Когда ты вернешься домой

Вереница повозок тянулась, замедляя ход у ворот города. Конец ее терялся на пыльной дороге за пределами видимости. На одних телегах лежали горы солнцебоких тыкв, другие были уставлены кадками с маринованной сельдью, завалены связками вяленых сардин. На третьих приглушенно постукивали горшочки с маринадами, медом или вареньем.

Повозка, которой правил муж Марго Дюбуа, была окружена шатром густого яблочного духа. Груда этих осенних плодов самых разных цветов и оттенков занимала половину телеги. Вторую половину отвели под скатанные в трубочки и завернутые в вощеную бумагу тонкие листы пастилы, коробочки с сушеными и засахаренными яблоками, яблочными леденцами, густым повидлом и прочими яблочными лакомствами, на какие только хватило фантазии и мастерства Марго.

Сама она сидела тут же, на деревянном сундуке с дорожными пожитками, и наблюдала за сыном. Трехлетний Жан залез прямо в кучу яблок, выбрал из них самое яркое и глянцевитое и теперь с хрустом грыз белую мякоть. И стоило бы Марго рассердиться на сынишку, что тот нарушил порядок, разворошил аккуратную пирамиду, да сил не хватило строжиться. Глаза Жана сияли, впервые увидев мир за пределами родной деревни, улыбка то и дело оставляла ямочки на щеках, и сердце матери таяло от нежности.

Поздний, выстраданный, долгожданный ребенок был отрадой Марго, ее осенним солнцем, что согревает душу перед самой темной и холодной порой. Не лежала у нее душа брать с собой сына в город на ярмарку. Как бы не подхватил там хворь какую, упаси господи. Да отпускать Пьера одного тоже не годилось. В позапрошлом году тот съездил в город почти впустую, а год назад так и вовсе не поехал. Муж был немногословен и нелюдим, торговать, зазывая народ и нахваливая свой товар, не умел. То ли дело сама Марго! Звонкий голос ее и приветливая улыбка ни одному человеку не давали пройти мимо прилавка без покупки. Родители и Марго, и Пьера уже несколько лет как покоились под крестами за деревенской церковью. Так что делать нечего ― пришлось в этот раз ехать всем немногочисленным семейством.

***

Марго усадила сына на перевернутый короб и велела сидеть смирно, пока она раскладывает товар. Тот замер с раскрытым ртом − город и ярмарочный гам заворожили Жана. Он разглядывал нарядных горожан, попрошаек в лохмотьях, торговцев за соседними прилавками, каменные здания ― некоторые аж в три этажа − и высоченную колокольню, торчавшую над красными крышами. Всё было ново, ярко, звонко, всё манило и пугало.

Порадовавшись тому, что обычно непоседливый малыш затих, Марго завела напевно:

― А вот яблочки румяные медовые! Повидло густое нежное, цукаты прозрачные для лакомок, леденцы на гостинцы сыновьям и дочкам!

Солнце поднималось, народу на ярмарке прибывало, торговля шла бойко. Марго была довольна. Так, глядишь, за день весь товар разойдется, и завтра с утра можно будет отправиться домой.

Она обернулась, чтобы проверить, чем занят сын, и пронзительный вопль вырвался из ее груди.

― Жан! Жанно! Ты где?

― Мальчика потеряла? ― крикнула торговка из-за прилавка напротив. ― Беленький такой? Вон туда он пошел с какой-то расфуфыренной. Я еще думаю: во вырядилась, будто госпожа, а башмаки-то грязные и простые.

Марго не дослушала болтовню словоохотливой соседки и, бросив товар, кинулась искать сына. Казалось, вся кровь бросилась в голову и колоколом бьется в ушах. Задыхаясь, она бежала между прилавками и ― слава Создателю! − увидела в конце соседнего ряда белокурую головку сына. Тот стоял рядом с дамой в нарядном платье и накидке с капюшоном, отороченным мехом.

― Жанно! ― Марго рухнула прямо в грязь на колени перед мальчиком, разом обмякнув и едва не рыдая от пережитого ужаса. ― Ты почему ушел? Я же сказала: от меня ни на шаг!

― А я смотрю: такой славный малютка бродит совсем один, видно, потерялся. Думаю, где искать родителей? ― произнесла дама глубоким, как темная стоячая вода в лесном озере, голосом. Резко встав, Марго встретилась с незнакомкой взглядом. Глаза у той были необыкновенные, желтые. В голове у Марго слегка помутилось. Где-то неподалеку заиграла нежная мелодия, исполняемая на неведомом инструменте.

Марго встряхнулась и напомнила себе об оставленном без присмотра товаре. Пролепетав слова благодарности, она схватила сына за руку и потянула за собой. Тот молча засеменил за матерью, видно, напуганный ее собственным страхом.

― Никогда, никогда не отходи от меня, слышишь? ― строго проговорила Марго, когда они вернулись на свое место. Мальчик, не поднимая глаз, пристыженный, кивнул в ответ и смирно встал рядом, держась за ее юбку.

Каждую минуту бросала теперь Марго вниз тревожные взгляды, но малыш вел себя примерно и больше попыток сбежать не предпринимал.

Когда на город опустились сумерки, а толпа на ярмарке заметно поредела, Марго с удовлетворением оглядела опустевший прилавок. Подошедший Пьер сообщил, что купил в городе всё, что было нужно, так что утром можно со спокойной совестью возвращаться домой.

Устраиваясь поудобнее в теплой тесноте под навесом телеги, Марго притянула к себе Жана, вновь ощутив эхо дневной паники. Подступающий сон смешивал обрывки чувств и мыслей. «Не возьму больше в город… Пусть Аннет присмотрит. Запах… Он как-то странно пахнет. Опавшая листва. Сырость… В лесу уже, верно, совсем холодно…» Марго заснула и видела во сне, как бегает среди облетевших осенних деревьев по топкой земле и безнадежно кличет потерянного сына.

