Маргарита Блинова

Я-состояние

Автор:
Drow
Я-состояние
Работа №516
  • Опубликовано на Дзен

Канун Нового года, на улице плюс два. Ноги проваливаются в рыхлый снег. Его крупные поры различимы даже с высоты глаз подростка. Внезапное потепление выворачивает планы наизнанку. Дыхание сбивается от усилий, каждый шаг как битва с трясиной. На мне тяжёлый ватник не по размеру, полы бьются о колени. Ноги болтаются в высоких дядиных сапогах из вонючей резины. Плечи оттягивает походный рюкзак, в нём почти ничего нет, основная поклажа у родителей, но грубый брезент «колобка» и сам весит немало. До деревьев ещё метров двадцать, потом немного вглубь и найти подходящую поляну. Под одеждой парит, чувствую, как по бокам стекают крупные капли. Колючий вязаный шарф взмок вместе со мной. Проклинаю погоду. И чужие шмотки. И родителей с их дурацкой затеей. Лучше бы в очередной раз «Чародеев» дома смотрела, закидывая в рот разноцветные мармеладки.

Чуть позади пыхтит тётка, ей поход даётся не легче, но на лице улыбка. Блестящие от слюны губы прерывисто выдыхают слова поддержки. Кошусь на неё с сомнением, но не сдаюсь. По крайней мере, я не в хвосте.

Дядя машет уже с опушки. Отец припускает несмотря на мамино ворчание. Ноги подлетают, точно у пружинного человечка, пока он бежит, задирая колени. Вскоре и мы вваливаемся в лес. Здесь снег держится дольше, сугробы выше и ещё не потекли. Дядя зовёт углубиться, но женщины возражают. Находим ближайшую проредь и закладываем костёр. Сырые ветки тлеют со смрадом прелых носков. Мама с тёткой вываливают в сугроб мешок со старыми ёлочными игрушками и спутанной мишурой. И выбросить жалко и дома «без нада». Наряжают молодую куцую ёлочку. Теперь ей выпало расти с грузом чужого хлама. Вот птицы удивятся лет через сто. В ёлках живут вообще птицы? Или это сосны? Неважно. Облупившаяся шишка из пластика точно станет кому-то сюрпризом. Замечаю синюю стеклянную ракету с надписью СССР – один бок щербато скалится – разбилась. Помню, как надевала её, ещё целую, на искусственное дерево в бабушкином доме. Глаза от чего-то щиплет, и я часто моргаю.

– Не надо, я заберу её, – выхватываю игрушку из маминых рук и баюкаю за пазухой. Ишь чего удумали!

Мама пожимает плечами и навешивает ком блестящего дождя на тощую еловую лапу. А я кошусь из-под шапки на акт вопиющего вандализма. Да, в двенадцать лет я уже и не такие слова знаю.

Дядя затягивает песню. Гитару не взяли – «в такую погоду только дерево гноить». Нестройное «Маленькой ёлочке...», подхваченное родителями, разносится по вздыхающему лесу. Ну, прям как дети! Того и гляди, хороводом пойдут.

Со скучающим видом изучаю поляну, когда мама запевает: «И Новый год, что вот-вот настанет, / Исполнит вмиг мечту твою...» Знает, что я люблю. Манипулятор! Капризно отворачиваюсь, но подпеваю. От костра разносится тепло, ещё робкое, но вступающее в силу с подсыхающими ветками. Сладковатый хвойный дым наполняет воздух. Если поднести лицо поближе, можно представить себя ведьмой над котлом. Я расслабляюсь и сонно моргаю на родных. Папа улыбается и лезет в рюкзак.

На промёрзшее поваленное дерево ложатся подстилки в пятнах времени. Мы садимся. В ход идут вкуснющие бутерброды с сырокопчёной колбасой. Аппетит настигает внезапно, я жадно запихиваю в рот крупный ломоть и жую с надутыми щеками. От сухомятки хочется пить. Папа отвинчивает термос и наливает полную кружку.

– На, запей.

Мама недовольно качаете головой.

– Ничего, ничего, немножко можно, большая уже.

От тёмного бурого варева поднимается ароматный пар – яблоки, апельсины, корица и что-то резкое. Осторожно делаю глоток. Сладко и терпко. Кипячёное вино выпарило спирт, но голова все равно мутнеет. Ещё сильнее тянет в сон, и я обхватываю себя руками раскачиваясь. Под ватником слышится хруст, с запозданием вспоминаю об игрушечной ракете, на колени сыплются синие искры осколков. Я вздрагиваю, и искры опадают на утоптанный снег точно забытое после праздника конфетти. Глаза затягивает пелена, щёки горят. Я поднимаю голову, родители безмятежно болтают, будто сами по себе. Внутри зреет дурное.

