Экзорцист

Глаза открываться отказывались. С усилием Лёха всё же поднял свинцовые веки и снова зажмурился. В голове стоял страшный гул, словно гудел растревоженный пчелиный улей у него на пасеке. Язык от сухости превратился в подмётку и напрочь прилип к нёбу. Водыыыыы!.. «Светк!» – попытался позвать он, но так и не смог оторвать язык от нёба. Медленно, боясь пошевелить головой, он сел, только потом открыл глаза и обвёл взглядом комнату. Ни штанов, ни рубахи нигде не наблюдалось. Проведя руками по коленкам, он осознал, что, к счастью, одежду искать не придётся, так как спать он завалился, не раздеваясь.

Первую задачу – принять вертикальное положение – можно считать выполненной. Оставалось решить ещё две задачи повышенной сложности, и Лёха, пошатываясь, поднялся на ноги. В избе было тихо, только тикали над дверью круглые часы, но тиканья Лёха не слышал из-за гудящего пчелиного роя в голове. Он добрёл до кухни, придерживаясь рукой за стену, и заглянул в вёдра, стоявшие на лавке. Пусто. Решение второй задачи откладывалось, и он перешёл к третьей, рванув (так ему показалось) через сени на двор в уборную. Однако задачу пришлось решить досрочно прямо у капустной грядки, где Лёха, облегчённо и блаженно выдохнув, вспомнил, что бак с водой для полива огорода, стоявший совсем рядом, полон, и, на ходу застёгивая штаны, он теперь уже действительно рванул к водопою напрямую, по грядкам с огурцами и зарослям укропа.

Пил он прямо из бака, опустив лицо в воду, не замечая мошкару и жучков, попадающих в рот вместе с водой. Наконец, утолив жажду, плюхнулся на приступку у погреба и попытался вспомнить, что же вчера было. Праздник был. Это он помнил. Но вот какой?

В деревне праздновали много и весело. Правда, сама деревня теперь напоминала дачный посёлок. А ведь ещё Лёшкина мать любила рассказывать, как знойным летним днём они с девчатами ходили в стойло доить коров, по дороге завернув на Калганиху искупаться, как дружно сенокосили и пололи картошку на усаде, как шумно и весело гуляли на свадьбах. Да и Лёшка помнил и танцы в клубе, и годы учёбы в школе-восьмилетке, двери которой давно уже были закрыты на тяжёлый ржавый засов, и драки с парнями из соседней деревни из-за девчонок. Но время шло, народ разъехался, остались только старухи, пьяницы да несколько семей, так и не сумевших приспособиться к городской жизни. Зато в деревню хлынули дачники, заменившие в огородах ровные ряды картошки на качели и беседки и обеспечивавшие оборот Нинке, торгующей в местном магазинчике хлебом, мылом, таблетками от комаров и водкой.

Несколько лет назад Лёхин бывший одноклассник Колька, а теперь Николай Николаич, возглавил сельсовет, и деревню решили возродить. Возрождение начали с расчистки прудов, коих на две улицы приходилось аж четыре. Затем залатали дырявую крышу на автобусной остановке, куда из города три раза в день приезжал дребезжащий транспорт. Ассортимент Нинкиного магазина тоже попал под программу возрождения и был расширен за счёт молока в картонных коробках, яиц с синими печатями на скорлупе и мороженого в мягких вафельных стаканчиках. Завклубом Галина, она же Галка, убедила председателя, что без праздников деревня – не деревня, и теперь они отмечали всё подряд: на Масленицу доставали со столба сапоги, митинговали на майские, устраивали ярмарку мёда на Медовый Спас, всей деревней вручали цветы и конфеты в День учителя старенькой Алевтине Михайловне, ловили рыбу на День рыбака, катали с горки яйца на Пасху... Галка продолжала фонтанировать идеями, откапывая всё новые и новые праздники в куче календарей, обнаруженных ею где-то на чердаке, а Николаич покорно соглашался на всё, лишь бы этот грудастый локомотив оставил его в покое.

Так что ж они вчера праздновали-то? Кажись, Ивана Купала. Точно! Хороводы водили у пруда. Дачные девки венков наплели, в воду их бросали. Потом через костёр прыгали, визжали. Он – неее! Он не прыгал. Чай, не козёл молодой уж. С мужиками отметили, как полагается, потом баб из темноты попугали, снова отметили… И больше Лёха ничего не помнил: ни как домой вернулся, ни как спать одетым лёг. А вот Светка точно помнит!

