Автонизм

Поздним вечером в кабинет участкового зашёл паренёк в мешковатой олимпийке. Прочёл дверную табличку, но уточнил:

– Ефим Иваныч?

– Иванович, – поправил его участковый раздражённо. Он был такой типичный: блестящий и плотненький, напоминал разом и сериального лейтенанта Дукалиса, и мопса.

Паренёк зашёл и двинулся к столу. В кабинете участкового пахло копчёной колбасой и чем-то сладко-пивным. Гудела квадратная тусклая лампа. В зарешеченном окне из фонаря сыпался крупный дождь.

Паренёк положил на стол картонную папку, придвинул к столу Ефима скрипнувший стул, сел. Стало заметно, что левый рукав его олимпийки пуст и подвёрнут.

– Кормил людоеда с руки? – прокомментировал Ефим. Парень пододвинул ближе к нему свою папку:

– Я – ваш новый автомобиль. Распишитесь, чтоб завтра на работу…

– Без колес что ли?

– С колесами.

– После аварии?

– Нет. Родился так.

Парень отвечал абсолютно спокойно, даже устало.

Ефим проигнорировал папку, грузно поднялся, потянул со стула на плечи черную куртку. Паренёк отчего-то задержался взглядом на двуглавом орле под белой надписью «Россия» на ее рукаве, поджал с сожалением на секунду уголок рта.

– Че за тачка? – спросил Ефим.

– Макларен Джей Ти.

Ефим поводил глазами по кругу, потом снова спросил:

– Еще раз?

– Что еще раз?

– Какая тачка, спрашиваю?

– Макларен.

Ефим помолчал, разглядывая парня. Тридцати ещё нет, простоватый, но не быдло, олимпийка старая – молния вьётся волной, ворот тоже. На поясе лимонная сумка-бананка. Светлые волосы как у Кобейна, часть собрана на затылке, часть валяется так. Узкое лицо какого-то сельского препода истории.

– Макларен? Которая спортивная?

– Да вот же, всё написано, – кивнул парень на папку.

– Раздолбанная?

– Не особо.

Ефим не помнил точно, как выглядят Макларены, хотя извёл в детстве много раскрасок с машинками, боялся обрадоваться раньше времени. Он вытащил из кармана зажигалку и пачку синих Винстон, направился к двери, позвал:

– Пошли, покажешь.

Колбасный запах полетел по коридору вслед за Ефимом, парень двинулся позади. Прошли мимо стенда, глазеющего растерянными лицами ориентировок, мимо сонного дежурного за большим стеклянным экраном. Ефим подкурил свой Винстон ровно напротив рисунка перечеркнутой сигареты в красном круге.

От приёмника свернули вниз, на лестницу. Зайдя в гараж, Ефим включил общий свет, а затем прожекторы над платформой №17.

Парень следом шёл медленно, озираясь. Едко несло бензином. Платформа №17 почерневшая, блестящая и пятнистая, напоминала плиту из того ужасного тик-тока, про которую шутили, что на ней готовят прямо так, без посуды.

Ефим развел руками, мол, чего ждем, и сделал пару быстрых затяжек. Парень расстегнул и снял сумку-бананку, а следом – олимпийку. Его правая рука наполовину отсутствовала – предплечья и кисти не было. От плеча до локтя рука напоминала не то обмылок, не то сдутый шарик телесного цвета. Ефим отвёл глаза.
Подойдя ближе к платформе, ещё раз взглянув на неё, парень снял и чёрную мятую футболку с надписью «Все всё понимают», бросил вещи на ящики за спиной. Вошел на платформу, аккуратно лег, просунул в пазы ноги и руку. Лицо его напряглось, еле сдерживая гримасу отвращения.

– Едем? – спросил Ефим и тут же нажал на кнопку запуска.

Над платформой встала электрическая дуга, затанцевала, ссучилась как нить на веретене, разошлась в купол и погасла.

Ефим сделал несколько затяжек, восторженно глядя на появившийся автомобиль.

Это действительно был спорткар: машина серебристого цвета, с округлыми формами, словно чуть подтаявшая и растекшаяся по полу.

– До-пус-тим, – сказал Ефим нараспев.

Он схватил переносной фонарь, подошёл ближе к левому боку машины, пожевал сигарету, медленно пошел вокруг. По серебристому кузову Макларена гаражный фонарь пускал золотую размытую трещину.

Спереди машина напоминала дельфина или кита – мелкие широко расставленные глазки-фары, широкая ехидная улыбочка капота, огромные дыхала… На правом боку обнаружилась уродливая вмятина. Длинной около метра и глубиной с кулак, она резала полностью и дверь, и заднее крыло.

Ефим поднёс фонарь ближе к вмятине, докурил сигарету, выбросил за плечо.

На лестнице послышался смех. Ефим поднял горящие глаза на лестницу и тут же двинулся к кнопке. Когда в гараж вошли два офицера, над платформой уже стояла дуга возврата.

