины. Я был молод, я хотел показать свою удаль и меня не пугал ни черт, ни тот свет.

На горизонте вырисовывались живописные развалины имения, раскинувшиеся на тысячу аршинов, не меньше. Вокруг самой усадьбы, больше напоминающей европейский замок со всеми его вензелями и арками, раскинулся живописный парк со множеством беседок, гостевых и охотничьих домиков. Все это живописно было укрыто за небольшой изгородью, увитой диким плющом. Еще издалека я заприметил монументальную часовню, которая, казалось, была прикреплена к дворцу рукой невидимого архитектора, чуравшемуся гармонии. Эта часовня не отличалась изящностью форм и больше походила на фамильный склеп. И чем ближе я подъезжал к месту, тем сильнее усиливалось это впечатление. Строение было сделано из белого известняка, посеревшего от времени. Мне казалось, что она гораздо древнее всех других построек комплекса. Даже при палящем и дружелюбном солнце,

это место навевало могильный холод, который усугубляла почти мертвая тишина вокруг: еще несколько минут назад разнотравье было полно звуков всевозможных букашек, в небе парили птицы. И вдруг все смолкло, лишь изредка невидимые вороны издавали свои замогильные вопли.

Я уже готов был поверить в то, что это место проклято, но моя удаль и гордость победили к тому моменту, как я подъехал к ржавым воротам, за которыми уже маячило лицо дряхлого и донельзя мерзопакостного старика. Увидеть такого ночью, в темном переулке, я клянусь — зарубил бы его шашкой. То ли турок, то ли тмутараканский татарин, непонятно как взявшийся в этой местности, он смотрел на меня с неприкрытым презрением.

-Чего хотели, пан?

-Открывай ворота, плюгавый! Я хочу заночевать в вашей юдоли печали и скорби, и ты меня не остановишь!

-Да я и не собирался вас останавливать, у нас чтят гостеприимство еще со времен первого владельца, уж я-то знаю, уж я-то помню. Но будьте осторожны, пан — по коридорам гуляет сквозняк, а крыша прохудилась. Так и ревматизм подцепить можно, а то и балка на голову упадет — совсем мертвые будете. Ну и если вам станет невмоготу, то милости просим в сторожку, у меня там припасено много чего интересного для таких невинных душ, как вы.

Меня неприятно удивило то, с каким плотоядным интересом на меня начал смотреть этот чертяка. Он будто ощупывал теленка на заклание.

-Ну что ж, милгосударь, добро пожаловать в имение Хризовских. Я настоятельно рекомендую вас осмотреть эркер и все залы поместья, но остановиться на ночь в часовне — она наиболее хорошо сохранилась и уверяю - вас не потревожат ни сквозняки, ни птицы, ни другие живые проблемы.

Он сделал акцент на слове “живые”, но тогда я не придал этому значения.

Смею заметить, что усадьба и правда впечатляла, являя миру свое запущенное великолепие мертвой роскоши. На ее фоне все эти замки, которые мы с вами видели в париже, конечно, заметно выигрывают. Но было в ней какое-то магическое притяжение, которое можно найти в славянских странах: было в ней нечто конфузно-пошлое, но такое манящее. Будто на пышногрудой селянке ты вдруг увидишь чулки из настоящего шелка.

Человечек видел мое воодушевление и начал подталкивать меня ко входу. Затем за мной закрылись ставни и я услышал звук поворачивающегося ключа. Что ж, меня это нисколько не напугало и я отнес такую осторожность к тому, что татарин печется о безопасности моей персоны. Я был не так далек от истины, о чем узнал гораздо позже.

*****

Моя ночь началась так же, как эта — тишина, спокойствие. Весь вечер я бродил по поместью и нашел его невероятно скучным. Банальное барокко, никаких оригинальных решений. Все и правда существовало в плачевном виде и осмелюсь заметить, что унылый вид разрухи заставил меня раньше срока начать прикладываться к бурдюку, дабы скрасить время до темноты. Вино кислое, как мина уланов после марш-броска, хорошо давало в голову, так что и окружающая архитектура не была уже столь мрачной.