***

На обратном пути зарядил дождь, и навес над телегой убирать не стали. Маленький Жан сидел, нахохлившись, под шерстяным одеялом, которое Марго накинула ему на плечи и голову. Второй день мальчик был молчалив, так что в голову матери начала закрадываться тревога, не захворал ли. «Всё город проклятый. Когда такая толпа незнакомцев соберется в одном месте, добра не жди», − мысленно причитала она.

Снимая мальчика возле дома с повозки, она вновь ощутила незнакомый, тревожный запах, исходящий от него.

― Ты себя хорошо чувствуешь? ― с тревогой спросила Марго.

― Да, ― ответил мальчик низким хриплым голосом и улыбнулся.

Улыбка Жана обнажила острые и длинные темные звериные зубы, а всё лицо будто сморщилось и исказилось страшной гримасой. Марго завопила отчаянно, жутко, охваченная невыразимым ужасом.

― Что, что стряслось? ― Тяжело топая, подбежал Пьер.

Марго тряслась, всхлипывая и тыча пальцем в стоявшего перед ней мальчика. Тот замер, глядя на нее широко открытыми глазенками. Выглядел он как обычно. Ее сын, ее родной малыш. Она сходит с ума! Напугала всех своим криком.

― Мне… мне дурно, Пьер, ― едва слышно прошептала Марта. ― Мерещится что-то.

― Иди, иди ложись, я разберу тут всё, а ты отдохни, ― Пьер грубовато, но ласково похлопал жену по спине. ― Жанно, пойдем, поможешь мне с лошадьми.

Пристыженная Марго прошла в дом и, упав на кровать, забылась тяжелым сном до самого рассвета следующего дня.

Утром, едва открыв глаза, она пошла проведать сына. Подойдя к лавке, где тот спал, Марго со стоном опустилась прямо на пол и жалко, тоненько завыла. На подушке Жана покоилась уродливая голова, принадлежащая существу размером с ее сына. Кожа на лице у него была сморщенная, бурая, тут и там покрытая бородавками. Укрывшись одеялом, существо спало, но разбуженное шумом, открыло желтые кошачьи глаза, спрятавшиеся среди отвратительных складок кожи, и уставилось на Марго.

***

― Гоблинский подменыш, ― сказала Аннет, глядя на забившееся в угол мерзкое создание, над которым грозно навис Пьер. Обезумев от ужаса и горя, он тяжело дышал и то сжимал, то разжимал огромные кулаки.

Марго запустила руки в растрепанные волосы и потянула за них так, что слезы от боли покатились. Всё, до чего она смогла додуматься, застав в постели своего сына чудовище, это сбегать за подругой. Аннет всегда держалась чуть отстраненно, говорила порой загадками, но всё же ее спокойная и доброжелательная уверенность заставляли Марго тянуться к ней и искать прибежище во всех несчастьях.

― Но откуда он взялся? Вчера еще Жан был с нами! ― голос Марго срывался на воронье карканье.

― Может, то был гоблинский морок? Его могли подменить в городе. Слыхала я про такие проделки. А сейчас действие чар закончилось, и мы видим истинное обличье этой нечисти.

Марго вспомнила пропажу Жана на ярмарке и лицо ее свело судорогой. Аннет оглядела скалившего зубы гоблина.

― Я думала, их давно уж не осталось в наших краях, ― сказала она Марго. ― Бабушка рассказывала мне в детстве истории, как эти твари под прикрытием морока приходят к людям в человеческом обличье, чтобы заманить самых симпатичных детишек и обменять на свои отродья. Я, помнится, всё просила: бабуля, расскажи страшную сказку про подменышей. А она сердилась, палкой об пол стучала и говорила: не сказки это, а чистая правда, держись подальше от незнакомцев, ничего не бери из их рук, не говори с ними!

Марго опять тихонько заскулила.

― А где же тогда сейчас мой Жанно?

― Где, где… У гоблинов, понятно, в их логове, может, в лесу, может, под полыми холмами.

Марго вцепилась в рукав подруги.

― Ты знаешь, где это?

― Тише, тише ты. Никто не знает, где они живут, и не найдет к ним дорогу помимо их воли.

― Но зачем он им? Они… едят детей?

― Это вряд ли. Бабуля никогда не рассказывала, чтобы гоблины охотились за человеческим мясом. Нет, думаю, не в том дело. Никто толком не знает, зачем им наши дети. Может, нравятся просто, играют с ними, как со зверьками домашними, или еще что.

При этих словах лицо Пьера страшно перекосилось, он зарычал и, будто озверев, принялся пинать тяжелыми башмаками скорчившегося гоблиненка. Тот завыл, заверещал, съежился еще больше, прикрывая ушастую голову когтистыми лапами.

Всё существо Марго будто пронзило болью. Задыхаясь, она в ужасе кинулась к мужу, повисла на нем и стала кричать:

― Стой, Пьер, не надо! Я чувствую, Жану сейчас тоже плохо, больно! Когда ты мучаешь этого зверя, они истязают нашего сына!

― Вот это верно, ― воскликнула Аннет. ― Вспомнила я. Бабушка говорила, что единственный способ спасти своего похищенного ребенка ― это хорошо обращаться с подменышем. Глядишь, гоблины наиграются и вернут пропажу, а своего детеныша заберут обратно. Они по-своему тоже привязаны к отпрыскам, хоть нам и не понять их повадок. Что тут скажешь ― порождения тьмы.

Марго закрыла лицо руками и зарыдала, а Пьер выбежал из комнаты.

***

Сидя за противоположным концом стола, Марго смотрела, как гоблин ест. Приподняв миску, он хлебал прямо из нее, опустив в суп морду. Шумно хлюпал, втягивая жидкость, его острые уши, покрытые редкими жесткими волосками, шевелились при каждом глотке. Покончив с едой, он со стуком поставил миску на стол и уставился на Марго. Куски овощей прилипли к его щекам, жир блестел на морщинистой бурой коже.

― Как тебя зовут? ― спросила Марго, прокашлявшись. Внутри у нее было пусто и пыльно, как в весенней кладовой для продуктов.

― Грыыкх, ― издало существо невнятный булькающий звук.

