Скислицы

Это случилось очень давно, целых семь лет назад. Не смейтесь, если я скажу «половину моей жизни назад», это прозвучит солиднее, но означать будет то же самое.

***

В тот год из-за каких-то проблем у взрослых меня отправили на лето к прабабушке и прадедушке. Я звал их «бабушка» и «дедушка», а они меня – по-старинному: «Ильша».

Мне у них очень понравилось, хотя там не было компьютера - представляете, совсем не было. Вечерами все смотрели телевизор: маленький, ярко-оранжевый, как черный ящик, который ищут при аварии самолета. Казалось, по нему показывали не людей, а серых призраков. Если посмотреть на экранчик поближе, можно было разглядеть горизонтальные полосы. Я подозревал, что эта решетка нужна, чтоб призраки не вырвались.

Бабушка стирала не на машине, а на стиральной доске, как Белоснежка – на черепахе. Мультяшная черепаха при этом хохотала, и доска тоже покрякивала и причавкивала. Воду вытягивали из глубины земли – из колодца во дворе, крутя рукоятку и наматывая цепь на обрубок бревна. Подземная вода была холоднющей – ведь она никогда не видела солнца!

За дровами дедушка ездил в лес, запрягая в тележку рогатый мотоблок по кличке Савраска.

В сарае (правильно говорить: «на дворе») жил поросенок, которого никак не звали. Потому что нельзя давать имя тому, кого собираешься съесть.

Еще был кот, тоже безымянный, но по другой причине. Бабушка сомневалась, ее ли это кот, который подолгу гуляет сам по себе, или чужой, который иногда заходит поесть и поспать на крылечке. А, может быть, котов вообще было два. Но, несмотря на сомнения, бабушка всегда привечала полосатого зверя блюдечком молока.

За молоком я ходил к тете Уле, у которой была корова Зойка. Беззубая веселая тетя Уля плохо выговаривала буквы, вот получалось, что корову зовут «Зойка», хотя на самом деле она была Зорькой. Молоко Зойка давала удивительное. Легкое, теплое, с пеной – оно казалось сродни облакам, особенно, если пить его из крышки бидончика, во дворе, глядя в небо.

***

Дедушка встретил меня на станции и усадил в тележку к Савраске – мы еле-еле уместились с чемоданом и еще какими-то нужными, купленными дедушкой по дороге, железяками. Не успели подъехать ко двору, как сразу прибежал Лешка, тетиулин внук - узнать, годится ли новый мальчик в друзья. Я годился.

Кроме нас с Лешкой в деревне детей не было. Здесь и народу-то жило: раз, два и обчелся. Многие дома стояли пустыми, заросшими крапивой и лопухами выше окон, страшные, черные, с провисшими и обвалившимися крышами. Мы в них не лазили – не потому что боялись крапивы – просто это казалось неприличным, что ли. Ведь когда-то там жили добрые друзья бабушки, дедушки и тети Ули, и даже наши предки. Это было все равно, что разрыть могилу.

***

Все горшки, миски и кастрюльки бабушка чем-нибудь накрывала: крышками, дощечками, газетками – что под руку попадет. Даже на бочку во дворе она положила крест накрест два прутика.

- Зачем? - удивился я. - Все равно пыль налетит.

- Что бы черт не плюнул, - пояснила бабушка и нахмурилась.

Каждый вечер бабушка ставила на выступ над дверью в сенях – на «причелинку», как она называла - кружку с молоком. Вот ее она ничем не накрывала. Я вначале подумал, что это для кота, но коту было бы очень неудобно карабкаться под самый потолок.

А утром бабушка давала мне вкуснейшую простоквашу из той самой кружки. Такой вкусной я больше никогда в жизни не ел.

Из сказки про Василису Премудрую, я твердо знал, что не все вопросы можно задавать, поэтому молчал про загадочную кружку.

Только у Лешки спросил.

- А ты, что, не знаешь? – обрадовался тот. – Ладно, вечером сходим посмотрим. Если туман будет.

***

В сумерках мы пошли на луг за деревней. Туман плоским облачком висел над метелками трав. Небо смотрело на нас большим и удивленным лунным глазом. Мы залегли между кустов и тоже стали смотреть.

Вскоре я замерз, какой-то сучок все противнее давил в живот, но Лешка, увидев, что я собираюсь встать, придавил рукой мою спину и даже не сказал, а показал губами и вытаращенными глазами: «Чшшш!»

Пришлось мне лежать и смотреть, как густеет туманное облачко, и наступает ночь. Я подумал, что бабушка с дедушкой, уже сидят перед блеклым экраном и беспокоятся обо мне, и что зря я про эту кружку спросил, пусть бы ее.