В самом приподнятом настроении, размахивая саблей и бурдюком я дошел до часовни. Пожалуй6 она была и правда крайне интересной внутри. Снаружи, как я уже говорил, она была скорее похожа на склеп. Но внутри это было нечто невероятное: темно-желтые стены с белым ажуром и фресками, которым позавидуют даже Микеланджелы с их капеллами! Клянусь Марией, это было настоящая перлина в ничем не примечательной раковине. Это была китайская роза среди бурьяна.

В лучах заходящего солнца я начал осматривать шедевры. И тут меня посетила первая неприятная мысль, последовавшая за наблюдениями: было в этих фресках что-то неправильное и чуждое моей христианской душе. То непонятные символы на домах, то совершенно не к месту пририсованные нелюди. Один запомнился мне наиболее сильно. Сама фреска говорила о пути Христа по Виа-Долороса с крестом на спине. Уже виднелась Голгофа, а рядом с перекрестком, на котором стоял Спаситель, возвышался верстовой столб, украшенный статуей. И такой статуи отродясь не помню в Священном писании. Это был урод с отвисшим брюхом как у вспученного трупа. Его руки сжимали ступни, а на голове, там где у людей находится рот, была нарисована мешанина отростков и щупалец. За спиной твари, словно готовящейся к прыжку, виднелись два кожистых крыла. И подобных ему богопротивных тварей хватало в каждом сюжете. Я очень жалел, что строение еще не разрушилось, а напротив — находилось в идеальном состоянии.

Следующее мое наблюдение обнаружило камин с резными фигурами не менее вызывающего содержания и занавешенное зеркало, стоящее возле одной из стен. Все это было странным, отталкивающим и источающим какие-то флюиды зла и хаоса. Будь я более робкого десятка, то уже решил бы проспорить, но гусары не посрамят Отечество. Даже на чужбине.

В таком отталкивающем интерьере я и решил устроить привал, благо вино еще было, а добрая сабля была под рукой. А пьяному молодцу и Лысый Дидько не страшен. Попировав, да показав дулю всему этому окружению, я забылся хмельным сном.

*****

Меня разбудил треск поленьев. Что удивительно, в тот момент меня это не испугало, а наоборот, порадовало. Я повернулся и увидел стоящего возле камина пожилого мужчину, который смотрел на меня почти с отеческой добротой. Он только что подбросил в камин березовых дров и они зазвучали с новой силой, а часовню заполнил почти домашний свет уюта. Я расслабился, но все же решил представиться:

-Вижу, вы тут хозяин. Извольте получить благодарность за кров и очаг. Я Крыжановский, лейб-улан гусар, квартированных в городке N в полуверсте отсюда.

-Стало быть, служивый? Давненько вашего брата к нам не захаживало.

-Прошу простить меня, пан, но не слышал вашего имени.

В этот момент у меня начало закрадываться в мысли подозрение, что не пан это, а какой-то пришлый. А все потому, что сторож давеча говорил, что нет никого из потомков рода этого помещичьего. Хотя, не спорю, меня несколько удивило сходство этого благородного и спокойного лица с теми, что изображены на портретах были.

-Не называл его я тебе, служивый. Да и не надобно оно тебе. Увидишь сам, да узнаешь, когда гости придут. А, вот и они, дорогие.

*****

Руки Крыжановского начали трястись, а кожа приобрела землистый оттенок. Он будто постарел лет на 20, а передо мной сидел уже не бравый вояка, а надломленный старик. Поляк взглянул на меня, и надрывающимся голосом, не скрывая истеричных ноток, продолжил:

Ты знаешь, я далеко не трус. Я готов столкнуться с любым врагом на поле брани. Я не боюсь ни черта, ни Бога, а лишь гнева отечества и стыда перед командирами. И то, что я увидел затем, потрясло меня до глубины души. Огонь, еще мгновения назад греющий, стал словно текущей вверх зловонной болотной жижей, слегка пульсирующей и светящейся наподобие огней святого Эльма. Хозяин, еще недавно излучавший отцовскую любовь и всепрощение, смотрел на меня темными провалами глазниц и рот его был наполнен червями, а язык, черный как смерть, скользил по щекам, словно пиявка в поисках добычи. Но и это не все. Гости, которых ждал пан Хризовский (а даже сквозь пелену панического ужаса, я уже понимал, что это был он, хоть еще и отказывался в это верить), начали появляться из того самого зеркала, которое так некстати было прислонено к стене часовни.