― Я буду звать тебя… Гри. Хорошо?

Гоблиненок зыркнул на нее исподлобья и уставился в стол.

― Сколько тебе лет? ― продолжила расспросы Марго.

Вместо ответа уродец вновь забулькал, сполз с лавки на пол и принялся кататься, не переставая клокотать и рычать.

«Зверь, демон! Да понимает ли он вообще человеческую речь? ― в отчаянии думала Марго, едва сдерживаясь, чтобы вновь не зарыдать. ― Как с ним объясняться?»

Весь день она не спускала глаз с гоблина. Тот продолжал бессмысленно буянить: прыгать по полу, кувыркаться, кривляться и издавать дикие звуки. Устав, время от времени затихал, забившись в угол, и смотрел оттуда кошачьими глазами. Пьер в дом не возвращался и ночевать остался на конюшне.

Гоблиненок же, напрыгавшись за день, так и заснул прямо на полу в углу комнаты. Марго подумала было, не перенести ли его на лавку, но не смогла себя заставить прикоснуться к чудовищу. Только бросила на него сверху одеяло ― замерзнет ведь, всё ж живое существо.

Долго лежала Марго в темноте, боясь закрыть глаза под одной крышей с жутким созданием. Но гоблин не издавал ни единого звука, и усталость в конце концов взяла свое − несчастная женщина забылась тяжелым сном.

***

Боль тупой иглой ритмично впивалась в левый висок. Марго жалобно замычала, попыталась повернуться на бок, придавить мучительницу, но вспомнила все события вчерашнего дня и подскочила, как ужаленная.

Гоблиненка в углу не было. До Марго донеслись чавканье и шуршание. Она ринулась на звук, вбежала в кухню и обнаружила, что дверь в кладовую распахнута. Там спиной ко входу на полу сидел Гри и что-то грыз. Вокруг валялись клочки вощеной бумаги, огрызки пастилы, осколки горшков.

Марго захлестнула горячая волна гнева, кровь застучала во лбу, в затылке.

― Что ж ты творишь, гадина такая! ― закричала она, хватая воздух пересохшим со сна ртом.

Гоблин вздрогнул и обернулся с вороватым видом. В лапах он сжимал круг сливочного сыра, уже изрядно изуродованный его кривыми зубами.

― Вон, вон отсюда! Пошел во двор, тварь, и не смей заходить в дом, пока я не позову!

Гри, не разгибаясь, бросил сыр и на четвереньках выкатился из кухни. Хлопнула входная дверь.

Марго осмотрела разгром в кладовой и, судорожно вздохнув, принялась наводить порядок.

Спустя два часа она обессиленно опустилась на табурет в кухне и лишь тогда до нее донесся шум с улицы − детские крики, какая-то возня. «Что еще он натворил?» − подумала Марго, выбегая во двор.

Она не сразу разобрала, что там происходит. Шумели соседские ребятишки. Трое сидели на изгороди, окружающей дом Марго и Пьера, еще несколько выглядывали из-за нее, а двое уже успели залезть прямо во двор. Все они вопили, смеялись, махали руками, кидали через забор комья грязи и куски коровьих лепешек. Один из тех, что был во дворе, пинал ногами темную кучу возле забора.

― Эй, хулиганы, что вы тут забыли? ― крикнула Марго. Она всегда привечала деревенскую ребятню, угощала их леденцами и булочками с повидлом, но такой бесцеремонности снести не могла. Испуганные сердитым окриком, непривычным от доброй тетушки Марго, дети замерли. Те, что сидели на заборе, кинулись наутек. Лишь самый дерзкий, десятилетний Франсуа, тот, что пинался, ответил:

― Папа сказал, вы привезли уродца с ярмарки вместо Жана. Мы пришли посмотреть, а он тут рылся в земле и ел червей! Фу, гадость! Меня едва не стошнило! И стал рычать на нас, будто зверь. Тетя Марго, зачем он вам? Отнесите его в лес или посадите в клетку, чтоб людей не пугал.

Лишь тогда Марго заметила, что темная куча под забором ― это гоблин. Весь покрытый грязью, он съежился и трясся.

Дрожь пробежала по телу Марго. То ли предстал перед ней смутный образ ее маленького Жана, одинокого и несчастного среди толпы гоблинов, осмеянного, униженного, то ли жаль ей стало самого Гри. Ребенок всё же, хоть и страшный, непонятный…

― Франсуа, ты лучше шел бы, помог матушке своей или отцу в кузнице. Остальные тоже уходите. И чтобы не трогали Гри, сама разберусь, что мне с ним делать, ― устало, уже без гнева сказала она.

Приговаривая что-то утешительное, она помогла гоблиненку подняться и увела в дом ― мыться и чиститься.

***

Марго шла по деревне, держа за лапу Гри, ковылявшего рядом на своих кривых лапках. Вроде бы удалось отучить его чуть что опускаться на четвереньки и убегать. После пропажи Жана весь остаток осени и половину зимы Пьер то и дело уходил в леса, окружавшие деревню, и до самой темноты пытался найти там гоблинские следы. Ездил он и в город ― несмотря на свою нелюдимость, расспрашивал всех встречных и поперечных о гоблинах. Всё напрасно. Никто ничего не знал и не слышал. Где искать Жана? Ответа на этот вопрос не было.

Гоблиненок оставался их единственным шансом на возвращение сына, заложником, на которого они надеялись выменять однажды Жана. По крайней мере, Марго надеялась ― Пьер даже слышать ничего не хотел о Гри. Удержать мужа от того, чтобы вымещать злость на гоблинском детеныше, ей удавалось лишь напоминаниями о том, что это может плохо сказаться на судьбе их ребенка.

Вот только с кем обмениваться? Надежда на то, что переговорщики от гоблинов сами объявятся, наигравшись с человеческим ребенком, таяла с каждым днем. Теперь Марго уже устремилась мыслями к майской ярмарке ― может, гоблины вновь приедут туда?

Идя по улице, Марго прямо держала спину и высоко задирала подбородок, на лице ее больше не играла приветливая улыбка, выражением оно напоминало плотно занавешенное окно ― ни лучика света не пробивалось наружу.