Тени вокруг дрожат и искажаются. Они меньше, гуще и подвижней, точно отделились от объектов. Я оборачиваюсь и застываю:

– Тебя здесь не было.

В ответ мир сворачивается мятым листом.

***

Мне восемь. Угрюмое утро августа лезет в окно, а я кутаюсь в тёплое одеяло. Доски постанывают то ли от ветра, то ли от возраста. Это единственное, что я не люблю в деревенском доме. В ногах греется дымчатый кот, стережёт мой сон. Он поднимает голову и растерянно щурится, вертя мохнатой головой. Нас только двое. Должно быть, бабушка в огороде, а родители на работе. Я выпрастываю руки из-под потного пухового плена. Прикроватная тумба завалена лекарствами, обрезками ниток и рукоделием.

Температура не сходила семь дней. Семь долгих дней таблеток и горчичников – их запах пропитал всю комнату. Блистеры пустели, и я от нечего делать мастерила из них кукол. Толстой обувной иглой продевала капроновые нитки, сплетала их в жгуты – так выходили ручки и ножки, с перевязанными кисточками на концах. По верхнему краю пучками торчали импровизированные волосы. Два верхних гнезда с помощью фломастера превратились в глаза. Я делала что-то милое из чего-то жуткого.

На прошлой неделе мы разругались с подругой, не сошлись в игре. На следующее утро меня накрыло лихорадкой. Я играла таблеточными куклами, представляла, как мирюсь с Аней, но она, наверняка уже вернулась в город – скоро перекличка. Теперь обида засядет до следующего года.

Я сжимаю руку, блестящий пластик с хрустом лопается, края вонзаются в кожу. Последняя неделя каникул насмарку.

Входит бабушка, в подоле поздняя клубника.

– Не хочу.

Я морщусь и сглатываю – горло больше не саднит. Тянусь к обломанной плитке шоколада – в руках не тает. Шоколадный термометр. Я здорова? Отчего тогда так тяжело?

Бабушка ласково гладит мой лоб:

– Выйди-ка во двор.

Кое-как натягиваю одежду и робко ступаю на крыльцо. Когда я в последний раз была на улице – стояло лето, сейчас нахлынувшая осень по-сентябрьски хмурит небо и терзает листву. У покосившейся калитки застенчиво сверлит землю подруга, губы перемазаны клубникой. Не уехала! Я бегу к ней, запинаясь в шлёпках. Она тянет ко мне руки и смеётся – обиды забыты. Ай да бабушка!

Поворачиваю голову и упираюсь в густую тень. Ни глаз, ни рта, только клубящееся месиво. Я хочу закричать, но вместо этого беззвучно рыдаю. На крыльце никого, и я внезапно и совершенно отчётливо понимаю, бабушки давно нет. Нет кота и клубники. Всё было совсем не так в тот день. Как я могла забыть? Аня так и не пришла, её увезли в другой город до следующего лета. Я смотрю на свою ладонь в ранках от сломанного блистера, а чёрный призрак тянет ко мне дрожащие мутные руки.

***

На самом деле я в коме. Подсознание подсовывает мне картинки из жизни, и я пытаюсь их разгадать.

Всё началось четыре года назад. Разом и буднично. Явилось как данность, словно так и должно быть всегда. Помню, мы с мужем пересматривали «Вспомнить всё». Люблю старую фантастику. Она намного честнее современных блокбастеров с их желанием угодить всем и каждому. Первое, что я почувствовала – запах жасмина, такой как в детстве, искренний и внезапный. В деревне, на улице где жила моя бабушка, сразу за колодцем стоял дом. Он догнивал свой срок, молча, со смирением приговорённого. Зато сад вокруг бушевал. Природа набирала силу в отсутствие людей. Между ссохшихся досок забора выпирал одичавший куст жасмина. Помню, как впервые почувствовала его запах. Запах Диснеевской принцессы из Аграбы. Нежное, дразнящее откровение. Никогда более я не ощущала его таким. До того дня.

Итак, сначала был запах. Что-то в нём заставило меня похолодеть и расслабиться одновременно. Затем появился силуэт. Чёткий, согбенный, размером с пятилетнего ребёнка. Он склонился над мужем, точно заглядывал через плечо. Я должна была вскрикнуть или, по крайней мере, что-то сказать, но вместо этого тупо моргала и глядела на существо, такое естественное, как неотъемлемый фрагмент окружения. По глазам мужа поняла, что он тоже видит что-то позади меня. Я не обернулась. Не протянула руку, не попыталась прогнать.