Все они двигались, словно тряпичные куклы на веревочках. Полупрозрачные, жутки и совершенно не принадлежащие этому миру. Они переставляли ноги, но не касались пола. В их провалах глазниц горела тьма, а рты, казалось, были непропорционально огромными. И все это сопровождало полное отсутствие звука. Это была не просто тишина. Это было… Наверное, то, что было до первого дня Сотворения. И я не мог это терпеть. Но мой разум упорно отказывался сдаваться.

Фрески, ранее украшенные херувимами и ликами неизвестных мне святых, будто стали светиться, как грибы на болоте, а сюжеты поменялись: теперь это были псоглавцы и инфернальные создания в самых неестественных позах. Хризовский заговорил, но это был язык, который доколе мне был неведом. Он словно выплевывал нагромождения букв, лаял и квакал одновременно. А затем взвыл и я услышал то, что никогда не забуду: “Йа! Шаб-Ниггурат!”

Призраки, опутанные щупальцами, словно мертворожденные эмбрионы изрыгались зеркалом, но в тот момент, когда я уже готов был узреть его глубины, в голове всплыли слова бабушки:

“Не гляди в зерцало, что в часовне установлено, сынку”

Я чувствовал алчущие моей жизни взгляды в пустоте провалов глазниц этих призраков. Все, что мне оставалось — уповать на божественное вмешательство и свою храбрость. Но силы оставили меня, и я ползал как аспид. Гусар, словно юродивый, забился в угол и плакал. Я был уверен — достаточно им сломить меня, и я пополню их ряды в зазеркалье.

-Йа!!!!!!!

Зазеркалье! И тут меня осенило. Я прицелился на хлюпающий звук матки, исторгающей эти порождения зла.

-Йа! Миллион младых! Черное козлище! Йа! Прими дар Азатоту, слепому Властелину ядерного Хаоса!

Я почувствовал замогильную, пугающую пустоту и выставил перед собой пистоль. И я молил всех богов, какие могли бы меня услышать, чтобы не промахнуться на этот раз. Курок. Удар, запах пороха и чавкающий звук, поглотивший пулю.

Ничего…

И затем треск, космический грохот, перекрываемый таким визгом, что вспомнились рассказы бретонцев о баньши. Этот визг стал нарастать, а затем меня окутала темнота.

***

-А я говорил, что не сдюжит, хлипкий этот ихний лях оказался

-Да нэхай тебе пусто будет, Панас! Глянь, живой солдатик

-Вмер, как пить дать, Вмер.

Я пошевелился и издал стон. Крестьяне отпрыгнули и начали молиться. А один из них, наиболее ретивый, даже плюнул мне в рожу. Это окончательно привело меня в чувства и я открыл глаза. Надо мной стояли все завсегдатаи корчмы и усиленно крестились. Меня подняли и дали напиться воды из миски. На ногах я стоял плохо, поэтому землепашцы подняли меня на руки и понесли прочь из этого проклятого места, которое при свете солнца вновь казалось столь пасторальным. Привратник, он же сторож, лежал неподвижно на дороге. Его взгляд был прикован к шпилю часовни, а выглядел он так, будто умер уже давно. Его кожа иссохла, а челюсть была вывернута под неестественным углом. Но глаза… Это были глаза только что расставшегося с душой тела. От этого зрелища я снова провалился в беспамятство и очнулся лишь в корчме. Но сквозь беспамятство я чувствовал теплые и сухие руки той старушки и ее нежный голос:

-Живой, хлопчик, не смотрел в зеркало.

Меня под руки проводили в корчму и там я молча пил весь день. Позже я пришел в себя в кровати, а возле меня стоял полковой доктор, с жалостью осматривая меня. Как потом сказали, я был на грани истощения. Меня отправили в Кисловодск на лечение. И я никому не рассказывал, что произошло со мной до этого момента. Очень хочу верить, что зеркало действительно сгинуло и я никогда не увижу вновь то, чего видел.

Он поднял на меня глаза, и я увидел: в его рассказе нет ни слова лжи. Внезапно налетел порыв ветра и сноп искр взметнулся к небесам. И в этот момент над лугами словно призрачный шепот, я услышал:

Йа...