Раз в жизни струсил да ещо с позором

История, которой я хочу поделиться со своим читателем, произошла не в двадцатом и не в двадцать первом веке. Удивитесь, но вместе с автором вам придётся вернуться на несколько веков назад и окунуться в эпоху семнадцатого века, в те стародавние времена, когда Грузия, истекая кровью, отчаянно защищала себя от нашествия чужеземцев, порабощения иноверцами, истребления народа, его языка, культуры, веры и неповторимой самобытности. Ничего не поделаешь – я не виноват, что родился в пору, когда не существовало мобильных телефонов, джипов и джинсов Ямамото, более того, никто и подумать не мог, что они когда-нибудь появятся на белый свет.

Родился и вырос я в местечке между Цицамури[1] и Сагурамо[2], несмотря на это, в народе считали меня сагурамским парнем. В то далекое время Цицамури никто не называл проклятым местом, потому что не настал еще день злодейского убийства Ильи[3], да и не только убийства, но даже рождения.

Как меня звали-величали? Бедиа…Бедиа Шабиташвили. Мои родители были обычными крестьянами, с утра до ночи занятыми работой на земле да уходом за домашней живностью. Отец умер от чумы, когда я был совсем еще маленьким, поэтому помню его лицо урывками. Мама в молодости слыла красавицей. Говорят, что после смерти отца на ней хотел жениться человек из знатного рода, хотя она предпочла остаться вдовой и сейчас, постаревшая, сидит дома, надеясь на меня одного. Пожалуй, нет в мире человека, который был бы мне дороже матери. В глубине души я всегда гордился её верностью памяти моего отца - ведь в ту пору на женщин, вышедших замуж два раза, смотрели косо, тем более, если своего первого мужа она похоронила.

На персидском троне восседал Шах-Аббас[4]. В народе ходили слухи, что он мудрый правитель и очень любит грузин. С восхищением описывали его шахский чертог в Персии[5] - с лестницами из золота и вратами из серебра, причисляя его к самому богатому дворцу в мире. Предметом особого обсуждения была личная жизнь Шах-Аббаса, дескать, у шаха двадцать жён, но любит он только одну из них – ту, что рожает ему детей. Получение образования в Персии было такой же заветной мечтой многих молодых людей, как и получение образования в Америке и Англии спустя несколько столетий. Когда я подрос, в памяти снова всплыло имя наводящего на меня ужас образа, и я спросил у отца своего друга Гайоза:

- Дедушка Аслан, а кто такой Хахан-хан?

Я называл его «дедушкой Асланом», потому что он был очень пожилым человеком. Мне показалось, что вопрос ему не понравился и он притворился, будто ничего не слышал. Спросить его во второй раз я не решился: дедушка Аслан и без того слыл угрюмым человеком, а после моих слов он и вовсе помрачнел.

Два года промчались так, что мне ни разу не пришлось вспомнить Хахан-хана. За это время я начал заниматься грузинской борьбой – чидаоба, и вскоре стал одним из лучших борцов в деревне. Меня прочили в завидные женихи многим незамужним девушкам нашей округи, но мне ни одна из них не нравилась: а всему виной толстые бёдра их носительниц.

Вопреки такому отношению, я не был доволен собой. Мужская половина нашего села то и дело поучала меня, что не с грузинами я должен соперничать в чидаоба, а в бою с врагом следует проявить своё мастерство и бесстрашие.

- А где ж мне их искать? Не видать врагов! Что же мне, из дерева их тесать, что ли? –кричал я в негодовании.

В ответ на мои слова деревенские мужики поднимали такой хохот, от которого я приходил в совершенное бешенство, чем их еще больше раззадоривал.

Пролетел еще один год. Ничто не предвещало беды, но однажды раздался оглушительный звон колоколов трех грузинских святынь нашего края: Светицховели[6], Джвари[7] и Зедазени. Было понятно: этот гул возвещает не о наступлении праздника, а о чем-то другом. Но о чем?

Вскоре через село пронесся на гривастом коне бежавший с границы вестовой. Отчаянно ударяя жеребца хлыстом, он кричал что есть мочи: «Персы[8]! Персы наступают! Персы!»

Недолго думая, я достал из-под тахты старый отцовский меч, натянул на себя распоротую в разных местах кольчужную рубаху и бросился навстречу персам. Я не знал, куда бегу или где столкнусь с врагом, лишь сердцем чувствовал, что мусульмане стоят близ Мцхеты. Но то, что произошло дальше, убедило меня в неверности высказывания «иди по зову сердца»: я бежал ко Мцхете, а оказалось, что конница персов остановилась у подходов к Цицамури.

- Хахан-хан идет, Хахан-хан! – слышалось отовсюду.

На улицах не было ни души. Вся округа представляла собой не поселение, а поглотившую в себя все живое пустынную местность, будто на эту землю сто лет не ступала нога человека. Не было видно даже людей старшего поколения, принимавших когда-то участие в войне и, как говорили в народе, «умывавшихся кровью» ненавистных персиян. Нашествие врага и оказываемое ему населением сопротивление представлялось мне совсем иначе. Я думал, что начнется вторая Дидгорская битва[9] и судьба даст мне возможность показать мою отвагу и беззаветную любовь к родной земле, а вместо этого передо мной предстали пустынные улицы с плотно закрытыми дверьми и ставнями домов, в которых прятались онемевшие от ужаса сельчане.

- Ты кто, тварь?! – зарычал на меня восседавший на красном жеребце расфуфыренный перс.

Я молчал, отвечать не было смысла, навряд ли его интересовало, кто я на самом деле и откуда. Вдруг послышалось ржание гарцующего неподалеку коня. Всадник, управлявший крупным жеребцом, сначала вздыбив, а потом опустив его на четыре ноги, так стремительно ринулся в мою сторону, что, казалось, хотел растоптать меня мощными копытами своего скакуна. У меня задрожали колени, но я не двинулся с места. Не знаю, как ему это удалось, но конь остановился в шаге от меня.

- На колени! – услышал я в свой адрес приказ, прозвучавший на грузинском языке.

- На колени! – еще грознее прозвучало повеление, за которым последовал взмах острого клинка, слегка поранившего мне грудь.

Мне все еще удавалось стоять на ногах, и я не собирался опускаться перед врагом на колени

- А где наши грузины? – поинтересовался всадник, окидывая взглядом свою конницу.