– Что, Фима, машину дали? – спросил офицер. – Наконец затянутся твои трудовые мозоли на кросачах. Какую?

Ефим достал новую сигарету.

– Не знаю пока, давайте валите.

– Чё так? Не обращается? – офицер посмотрел на парня, лежащего на платформе. – Не кормил его? Себя не кормишь, так хоть тачке беляш купи.

Ефим молча курил. Офицеры забрали пару ящиков с инструментами и ушли.

Тут же поднялась дверь перед платформой №16, и в гараж заехала белая Тайота Королла. Из неё вышел молодой офицер, обратил Тайоту в девушку спортивного телосложения, подал ей руку, чтобы помочь подняться.

Ефим тоже подал руку парню на своей платформе, но тот мотнул головой и поднялся сам, размялся, повертел головой.

– Всё в порядке? Берете? – спросил у Ефима.

Тот мелко молча закивал, пожимая плечами.

– Хорошо. Подпишете?

Ефим снова закивал, спросил:

– Как тебя?

– Максим.

– Максим. Мак, – хохотнул Ефим и протянул руку. – Будем работать.

Вернулись в кабинет. Ефим спешно раскрыл на столе папку Максима, вчитался. Тот сел напротив, начал подворачивать рукав олимпийки.

– В движке, – сказал он иронично.

– Что?

– Не больше 80 кэ-мэ. В этом прикол.

Ефим нахмурился, пролистнул несколько страниц, снова вчитался.

– Сук…– сказал тихо. Посмотрел на Максима, снова в папку. Взял из стакана ручку и подписал нужный бланк, придвинул его к Максиму, прихлопнув ладонью, словно бы подтверждая, что дело сделано. Потом спохватился, открыл нижний ящик стола и протянул вслед за бланком плитку Бабаевского.

– Я не хочу.

– Да ты еле встал.

Максим поднялся:

– Могу идти?

Ефим тоже поднялся, он смотрел беспокойно, его лоб поблёскивал сильнее прежнего: – Ты занят сёдня? Хочу опробовать что-как…

Максим ответил Ефиму лёгким прищуром. Ефим не поддавался, давил:

– Вдруг куда ехать завтра, надо разобраться.

– Если быстро. В десять мне надо быть на Троллейной.

– Будешь, я понял. Ты шоколад-то ешь.

– Не хочу.

– Ну хрен… Пошли тогда.

В гараже Максим снова снял олимпийку и сумку, протянул их Ефиму:

– Возьмите с собой.

Тот спешно взял вещи, поторопил: – Ты давай. Это.

Максим снова лёг на чумазый, едко пахнущий прямоугольник платформы, тут же встала дуга обращения, расширилась до купола. На глаза словно набросили плотную ткань, рёбра раздвинул жар, внутренности потянуло в разные стороны, а потом – в кучу.

И почти сразу же на лицо закапало: тяжёлые капли дождя задолбили по лбу и губам. Максим очнулся лежащим на тротуаре под золотящейся вывеской «Ломбард». Сверху рушился ливень, под спиной текла ледяная река стока.

Максим тяжело перевернулся на бок, кашлянул, изнутри вышел прокуренный плотный воздух.

– Давай, вставай, – потащил его Ефим вверх за плечо.

– Ты курил? – Максим закашливался и еле стоял на ногах.

– У тебя ничего не работает, в курсе?! – орал Ефим. – Где горячие сиденья, где мультиэкран?

– Магнитка работает, – прошептал Максим.

– Да нахрена мне магнитола твоя!

– Ты курил?!

­– Там даже свет через раз в салоне…

Максим согнулся пополам, его вырвало. Ефим продолжал орать:

– …мне тачка, которая ползает меньше сотки, а сиденье как в дачном толчке…

– Во мне нельзя курить, у меня аллергия!

Дождь сыпал и сыпал. Максим стоял согнувшись, чтобы не заливало лицо, и пытался отдышаться. Внутри клубилась горечь и сладость одновременно, рот постоянно наполнялся слюной, Максим сплевывал.

Он не сразу заметил, что улица, на которой они стоят, мало похожа на Троллейную:

– Эй! Эй-й! – разогнулся он. – Мы в каком районе? Который час?

На улице стояло два дома-барака, она упиралась в забор стройки, пахло полынью и озёрной стоячей водой. Половинчатая луна висела прямо по двенадцати часам. Тут Максим заметил, что у Ефима в руках только его лимонная «бананка». Он рывком забрал её у участкового:

– Хорошо, что у меня ключи здесь, а не в олимпийке. Пустоголовый.

Максим открыл сумку и проверил связку ключей, она была на месте. Ефим помолчал, отёр лицо от влаги:

– Ну загулялся мальца, чё.

– Денег дай на такси, чё.

Ефим не стал спорить, достал, похмыкивая, пятисотку:

– Виноват, товарищ машина.