А потом фильм прервал срочный выпуск новостей. На экране сменялись кадры с ошарашенными людьми на улицах, в метро, торговых центрах. Голос диктора срывался без заранее написанного текста. Её глаза спазматически расширялись, ловя в студии новые силуэты, и вновь сужались, фокусируясь в кадре. Во всяком случае, так нам казалось. Камеры не фиксировали пришельцев. Вместо съёмки, показали наскоро сляпанную трёхмерную модель. Неказистую, без текстуры, но вполне отражающую суть. Метровый, словно рахитный, гуманоид без каких-либо признаков лица. Я смотрела на экран и за спину мужа. В модели не хватало главного. Контуры пришельцев дрожали без видимой чёткости. Вся их сущность казалась пятном сложной формы, поглощающим свет, точно они были тенью, а не самим объектом. И конечно же, запах. Для каждого он был свой. Муж бормотал что-то о ёлках и мандаринах. Диктор назвала карамель. Частичка воспоминаний, зафиксированная мозгом, но не уловимая для аппаратуры. Позже мы узнали, что запах может меняться, но для каждого он оставался своим, личным.

Мир застыл, прильнув к экранам телевизоров. Весь день выдвигались теории о вторжении, первом контакте, происках секретных служб и массовых галлюцинациях. Религиозные культы метались в воззваниях к пастве – о бесах, конце света и пришествии мертвецов. Выступали учёные, военные, пророки. И мы внимали им, в объятиях пледа, прижавшись друг к другу. Забыли про сон и еду. Впрочем, как и любая сенсация в современном мире, эта быстро потеряла накал. Пришельцы просто были и всё. Ни враждебности, ни угроз, ни требований. Вместо них – умиротворяющее чувство правильности происходящего, точно восстановлен некий порядок. Возвратилось утраченное. А потому мы научились с этим жить. Ходить на работу, учёбу, в магазины и кино, навещать друг друга. Всё, как и раньше. Ну, почти.

Конечно, День Возвращения, как его назвали, наложил свой отпечаток. Многое изменилось, в первую очередь в нас самих. Потерянность вошла в тренд. В поисках себя человечество заходило всё дальше. Кто-то ждал ответа в наркотических откровениях, алкотрипах и прочей слабохарактерной дряни. Другие шли «в леса», к природе, сбивались в общины, возносили дары. Как по мне, чистое сектантство. Впрочем, у закона на этот счёт сложилось своё мнение. Всё лучше, чем протестовать и скандалить. Главное, чтобы сидели тихо и не доставляли проблем. Хотя протестовать тогда желающих не было. Надо сказать, после первоначального всплеска, человечество погрузилось в самосозерцание. Околомедитативный стазис, пересматривающий все ценности. Для каждого по-своему. Те, кто эмансипировался от общества, возвели эгоизм в Абсолют и забыли о детях. Химия и религия оставили много сирот. А я посчитала своим долгом это исправить.

Да, можете смеяться, но я сменила работу и устроилась в приют. Муж не возражал. Думаю, ему уже тогда стало всё равно. А может, страшно. Не могу его винить. Работа в реанимации и без того подрывает психику. Каскад смертей и двойные смены в конец его измотали. Могла ли я вмешаться? Возможно. Сделала ли я это? Нет. Я искала себя.

Следующие годы сложно назвать яркими. Жизнь просто текла молоком из худого пакета, густо и размеренно. И я текла вместе с ней. Я не развелась. Скорее по привычке. Знаете, как это бывает. Рядом кто-то уже совершенно чужой, а в памяти он всё ещё любовь твоей жизни. Пожалуй, так нечестно, но все мы склонны цепляться за призраков. Пока что-то не разожмёт пальцы.

С полгода назад в приют привезли девочку, лет двенадцати. Точнее сказать было трудно, документы отсутствовали. Её нашли в собачьем питомнике под Астраханью, дикую как герой Киплинга.

Несмотря на худобу и небольшой рост, девочка не выглядела измождённой или болезненной. В её поджаром тельце пульсировала жизненная энергия. Под смуглой от солнца кожей ходили мышцы. В настороженном зверином взгляде читалась первобытная мудрость.

Я назвала её Алла. Какая-то сила мне чудилась в этом имени. Та же сила, что звенела в девочке. Алла не говорила в том смысле, который привычен нам, но на имя отзывалась. Она научилась воспроизводить и наши имена набором гортанных звуков. Но чаще просто выла по-собачьи.