Грузинская речь, услышанная мной из уст перса, была мне не в диковинку, потому что не раз слышал от сородичей, что многие персы хорошо знают грузинский язык. Удивительным было то, что в рядах своей кавалерии он искал воинов грузинского происхождения. Лошади, ожидая от своих хозяев указаний, нетерпеливо топали на месте, всадники заметно суетились.

- Мы здесь! – одновременно раздалось несколько голосов.

С самого начала я не смог разобрать, кто отозвался из числа наездников, но через секунду плотно сомкнувшиеся ряды конницы расступились, и вперед вышло двое грузин.

- К вашим услугам, Хахан-хан! Чем можем служить вам? – покорно отвечали они.

Я не ошибся: Хахан-ханом, как я и думал, оказался именно тот, кто полоснул меня своей острой саблей и пытался прилюдно унизить меня.

Хахан-хан, сделав жест рукой, приказал им приблизиться. Подобно верным псам, они мгновенно оказались рядом с ним.

- Вот, полюбуйтесь, ваш соотечественник! – произнес он, указывая на меня. – Уперся как осел и ни в какую не хочет выполнять моих приказаний. Бедняга, он даже представления не имеет, какое доброе дело хочет сделать шах для его несчастной страны! Уберите его с глаз моих и своими руками вздерните на виселицу!

Никто даже и не посмел воспротивиться решению Хахан-хана – и вот уже через несколько минут его безропотные лакеи наспех стали привязывать к ветке орехового дерева толстую веревку.

- Живее! Живее! – приказывал грузинам озлобленный Хахан-хан, подгоняя их и в то же время бросая на меня косой взгляд. – Этот сопляк и без того отнял у меня много времени!

Мне ничего другого не оставалось делать, как стоять без движения и готовится принять уготовленную мне судьбой горькую чашу, сохраняя спокойствие непоколебимого война и прямо глядя в глаза моего душегубца, стеклянное выражение которых становилось все более невыносимым.

Виселицу изготовили с завидной скоростью, потом палачи схватили меня за руки - один взял за правую, а другой - за левую руку - и поволокли к месту казни. Вспомнились слова дедушки Аслана, которые он часто повторял: «Как только носит грузинская земля стольких предателей!», но я и подумать не мог, что жизнь моя окажется в руках подонков – моих соплеменников, перешедших на сторону персов.

- Пади, пади на колени, пока не поздно, - шептал мне на ухо один из них.

Признаюсь, несмотря на то что я действительно хотел встать на колени перед извергом, всячески старался держаться прямо и выстоять до конца.

Как только меня подвели к виселице, накинули петлю на шею и затянули ее потуже, я услышал вопли рыдающей женщины. Это была моя мать.

- Нет у меня более никого на свете, оставьте хотя бы сына в живых, не лишайте кормильца на старости лет, умоляю, заклинаю вас! – истошно кричала она, упав ниц перед Хахан-ханом и обхватив руками ноги его жеребца.

Каким бы странным это ни было, лицо предводителя персидской конницы приняло задумчивый вид. Приблизительно через две минуты глубокого молчания вопрос моей жизни и смерти был решен.

- Отпустите этого щенка! Скажи спасибо матери – ее бесстрашие спасло твою гнилую жизнь! – злобно выпалил Хахан-хан и, пустив коня во всю прыть, мгновенно исчез из виду во вздымаемой ногами скакуна пыли.

Оказалось, что в ту ночь враги угнали в Персию царя Луарсаба[10]. Знатные князья - тавади уверяли людей в том, что персы скоро вернут похищенного правителя, но их словам в Грузии никто не верил, как, впрочем, не верили словам самих персов. Не только в деревне, но и на всей территории Картли[11] царил такой хаос, что не было доверия друг к другу даже у членов одной семьи, хотя это я говорю ради красного словца, а на что способна мать ради своего дитя, читатель наглядно увидел в описанном мной эпизоде.

Предводитель персов весь день носился по деревням Картли, орал до хрипоты, пытаясь вытащить из собственных домов перепуганных людей:

- Эй, где вы, мужественные грузины?! Куда подевалась ваша хваленная отвага? Покажитесь хоть кто-нибудь! Достаньте свои мечи из ножен и выходите на бой! Клянусь Аллахом, буду сражаться один на один!

С переданным ему Шах - Аббасом списком в руках он ходил от дома к дому, выискивая себе очередную жертву. В этом списке были имена и фамилии грузинских красавиц, которых родители должны были собственноручно нарядить и подготовить к отправлению в шахский гарем. Никто не знает, откуда появился этот не совсем обычный и сложный для составления список картлийских девушек, но то, что он на самом деле существовал, было неопровержимым фактом.

Найти в Грузии красивую девушку не составляло особой сложности, но в стенах какого дома хранили писаных красавиц, наверное, трудно было бы определить и самому Шах – Аббасу без помощи коварных предателей, наживавшихся на горемычной судьбе наших сограждан. Интересно, а как будут обстоять дела с красотой наших женщин спустя столетия? Не сотрется, не исчезнет ли с лица земли ее выразительность и неповторимое обаяние с веками от рук ненасытных расхитителей, в течение сотен лет охотившихся на нее? Трудно ответить на этот вопрос. Грузинская земля породила стольких красавиц, но, к сожалению, это богатство становилось достоянием не самих грузин, а жалкой добычей отпрысков наших заклятых врагов – персов.

В Цицамури к дому Луарсабишвили подъехал на своем лихом жеребце окруженный свитой военачальник мусульманской кавалерии. Во всеуслышанье прочитав на тонкой деревянной дощечке фамилию и имя хозяина дома, он терпеливо начал ждать, откликнется ли кто-нибудь. Дверь заскрипела и отворилась. Оттуда вышел человек средних лет. В левой руке хозяин дома держал ржавый щит с изображением креста, а в правой – тяжелый острый меч. Маленький и неказистый, он выглядел таким беспомощным перед лицом незваных гостей, что поневоле вызывал к себе только чувство жалости.