Кажется, от него снова шёл сладкий пивной аромат. Когда раскрывал рот – сильнее.

Максим забрал пятисотку, развернулся и двинул подальше от Ефима.

– Папку надо читать, урод, – шептал он, набирая адрес в приложении. – Сколько?! Час ночи?

Когда подъехала машина такси, Ефима уже нигде не было. Максим сел на заднее сиденье, сгорбился, сдвинул дрожащие плечи и почти всю дорогу смотрел в одну точку.

***

Утром Ефим встретил его поднятыми руками и простецким:

– Прости.

Максим закрыл за собой дверь, решительно сел и медленно начал:

– Если еще раз я проснусь с дымом внутри…

Ефим заулыбался: – Не. Всё. Не будет.

Максим смотрел хищно, из-под бровей:

– Если это повторится, я накурюсь и засосу тебя. Ты вообще, ля, курить бросишь, понял?

Улыбка Ефима прокисла:

– Иди в жопу.

– Сам иди.

– Скажи спасибо, что я презики в тебе не забыл.

Максим офонарел. Он почувствовал, как по затылку и шее течёт холодная колючая волна. В глазах мопса-Дукалиса не было ни раскаяния, ни стыда. Тогда Максим встал и молча направился к двери.

– Э, ты куда? – Ефим остановил его, перегородив выход. – Ты кудаэт?

Максим долго набирал воздуха, а затем выдавил тихо:

– Забытый предмет стоит автонизму жизни. А если б я рипнулся?

– Я же сказал всё. Всё. Не будет больше.

И снова ни в его голосе, ни в глазах его не было глубины. Максим почувствовал себя в западне.

– Где твой предыдущий автонизм? – вдруг спросил он.

Ефим метнулся к вешалке-пальме и стащил куртку:

– Всё будет нормально, увидишь. Поехали по адресу. Пожалуйста. Нас ждут.

– Я не хочу с тобой работать.

– А больше не с кем, – запросто ответил Ефим.

Максим последовал за Ефимом, но скорее, чтобы доспорить, докинуть еще какие-то аргументы… Платформа №17 внезапно оказалась отмытой. Пусть не до блеска, но до родного матового цвета металла. Максим остановился перед ней в недоумении, провёл ладонью по волосам на затылке. Ефим не торопил, просто стоял возле кнопки обращения, молча перебирал документы, выуженные из кармана.

– Ладно, – выдохнул, подумав, Максим. Он повыше застегнул олимпийку, которую теперь можно было не снимать, потом протянул Ефиму «бананку». – Не забудь, пожалуйста.

Пахла платформа тоже теперь свежо и пронзительно – металлом. Максим просунул руку в пазл и отметил, что внутри он тоже начищен. Тут же сработала дуга. Темнота стояла перед глазами секунды четыре, простреливалась какими-то цветными бликами и дрожала. Затем рассеялась.

Максим очнулся на платформе маленького СТО. Где-то слышались работающий пневмоключ, стук и звуки шиномонтажа. Пахло маслом и яблочной отдушкой.

– Пошли, поедим, – Ефим стоял рядом и расстёгивал ворот форменной рубашки.

На улице было удивительно солнечно, ветер приносил горечь листвы. Ефим и Максим прошли по сухому бурьяну в ворота оживленного рыночка, а затем свернули в распахнутую дверь кафешки. Внутри стоял крепкий запах пива и смеси специй. Пространства была мало – три метра в одну сторону, два поперёк. Стены украшали простые обойки в сине-голубой ромбик. Позади кассы на стене висела громоздкая полка, с неё куда-то по диагонали хитро и гордо смотрели целых два портрета Сталина. Возле одного из портретов стояло потемневшее металлическое распятие с черепом.

– Какой-то тут тухлый вайб, – подытожил Максим оглянувшись.

– Чего? ­

Ефим кивнул темноволосой женщине, протиравшей столики. Та поспешила за кассу. Максим ухмыльнулся:

– Дизайн всратый, говорю.

– Начальнике будет плов? – запела женщина низким голосом. Ефим кивнул:

– Плов, лаваш, палку свиного… А тебе чего? – обернулся он, Максим попросил взять ему банку «Монстра».

– Знаешь, какой тут плов? Ты вообще что-нибудь ешь?

Ефим и Максим сели за липкий столик у окна. Ефим сломал лаваш и съел в три куска. Максим от лаваша отказался раскрытой ладонью.

– Где мы сегодня были? – решил он поддержать разговор.

– Хм, сейчас расскажу…

Максим открыл банку энергетика. Женщина появилась из-за плеча Ефима и поставила перед ним кружку пива.

– Ты собрался пьяным меня водить? – возмутился Максим.

– Алкоголь в малых дозах безвреден в любых количествах, – махнул Ефим на еду, словно закуска всё оправдывала. Максим молча поднял брови, но промолчал. Ефим пододвинул к кружке солонку.