Лишь Аннет не гнушалась теперь приходить в дом Дюбуа и здороваться с Марго на улице, даже когда та, как сейчас, шла вместе с гоблином. Остальные лишь глазели да перешептывались.

Жизнь Марго превратилась в кошмар. Одиночество и отверженность, тоска по потерянному сыну, страх за его судьбу терзали и днем и ночью. Пьер замкнулся и почти не разговаривал с ней. Даже ночи не сближали их ― больше не было ни ласки, ни жара страсти, лишь угрюмое холодное молчание. Марго понимала, что кроется за этим ― Пьер видел в ней виновницу пропажи Жана, ту, что позволила занять место их сына чудовищу, а теперь еще и защищает его. Она пыталась найти утешение в церкви, но отец Бернард не пустил ее, сказав, что не годится входить в дом Божий тому, кто приютил у себя дьявольское отродье.

Подступала зима. Лужи по ночам стали замерзать, а изо рта теперь даже днем вырывались клубы пара. Только тогда Гри наконец перестал сбрасывать с себя одежду. Марго с болью в сердце вынуждена была отдать ему часть вещей Жана. Одетый и на двух ногах, гоблин стал чуть больше напоминать человека, хотя и жутко уродливого. Впрочем, если смотреть на уродство день и ночь, то как-то свыкаешься понемногу. Говорить Гри тоже начал больше. Простыми фразами, по-прежнему невнятно, но постепенно Марго училась всё лучше разбирать его речь. Вот еще отучить бы гоблиненка тащить в рот червей, жуков и всякую прочую дрянь. От человеческой еды он тоже не отказывался, но, видимо, насекомые оставались для него любимым лакомством.

Гри грубо прервал сумрачный поток мыслей Марго − вырвал свою лапу и стремительно кинулся куда-то. Марго ахнула и пустилась за ним вдогонку. Впрочем, оказалось, что гоблин вовсе не пытался сбежать. В конце улицы старик Лоран замахивался толстой палкой на скорчившуюся у его ног собачонку. Та скулила, припав задом к земле. Гри бросился под ноги к старику и тут же получил палкой по боку. Завизжал от боли, заплакал, но вскочил на ноги и повис когтистыми лапками на руке Лорана, что держала дубинку.

― Прочь отсюда, чучело! Убери свои грязные лапы! ― бушевал старик.

― Не надо! Не бей! Не надо! ― визжал Гри.

Подбежавшая Марго принялась отцеплять гоблина от Лорана, одновременно извиняясь перед стариком и пытаясь успокоить своего подопечного.

― Гри, прекрати немедленно! Нельзя, нельзя так делать, нельзя бросаться на людей!

Причитания и вопли Гри стали совсем невнятными. Его сморщенное перекошенное лицо было всё в слезах и соплях.

Наконец, Марго удалось освободить Лорана. Прижимая к себе разбушевавшегося гоблиненка, она бормотала:

― Простите, простите… Он немного дикий, но он учится, я слежу за ним. Больше такого не повторится!

― На цепи держи его! ― рявкнул Лоран. ― Пусть не лезет не в свое дело. Шавка эта моя. Ногу сломала где-то, проклятая, воет с утра до ночи, сил нет уже. Лучше б сдохла, право слово…

Гри оглушительно заверещал.

― Господин Лоран, ― сказала Марго робко, голос ее дрожал. ― Можно мы возьмем собаку к себе?

Старик сплюнул под ноги и выругался.

― Дура, право слово, дура ты, Маргарита. Не зря Господь не давал дитенка тебе, ох не зря. Да забирай эту калеку, устраивай там у себя зверинец. Только мне на пути со своим уродцем больше не попадайся!

Лоран зашаркал прочь, а Марго, взяв на руки собачонку, понесла ее к себе, сопровождаемая Гри, который всю дорогу до дома испуганно держался за ее юбку и шмыгал носом. Бледные лепешки лиц жителей деревни, прилипшие к окнам изнутри, сопровождали их.

***

Весна давно миновала. Не приехали гоблины на майскую ярмарку. Либо Марго не смогла узнать их под мороком, который те на себя напустили. Напрасно только возили они с Пьером гоблиненка с собой. Привязанный к телеге, укрытый ворохом тряпья, тот так и норовил высунуться оттуда, чем доставлял супругам Дюбуа немало хлопот. Так или иначе стало ясно, что гоблины не стремились забрать к себе Гри и вернуть Жана родителям.

Марго привыкла жить с комом мрака внутри, научилась загонять его в дальний угол под сердцем. Главное ― делать вид, что тьмы не существует, нет ее. Если не направлять на нее луч своего внимания, то можно было и есть, и спать, и просыпаться по утрам, и не забывать дышать.

Спасали хлопоты по хозяйству да необходимость присматривать за Гри, учить его вести себя хоть немного по-человечески.

Марго сидела у окна и надставляла штанишки Жана, чтобы те пришлись впору подросшему за зиму гоблиненку. Тот возился в углу комнаты с деревянными чурбачками, что остались после того, как Пьер столярничал. С игрушками Жана: тряпочными куклами, которые шила Марго, деревянной лошадкой, сделанной Пьером, и купленными на ярмарке куклами ― Гри не играл. А вот всякие обрубки да обрезки и прочий мусор привлекали его. Он часами бессмысленно перекладывал их, сидя на полу. Рядом с Гри, как всегда, крутился Чучи ― щенок, которого Марго с Гри забрали у старого Лорана. Лапа его срослась и зажила, только прихрамывал немного.

Бормотание Гри привлекло внимание Марго. Она прислушалась и вдруг застыла, пораженная. Оказывается, ставя свои чурбачки в ряд, гоблин приговаривал: «Один, два, три, четыре, пять, шесть…» Потом замирал, сгребал чурбачки в кучу и принимался заново их выставлять, считая. Дойдя до шести, опять останавливался, сбивал деревяшки и начинал всё сначала.