- Огоо! Надо же! Наконец-то, я увидел вооруженного грузина! - сказал Хахан-хан и, зычно расхохотавшись, повеселевшими глазами окинул взглядом своих воинов. Войско грянуло таким же смехом, похожим на доносившееся из квеври эхо. Полководец бессовестно лгал, потому что в тот день он уже столкнулся в моем лице с грузином, который крепко держал в своих руках оружие предков, но, видимо, я в его представлении ничего не значил.

- Где твоя дочь? Выводи ее - да поживее! Некогда тут с вами возиться, знаешь ведь, она должна быть доставлена к шаху!

Старик молча слушал оголтелого Хахан-хана, не выходя из оцепенения, и продолжал смотреть на него исподлобья.

- Ты что, оглох? Выводи свою красотку! – заорал военачальник и посмотрел в список, чтобы вспомнить имя и фамилию девушки. – Магда Луарсабишвили! – внушительно произнес он, выжидая реакцию отца девушки.

Хозяина дома звали Димитрий, точнее Димитрий Луарсабишвили. Все в округе, кроме самой Магды, знали, что она не настоящая дочь Димитрия, а приемная – дочь его жены от первого брака. Дито, как называли его в народе, дал ей свою фамилию, Луарсабишвили, и в течение семнадцати лет воспитывал ее как родную дочь – свою кровинушку.

- Не получите ничего, кроме моего бренного тела! – зарычал Димитрий, упершись как бык.

Хахан-хан проворно спрыгнул с коня и встал перед мужчиной, загораживающим вход в своё жилище. Предводитель персов достал саблю и, обратившись к войску, предупредил, чтобы никто не ввязывался в бой. Дито успел несколько раз замахнуться мечом, но не смог нанести персу ни то чтобы раны, даже царапины. Отводя от себя его удары, Хахан-хан взметнул своей саблей, как пращой, и мгновенно отрубил Димитрию руку, которой он крепко сжимал рукоять своего оружия. Мужчина упал, но не произнес ни звука.

- Убирайся прочь, не то зарублю насмерть! – угрожающе вопил Хахан-хан.

В ту же минуту забрызганный собственной кровью грузин, преодолевая страшную боль, стал подниматься на ноги и размахивать своим старым мечом одной уцелевшей левой рукой. Секунда – и лишенное рук тело лежало на земле, лежало, но продолжало дышать.

Перс с гордым видом перешагнул через умирающего и, когда должен был войти в дом за Магдой, услышал хрипение Димитрия, похожее на мольбу, обращенную к бесчеловечному существу:

- Хахан-хан! Прежде чем переступишь порог дома, покончи со мной! Не дай увидеть, как уводишь мою дочь в наложницы!

Перс изумленно смотрел на эту тяжелую картину. Конечно, в жизни ему приходилось видеть и не такое, но, к удивлению, происходящее произвело на него большое впечатление. Вскоре появились братья Димитрия и внесли в дом его обезображенное тело. Военачальник взял девушку за локоть и помог подняться с земли. Часть лица Магды была испачкана кровью ее отчима. Хахан-хан, подобно хищной птице, впился в нее своими глазами и все сильнее и сильнее сжимал ее локоть, так что на руке девушки стали выступать голубые ссадины.

- Отпусти, - чуть слышно произнесла Магда.

Хахан-хан будто очнулся и освободил её локоть из своих щупальцев, мотнул головой, расправил плечи и спросил у красавицы:

- Ты и есть Магда?

Девушка в знак согласия кивнула головой.

- Иди в дом, - сказал чужеземец.

Поднявшись на коня и взяв в руки узорчатые поводья, он приказал своим воинам трогаться в путь.

Мне с Магдой часто приходилось встречаться. Иногда вместе с ней я отправлялся за водой на реку Арагви. Многие юноши тайно были влюблены в нее, и это не случайно: ведь она была первой красавицей на селе. Меня никогда не пленили ее карие глаза, не знаю почему, может быть, потому что мне не нравились светловолосые девушки или мне было не до любви в это тяжелое время. Одним словом, в отличие от молодых людей нашей деревни, я не был влюблен в Магду.

После нашествия Хахан-хана в местах деревенских сходов вновь стали появляться «настоящие грузины» и «умывавшиеся кровью своих врагов» так называемые герои былых событий, снова начали вспоминать и хвалиться прожитыми днями и проявленной самоотверженностью, попрекая нас, молодых, за неспособность быть такими же отважными, как они, хотя, где, когда и ради чего они пожертвовали когда-то собой, никто не знает.е за это время произошло что-то новое, было бы неправдой, потому что, кроме однообразных солнечных дней, с нами ничего хорошего не случалось.

Из Кахетии[12] до нас дошла страшная весть: Шах - Аббас огнем и мечом прошелся по тамошним местам, а его войском головорезов, как и встарь, руководил Хахан-хан. Поговаривали, что Георгий Саакадзе[13] сражался с ханом плечом к плечу.

Я был поражен боеспособностью персов и мастерством владения оружием. Историки часто пишут в своих трудах, что один грузинский воин мог справиться с десятью персами, но события показали, что все обстояло иначе: от руки одного перса погибало в лучшем случае трое грузин, а зачастую и больше.

В неравном бою мне удалось-таки убить одного воина Шах-Аббаса, да и то потому, что он был ранен стрелой в левое плечо, в противном случае он легко бы расправился с таким неопытным бойцом, как я. Тяжелая участь настигла наш воинский отряд: почти все были убиты. Кто остался в живых, укрылся в лесах, а кто нет – попал в плен. Судьба уготовила мне этот тяжелый крест: меня связали веревками и, как зверя, посадили в деревянную клетку, которая стояла на таких же деревянных колесах. Последний раз в жизни я увидел краем глаза бездыханное тело своего бесценного друга, Гайоза, лежащее на земле со стрелой в груди, а рядом с ним – измаранное грязью и пропитанное кровью полотнище знамени с пятью крестами.

Хахан-хана и Саакадзе мне не пришлось увидеть, хотя, как выглядел Саакадзе, я не знал, а вот красивые черты лица Хахан-хана доводилось видеть даже во сне.

Вместе со мной в Персию было угнано несколько тысяч грузин. В пути до нас доходили слухи о том, что войско Шах-Аббаса сравняло с землей не только Кахетию, но и Картли. Через двадцать дней нас привезли в Казвин[14], половину оставили на поселение в Ферейдане[15].