– Хуже пива лучше нет! Смотри, фокус, – он всыпал щепотку соли в кружку, соль упала комком на дно и вдруг словно взорвалась, пиво вспенилось и приподняло над кружкой белую шапку. Ефим заулыбался. – Так вот, короче, семейный скандал. Муж вменяемый, жена заведённая, на мужика кричит, типа, задолбал, изверг, скотина... Вызывали соседи. Я с ней в другую комнату, кое-как успокоил, поговорил, ну. Выяснилось, когда она хочет поговорить с мужем о чём-то серьёзном или чё обсудить, он идёт на кухню и начинает мыть посуду. Я говорю, ну, клёво же, пока он моет, вы говорите. Женщина начинает заводиться, мол, нихрена! Он говорит, что вода шумит, ему не слышно, и моет посуду, пока она не уйдёт. Короче, своим поведением и игнором, он её выводил из себя, а потом всем говорил, что она дура невменяемая, орёт на него всегда. Соседи, кстати, тоже говорили, что всегда слышно только женщину. Иду поговорить с мужиком, узнать, зачем он такой мудак. Начинаю беседу, а этот хрен встаёт со стула, идёт к раковине, открывает воду и начинает мыть посуду! Я в тот момент аж растерялся. Потом воду выключил, в «чувство» привёл, и уже доходчиво ему всё объяснил. Короче, выяснилось, что они с его матерью хотели хату отжать, решили жену-невестку шизофреничкой выставить и на лечение сослать. Интриганты от бога…

Максим поболтал из стороны в сторону пустую банку, потом смял её.

– Давай я тебе чебурек возьму? – Ефим сдержал отрыжку.

– Не надо.

– Ты хочешь, чтоб я жопой по асфальту вечером поехал?

– Не поедешь. Мне на энергосе нормально.

Кафе заполнялось мужичками различной комплекции. Максим распустил хвостик, наклонил лицо вперед, спрятав его за волосами. Ефим оставил попытки накормить его и спросил:

– У них еще Флеш есть, взять?

– Возьми.

И беседа-таки завязалась:

– У меня анорексия, – признался Максим. – Мне еще в военкомате сказали, что анорексия. Я тогда весил сорок пять килограммов при росте сто восемьдесят. У меня были одни ребра, просто забывал поесть, на то, чтобы подумать об этом, времени не хватало, – помимо легкой атлетики, я еще был волонтером. Постоянно разрывался между учебой, спортом и волонтерством. Родители мне говорили, что надо бы питаться нормально, пытались как-то помочь, но у меня сразу включался режим «я всё сам знаю». До ссор с тренером тоже доходило. Он мне говорил, что у меня маленький вес, а я ему иногда даже грубо отвечал, мол, учите меня бегать, а то, что касается меня, то касается меня…

– Что за спорт?

– Атлетика же.

– А, точно…

Максим, очевидно, нервничал, поправлял и поправлял правый свободный рукав.

– Выносливости мне хватало, а вот силу и энергию организм как-то уже не мог выдавать. Появилась привычка пить энергетики…

Ефим покивал, потом помялся, позажимал губы между указательным и большим пальцами и поинтересовался:

– А что происходит после дуги?

Максим удивился вопросу, поднял брови.

– Ну что ты чувствуешь? Как это?

– Ничего почти. Это секунды – закрыл глаза, открыл. На изи.

– И дня как не бывало, – хмыкнул Ефим. – Как говорит мой отец, так всю жизнь и проспишь.

– Это кринжово, поэтому отработаю срок и сразу уйду.

Ефим долго соображал, а потом хлопнул себя по лбу:

– А-а, так ты на исправительных?

– Ты когда-нибудь прочтешь мою папку?

– Чё натворил?

Максим ответил не сразу, через пару глотков энергетика:

– С другом вынесли киоск, так, по мелочи.

– Ну еще бы, много ли вынесешь в три руки? – Ефим рассмеялся, раскрыв широко рот. Максим долго смотрел на его улыбку, а потом тоже заулыбался.

– А я думаю, нафиг тебе полиция, че ты не пошел девочкам в инстаграмме светить. Можно ведь фоткать один бок, нормально будет. А, выходит, ты злодей… Однорукий бандит! Ха-ха!

Ефим пододвинул Максиму одноразовую тарелку с пловом, выудил с соседнего стола чистую вилку. Максим и не заметил, как начал есть.

– Ладно, ладно, не смешно, – Ефим сам притормозил. – А как это вообще называется?

– Аплазия. Дефект такой врожденный.

– Я бы, не знаю, я бы удавился нахрен с таким дерьмом…

– А я с рождения так живу, привык. Долго вообще не понимал, что какой-то не такой. Родители правильно воспитали. Помню: я пытаюсь одной рукой натянуть колготки и всё время срываюсь. Хнычу и начинаю снова. Не получается. Реву в голос. Гостившая у нас мамкина подруга не выдерживает: «Да помоги ты ему!» А мать отказала, типа, если её не будет, кто станет помогать мне натягивать колготки?