Настоящей странностью в ней было не это. Каждый человек из тех, кого я знала, старше шести лет, имел теневого спутника. Каждый. Кроме неё. Вы спросите, почему тут же гурьбой не сбежались учёные ставить опыты и проводить замеры? Может, из-за бардака в бумагах. А может, они давно все поняли, и Алла не была единственной. Я не знаю. Но для меня жизнь в очередной раз круто изменилась. Время, проведённое с Аллой, вновь наполнило меня любовью. Нежной, трогательной, материнской. Той, в которой нуждались мы обе. Я читала девочке лучшие детские книги, те, что врезаются в память и остаются с нами навсегда. Учила её расчёсывать волосы и ходить, как положено юной девушке, совсем не так, как она перемещалась до этого, имитируя лапы – резко, скачкообразно, повторяя за прежними кормильцами.

Алла плохо ладила с другими детьми. Те побаивались диковатую девочку с повадками зверя, а оттого сторонились и дразнили. Воспитатели тут плохие помощники — чем больше заступаешься, тем больше ненависти и злобы провоцируешь. Единственным помощником было время. Впрочем, саму Аллу эти обстоятельства, казалось, совершенно не заботили. Она не жаловала людей, предпочитая общество животных. При приюте был небольшой живой уголок, с кроликами, щенками и котятами. Алла нянчилась с ними, как иные с куклами. При приближении человека же она напрягалась и шипела. Я была исключением.

Один зверинец не утолял энергию Аллы. Она гонялась за птицами и захожими кошками по всему двору, норовя подлезть под массивные ворота советской закалки. Приходилось ходить за ней хвостом. Одним июльским утром к нам приехали рабочие — всю весну текла крыша и директор, наконец, выбила дотацию. Целый день ворота стояли нараспашку. Сновали тачки со стройматериалами и инструментом. Половину нянечек отрядили в мелкие подсобники. Дети играли во внутреннем дворе.

Не знаю, как я не уследила, но Алла пропала. Мы осмотрели весь приют от подвала до крыши, облазили окрестности. Теперь уже строители вызвались помощниками. Двое взобрались на пригнанный подъёмник, сверху видно далеко — приют окружали в основном двухэтажные сталинки, добрая треть которых уже обветшала в руины. Но Аллы нигде не было. Вызвали полицию. Составили поисковые отряды. Я лично обошла весь район вплоть до парка. Но к закату ноги дали понять, что больше я не сделаю и шага. На ступнях набухли волдыри. В черничных волосах проступила седина. Кажется, даже краска с них скаталась. Едва живую меня дотащили до дежурки, но уснуть я не могла.

Уже за полночь в дверь постучали двое патрульных. За их спинами маячила Алла. Она улыбалась мне совершенно беззаботно, подставляя разбитое колено, точно хвасталась. Я закричала. А потом разрыдалась. Дежурные нянечки едва успокоили мои нервы дурнопахнущим раствором Корвалола.

Я прилегла в приёмной, пока за стеной заведующая улаживала формальные вопросы. Дверь приотворилась и внутрь шмыгнула упругая тень. В куцем свете настольной лампы Алла по-собачьи подбиралась к кушетке, силясь угадать моё настроение. Её личико искажала настороженная гримаса.

– Ладно уж, иди сюда.

Я пыталась показать всем видом, что не сержусь, а страшно перепугалась. Что я готова была сотни тысяч раз переживать этот день, обойти весь город, лишь бы Алла оставалась невредимой. Но она не понимала. Как там было у Дж. М. Барри про непонимающих и бессердечных? Таковы уж дети.

Алла запрыгнула рядом, свилась дрожащим калачиком, оплела руками мои плечи и уткнулась макушкой в грудь, всхлипывая и причмокивая, как младенец. И тут я всё поняла. Пока моя ладонь гладила её колючие волосы, я открыла секрет Аллы. Она так и не выросла. Сохранила в полной мере то детское прямолинейное естество, что все мы теряем со взрослением. Мои глаза расширились, должно быть, до бровей. Я застыла с занёсенной рукой, и Алла подняла вопросительный взгляд.

– Ты первородное чудо, – сказала я в удивлённое лицо и звонко чмокнула макушку, – Они ведь были в нас всегда, правда?

Алла отползла, пятясь щенком, и склонила голову. Эхо исконной мудрости встрепенулось на дне её глаз. Меня окутал терпкий еловый дух с нотой вскипающего вина.