В Казвине меня отдали какому-то палачу. К этому времени я понемножку начал понимать по-персидски и услышал, как сказали моему новому хозяину: присмотрись к нему, может, сгодится в рабы, а если нет, отруби ему голову – и дело с концом.

Палач жил в необычном доме. Почти в каждой комнате стояли вазы со свежими розами. На окнах решетки, да такие узкие и маленькие, что, кажется, даже воздух сквозь них не мог бы пройти. Все комнаты были затемнены, а на стенах висели красивые дорогостоящие картины. Обстановка говорила сама за себя: владелец этого жилища – очень богатый человек. И не удивительно! Он ведь за день казнил не менее трех человек и получал за свою службу немалые деньги. Во дворе спокойно разгуливали откормленные человеческим мясом и напоенные человеческой кровью полосатые желтые тигры с выразительными глазами. На меня и своего хозяина они смотрели равнодушно и никак не реагировали, наверное, догадывались, кто есть кто на этой бренной и до конца не изведанной земле. Голова палача до блеска была выбрита острым лезвием, красиво уложенные усы и борода наполняли содержательностью его восточное лицо. Каждый день, взяв в руки большой топор и о чем-то непрестанно раздумывая, он отправлялся на работу. Как-то раз палач позвал меня к себе и пригласил сесть за стол, на котором стояла тарелка с вкусно отваренным бараньим мясом. После ужина он с досадой заявил мне: «Ты оказался очень упрямым человеком. Толку от тебя никакого нет и не будет. Ничего не поделаешь - завтра отрублю тебе голову». Я решил спастись от страшной участи бегством, но, когда ночью начал было уже собираться, палач открыл дверь комнаты и беззаботно сказал мне, что бежать незачем и что он продал меня одному богатому хану.

Утром к дому подъехала запряженная ослами повозка, и из Казвина меня перевезли в Тавриз[16]. Перед отъездом я обнял палача и отблагодарил его за все: если бы он и вправду хотел убить меня, то навряд ли предупредил бы о своем решении заранее и тем более не побеспокоился бы о моей продаже новому хозяину.

В течение трех дней за мной, как за каким – нибудь знатным сановником или даже царем, ухаживал приставленный ко мне слуга. На четвертый день, погруженный в хозяйственную суету, он приоткрыл застекленную дверь моей спальни и сообщил на грузинском языке, что меня вызывает к себе господин. Когда я вышел из комнаты и очутился в гостиной, то увидел спину стоявшего у окна незнакомого, как мне показалось с первого взгляда, человека. Услышав звук моих шагов, он обернулся. Представьте себе мое изумление, когда передо мной предстал никто иной, как Хахан-хан. Выглядел он так же, каким я видел его в последний раз, а на груди висел его неизменный спутник - красный камень в форме полумесяца.

- Здравствуй, Бедиа! – поприветствовал меня Хахан-хан.

Я онемел и ничего не смог ответить, но не потому, что был зол на него, а, наверное, от неожиданности и растерянности.

- Как ты доехал? Нравится тебе здесь? Скучаешь по родине? – засыпал он меня вопросами, и, не дожидаясь ответов на них, продолжал: - Я узнал, что произошло с Магдой. Оказалось, она в Ферейдане у какого-то муллы. Через три дня ее отправят к шаху. Ты знал, что она была похищена?

Видимо, Хахан-хан понял по выражению моего лица, что я не был осведомлен о судьбе Магды, поэтому задал мне этот вопрос.

- Нет, не знал, - ответил я.

- Ну вот теперь будешь знать. Говорю тебе, она живет в Ферейдане у доброго муллы, - повторился он, потрескивая при этом костяшками своих пальцев, наверное, от волнения.

- Зачем ты купил меня? Только не говори от того, что ночи напролет не спал, думая о моем благополучии.

- Чем это ты не доволен? Как видишь, я спас тебе жизнь во второй раз! – с гордостью заявил он.

Боже упаси! Мое первое спасение было не его заслугой. Это мольбы и слезы моей матери вынудили его отречься от своего злого умысла лишить меня жизни. Что касается моего второго спасения, то можно с ним согласиться: оказалось, узнав о том, что я живу в доме палача, Хахан-хан решил выкупить меня и как можно быстрее заплатить за меня деньги, чтобы через два дня я был в его распоряжении. На мой вопрос, почему он так поступил, хан ответил – из жалости к твоей матери: нет ничего ужаснее на свете, когда женщине доставляют корзину с отрубленной головой ее сына.

- Почему ты меня выкупил? – задал я вопрос во второй раз, не надеясь услышать ответа.

Но ответ все-таки последовал:

- Я присвоил себе звание твоего вечного спасителя с того дня, как впервые судьба нас свела в Цицамури.

- Честь тебе и хвала, но выбрал ты себе слишком утомительную службу, - проговорил я, через силу улыбаясь.

- Семь жен у меня, но не могу забыть ни Магду, ни ее волшебные глаза, - выпалил Хахан-хан, не находя себе места и безостановочно перебирая пальцами левой руки бусины янтарных четок. – Я отправил письмо шаху, - на этих словах он остановился, посмотрев мне в глаза своими кишащего лягушками болотного цвета глазами. - Решил попросить его уступить мне Магду, - произнес он и снова замолчал, глядя в окно чуть ли не плача.

Устав от его постоянно прерываемой речи, я резко спросил:

- Каков же ответ шаха?

Лицо Хахан-хана просияло и, улыбнувшись, он произнес:

- Удивишься, но владыка уступил мне Магду! «Как хочешь, так и поступай. Ты поистине заслужил женщину – гурджи[17]!» - таков его ответ.

- Да уж, действительно, заслужил, раз стольких грузин истребил ради своего повелителя, - сказал я, заметив, что мой ироничный тон ему не понравился. – Так за чем же дело стало? Заплати мулле деньги и выкупи ее, как выкупил меня. Во мгновение ока доставят тебе столь желанную тобой Магду.

- Не хочу насильно приводить ее к себе.

- А чего ты хочешь, чтобы она сама захотела прийти к убийце собственного отца?

Хахан-хан молча выслушал меня, целуя с закрытыми глазами надетое на средний палец золотое кольцо с гравировкой имени Магомеда.

Теперь мне было понятно, для чего он меня выкупил: с моей помощью хан хотел доставить к себе Магду. Более того, наверное, задумал от моего имени отправить письмо в Ферейдан, но терпеливо ждал, когда я сам предложу ему свою помощь.