– А вроде резиновую руку иногда таскают?

– Ерунда. Ты надел, замаскировал себя, для здоровья какой плюс? У нее никаких функций, такая приблуда никак тебя не уравновешивает. И я с ней ничего юзать не могу, ни печатать, ничего. Набиваешь чем-нибудь рукав и в карман, чтобы не привлекать внимание. Или вот так. На киберпротез в «Моторику» стою в очереди, буду брать палочки, кубики, двигать фигурки…

– Не, херня, конечно, – Ефим поднялся, отряхивая брюки. – Ладно, пошли уже.

Небо затянуло серостью, поднялся ветер. Максим подумал, что такую погоду будет приятно переждать в отключке. Вернулись в бокс СТО. Ефим подтолкнул Максима на платформу ладонью в спину, как-то даже по-дружески.

Кнопка. Темнота.

***
Из темноты появилась знакомая уже улица с бараками и стройкой. В этот раз еще острее пахло застойной водой.

– Почище не было места? – поднялся Максим, отряхиваясь. Ефим грел руки в карманах:

– Так чего ты номекс не получишь, не понимаю?

– Какой-такой номекс?

– Ну, блин, комбинезон из номекса. Скафандр. «Кожу».

Максим тупил, но скоро до него дошло:

– Есть специальное бельё для автонизмов? Рили? Почему раньше не сказал?

– Думал, тебе нравится валяться в грязи.

Максим негодующе уставился на Ефима, даже раскрыл рот, тот вынул руки из карманов, и стало ясно, что они пусты.

– А где моя сумка? Где, лять, моя сумка?!

– Чёрт… – стушевался Ефим. – Или в участке, или в кафе… Виноват, товарищ машина.

– Или ещё Путин знает где! У тебя в мозгу натурально вот такое очко вместо мозга! Что сложного – надел сумку, сел в машину, поехал. А если бы там у меня был ингалятор какой, может я астматик?

– Слишком много тебе будет.

Ефим стал прятать глаза, но снова этим и ограничился. Максима даже затрясло от бессилия.

– Переночуешь у меня, – нашёл решение Ефим.

– Что?!

– У меня есть отдельная комната, не ехать же сейчас за сумкой твоей.

Ефим махнул на подъезд за спиной. Позади него был двухэтажный дом-барак с забором из вкопанных в землю шин, с крыльцом над подъездом, похожим на детскую поделку из палочек от мороженого, косое и усталое.

– То есть ты доезжаешь на мне до подъезда, да? На служебке. До дома. Ты сволочь, Фима.

– Полегче.

Максима несло. Он кричал и после каждой фразы словно бы ставил в воздухе точку взмахом то одной руки, то плечом второй. Ефим молчал, в какой-то момент он развернулся и двинул понуро к подъезду.

– Идёшь? – обернулся он. Максим сделал еще несколько яростных махов, отрывисто отдышался, и, не глядя на Ефима, прошёл мимо него в подъезд. Они прошли лестничный пролёт молча. Жёлтый свет плющил глазные яблоки, пахло горько, не то смородиной, не то… На втором этаже рядом с одной из квартирных дверей стояло две миски – с сухим кормом и супным месивом. Ефим покосился на них, поворачивая ключ в замке. Вошли.

В квартире Ефима отвратительно пахло лекарствами. Запах был острым и жгучим: казалось, в ноздри выдавили ментоловой зубной пасты. Максим кинул на Ефима вопросительный взгляд, замер у двери.

– Фиша, ты? А я опять тут… – послышался старческий голос.

– Я, пап, иду.

Ефим спешно скинул кроссовки и, тяжело стуча пятками, ушёл в комнату. Там послышались стоны, голоса и возня.

– Зачем ты… Ну и куда… Так ты руку дай, я ж не могу… Ну вот.

Максим медленно разулся и остался на месте в замешательстве. Ефим прошёл из комнаты в ванную с шаром тряпья в руках. За ним следом вышел худой старик.

Уже старчески дряхлый и кривой, неустойчивый, неуверенный в каждом движении, он пополз узловатыми ладонями по стене, готовя правую ногу для шага, но Ефим вернулся и увёл его обратно.

– Сообрази там пожрать, пошмонай, – попросил Ефим из комнаты.

Максим прошёл до кухни, пожевал на её пороге губы, поразглядывал пирамиду из пивных банок на холодильнике. А потом пошло-поехало: поставил на газ сковороду, располовинил на неё сосиски, кинул хлеб, залил всё яйцами.

Ефим ходил из комнаты то в ванную, то в туалет, шумела вода, завывал унитазный бачок, пятки Ефима гулко лупили бетонный пол. Он пришёл всклокоченный и раздражённый.