Марго осторожно положила шитье и присела рядом с Гри на корточки. Когда тот дошел до шести, она поставила в ряд еще один чурбачок и сказала:

― Семь.

― Семь, семь, семь!

Гри вскочил на свои кривые лапы и запрыгал. Чучи, обрадовавшись новой игре, забегал вокруг, пытаясь цапнуть гоблиненка за пятки. И тут Марго впервые с того страшного утра, когда обнаружила в постели сына чудовище, рассмеялась.

― Ого, ничего себе! Что происходит? ― В дверях стояла Аннет. ― Шла мимо, решила зайти, узнать, как ты, а тут веселье!

В голосе подруги звучало удивление. Марго смутилась.

― Да вот, представляешь, Гри умеет считать, а ведь его никто не учил. Признаться, мне и в голову не приходило. Он же совсем еще маленький. Наверное…

Она сбилась, вспомнив, что так и не знает, сколько Гри лет. Она всегда думала о нем как о ровеснике Жана, ведь они были одного роста, когда ее сын пропал., И потом, Гри занял место Жана, так что… Марго испугалась этой мысли. Как можно даже про себя произнести это? Страшный гоблин занял место ее белокурого ангела, нежного малыша с его мягкими щечками и ясными глазками.

Марго съежилась, обмякла, радость как рукой сняло. Тьма внутри зашевелилась, расправилась, сжала мертвой хваткой сердце так, что впору завыть.

― Поплачь, поплачь, моя хорошая…

Аннет обняла Марго, прижала к себе, успокаивающе заговорила:

― Ты скучаешь по Жану, мы все скучаем. Надо верить и надеяться, что гоблины не причинят ему вреда, наиграются ― и вернут, рано или поздно. А ты пока занимайся с Гри, он-то ни в чем не виноват, такой же малыш, оставшийся без родителей. Страшненький, конечно, ну что ж тут поделаешь. Видишь, он и разумен вполне. Глядишь, и помогать вам с Пьером сможет. Ничего, ничего, стерпится. А хочешь я буду забирать его к себе на часок-другой? Глядишь, тоже научу чему…

― Совсем из ума выжили, чертовы бабы!

Марго и Аннет не заметили, как в комнату зашел Пьер. Он весь трясся от гнева, ноздри его раздувались.

― Усыновить решили дьяволенка?! Воспитывать вместо нашего бедного мальчика? Ну уж без меня!

Хлопнув дверью, Пьер ушел из дома. В тот же день он собрал свои вещи и переехал в заброшенную избу, пустовавшую после смерти прежнего хозяина.

До поздней ночи сидела Марго на табуретке у стола, глядя на тусклый огонек свечи, и захлебывалась сухими, бесслезными рыданиями. Гри съежился неподалеку на полу. Кошачьи его глаза неотрывно смотрели на Марго. Наконец, будто решившись на что-то, он подполз поближе и осторожно погладил лапкой ее туфлю.

***

―…и тогда фея взмахнула волшебной палочкой и превратила бедняжку в прекрасную принцессу. Принц тут же узнал в ней свою возлюбленную и стали жить они долго и счастливо.

Аннет закончила и посмотрела на Гри, который задумчиво уставился прямо перед собой, никак не отреагировав на счастливое завершение истории.

― Эй, ты о чем задумался? Не понравилась сказка?

― Очень понравилась. Спасибо, тетя Аннет. Скажи, а почему ты никогда не рассказываешь про таких, как я? Про гоблинов?

― А что ты хочешь знать? ― осторожно поинтересовалась Аннет.

― Вот меня никто не любит в деревне. А после того, как я тех ребят побил… ну, которые кричали плохое про Ма… еще и боятся. Хотя другие тоже дерутся, и ничего. Только меня все стороной обходят. Это потому что гоблины плохие, да?

― Ох, Гри…

Аннет встала и принялась ходить по избе. Гри не сводил с нее пристального взгляда. Что сказать ему? За четыре года, что прошли с тех пор, как Аннет начала учить его, она успела понять, что ум у гоблиненка острый. Новые знания он схватывал на лету, даже читать научился, став третьим грамотным человеком в деревне после самой Аннет и отца Бернарда. Точнее, не человеком, конечно… Мысли Аннет сбились.

Но не только ум Гри был его сильной стороной. Гоблиненок чувствовал любую фальшь, понимал истинные настроения людей, улавливал оттенки невысказанных мыслей. Так что сочинять что-то доброе про его народ не годилось. Да и претило Аннет вранье. Уж лучше горькая правда, считала она.

― Гоблины всегда были врагами людей. Может, конечно, у них на то свои причины… Но так или иначе гоблины вечно пакостят, вредят людям. Бабушка моя рассказывала, что нет в них жалости к слабым, сочувствия к чужой боли. Они любят жестокие забавы, вот как подмена детей, например…

Аннет осеклась.

― Наверное, Ма было очень плохо, когда гоблины поменяли ее сына на меня?

― Ох, конечно, а как ты думал? Это же ее родной ребенок.

― Но я ведь тоже чей-то родной ребенок! Почему же мама меня отдала?

― Ну вот такие они, гоблины. Они чувствуют по-другому, не так, как люди. Но послушай, Гри. Тебе необязательно вести себя как гоблин. Не так важно, кем ты родился. Ты можешь выбрать быть человеком, понимаешь?

― Но я же совсем не похож на людей!

Аннет подошла к маленькому гоблину и погладила его по бугристой голове.

― Почему же? Очень похож. И даже больше, чем некоторые люди.

***

Рослый широкоплечий мужчина спустился по склону холма к реке и присел возле нее на корточки. Опустил руки в воду и стал умываться. Только когда он оказался вблизи, лежавший на берегу бродяга понял, что это вовсе не человек.

― Эй, паря! ― крикнул он, удивленный, но не испуганный. ― Ну надо же, и здесь гоблин!

Гри ― а это, конечно, был он ― вздрогнул и обернулся.

― Здравствуйте, ― сказал он. ― Простите, я не заметил вас.

― Ох ты ж надо, какой вежливый! Первый раз такого вижу. Ты откуда взялся?