- Ладно, помогу тебе, но я не уверен, что она захочет к тебе приехать.

- Передай, что вас вместе отправлю на родину, если здесь ей не понравится.

Не знаю почему, но я чувствовал, что он был искренен в своих помыслах. Я взялся за письмо к Магде, в котором убеждал ее, что у нее есть один выход обрести свободу – приехать к Хахан-хану, а, если ничего не сложится, в конце концов у нас обоих появится возможность вернуться на родину. Чем быть изнасилованной и осрамленной в гареме Шах-Аббаса, жизнь в доме его правой руки – самый лучший выход из положения.

На мой взгляд, если Хахан-хан говорил правду, то сделка, заключаемая между им и мной, была весьма выгодной, так как я был уверен, что Магда не изъявит желания остаться в доме убийцы своего отца, и мы смогли бы вместе вернуться в Цицамури.

Через две недели пришел ответ из Ферейдана, в котором Магда благодарила меня за заботу и дала твердое обещание приехать.

- Посылай людей в Ферейдан! Магда согласна! – заявил я погруженному в размышления Хахан-хану.

- Хочешь знать правду? - спросил он. – После убийства отца Магды я ни разу не нападал на Грузию. В народе ходили слухи, будто я принимал участие в нашествии на Кахетию, но это гнусная ложь. Клянусь именем Магомеда!

Хахан-хан поднялся из кресла и встал передо мной. Он долго смотрел на меня своими кишащего лягушками болотного цвета глазами, а потом твердо сказал:

- Я больше никогда не убью ни одного грузина!

Его слова поразили меня, вызвав в душе двоякое чувство: чувство веры и безверия.

- Если придется еще раз ступить на грузинскую землю, я явлюсь туда не как враг, а как истинный друг! – продолжал Хахан-хан.

- Почему? – спросил я, стараясь избежать его взгляда.

- Потому что я люблю Магду.

- Как? Насколько сильно ты ее любишь? Как остальных семерых жен?

- Нет, совсем иначе.

В тот день больше об этом не было сказано ни слова. Наступило утро. Я играл в саду с детенышами гепарда. Эти забавные животные так полюбились мне, что я решил попросить у хана подарить мне одного из них перед отъездом на родину.

Через четыре дня у дворца остановился позолоченный экипаж, откуда вышла девушка с соломенного цвета волосами. Это была Магда. Она стала намного красивее. Удивительно, но чужая земля будто напоила ее водами новой красоты.

Явно чувствовалось, что Хахан-хан более осторожно и уважительно относился к новому товару: ее привезли во дворец с достоинством, а не как меня - в запряженной ослами повозке.

Магда крепко обняла меня при встрече, но, когда увидела убийцу своего отца, начала плакать, прикрывая полные слез глаза ладонями обеих рук. В течение двух дней она не выходила из комнаты, и Хахан-хан старался не беспокоить ее, а только недоуменно спрашивал меня о том, как она выдерживает столько дней без еды.

- Не бойся, за два дня точно не умрет, - отвечал я

Вечером ко мне явился тучный слуга и пригласил к ужину.

Хахан-хан посмотрел на меня исподлобья и улыбнулся.

- Хочешь удивлю тебя? – спросил он.

- Хочу, - ответил я, заметив, что настроение хана стало более приподнятым.

Хахан-хан подозвал к себе служанку и прошептал ей что-то на ухо, чему она, видимо, была искренне удивлена. Служанка вернулась через пять минут, держа в руках стеклянный фигурный кувшин, наполненный красным вином, при виде которого у меня появилось желание спросить у хана, не сменил ли он свое вероисповедание, но передумал: этот вопрос мог разгневать его.

- Ради Магды я готов нарушить святой закон правоверных и испробовать вкус кислого виноградного сока, - произнес Хахан-хан, наливая вино в серебряные кубки, - знаю, что в вашей стране испокон веку существует культура выращивания виноградной лозы. Поговаривают, что Шах- Аббас в тайне от окружающих балует себя этим напитком. Сегодня хочу воздать честь вашим нравам и обычаям, во имя которых должен отступиться от своих. Да будет так, но только здесь и сейчас!

За столом мы просидели около пятнадцати минут. Столь короткое время оказалось вполне достаточным для того, чтобы в душе Хахан-хана затеплилась надежда хоть на малую толику взаимности со стороны моей соотечественницы, потому что, как мне показалось, и хан тоже уловил улыбку Магды.

У меня оставалось такое впечатление, будто Магда что-то скрывала от меня, и это «что-то» было очень важным в ее жизни. Наряды красавицы менялись каждый день: то платье новое оденет, то в египетских сандалиях щеголяет, то в нарядной домашней обуви расхаживает.

В субботний день я и Магда отправились собирать желтые ромашки. Я, будучи человеком, равнодушным к цветам и всякого рода нежностям, вызвался сопровождать ее, чтобы не оставлять одну. Она резвилась, прыгала и бегала по устланной цветами поляне, как маленькая девчушка, время от времени посматривая на меня и заливаясь радостным смехом. Я из вежливости улыбался ей в ответ, хотя мне было вовсе не до улыбок. Вдруг я увидел движущуюся по поляне тень, которая с приближением все больше вырастала. Оказалось, над нами парил огромный орел, который, очевидно, принял нас за свою добычу и решил поживиться ею. Он ткнул меня своим мощным клювом в затылок, и, потеряв сознание, я упал на землю. Когда я открыл глаза, передо мной предстала необычная картина: охваченная ужасом Магда, с криком бежала куда-то и пыталась отбиться от хищной птицы, норовившей вцепиться в ее тело своими мощными когтями. Еще секунда – и могло случиться непоправимое… На помощь пришла стрела неизвестного лучника: кто-то выстрелил в птицу из лука и, пробив ей голову насквозь, спас жизнь девушки. Орел, истекая кровью, с шумом ударился оземь. Кто же был спасителем Магды? Мы смотрели по сторонам и пытались найти его глазами. Каково же было наше удивление, когда мы увидели выходящего из лесу Хахан-хана. В руках он держал лук, а за спиной висел колчан со стрелами.

- Как ты? – спросил он сидящую на земле Магду взволнованным голосом и дотронулся пальцами до ее плеча.