И теперь я в коме. Не надо думать, что я самоубийца. Жизнь – это дар, который стоит любых усилий. Но загадка теней требовала решения. Я перепробовала другие способы, прежде чем рискнуть. Гипноз и прочие психологические штучки, отключающие сознание. Всё тщетно. Нужно было вернуться к истокам, погрузиться в самые глубины. Это стало последней услугой мужа-врача. Сейчас тело моё подключено к аппаратам в интенсивной терапии. Некогда влюблённые глаза, ставшие пустыми, следят за показателями, рука сжимает шприц – моя страховка, путь назад. А я блуждаю в осколках детства.

***

Мне семь. Папа ловит плотвичку в узком протоке. Опрокинутый велосипед теряется в высокой траве, только руль возвышается хромированным рогом, замшевая кисточка на рукоятке подрагивает в такт шумному ветру. От заросшей речушки тянет болотом. Рыбки в папином улове совсем маленькие, заморённые, дёргаются в пакете с водой, бликуют радужными боками. Я выхватываю одну, потом другую, осторожно за спиной крадусь к реке и отпускаю их обратно. Папа не оборачивается, но хмыкает.

Дальше за взвесью ряски вода блестит на утреннем солнце, кусается. Я щурюсь, но глаз не отвожу. Там на дне дрожит чёрный сгусток, тянет ко мне руки-щупальца. «Кто ты?» Из ряби поднимается волна, закрывает солнце и обрушивается на голову. Конечности беспомощно барахтаются, не разобрать где верх, где низ. Я нигде и никогда. Поток выносит в поле.

Трава по колено, в синих искрах васильков гуляют воздушные спирали. Пахнет пряно и густо. Пальцы в липком зелёном соке. Я рву цветы, плету венок, но хрупкие ножки ломаются, мне не закончить работу. Вороны натужно каркают, волнуются. Они нехотя взмывают, увлекаемые ветром, и скручиваются в живой клубок. Чёрные тела сбиваются дрожащим монстром, он шипит и скалится без рта. Всё неправильно. Я не должна быть здесь. Я кричу, но поднятый крыльями ураган глушит все звуки и уносит меня как ту девочку из Канзаса. Только нет собаки. Всегда хотела собаку. Или кошку? Почему так темно? Я устала блуждать. Я потерялась. Не сейчас. Давно. Но не помню когда. Нужно отказаться, бросить эту затею. Пусть лучше половина, чем ничто. Только голос внутри всё твердит: «Найди меня. Я хочу вернуться». И я тону в собственной жизни, в отголосках чувств и мыслей. В осознаниях. Причинах и сомнениях. Пока дегтярная пелена не проряжается светом.

***

Мне шесть, я копаюсь в песке на площадке перед детским садом. Скоро обед. Солнце заслоняет чёрная тень, надо мной отец. Его лицо бледнеет, рот кривится в попытке что-то сказать. Но я не слышу слов. Он ведёт меня прочь от играющих детей, их беззаботный смех бренчит за спиной. Я хочу обернуться, запомнить этот залитый солнцем двор, но только крепче сжимаю мозолистую руку.

Я не помню дороги, не разбираю времени, только темноту душной комнаты в скорбных проблесках свечей. Стены нависают и давят. От затянутых чёрным зеркал становится дурно или это настырные струйки церковного ладана забились в глотку и мешают дышать. Бабушка лежит на столе. Её лицо точно воск, того и гляди, оплавится. Глаза закрыты, но нет желающих её разбудить.

Я не плачу, пересохшие веки зудят. Мама всхлипывает как-то по-детски с пузырями, пытается угадать мою реакцию. Но я просто стою, склонив голову, и разглядываю сеточку морщин на застывшем лбу. Пальцы сами тянутся к вискам, поправляют белую прядь, что выбилась из-под нарядной косынки. Мама срывается, её горло разражается булькающими рыданиями. Зачем она плачет? Это ведь не навсегда. Правда? Но отец качает головой. Мой живот крутит, я складываюсь пополам и падаю на колени. Это обман! Мать обнимает за плечи, баюкает, а я ломаю ногти о жёсткий ворс ковра. Во рту горько и терпко. Теперь я знаю, что такое смерть. И чёрная тень у стола –мой внутренний ребёнок – дрожит и тает свечой. В груди стучит что-то незнакомое, как раз над пустотой. Подожди! Останься. Я не могу без тебя! Тень мерцает в растерянности, но всё же истончается, и я бегу к ней, сгребаю в охапку и прижимаю с недетской силой. Мы едины! Сгустки мрака вытягиваются, призрачные руки обвивают плечи. И я не могу сдержать слёз. Горячие капли размазываются по лицу, пока рот безголосо смеётся. Тень втягивается в нутро, грудная клетка тяжелеет, раздувается. Мы едины!