– Я чекнул холодильник и шкафы, нашел только это, – сказал ему Максим. Ефим закивал:

– Обыщите и обрящете! Надеюсь, ты не как этот, который картошку ногами чистит…

– Пошёл ты, – вяло осадил Максим.

Он придержал плечом левой руки ручку сковороды, стал раскладывать её содержимое по двум тарелкам. Ефим достал третью. Максим разложил на три.

Ефим с интересом наблюдал за Максимом, не отбирая приборы, не предлагая помощь, просто откровенно глазея. Одну из тарелок он унёс отцу. Наконец сели за стол.

– А когда вы узнаёте, что родились автонизмами? – Ефим сел напротив, смотрел с интересом. Максим рассказал:

– В старших классах сдавали анализы, вы разве не сдавали?

– Может быть, я не помню.

– У кого много железа, того на платформу, на пробы…

– Ты обрадовался, когда узнал про модель?

– Да мне было без разницы. Но все говорили – повезло.

– Тоже считаю, что повезло. Пройдёт еще пара десятков лет и люди начнут мутировать не в машины, а в компьютеры. А так – Макларен!

Увидев, что Максим с аппетитом ест, Ефим зааплодировал:

– Вкусно? Ну поешь на шару.

Потом ели молча и быстро. Ефим косился на руку Максима, лежащую на столе, но не просил убрать её.

– Я даже как-то привык, – кивнул он на неё в конце ужина, поднявшись с пустой тарелкой.

Спать Ефим предложил Максиму в дальней большой комнате. Выстуженная, пахнущая пылью, осенью и унылостью спального района, комната не была уютной.

По одной из стен шла ломанная линия – горчичный строительный скотч что-то прикрывал, изображая ветвящуюся молнию.

– У нас тут трещина, – Ефим отклеил скотч. – Сюда можно просунуть лезвие ножа, линейку вон. Раньше через нее с соседями можно было поговорить, теперь они с той стороны доску привинтили.

Он снова залепил длинную трещину малярным скотчем и шагнул к противоположной стене. Там тоже была щель, сантиметров пятнадцать, из щели торчали поролон и какая-то ветошь. На зиму Ефим сказал, что затыкает дыру, чтобы не сквозило. Летом раскрывает для проветривания.

– Дом аварийный. Однажды кирпич пролетел прямо над головой у эксперта по строительству, а телевизионщики это засняли. И даже сюжет вышел, но нашим домом никто и не заинтересовался. Все шито-крыто.

Ефим кинул на диван стопку линялого белья и, пожелав Максиму доброй ночи, вышел. Максим не стал стелить, набросил наволочку на подушку, лёг в футболке и джинсах. Давила усталость, но заснуть не удавалось. Где-то за стенами гудели разнополые голоса и стучала музыка, в соседней комнате топал и ругался на отца Ефим. Тишина никак не наступала. Максим крутился, задрёмывал, но так и не уснул глубоко.

Когда рассвело, он поднялся и посмотрел в окно. Утро пришло серое, ветреное. Под окнами были разбиты грядки. На тёмной земле колыхалась жухлая травяная рябь.

Ефим вышел на кухню такой же мятый, сонный и потерянный, словно Максим смотрелся в зеркало, достал мягкую пачку майонеза и заварил два «бича».

– Ты звонил своим вчера? Не потеряли? – спросил Ефим между глотками.

– Нет, – ответил Максим сразу на всё.

Молча выпили кофе. Максим думал о том, что забывчивость Ефима неудивительна: пара таких ночей и можно стать овощем. Молча дошли до остановки и погрузились на заднюю площадку трамвая. Девочка-первоклашка предложил уступить Максиму место, но тот, смутившись, отказался.

– А ты, ну, отдыхаешь, пока в отключке? – спросил его, зевая, Ефим.

– Это не сон, но да, похоже на то.

– Везёт.

В участке сразу спустились в гараж. Кнопка. Дуга. Темнота.

***
Секунды четыре забытья и буквально сразу – гомон прохожих, серо-голубое небо, свет фонаря. Максим узнал улицу рядом с участком. Ефим подал ему горячую сухую руку.

– Всё, работа кончитос. Прости, что не довёз до платформы, не хочу заходить.

Ефим был каким-то весёлым, пританцовывал одной ногой и цокал языком. Максим поднялся, сделал шаг и вдруг задержал дыхание. В животе вздрогнула и разлилась резкая боль. Дыхание и движение усиливали её.

– Курить мы будем, но пить не бросим! – похлопал Ефим по пустым карманам. – А где мои сигареты?

Максим сразу понял, где: – Во мне, – прошептал он.

До Ефима долго не доходило. Он переспрашивал, дергал Максима за руку, тот стонал, кратко хватал воздух и указывал на живот.

– Скорую, – просил он шёпотом. Но, вопреки просьбам, Ефим выбежал на дорогу и стал ловить попутку.

– Скорую, скорую… – просил Максим.