Девушка не убрала его руки, но, когда уловила мой удивленный взгляд, привстала и повернулась спиной к своему спасителю.

Во дворце меня осмотрел знахарь и успокоил, что рана скоро заживет. Мне пришлось лежать в постели целую неделю. Слуга из ложечки кормил меня горячим куриным отваром и смазывал мою рану медвежьим жиром. Перевязанная белой тканью голова сильно болела по ночам, не давая мне уснуть. Было бы неправдой сказать, что Магда сильно переживала за меня и отнеслась к моему недомоганию с большим вниманием. Раз в день она открывала двери моих покоев и с порога справлялась о моем здоровье. Услышав, что чувствую себя неплохо, девушка мило улыбалась и тут же закрывала за собой дверь, так ни разу не зайдя в мою комнату. Не отличался особой заботой и сам Хахан-хан, хотя навещал меня чаще Магды.

К концу ужина, когда одурманенный опиумом Хахан-хан пребывал в глубокой дремоте, я сказал Магде:

- Завтра попрошу хана отправить нас с тобой в Грузию.

По правде говоря, я намеренно раскрыл ей свой замысел: интересно было узнать, чем она ответит на мое решение.

Магда собралась было что-то сказать, но, как мне показалось, передумала, а через минуту повернулась ко мне спиной и зарыдала. Не было смысла ее успокаивать. Улыбнувшись, я положил ей руку на плечо и удалился в свою комнату.

Утром меня разбудил Хахан-хан. Когда я открыл глаза, то вместе с лучами солнца передо мной предстало сиявшее от удовольствия лицо хана.

- Что случилось? Зачем в гости пожаловал? Неужто, убить меня хочешь? – спросил я.

Хан отрицательно качнул головой, потом сделал несколько быстрых шагов и остановился в раздумье. По его поведению было видно, что он готовился сообщить мне о чем-то, но сомневался, стоило говорить об этом или нет. В конце концов он повернулся в мою сторону и движением руки дал знать, чтобы я подошел к нему поближе, дескать, хочу сказать что-то. Когда я приблизился к хану, услышал от него то, что вовсе меня не удивило.

- Представь себе, Магда оказалась девственницей!

- Да?

- Да!

- А ты откуда знаешь?

- Вчера….

- Ааа! Как я сразу не догадался? Вот голова бестолковая!

- Ты себе не представляешь, насколько я счастлив!

- Чем ты счастлив? Девственностью Магды или тем, что затащил ее в постель?

Пристально взглянув на Хахан-хана, я заметил на его лице разочарование – явно не понравилось, что я не разделил его восторженного состояния.

Время не стояло на месте, и с каждым днем жизнь персидского военачальника и прелестной девушки из Гурджистана[18] превращалась в сказку. Хахан-хан подарил Магде белую лошадь, отобранную из конюшен Шах-Аббаса исключительно для нее. Заботливо надев на кобылицу женское седло и усадив на него Магду, Хахан-хан прогуливался вместе с возлюбленной по узким тропинкам гористой местности.

Хахан-хан не настаивал на том, чтобы Магда обратилась в другую веру, напротив, он с большим интересом наблюдал за тем, как она коленопреклоненно молилась перед иконой Божьей Матери.

- Мне никогда не приходилось испытывать такого счастья, - признался мне однажды вечером персиянин, протянув в мою сторону трубку с опиумом.

Несколько раз затянувшись дурманящим зельем, я прилег на мягкие подушки большой тахты.

- Вчера я отправил письмо шаху с просьбой дать мне право раз и навсегда вложить меч в ножны. Правду люди говорят – любовь в корне меняет человека, хотя до сегодняшнего дня я не верил этому. Не думал, что когда – нибудь на себе придется испытать всю истину этих слов.

Переживания любовной страсти больше ощущались на Магде. Вся ее внешность озарялась таким светом, что, глядя на нее, верилось: на белом свете действительно существуют счастливые люди.

Возлюбленные старались до конца не открываться перед обитателями дворца, поэтому они спали порознь. Мне кажется, Магда все – таки стеснялась меня, поэтому стремилась быть более воздержанной.

Ночью, когда я лежал в постели, невольно слышал звуки шагов красавицы, направлявшейся в опочивальню перса. Несмотря на то, что она ступала по полу босыми ногами, чтобы незаметно проскользнуть в комнату любимого, доносившийся до меня шорох и легкое прикосновение ее ступней к мраморным плитам дворца выдавали и без того всем известную тайну двух любящих друг друга сердец.

Наступил апрель – середина весны. Тавриз утопал в зелени свежих листьев и трав. Детеныши гепарда подросли, и Хахан-хан отправил их шаху в подарок. Спустя некоторое время полководец получил от него письмо, в котором шах, выражая свою искреннюю благодарность за щедрый подарок, предупредил хана, что не собирается отпускать своего визиря на покой и война для него ещё не закончена.

После этого дня Хахан-хан потерял покой. Со скорбящим лицом ходил он по своим владениям, и казалось, что даже нежные ласки Магды не способны были бы унять его боль.

- Ты и Магда должны отправиться в Грузию, - неожиданно заявил Хахан-хан во время обеда.

- Не понимаю, почему? Ведь ты наконец нашел свою любовь и…

- Я так решил и не отступлю от своего слова! – твердо произнес перс. Глаза его наполнились такой же яростью, какой они были полны в минуты убийства отца Магды.

- Мое возвращение на родину не составит труда, но не думаю, чтоб Магда с радостью приняла эту весть. Здесь она лучше себя чувствует. Любовь к тебе сделала ее счастливой.

- Не суждено мне жить спокойной жизнью под пятой Шах-Аббаса. Владыко видит во мне только безропотного исполнителя своих злостных намерений и хочет, чтобы я до конца своих дней только и делал, что размахивал окровавленной саблей и истреблял ни в чем не повинных людей, - хан остановился, глотнул воды и продолжил: - У меня плохое предчувствие – Аббас вынудит меня вторгнуться в Грузию и вновь опустошить ее земли.

- А ты? Согласишься?

- Если я откажусь, он отрубит мне голову. Но мне дорога не моя голова, пропади она пропадом, я потеряю то, что наконец обрел – свою единственную любовь.