***

Я открываю глаза. Ошарашенный муж таращится поверх моего плеча. Роба на нём смята и отдаёт несвежестью. Я кручу головой. Ничего.

– Чего ты так…– застываю на полуслове. Как я могла не понять? Моя тень. Её больше нет. Получилось! Я запрокидываю голову и смеюсь с азартом ребёнка. Из угла палаты доносится недовольное сопение. Алла дремала с ногами в кресле, но теперь поднимает голову и щурит заспанные глаза. Она смотрит в упор и протяжно воет моё имя. Я слышу радость и волнение. Девочка мартышкой вскакивает на койку и прижимается ко мне.

– Всё в порядке, – я целую вихрастую макушку, – Теперь мы с тобой точно одной крови.

– Алла, кого ты всё время зовёшь? – муж с неожиданной лаской смотрит мне в глаза.

Я смотрю на пустые руки и киваю с улыбкой:

– Иди ко мне.

Муж обнимает меня как прежде, крепко и пылко. Я глажу его растрёпанную голову. Теперь всё будет хорошо. В ответ согбенный спутник мужа подмигивает безглазым лицом.

+4
02:51
624
12:33 (отредактировано)
+1
Возможно в этом произведении сокрыт гигантский смысл размером с Титаник, но я, их почему-то не увидел, для меня он затонул. Мое состояние после прочтения рассказа как-то ухудшилось. Началось все с одного из первых предложений:

Его крупные поры различимы даже с высоты глаз подростка.


Высоты глаз? Звучит как перл.

Входит бабушка, в подоле поздняя клубника.


Вот еще один такой момент.

В целом я бы не назвал произведение рассказом — набор депрессивных эпизодов, мало связанных между собой. С грамотностью тоже встречаются проблемы.

Мама недовольно качаете головой


В целом — впечатление гнетущее. Оценку ставить не буду. Возможно все вышеперечисленное — только моё мнение и я предвзят. Может кто-то откроет для себя здесь что-то ранее неизведанное. Желаю автору таких читателей…
20:27
Написано классно, прочел с большим удовольствием. Но вот несколько вещей не сложились у меня тут:

Допустим, есть в течение жизни моменты, когда когда от нас откалываются осколочки детства, когда мы теряем какие-то наши детские части; они уходят в Тень. И потом, в какой-то момент, что-то произошло и мы вдруг стали эти теневые аспекты видеть. Автор говорит, что камеры не фиксировали пришельцев, значит, предполагаем, что это феномены восприятия.

Хорошо, допустим. Мы начинаем видеть нашу тень — в данном случае внутреннего ребёнка, с которым мы потеряли контакт, который оказался в тени. Героиня вступает в контакт с этим аспектом психики: устраивается работать в приют, фактически возвращается в поле энергий детства. После этого она встречает дикую девочку. В принципе, звучит разумно. Юнгианцы говорят, что в работе с тенью чем меньше она интегрирована, а тем более странной и чуждой она выглядит. А чем больше мы ее интегрируем, тем она больше «очеловечивается» в процессе (например в серии сновидений).

Теперь вопрос по поводу девочки Аллы. Предположим, что она была такой же, как и темный пришелец, манифестацией, оказавшегося в тени внутреннего ребёнка героини (только более интегрированной стадии). Она называет ее своим именем «Я назвала её Алла. Какая-то сила мне чудилась в этом имени» так как будто не помнит, что это ее имя. Это должно символизировать, что героиня потеряла связь с собой? Это, конечно, финальный твист, но когда возвращаешься к тексту уже зная его, то этот кусок выглядит странно и нарочито.

Дальше, в мире рассказа люди видят манифестации друг друга. Поэтому нас не должно удивлять, что остальные работники приюта тоже видят эту девочку, что, строители её ищут и патрульные, её, вероятно, потом находят. Фраза что «за спинами маячила Алла», в принципе, может финтом в стиле «шестого чувства», но мне не кажется что это так. Т.е я выбираю считать, что девочка — это манифестация, потому что остальные две гипотезы — что это действительно была настоящая девочка или что это был феномен восприятия, который не видел никто, кроме героини ИМХО ещё меньше вписываются в текст (например упомянутая заведующая вероятно бы поинтересовалась в какой-то момент, а кого мы ищем, и если бы оказалось, что никто кроме героини девочку эту не видел, то вряд ли бы вызвали полицию, и вряд ли бы патрульные пришли к героине — скорее уже санитары).