– Не надо нам скорую, – подбежал к нему Ефим. У обочины остановилась какая-то белая легковушка, Ефим подхватил Максима на руки, свернув его пополам, тот закричал от боли. Заднее сиденье, прокуренный салон, спорящие мужские голоса. Всё смешалось: мелькало блестящее от пота лицо Ефима, фонари в окне, силуэт за рулём постоянно оборачивается к заднему сиденью.

– Не надо нам скорую, – уговаривал Ефим, шепча над ухом, – меня ж уволят, ты чего, не надо скорую, сейчас всё решим, у меня такие ребята есть…

Машину трясло, боль пульсировала, Максиму казалось, что он чувствует, как уголки картонной пачки Винстона колются изнутри, как скрипит полиэтилен её упаковки, как рассыпаются сигареты, плывут по венам, во рту появляется сладко-горький вкус табака… В минуты просветления Максим лупил слабой ладонью Ефима по шее.

Резкое торможение. Хлопок закрытой автомобильной двери. Максим снова на руках Ефима. Вокруг – бетонные конструкции, бесконечные металлические контейнеры и бесконечные фонари. Ефим бежал и каждый его тяжелый шаг отзывался у Максима болью внутри.

Вдруг бег прекратился, света стало больше, вокруг собрались мужчины в робах с чёрными лицами, смотрели на Максима сверху вниз, как на новорожденного. Живот горел, и в какой-то момент жар поглотил всё.

***

Первой из темноты появилась большая лампа-колпак. Максим повернул голову: он лежал на столе в большом ангаре. Было чисто, пахло машинным маслом и чем-то сладким, вроде дезодоранта для салонов авто. Футболки на теле не было, на животе белели бинты.

– Всё передолбалось в доме Облонских, – подошёл Ефим. – Ты жив? Конечно, жив. Пачка вот тут была, ничего толком не задела…

Его голос дрожал и брал иногда высокие ноты.

– Отвези меня домой, – попросил Максим.

В такси Ефим не затыкался:

– Эти мастера, они глухие. Ну, слабослышащие, но говорящие. По вибрациям они, что ли, ремонтируют, как Бетховен музыку писал… «Слушают» машину через вибрации. Кладут руку на панель и ловят ритмы… Как китайские врачи по пульсу могут определить заболевание человека, так эти чувствуют машину. А речь этого, Сергея, со стороны напоминает французский язык: мелодичная, некоторые слова даже можно разобрать, но в целом, если не знать язык жестов, хреново… Рядом там прессуют металл, звук долбит в самую маковку, я пару часов там шлялся…

Максим молчал. Он полулежал на заднем сиденье, привалившись к оконному стеклу. Смотрел в одну точку, пытаясь игнорировать боль, крутил между влажными пальцами тесьму на чехле сиденья.

– Они говорят, мотор бы тебе. Слышь, – толкнул его в плечо Ефим. – Встроить можно только определенным моделям, тебе можно. Хоть на пару часов, а?

Максим остановил такси посреди панельных девятиэтажек. Ефим подхватил его и помог идти.

Лифт полз медленно, скрипел. В квартире было темно. Зажжённая лампочка высветила примерно двадцать квадратов с щепоткой мебели – кухня да комната. В советском серванте стояло несколько фотографий с черной лентой на уголке. Ефим усадил Максима на диван.

– Я все рассчитал, – продолжил он. – Мы заменим тебе мотор, и ты…

– Ты пьяный? – оттолкнул его Максим.

– Каждый мент должен иметь свой мечт! Я всю жизнь о гонках мечтал!

– Пошёл ты! Псих!

– Не спорткарный у тебя характер, Макс!

– Я гранд-турер, а не гоночная. М-м-м, – Максим схватился за перебинтованный живот, затем медленно скинул обувь и постарался лечь. – Найди себе тачку и гоняй сколько влезет…

Ефим обтирал обильно потеющий лоб:

– Где ж я тебе тачку найду? Поправишься через пару дней и…

– Пошёл ты! Меня же разорвёт к чертям этим мотором!

– Мак, ты знаешь, какие это бабки? – Ефим оглядел комнату. – Тебе же нужны деньги. Всем нужны деньги. Купишь себе протез крутой! Хату себе в ипотеку возьмёшь. И я возьму… Ты же видел, где я живу, Макс!

– За одну гонку? На ипотеку? Ты долбанулся?

– Ну не за одну, за пару.

– Пошёл ты! Уходи! Уходи!!!

Максим кинул полушку в Ефима. Тот выставил вперед ладони, и, под стоны Максима, попятился. Добавил в дверях:

– Только врача не вызывай, ладно? Прошу тебя.