― Из деревни, там, за холмами.

― Да ты, никак, с людьми живешь? Во дела! Что в мире творится-то… Люди живут с гоблинами, гоблины ― с людьми.

― А вы… ― Гри сделал паузу. ― Видели других гоблинов, с которыми живет человек?

― А то! Вон там, за лесом, что с другой стороны от вашей деревни, примерно день ходьбы отсюда. Целая банда, штук десять, наверное. Я аж струхнул, но они меня не тронули. Да и что с меня взять-то? Сказали, дварфов выслеживают, мол, те обнаглели совсем, пора их проучить. И паренек с ними человеческий, тщедушный такой, заморыш прямо.

Взгляд Гри устремился куда-то вдаль, за реку.

― И как вам показалось, ― наконец сказал он, ― он с ними был как… свой? Какое у него было расположение духа?

― Тебе-то что за дело? Приятель твой, что ли? ― Бродяга загоготал над своей шуткой. ― Да кто ж его знает? Ну так, если вспомнить, посмеивались они над ним, обзывали его всяко, хлюпиком или что-то в этом роде. Вы ж народ-то грубый. А ему ― нет, невесело было, какой-то он зашуганный вообще.

Молодой гоблин встал на ноги и почти уже собрался уходить, но сделав пару шагов, остановился и вновь обернулся к бродяге.

― А вы куда направляетесь?

― Да куда глаза глядят. Может, в город, работу найду или еще как пропитание добуду. Мне особо-то некуда податься. Слышь, паря, а у вас там не найдется бутылочки лишней чего покрепче, да может, краюхи хлеба? Ты хоть и гоблин, да тоже ж поди знаешь, каково это, когда желудок сводит.

― Да, подождите, я принесу чего-нибудь съестного. И если вы никуда особенно не торопитесь и выполните одну мою просьбу, то я соберу вам и выпивку, и еще еду про запас, и, может, смогу даже пару монет добавить.

Бродяга заметно оживился.

― А чего делать-то надо? Учти, если что, я никого убивать не буду! И вообще, с законом стараюсь в ладах быть.

― Нет, что вы. Ничего такого.

И Гри изложил свою просьбу.

***

Что ж, ты, верно, уже понял, какова моя роль в этой истории. Пора перестать прятаться за чужие спины.

Я вырос и стал на целую голову выше Пьера и крупнее него. Ничего удивительного, ведь тот народ, к которому я принадлежу по рождению, славится силой. По крайней мере, так мне рассказывала Аннет, которая знает массу старинных преданий и легенд. Сам-то я совершенно не помнил своих родных по крови.

Если говорить о моих близких, то их у меня трое: Ма, Аннет и Чучи. Что до Пьера, он хоть и жил уже много лет отдельно, а всё же не оставил нас с Ма совсем: приходил помочь по хозяйству да меня научить мужской работе. Правда, даже объясняя или показывая что-то, всегда старался держаться подальше. Стоило мне случайно коснуться его или даже края его одежды, как он морщился и отодвигался. Что ж, можно понять. Когда-то я мечтал, что он признает меня если не пасынком, то хотя бы своим другом и помощником, но конечно, нелепо было и думать об этом. Пьер так и не простил мне пропажи своего единственного сына.

Не простил он и Ма. Мысленно я позволял себе порой называть ее мамой, но вслух решался лишь на начало этого слова. Так можно подумать, что это просто сокращение от ее имени. Ведь, пожалуй, называть ее мамой ― это слишком большая дерзость для такого, как я. Но всё же… другой матери я не помнил.

Я не ведал, каковы были отношения Ма и Пьера до того, как я появился в их доме, но всё, что я видел, это то, как они едва общались между собой, будто малознакомые люди. Чаще всего просто обходились молчанием, холодным, будто погреб-ледник во дворе.

Аннет сказала, что я тут ни при чем. Но всё же… Моего разумения достаточно, чтобы понять: это я стал тем бедствием, что раскололо землю между Ма и Пьером. Постепенно трещина разрасталась и вскоре стала ущельем, через которое уже не то что не перепрыгнуть − даже и мост не перекинуть.

Что ж, с отвращением Пьера ко мне смириться я мог, но вот Ма и ее страдания не давали мне покоя. Дороже ее существа для меня не было. Конечно, не раз она меня лупила от души деревянным башмаком или коровьим хлыстом, когда моя природная сущность брала верх над человеческой, и я… Стыдно признаваться, но порой, когда я был еще ребенком, из чистого хулиганства устраивал разные пакости, стоило Ма отвлечься. Раз порезал и изорвал в клочья все тряпки, что попались мне под руку: занавески, скатерти, половики. Однажды притащил в комнату, где спали мы с Ма, целую гору черной жирной земли и вырванной с корнями травы ― хотел устроить дом для червей и жуков, чтобы можно было потихоньку лакомиться ими долгой холодной зимой. Ох, много гадких проделок на моей совести.

Но я нисколько не держал зла на Ма за эти побои − знал, что так же она наказывала бы за безобразия и своего родного сына. Как бы она ни сердилась на меня, а из дома не гнала, несмотря на то, что из-за меня и сама стала изгоем в родной деревне.

Перепадали мне от нее порой и ласка, и доброе слово за помощь, и разговоры обо всём на свете. Только она и Аннет обращались со мной как с разумным существом, без издевок и насмешек. Надо сказать, брани и обидных слов со стороны деревенских мне уже тоже несколько лет слышать не приходилось ― после того, как одних обидчиков я закинул повисеть на забор, а других, выкрутив руки за спину, пинками прогнал через всю деревню.

В общем, жизнь моя среди людей все эти годы была вполне сносной, жаловаться не на что. Пришло наконец время мне отблагодарить Ма за всё добро, что я от нее видел.

Несколько лет назад Пьер, видя мой интерес к дереву, научил меня столярничать. Сам он не сказать что был большой мастер в этом. Так, мог лавку сколотить или сделать что-то простое из домашней утвари, без особых изысков. Я же, признаться, когда Пьер полностью оставил сарай-мастерскую в моем распоряжении, очень уж увлекся этим делом ― проводил там долгие часы, пробовал то одно то другое.