Но если все так, тогда неясны два момента:
1) почему муж спрашивает, кого ты всё время зовёшь — если все остальные видели девочку-манифестацию, то почему не видел он?
2) когда теневой аспект полностью интегрирован девочка-манифестация исчезает «Я смотрю на пустые руки...» — это понятно. Вопрос, почему манифестация темный пришелец исчезает в тот же момент, а не раньше, с появлением девочки в приюте.

На второй вопрос можно закрыть глаза — например считать, что пришелец и девочка были манифестациями не разных стадий интеграции тени, а разных аспектов отщепленного внутреннего ребенка, и вообще это мутно все, то есть хотелось бы конечно ясности, но без нее можно обойтись типа так поэтичней. Мне не очень нравится, но простительно.

А вот от первого вопроса я так просто отмахнуться не готов. Была ли девочка? Если работники приюта ее видели, то почему не видит муж? Если работники приюта ее не видели, то сцена поисков теряет правдоподобность. Если работники приюта ее видели, потому что это была реальная девочка, на которую героиня спроецировала свои отщепленные части, назвав ее своим именем, а в палате была уже не реальная девочка, а образ/галюцинация, символизировавшая как раз вот эти спроецированные части, которые героиня вернула себе — то тут мне нужно больше объяснений от текста, потому что сейчас я уже не интерпретирую, а вчитываю.

В общем красиво, но мутновато

Да, еще про бабушку вопрос: та бабушка, которая с клубникой в подоле и которой потом давно уже нет — это та же бабушка, которая умирает в следующей/прошлой сцене, или по другому родителю бабушка? Просто интересно

И еще название «Я-состояние» это, в смысле, ego-state? Не очень оно мне нравится. Но опять же, я прикинул возможные варианты, мои оказались еще хуже :)
Так что здесь пусть камень бросит тот, кто сможет лучше придумать :)

В общем, дорогой автор, ты как деаномнишься, пожалуйста, ответь мне — мне действительно очень интересно!
16:39
+3
Оценки читательской аудитории литературного клуба “Пощады не будет” на самоизоляции

Трэш – 0
Угар – 0
Юмор – 
Внезапные повороты – 1
Ересь – 0
Тлен – 4
Безысходность – 5
Розовые сопли – 1
Информативность – 1
Фантастичность – 0
Коты – 0 шт
Мужья – 1 шт
Мишура — 12 метров
Соотношение потенциальных/реализованных оргий – 2/0
Способ введения в искусственную кому – удар киянкой по голове.

Я обернулся – в двух километрах позади тянулась тонкая полоса берега, припорошенная снегом. А вот лёд на заливе замело неплохо. Пришлось пробираться на снегоступах через торосы, термуха вымокла насквозь, не успевая отводить пот, но это того стоило. Вокруг ни души. Только с востока чернеет на горизонте точка – рыбак, скорее всего, или тоже законопослушный гражданин. После последней мутации короновируса социальная дистанция увеличилась до километра, а я только вчера обновил чип, в этот раз решил попробовать от Microsoft, поэтому старался держаться как можно дальше от толпы.

Вирус заполонил планету, но теперь его было видно невооружённым глазом — отдельные вирионы достигали в диаметре пяти миллиметров, которые роились вокруг заражённого, словно мухи. Я лично видел горошины спор размером с большой палец левой ноги, но говорят, в Москве появились вирионы размером с кота. Я ещё раз внимательно осмотрел снег на предмет чёрных точек, слава богу, на открытых пространствах пока было чисто.

С пластиковых саней достал канистру со Спутником и сделал вокруг стоянки круг, щедро поливая снег вакциной. Глотнул из горла и сам. Потом вытащил раскладной стульчик. Налил ароматного глинтвейна из термоса – алкоголь уже выдохся, но голова приятно закружилась. Теперь можно почитать очередную грустную историю про женские страдания. И с первого же эпизода вылезает куча ляпов.

Дядя машет уже с опушки. Отец припускает несмотря на мамино ворчание. Ноги подлетают, точно у пружинного человечка, пока он бежит, задирая колени. Вскоре и мы вваливаемся в лес.

Это только в фильме Чародеи персонажи носились по снежному лесу как по асфльту. В реальности через сто метров ходьбы по сугробам человек падает замертво. Почему взрослые люди не идут в лес на охотничьих лыжах или снегоступах, как это, например, сделал я? Почему они тащат на себе тяжёлые рюкзаки, добавляя веса и проваливаясь от этого ещё глубже, если можно было перегрузить всё на сани? Давление на снег меньше, накинул лямку через тело и иди куда хочешь. Ладно, я понял, это видения, но всё равно выглядит очень недоделано. И в целом, рассказ состоит из противоречий, на которые уже указал эксперт выше. Поэтому добавлю только некоторые замечания.