– Свееееет! – снова заорал он и поморщился от гула, усилившегося в голове.

За глухим забором, отделявшим его огород от участка дачников, хихикнули. Над забором показалась голова соседки в яркой панаме:

– Лёш, не ходи сегодня к пчёлам, а? Мы варенье собрались варить. Ты их растревожишь, они к нам на сладкое полетят, боимся, покусают, – заискивающе произнесла соседка.

Пчёлы! Рой в голове усилил жужжание. Лёха вскочил, огляделся, схватил топор, лежавший на столе, сколоченном из неструганных досок у погреба, и понёсся в дальний конец огорода, где стояли у него восемь аккуратных ульев. Оттуда послышалось громкое «йиииих!», затем грохот и треск, и над огородом взвились тёмные облака пчелиных роёв. За забором загремели тазы и вёдра, через весь соседский участок ракетой пронёсся громкий визг и оборвался громом захлопнувшейся двери.

– Лёш? – отворилась калитка огорода. Светлана, увидев мужа с топором в руке и облаком пчёл над головой, на вдохе произнесла «етииить!» и, развернувшись, юркнула в избу. Послышался звук задвигающегося изнутри засова.

Однако Лёха домой и не собирался. Угомонить рой в голове мог только хороший опохмел, но Светка спиртное от него хорошо прятала. Так, с топором, в сопровождении пчёл, укусов которых он и не чувствовал, он дошёл до магазина и уселся на крыльцо. Нинка, завидев Лёху издалека, успела закрыть дверь и судорожно тыкала пальцем в кнопки старенькой Нокиа.

– Слышь, Николаич, ты председатель – тебе и разбираться! А мне чё делать?! Мне товар принимать да отпускать надо! Машина с хлебом скоро придёт! Да щас! Сам с ним по-хорошему! А я дверь не открою! Помру тут – а не открою!

Председатель никогда раньше не вёл переговоров с террористами. По фильмам он знал, что террористы должны кого-то захватывать, угрожать, выдвигать требования, и пытался продумать стратегию, ломая голову над тем, чего ж Лёхе понадобилось. Но, примчавшись на место событий, он увидел, что террорист ничего не требует и никого не захватил, если не считать Нинку, забаррикадировавшуюся в магазине.

– Лёш, ты того… – начал Николай Николаич во всех смыслах издалека, с опаской поглядывая на роящихся над Лёшкой пчёл. – Ты чего?

В этот момент, нарушив переговорный процесс, дверь за спиной Лёхи приоткрылась, оттуда показалась пухлая Нинкина рука с баллончиком дихлофоса, завалявшегося в недрах магазина неизвестно, с каких времён, и из баллончика на пчёл вырвалось вонючее облако. Пчёлы горошком посыпались на крыльцо. Нинка с воинственным «щщщас я вам!» выскочила из-за двери, торжествующе распылила дихлофос вокруг, для верности пшикнула пару раз Лёшке в лицо и снова скрылась за дверью.

Председатель облегчённо вздохнул. Это же другое дело! С террористом без пчёл, пусть и с топором, он точно договорится, стратегия проверенная.

– Лёш, пойдём, выпьем, что ль?

Нинка осторожно высунулась из-за двери, недоверчиво посмотрела в спину удалявшимся приятелям и придвинула кирпич к порогу, чтобы дверь не закрывалась.

Утра Лёха не увидел вовсе, проснулся к обеду. Его мутило. Голова раскалывалась и гудела. Распухшее лицо, казалось, с трудом умещалось на подушке. По грохоту посуды, доносящемуся из кухни, он понял, что скандала не миновать. Шатаясь, он с трудом поднялся на ноги, добрёл до двери и осторожно выглянул. Светка почуяла, что он стоит сзади, обернулась:

– Суп в кастрюле, котлеты в холодильнике, а я ухожу! – со слезами в голосе бросила она ему через плечо.

– В магазин, что ль? – непонимающе спросил Лёха заплетающимся языком и для устойчивости ухватился за дверную занавеску.

– Совсем ухожу! К маме! Алкаш проклятый! Говорила мне мама, не ходи ты за этого пасечника, не будет толку! Как в воду глядела! – Светка швырнула в него тряпкой, которой вытирала со стола, и выскочила из избы.