Давно уже я не ограничивался простой мебелью и посудой. После нескольких месяцев стараний и сотен испорченных заготовок я взял наконец в руки мое творение и сдул с него стружки и мелкую древесную пыль. Я был доволен тем, что получилось, и тем, что подарок вышел достойным Ма.

Спрятав руки за спину, я направился в дом. Мама, как обычно, хлопотала на кухне. Она стояла у стола и раскатывала тесто. Я подошел ближе, слегка волнуясь.

― Ма, смотри, что я сделал для тебя, ― сказал я и услышал, как мой голос дрожит.

Она повернулась, посмотрела на меня устало и тыльной стороной ладони убрала прилипшую ко лбу прядь волос. С высоты своего роста я отчетливо видел, как густо на макушке ее каштановые волосы разбавлены серебром.

― Да, Гри? Что там?

Я достал из-за спины и протянул ей вырезанную из липы розу. Смотрел на нее − и чувствовал гордость. Изгиб каждого лепестка получился как живой.

Ма ахнула, вытерла руки о передник и осторожно взяла розу в руки. Поднесла ее к носу и рассмеялась.

― Такая живая, что кажется, и пахнуть должна как настоящая роза! Гри, ну ты и мастер! Никогда такого не видела! Неужели сам научился?

Я видел восхищение в ее глазах, и в этот миг на всем свете не было никого счастливее меня.

Сглотнув, я зажмурился и быстро заговорил:

― Ма… Я знаю, где найти гоблинов, у которых живет Жан. Несколько дней назад, когда гулял, я встретил бродягу. Он видел гоблинов и молодого парня с ними ― думаю, это твой сын. Судя по тому, что он рассказал, вряд ли Жан им особенно нужен сейчас. А я… верю, что могу им пригодиться. Я попросил бродягу сходить еще раз туда, где он встретил гоблинов, найти их и предложить завтра на закате произвести обмен ― в лесу, у старого дуба, расколотого молнией. Сегодня утром он вернулся. Сказал, что они согласны на обмен.

Закончив, я решился открыть глаза и посмотреть Ма в лицо. Она стояла бледная, губы ее беззвучно шевелились. Наконец, она будто пришла в себя и кинулась во двор, где Пьер чистил лошадей, с криком:

― Пьер, Пьер! Наш сын нашелся!

Деревянная роза осталась лежать на кухонном столе…

***

Кажется, прошло уже не меньше часа с того момента, как Ма, обняв меня на прощанье, исчезла в лесной чаще. Добрая душа ― несмотря на предстоящую радость от встречи с любимым сыном, она всё же уронила слезу мне на рубашку, и теперь я чувствовал, как та согревает мою грудь. Это было единственное теплое место во всём теле. Вчера после моих слов Ма будто помолодела на десять лет и все сутки, прошедшие с тех пор, не ходила, а летала по дому, бесконечно хлопоча по хозяйству, готовясь к возвращению Жана. А я, наблюдая за ней, будто покрывался коркой льда, промерзал насквозь, до самого сердца.

Нет, конечно, за всеми заботами она не раз подходила ко мне, ласково гладила по голове, говорила, что будет скучать и, может, как-нибудь доведется нам еще свидеться. И всё же я видел, что мыслями и сердцем она уже не со мной… Так оно и должно быть ― природу и материнское сердце не обманешь.

Рада ли так же моя настоящая мать предстоящей встрече со мной? Впрочем, разве не отказалась она сама от меня двенадцать лет назад, променяв на красивого человеческого ребенка?

Я продрог до костей. Октябрьские вечера уже не так снисходительны, как в первые недели осени. А что, если бродяга обманул меня? На самом деле он, должно быть, не нашел гоблинов, а может, и не искал, просто вернулся за обещанным вознаграждением. Или они не захотели забрать меня к себе обратно. При этих мыслях в заполнявшей мою душу тьме блеснула надежда. Я сделал то, что должен был, исполнил свой долг. Не моя вина, что не получилось.

Я представил, что возвращаюсь. Спешу к Ма, ее ласке и ароматам домашней еды, к моей мастерской и разговорам с Аннет. Вхожу в дом. Ма слышит, как открылась дверь, спешит встретить пришедшего, видит меня ― и я читаю на ее лице разочарование. Да, оно мелькнет лишь на секунду, а потом она обнимет меня и скажет добрые слова. Но я буду знать ― всегда буду знать, как опечалило ее мое появление. «Ах, это не Жан, это всего лишь Гри», ― скажет она себе и тут же постарается забыть эту мысль. Но мы оба будем знать, что она посетила Ма. Нет, я не смогу этого сделать. Если гоблины так и не придут, я сам отправлюсь на поиски и заставлю-таки их отправить Жана к родителям.

Стоило мне мысленно поклясться себе в этом, как я заметил, что в сумерках несколько темных силуэтов отделились от стены деревьев, окружавших поляну. Когда они подошли ближе, стало видно, что это гоблины. А среди них ― хрупкая фигура юноши с повязкой на глазах. Я с тревогой и любопытством всматривался в него. Правильные черты, светлая кожа, вьющиеся белокурые волосы. Он был красив. Неудивительно, что моя родная мать захотела забрать его к себе вместо меня. Неудивительно, что Ма так ждала его столько лет.

Ко мне приблизился мускулистый взрослый гоблин со свисающими до колен жилистыми руками. Похлопал меня по плечу.

― Сынок, Грыыкх! О какой вырос ― сильный, мощный! Твой посланник сказал, что ты будешь хорошим воином. Вижу ― не соврал. Воины нам нужны. На границе с дварфами неспокойно стало, пора показать им, кто главный. Пришло время вернуться домой. А с ним, ― он показал на юношу, ― мамаша твоя и другие женщины уж наигрались. Не годится он для наших дел, слабоват… Так что пусть идет к людям, а ты займешь достойное место среди своего народа.