***

Максим появился в кабинете Ефима через пару недель, снова пришёл под вечер. С серым лицом, тёмно-синими, словно заасфальтированными, кругами под глазами, слабый и высохший. Ефим сначала встретил его осторожным молчанием, жестом предложил ему стул, потом спросил:

– Как здоровье? Я звонил, но ты…

– Какие шансы выжить на гонках? – перебил его тот. Ефим кашлянул:

– Никакого риска, Макс, ребята с золотыми ручками. Поставят мотор, съездим, заработаем и назад. Я вернусь намного раньше, чем истечёт время…

Квадратная лампа мерцала. По оконному стеклу ходили тонкие тени. Ефим снял кипящий чайник с круглой платформы, налил себе и Максиму, вытряс из пакета на стол шоколадные пряники. Максим даже не посмотрел на кружку.

– Где берут запчасть?

– Ну, где, – рассмеялся Ефим, но потом унял смех. – Нелегально, да, но проблем не будет.

– Сколько заработаем?

– Много. Я знаю, где играют по-крупному. У меня есть заначка, поставлю.

– Напополам выигрыш?

– Конечно. Дава-а-ай, надо использовать шансы, которые кидает жизнь!

Ефим нервно уминал пряники и молчал. Максим рассматривал его пустыми глазами из-под тяжелых, припухших век: напротив сидел самый простой, простецкий человек, форменная чёрная куртка была ему мала, в уголках рта белели пряничные крошки, такому нельзя было доверить жизнь.

– Где твой предыдущий автонизм? – спросил его Максим.

Лицо Ефима подёрнулось, как флаг на ветру, он поник, потом обреченно ответил:

– Я разбил машину.

Максим закивал, переведя взгляд на стену. Ефим поспешил добавить, спастись:

– Только то был не человек, старая модель, машина.

– Ну, иначе бы ты сидел… – продолжил кивать Максим.

В коридоре шелестели шаги, кто-то сипло разговаривал и смеялся.

Ефим опустил плечи. Он отряхнул руки, поставил рядом с чайником кружку, разлив из неё на стол чай: – Ладно, я понял. Не в этой жизни.

Но Максим неожиданно для него согласился.

***
В гараже было пусто. За узкими окнами под потолком садилось рыжее закатное солнце. Максим стоял перед платформой обращения с непроницаемым лицом. Ефим курил, подбадривал:

– Я всё взял, ребята уже ждут. Через пару часиков проснёшься с деньгами.

Был уговор принять участие в уличных гонках соседнего города. С чужим двигателем Макларен мог развить огромную скорость, победа была возможна. Никто ничего не терял в случае проигрыша, все приобретали в случае выигрыша. Но Максим смотрел и смотрел на платформу, не заходя на неё.

– Если что-то пойдёт не так, у меня в сумке есть телефон… – начал было он.

Ефим даже слушать не стал:

– Ну-ну-ну, что это за настрой?

Он был одет смешно, киношно: футболка с ярким рисунком, кожаная куртка, перчатки без пальцев. Он заметно нервничал, но храбрился. Когда Максим лёг на платформу, Ефим спросил его:

– А почему ты всё-таки согласился? Поверил мне?

Максим прикрыл глаза: – А больше не во что.

Краем затухающего сознания он вновь уловил от Ефима пивной запах.

***

Темнота тянулась долго. Было холодно, у темноты впервые был запах, металлический, солоноватый.

Максим открыл глаза, закашлялся, заметался. Он сел, поднявшись из мутной воды и ледяной крошки, пополз по холодному песку выше по берегу, повалился в гнилую бурую полынь. Он очнулся на речном берегу. По ощущениям – стояло раннее пасмурное утро, но солнца нигде не было.

– На помощь! – выл кто-то наверху, за краем обрыва. Выл, растягивал слова, закашливался до рвоты. Ветер обрывал фразы.

Максим окончательно пришёл в себя. Он поднялся, опершись на плотный речной песок двумя руками, покачиваясь побрёл вверх по склону. Олимпийка продувалась насквозь, плотнела, замерзая. Правая рука запуталась в рукаве и натянула его. Максим вытащил подвёрнутый манжет, а вслед за ним высунулась ладонь. С покрасневшей от холода кожей, пока чужая, но живая, зеркально похожая на левую. Максим уставился на неё и запнулся, переступив ногами.

На встречу из-за стеблей конского щавеля поднялся побелевший Ефим. Зарёванный, с глазами-щелками, непрерывно подвывающий:

– На по-о-омощь… На по-о-омощь…

Он остановился, когда увидел Максима, отёр лицо, еще и еще раз. И зачастил сквозь слёзы:

– Я думал, ты всё… Думал, разорвало тебя там… Боялся смотреть… Я выпил немного, для храбрости, чтоб всех сделать… А потом… И всю ночь тут…

– Ты всё просрал. Опять, – вдруг рассмеялся Максим. Он долго и странно смеялся, а потом развернулся и пошёл подальше от Ефима.

– Ма-а-акс! – жалобно тянул сзади Ефим, но Максим не отзывался.

Через несколько метров он резко остановился, счастливо улыбнулся, и, обернувшись, показал Ефиму два средних пальца.