Хлеб в магазин привозили в одно и то же время. Каждый день к одиннадцати часам у крыльца собирались местные жители и в ожидании, пока Нинка примет товар, обсуждали новости. Новостей всегда было много: свадьба троюродного племянника в городе, нашествие колорадского жука, очередная война где-нибудь на Ближнем Востоке, нестабильный валютный курс, незаконнорождённый сын прекрасной Зенеп от коварного Мелека… Но теперь все новости крутились вокруг Лёшки. Угнанный старенький трактор, найденный в одном из прудов, выпущенные на волю поросята у фермера в соседнем селе, два выбитых зуба у дачника и заикание его жены, до смерти испугавшейся громадной фигуры в белом, поздно вечером вынырнувшей из-за верёвки, на которой сохло бельё. Список завершала сгоревшая Лёшкина баня. К счастью, день выдался безветренный, и пожар общими усилиями потушили.

Председатель хватался то за голову, то за сердце и требовал ставки участкового у районного руководства. Руководство отнекивалось и отбрыкивалось, дело это не быстрое, желающих ехать в глушь на мизерную зарплату нет. Лёшка продолжал чудить.

Разбудил пасечника утром непонятный рёв и грохот. Что-то большое и грозное подъехало к его дому и остановилось у порога. Скрипнула дверь, тяжёлые шаги приблизились к занавеске, болтавшейся на входе в комнату. Лёха провалился в темноту.

Очнулся он от забытого ощущения тишины в голове. Рой замолчал. А вот на кухне кто-то разговаривал. Лёха прислушался.

– На Ивана Купала это было. Скучные они сейчас. Материалисты. В цвет папоротника не верят, клады не ищут, девки от любви не топятся. Ни тебе русалок, ни ведьм… Дааа… Ну, я от скуки и… А чего, через огонь он не прыгал, не очищался, – говорил кто-то противным дребезжащим голосом.

Звякнуло стекло бутылки о стакан. Захрустели огурцом.

Лёха поднялся и как был, в трусах, направился в кухню.

За столом сидели двое. Один – здоровый, широкоплечий, в чёрной футболке и бандане с черепом, выуживал из банки малосольный огурец. На спинке стула, на котором он сидел, висела чёрная же косуха. Второй – тощий, мелкий, в грязной растянутой майке и таких же грязных штанах, с маленькими рожками на плешивой голове бессовестно наливал самогонку из Лёхиной заначки, приготовленной им загодя на опохмел.

– Ты кто? – Лёха решил обратиться к здоровому, приняв второго, рогатого, за похмельный бред.

Здоровый обернулся.

– Оклемался? Экзорцист я.

– Иностранец что ль? – удивился Лёшка.

Здоровяк захохотал. Тощий тоже засмеялся, однако смех его был больше похож на козлиное блеяние. Лёха рассердился.

– А этому с бабами не везёт? – он кивнул на тощего.

– Почему? – продолжая смеяться, спросил здоровяк.

– Рогатый он.

Здоровяк взглянул на плешь собеседника и снова захохотал. Лёха ещё больше насупился.

– Откуда вы взялись?

Тощий взял бутылку, налил в стоявший перед ним гранёный стакан, протянул бутылку здоровому. Тот мотнул головой:

– Не, я ж сказал, за рулём.

Рогатый опрокинул содержимое стакана в рот, визгливо крякнул, помотал из стороны в сторону головой и, обернувшись к Лёхе, весело сказал:

– Он меня изгнал!

– Изгнал? Откуда?

– Из тебя! – рогатый хихикнул и ткнул в Лёху когтистым кривым пальцем.

Лёха почесал затылок. Обратился к здоровому:

– И кто ж тебя позвал? Светка? Или Колян?

– Он и позвал, – кивнул здоровяк на рогатого.

– Не поо-онял, – почти обиженно протянул Лёха.

– А чего понимать-то? Я тебя и так, и эдак… А ты никак! Хоть бы прибил кого! Или в карты обыграл! Или бабу у кого увёл! Ну, скука ж с тобой одна! Пасечник, что тут скажешь! Борец за свободу поросят и прожигатель…бань! – тощий махнул рукой. – Ну, на посошок!

Налил стакан, резко выдохнул, одним махом опрокинул самогон в рот, смачно хрустнул огурцом и исчез.

– Ну, пора и мне, – здоровяк поднялся, натянул косуху на тугие бицепсы и направился к двери. У выхода обернулся.

Лёха, совсем уже ничего не понимая, смотрел ему в след.

– Ты это… Бухать завязывай. Помнишь, как в анекдоте? Всё на свете фигня. Кроме пчёл… – здоровяк улыбнулся и вышел.

Лёха услышал, как что-то большое заревело за окном, а через мгновение широкая спина экзорциста на огромном чёрном мотоцикле скрылась в клубах дорожной пыли.