- Ну так что, что ты ему скажешь? – настойчиво спрашивал я, видя, как жалко выглядел в эту минуту хан и как смотрел на меня глазами пятилетнего уязвленного мальчишки.

- Я дам согласие шаху, а когда приеду в Грузию, сбегу вместе с Магдой из страны, иначе не видать мне счастья вместе с моей возлюбленной. Пусть попробует отыскать меня разъяренный Шах-Аббас, даже если перероет весь земной шар – ни за что не найдет ни меня, ни моей Магды.

Спустя три дня, наполненных суетой и переживаниями, мы тронулись в путь. Меня и Магду ждало долгое странствие на родину, которую мы не надеялись больше увидеть, но ко встрече с которой, как мы поняли, готовились неосознанно каждый божий день.

На прощание хан снял со своей шеи украшение с красным полумесяцем и своими руками повесил мне на грудь.

- Носи на память обо мне, - произнес он и с грустью улыбнулся.

- Никогда тебя не забуду, - пообещал я и крепко обнял его.

При сцене прощания Магды и Хахан-хана я не присутствовал – какое мне было дело до горячих объятий и слезливых откровений двух миджнуров[19]. Сидя в повозке, я ждал, когда золотоволосая красавица займет уготовленное ей рядом со мной место, и мы тронемся в путь.

Дорога была длинной, утомительной и скучной, потому что в течение десяти дней Магда так сильно грустила, что ни разу не улыбнулась, как ни старался я ее развеселить своими шутками. Может быть, шутки мои были не совсем удачные, но она могла посмеяться над ними хотя бы из чувства вежливости. Отнюдь: все ее счастье осталось в Тавризе, во дворце хана, и на родину она возвращалась подавленная. Когда мы приближались к Грузии, она, заклиная памятью Гайоза, взяла с меня слово, что я никому не расскажу о ее отношениях с Хахан-ханом, иначе ей этого никто никогда не простит.

Но вот и Грузия – страна моя многострадальная! Почувствовав себя дома, я не удержался и, опустившись на колени, припал губами к земле так, как припадает к холодному источнику утомленный жаждой путник. Родина моя, ты мой вечный источник, дыхание и смысл жизни!

Весть о возвращении двух плененных персами грузин быстро облетела Цицамури и всю округу. Громко зазвучали колокола Зедазенского монастыря, воздавая хвалу создателю за дарованное счастье.

Так началась наша с Магдой жизнь как будто в старой, для нас привычной, но тем не менее новой обстановке. Каких-то вещей нам все – таки не доставало, но ничего не поделаешь – человеку всегда чего-то не достает.

В первый день летнего месяца июня ко мне явился некий визитер: татарин, промышлявший торговлей.

- Ты Бедиа Шабиташвили? – осведомился он. Услышав от меня положительный ответ, татарин протянул мне какую-то посылку со словами: - Это письмо от Хахан-хана, просил передать тебе.

Получив послание от нашего когда-то злейшего врага, но теперь уже благодетеля, я с нетерпением стал читать его. Вот, о чем писал Хахан-хан:

«Мир тебе, друг мой Бедиа! Хочу порадовать тебя доброй вестью. Я отправил письмо дядьям Магды в Цицамури, в котором попытался объяснить им, что до скончания дней своих буду жалеть о том, какую расправу учинил над их братом и отцом Магды. «Знаю, - написал я ее родным, - насколько тяжело слышать от убийцы члена вашей семьи такие слова, но я люблю вашу племянницу - Магду. Если найдете в себе силы и прислушаетесь к моему раскаянию, то поймете, что тогда в неравном бою столкнулись друг с другом два война, и Великий Аллах решил, кто из нас умрет, а кто останется в живых. В тот злосчастный день мне суждено было выжить. Вы такие же войны, как и я, поэтому уверен, что поймете меня».

Бедиа, я решился и попросил у них руки моей возлюбленной. Представь мое счастье: они ответили мне письмом, в котором дали согласие на наш супружеский союз и выказали мне свое почтение: «Мы считали тебя врагом, а сегодняшнего дня будешь нам любимым зятем! Даем тебе слово истинных воинов: приезжай к нам, и вместо того, чтобы встретить тебя с оружием в руках, примем, как дорогого гостя, с вином и всеми почестями, а потом и свадьбу сыграем, да такую пышную, какой доселе не было!»

Наконец-то свершилась моя давнишняя мечта – мы с Магдой будем неразлучны! Я еду в Грузию и надеюсь на такое же гостеприимство с твоей стороны, с какой я принял тебя у себя во дворце.

Да пребудет с нами сила Всемогущего Аллаха!

Твой верный друг, Хахан-хан.

Тавриз.

1618 год».

Не успел я дочитать письмо до конца, как схватился за перо и тут же стал писать Хахан-хану, чтобы он не верил дядьям Магды и не смел ехать в Грузию, иначе не миновать ему верной смерти, потому что родня Магды грозилась шкуру с него живого содрать, если он попадется им в руки. Я заклинал хана Аллахом и Магомедом не верить их уговорам, в противном случае ему суждено было попасть в западню, из которой ни за что не выбраться.

В течение десяти дней я искал человека, чтобы отправить с ним письмо в Персию, но все мои поиски увенчались неудачей. Выручил меня все тот же татарин, который доставил письмо от Хахан-хана: обещал наутро отправиться в путь и передать ему ответное послание.

Наступило утро. Кто-то постучался. Я схватил письмо, отодвинул засов и быстро открыл дверь. На пороге стоял дедушка Аслан.

- Ступай со мной, сынок! Ступай! Иди, посмотри, кто нам в руки попался! Кровопийца! Изверг рода человеческого! Есть на свете справедливость! Настал час расплаты! - возбужденно говорил он.

Я застыл в оцепенении, письмо будто присохло к моим рукам.

- Что ты держишь в руках? Письмо? Что это за письмо, Бедиа? – поинтересовался отец Гайоза.

- Да, письмо. Надо отправить на рынок к продавцам сыра, - еле выговорил я, что пришло на ум.

С улицы стали доносится крики радости и ликования.

- Опоздал, - прошептал я.

- Что? Что ты сказал? – удивленно спросил дедушка Аслан.

- Да так, ничего особенного. Вспомнилось что-то, - солгал я во второй раз, потому что другого выхода не было.