И он прижал меня к могучей груди, неуклюже похлопав по спине. Спутники моего отца сняли с глаз юноши повязку. Тот неуверенно оглядывался по сторонам.

― Ну что же, малыш, бывай! Думаю, ты не в обиде на нас, мы с тобой хорошо обращались, да? ― сказал мой отец, обращаясь к Жану.

Тот шмыгнул носом. Он явно не понимал, что делать. Я подошел к нему.

― Твои родители ждут тебя. Ждали все эти годы. Иди сейчас вон туда, через лес, а потом по лугу. Примерно через час выйдешь к деревне. Почти на самом ее краю будет дом с красной крышей, ты увидишь ― на окне будет стоять зажженная лампа. Постучишь в ворота ― там твои мама и папа.

Старый гоблин − мой отец, спохватившись, сунул Жану мешок.

― А, на вот, передашь родителям, за то, что вырастили нашего сына, голодом не морили, на мороз не выгнали. Мы, гоблины, знаем, что такое честь!

Жан сделал пару неуверенных шагов. Всхлипнул, оглянулся на нас и побрел в сторону деревни. Я немного посмотрел ему вслед, убедился, что он пошел в правильном направлении, и повернулся к гоблинам.

Когда-то Аннет сказала, что быть человеком ― это выбор. Значит, я могу выбрать и иное. Прощайте, Ма, Аннет, Чучи. Отныне я буду гоблином.

***

― Жанно, милый, смотри, солнце-то как светит, тепло уже совсем… Ну пошел бы хоть погулял немножко, а то вон бледный какой.

Юноша, притулившийся в углу комнаты на лавке, только мрачно глянул на Марго исподлобья. Целыми днями сидел он там, прижав колени к груди. В начале зимы, выйдя прогуляться, он столкнулся с деревенскими ребятами. Те обозвали его гоблинским выкормышем и спрашивали, в каком виде он больше любит червей ― жареными или сырыми. После того случая из дома он выходил, лишь когда Пьер звал сына помочь во дворе или на конюшне.

Жан мало что умел. О своей жизни у гоблинов он почти не рассказывал, но по отдельным репликам Марго поняла, что там его работать не заставляли, обращались как с почетным гостем, со всех окрестностей то и дело приходили посмотреть на него да погладить по светлым кудрям. Но по мере того, как Жан подрастал, интереса к нему проявляли всё меньше, а вскоре и вовсе начали то и дело шпынять да поддразнивать.

С тех пор, как Жан вернулся, Пьер ожил. Он вновь переехал жить в дом вместе с Марго и сыном и даже порой, как в давно забытые времена, ласково обнимал жену. Простое лицо его словно светилось изнутри.

К столярному делу Жан интереса не проявлял, да и ладно, Пьер не настаивал. Его мало волновало отсутствие у сына навыков работы. Терпеливо наставлял Пьер Жана, учил колоть дрова, чистить лошадиные стойла, чинить упряжь. Рядом с молчаливым отцом, который не хотел от сына ничего, кроме того, чтобы тот был рядом, мальчик будто оттаивал и даже слегка улыбался в ответ на теплый взгляд.

Пьер предложил Марго уехать в другие места, где никто не знает их истории, на гоблинское золото выстроить там большой новый дом и зажить в богатстве и роскоши. Услышав это, Марго начала задыхаться. Едва подбирая слова, она сказала, что некуда спешить, они прожили в деревне всю жизнь и жаль расставаться с родными местами.

Она знала, что Пьер прав, и всё же…

Даже самой себе Марго не могла признаться в том, что кроме боли и жалости, ничего не ощущала в сердце своем, глядя на сына. Часами всматривалась Марго в его черты, пытаясь увидеть пухлощекого улыбчивого малыша, утраченного двенадцать лет назад, и не находила.

Тайком от всех ночами прижимала она к губам деревянную розу с лепестками медового цвета. От розы вкусно пахло липой. И всматриваясь в тьму за окном, всё ждала чего-то, слушая, как тоскливо воет во дворе старый пес.

***

Я тенью скользнул во тьме между заборов. Вот он ― тот самый дом. Просторный, крепкий, с большими окнами и высоким крыльцом. Окна светятся. Слышны голоса, но я не могу разобрать слов.

Внезапно дверь распахнулась. Я замер и приник ближе к земле.

На фоне освещенного прямоугольника возник мужской силуэт.

― Мама, Бланш, я схожу за ребятами! Поздно уже.

― Сходи, сынок, сходи, ― раздался голос, при звуке которого мои глаза заволокло туманом.

Мужчина уверенным шагом спустился с крыльца и вышел за ворота. Я бесшумно последовал за ним.

Путь оказался недолгим. Он зашел в калитку небольшого аккуратного домика и постучал в дверь.

― Жан, это ты? Входи! ― еще один знакомый голос. ― Ребятки, ваш папа пришел!

― Па-а-ап, ну что так рано? Тетя Аннет еще не дорассказала нам про Гри.

― Да вы ж тысячу раз слышали эту историю, ― рассмеялась Аннет. ― Я уж вам наболтала и то, что было, и то, чего не было.

― А я хочу еще дослушать, как он стал вождем и прекратил войну с дварфами!

― В другой раз, Поль, обязательно расскажу.

Я сдержал вздох… Ох, Аннет, если бы это была правда. Нет, до мира с дварфами еще далеко.

― Ладно, бегите, ребятишки. Завтра опять придете, если захотите. Я ж никуда отсюда не денусь.

Аннет, Жан и двое детей появились на пороге. Жан подхватил на руки девчушку поменьше и, попрощавшись, пошел в сторону своего дома. Мальчик же чуть задержался. Обняв Аннет, он немного помедлил и спросил:

― Тетя, а Гри когда-нибудь вернется? Бабушка, наверное, обрадуется. И ты тоже, да?

― Когда он будет очень нужен, то обязательно вернется, Поль.

Дверь в дом закрылась. Мальчик промчался мимо меня, догоняя отца и сестру. Я дождался, когда шаги Жана и детей стихнут, и ушел из деревни. Для моего возвращения не было причин.