Итак, сначала был запах. Что-то в нём заставило меня похолодеть и расслабиться одновременно. Затем появился силуэт. Чёткий, согбенный, размером с пятилетнего ребёнка. Он склонился над мужем, точно заглядывал через плечо.

Даже при учёте того, что муж сидит на диване, как пятилетний силуэт может ему через плечо заглядывать?

Можно было уменьшить градус безысходности, добавив про плюсы таких теней. Из-за приятного запаха можно было не стесняться какать в гостях, да и мыться пореже.

Настоящей странностью в ней было не это. Каждый человек из тех, кого я знала, старше шести лет, имел теневого спутника. Каждый. Кроме неё.

Полная чушь, По утрам в автобус спутники просто не влезут, а останутся на остановке, а там можно и свалить от него по-тихому. К тому же за свою тень пришлось бы платить дополнительно, как за ребёнка. Идея в целом отличная. Потому что у человека за спиной всегда кто-то стоит. И когда он что-то делает без видимой причины, на самом деле причина есть, но не его. Вообще…

Я выронил рукопись на снег. Запах. Вместо морозной свежести с привкусом морской соли в нос настойчиво лез другой, знакомый мне с детства запах – запах больших денег. Странно откуда они в этой глуши. И тут же засвербело в плече. Вакцинный чип подавал сигнал опасности. Перед глазами вспыхнула красная надпись: «ВТОРЖЕНИЕ! ВОСТОК! ДВА МЕТРА!»

Вот и обновился, мля, старый российский чип был без визуальной сигнализации, но зато начинал чесаться метров за десять. Я резко повернулся – на границе протаянного до льда снега стояла согбенная чёрная тень размером с пятилетнего ребёнка. Лица было не разобрать, оно то расплывалось, то вновь соединялось в уродливую морду.

Существо с телом ребёнка протянуло руку за барьер и поманило. Я лишь мотнул головой

— Не, мы похожи, конечно, но я всегда перед сексом с внеземными тварями надеваю три презерватива для надёжности, так что без ДНК-теста даже не приближайся.

Тень немного потопталась на месте, а затем резко запрыгнула в круг безопасности. И я понял, почему не мог различить черты лица – всё тело малыша покрывали острые серые конусы с маленькими капельками на концах – спайковые белки! Ах ты мразь!

Короновирусный вирион ухмыльнулся и сделал ко мне ещё шаг.
— Эффективность Спутника для нового серотипа упала до одного процента. Ну что, далеко ты теперь убежишь?

Я медленно отступал, на ходу расстёгивая молнию ватника. Снегоступы одеть не успею, а по глубокому снегу бежать не вариант, остаётся только тянуть время.
— Значит, рассказ про тени – это лишь прикрытие? Теперь понятно, почему у людей изменилось обоняние. И давно вы уже стали разумными?

Вирион обнажил чёрные зубы-иглы и прохрипел:
— Африка и Индия уже наши. Теперь очередь за северными странами, вам всем пиз…

— О, смотри, санитары с ИВЛ! – я кивнул вириону за спину, и пока тот отвлёкся, вытащил из кобуры гидроавтомат и снял с предохранителя.

Капсулы этилового спирта с весёлым чпоком разрывали плоть вируса, рисуя на снегу тест Роршаха. Алкоголь по прежнему справлялся с пандемией лучше, чем какие-то прививки.

С юга появилось ещё несколько чёрных точек, и пока я заряжаю гидроавтомат, подытожу.

Рассказ – чистая мистика по женскому типу, всё грустно, интересно, и ничего не понятно. НО. Очень хорошо выполнены эпизоды глюков – позитивное начало каждого постепенно сменяется безысходность. Тут было реально страшно. И надо всё же решить проблему с Аллой, кто она на самом деле, реальный глюк или всё ребёнок-индиго. Ведь её видели все в приюте, а не только ГГ.

Но если хочешь войти в тройку призёров конкурса, я рекомендую перелопатить сюжет в сторону модной эпидемии. Мутация вируса многое объяснит, и искажения запаха, и быструю утомляемость людей, и то, что Алла-аутист не имела собственной тени – была одной из немногих с врождённым иммунитетом (подсказка, вирус не может атаковать мозг человека, если у него его нет).

Критика)
Загрузка...
Светлана Ледовская

Достойные внимания