Возгласы за окном не прекращались. И стар и млад – все вместе кричали:

- Люди! Выходите все! Заклятого врага грузин поймали! Настал час отмщенья! Выходите! Не время сидеть по домам!

Старик Аслан, не отрывая от меня глаз, испуганно спросил, боясь за мое состояние:

- Да что с тобой? Может, захворал? Говори, не молчи!

Так и не услышав от меня вразумительного ответа, продолжал:

- Пойдем, народ собрался в середине деревни – братья несчастного Димитрия схватили Хахан-хана и к дереву привязали.

Когда мы подошли к месту, где над Хахан-ханом чинили расправу, то увидели, что он был привязан к дубовому дереву и истекал кровью. На животе зияли раны от нанесенных кинжалом ударов. Несколько ребятишек, целясь в голову, бросали в него большие камни, от чего голова его превратилась в кровавое месиво. Кто-то запускал в Хахан-хана комки коровьего навоза, а остальные запихивали ему в рот листья гнилой капусты. Истерзанное тело перса обмякло под собственной тяжестью и держалось только на плотно привязанных веревках. Он не издавал ни звука. Лишь один раз затрясся всем телом, когда к его распахнутой груди приложили раскаленный вертел, но не от страха, а от невыносимой боли.

У меня хлынули из глаз слезы. Я вытирал их руками, но они лились ручьем.

- Ты чего расплакался? Врага нашего жалеешь? – зарычал дедушка Аслан: - Вспомни, сколько горя он нам принес? Чего ты нюни распустил? Приди в себя, слизняк! – кричал он, все больше теряя самообладание, и дал мне такую оплеуху, что искры посыпались из глаз.

Односельчане окружили меня плотным кольцом. Забыв на время про Хахан-хана, они теперь взялись за меня. Один из дядей Магды подзадоривал дедушку Аслана, наговаривая на меня:

- Может, когда он был в Персии, Хахан-хан переманил его на свою сторону, подкупил своей роскошью, богатством! А может, он и вере нашей изменил и подался в мусульмане!

Мной овладели смятение и страх, но я боялся не смерти, нет, а позора – позора того, что меня назовут предателем и я никогда не смогу отмыться от этого страшного клейма. Дедушка Аслан воздел надо мной свой меч - мои односельчане последовали его примеру. Толпа готова была растерзать меня на куски. Тут я не выдержал и завопил:

- Стойте! Остановитесь! Никакой я не предатель!

Выхватив из ножен кинжал, я ринулся в сторону Хахан- хана и в исступлении стал наносить ему удар за ударом. Не помню, сколько раз я пронзил его своим стальным клинком, но одно, что напрочь запомнилось – удивленное и в то же время испуганное выражение его болотного цвета, кишащего зелеными лягушками глаз. Через несколько секунд тело наводящего когда-то на мой народ ужас человека, ставшего на время моим, хоть и не очень близким, но другом, лежало под вековым деревом и корчилось в предсмертной агонии.

- Молодец, сынок, - потрепал меня по плечу довольный мои поступком дядя Магды.

Я был опустошен: во мне не было ни чувства гордости за свой поступок, ни чувства радости одержанной над врагом победы, а только чувство отчаяния – я убил человека, давшего мне приют на чужбине и пришедшего после стольких лет войны и противостояния обрести счастье и любовь в моей стране только потому, чтобы не быть заклейменным именем предателя и не быть уличенным в дружбе с ним.

После того дня я стал носить в деревне имя верного сына своей земли, хотя лучше было бы умереть в тот день, как предателю. На протяжении всей моей жизни так никто и не узнал правды об испытанном мной в решительную минуту страхе, но от этого мне не становилось легче. Сколько я ни молился, сколько ни просил Бога помочь мне избавиться от тягот пережитого, но я не смог забыть ни хана, ни Магду, ни саму эту историю. Каждый день неизменно меня преследовали глаза убиенного мною хана.

Магду, запятнанную именем падшей женщины, изгнали из села за преступную связь с иноверцем и заклятым врагом грузинского народа, хотя, признаюсь, она до конца жизни оставалась верной любви Хахан-хана и до последнего клялась только его именем.

[2] Сагурамо - село в Мцхетском муниципалитете края Мцхета-Мтианети Грузии.

[3] Илья, Илья Чавчавадзе - грузинский поэт, публицист и общественный деятель, боровшийся за национальную независимость Грузии.

[4]Шах-Аббас - шах Персии из династии Сефевидов, правивший в 1588—1629годах.

[5] Персия – древнее название государства в Передней Азии, ныне Иран.

[6] Светицховели — кафедральный патриарший храм Грузинской православной церкви в честь двенадцати Апостолов, в городе Мцхета, который на протяжении тысячелетия являлся главным собором всей Грузии. С 1994 г. памятник Всемирного наследия.

[7] Джва́ри — грузинский монастырь и храм первой половины VII века. Расположен на вершине горы у слияния Куры и Арагви близ Мцхеты — там, где, согласно историческим источникам, воздвигла крест святая равноапостольная Нина. Первый в Грузии памятник Всемирного наследия.

[8] Перс, персы – население Персии.

[9] Дидгорская битва - сражение, которое произошло 12 августа 1121 года между войсками Грузинского царства и войсками западно-сельджукских эмиров Мардина и Хиллы.

[10] Царь Луарсаб - Луарсаб II (1587 - 1622), царь Карталинский, мученик.

[11] Картли - одна из основных историко-географических областей современной Грузии.

[12]Кахетия - край и историческая область на востоке Грузии, в верховьях рек Иори и Алазани.

[13] Георгий Саакадзе - полководец, военный и политический деятель грузинского царства Картли.

[14] Казвин - город на севере Ирана, административный центр и крупнейший город остана Казвин.

[15] Ферейдан – территория Ирана, куда было угнано несколько тысяч грузин и других народов.

[16]Тавриз-город с населением 1,4 миллиона человек у озера Урмия в Иране, административный центр иранской провинции Восточный Азербайджан.

[17] Гурджи - термин, называющий людей грузинского происхождения

[18] Гурджистан – персидское название Грузии.

[19] Миджнур – прозвище Кайса, главного героя поэмы Низами Гянджеви (1140—1202) «Лейли и Меджнун», который обезумел от любви. Впоследствии это прозвище стало нарицательным именем для, обозначающим страстно влюблённого человека.