И тут краем глаза я увидел, что в тумане кто-то махнул чем-то. Крылом. Или рукавом. Или кусочком тумана.

Я тут же повернул голову, но этот кто-то исчез, однако краем другого глаза я уловил движение в новом месте.

И ему махнули в ответ. И еще! Целый хоровод то ли девочек, то ли птиц, то ли больших прозрачных бабочек – махал крыльями-рукавами и плясал на лугу, едва различимый в тумане!

***

Я обнаружил, что весь промок от росы и закоченел, а Лешка трясет меня за плечи.

- Эй, вставай! Гейм овер!

Уже совсем стемнело, луна, чистая, как шляпка новенького гвоздя, удерживала небо, а над лугом, сколько не таращи глаза, можно было разглядеть только неподвижное белесое пятно. Но ведь я только что видел! Кого?

- Я видел…, - начал я, но Лешка быстро прикрыл мне рот ладошкой в гладких мозолях.

- Шшш! Про них нельзя говорить! Каждый видит по-своему!

- Хоть кто это был?

- Скислицы.

Кислицу я знал – это была такая травка с листьями из трех зеленых сердечек, она коврами застилала землю в бору, цвела белыми цветками, и давала кислый сок, если пожевать. Еще ее звали заячьей капустой. Но скислицы…

- От них молоко скисает, - громким шепотом, на бегу, пояснял Лешка. – Если им кружку специально не поставишь, все молоко в доме нафиг скиснет.

Мы остановились на улице между нашими калитками.

- Все, больше про них не говорим. Мы их не видели, - сказал мой друг твердо, как взрослый.

И я понял, что это правильно. Про некоторые вещи лучше молчать.

***

Лето кончилось. Лешку увезли в школу. Но мои родители все еще занимались своими делами, наверное, более важными, чем начало первого в жизни учебного года, поэтому я получил еще неделю деревенской свободы.

На лугу сложили блоки, приехал экскаватор, очень грязный, но с чистыми блестящими зубьями на ковше.

Дед пошел узнать, что происходит, и принес новость:

- Лесопилку будут ставить.

- Пропал луг, - вздохнула бабушка.

Больше они ничего не сказали и даже не загрустили. Видимо, привыкли за долгую жизнь, что все знакомое и любимое ими когда-нибудь кончается. Но в моей-то жизни еще ничего не пропало, поэтому я забеспокоился. Не будет луга – не будет тумана. Что же станет со скислицами?

Каждый вечер бабушка звала меня перебраться спать с терраски в теплый дом, но я упорно отказывался. И правильно делал! Из избы меня никто не выпустил бы. А тут я бесшумно встал, надел прямо на футболку куртку, влез в джинсы, завязал двойным узлом шнурки на кроссовках – чтоб трава не развязала - и вышел во двор.

Многоглазая ночь глядела на меня.

Медленно-медленно, старясь не звякнуть цепью, я вытянул из колодца ведро, достал из него бидон с молоком – бабушка по летней привычке хранила его в ледяной колодезной воде – и пошел к лугу.

Экскаватор возвышался над туманным облаком, как динозавр, а блоки и вовсе утонули в тумане. Мне было страшно, но я знал, что скислицы без меня пропадут.

Я сел под кустом, поставил бидон рядом и открыл крышку.

Я долго сидел, замерз, хотя и был в куртке. Ничего не менялось, ничто не шевелилось. Может быть, плыли с востока на запад созвездия - я в них не разбираюсь. Я помнил, что надо терпеливо ждать.

Вышла луна, круглая и желтая, урожайная, как говорилось в одной хорошей книжке. Бабушка ее так не называла. На фоне лунного диска четко рисовались верхушки елок.

Никто не начинал туманных плясок. Скислицы затаились. А может, ушли. Или растаяли от огорчения.

Главная страшилка здешних мест - дикие собаки. Это совсем не те собаки, что виляют хвостами у каждого жилого двора и подставляют лбы, чтобы погладили. Эти ушли в лес, сбились в стаи. В них проснулись дикие инстинкты. Они помнят, как жили у людей, поэтому не боятся ни огня, ни шума, но забыли, что люди их друзья. Они знают все людские хитрости, от них не уйти. Они запросто могут съесть человека, особенно мальчика. Летом, говорил дедушка, они близко к деревне не подходят – им и в лесу хорошо. А вот зимой, бывает, шастают у самых домов.

Вот я сидел и смотрел на туман, и в то же время думал, что буду делать, если появятся собаки, в оба уха прислушивался, не хрустнет ли сучок под огрубевшей подушечкой лапы, не задышит ли кто часто-часто, выдыхая пар, повизгивая от нетерпения. Но осенняя ночь стояла неподвижная и тихая.

Сидеть стало невмоготу, я взял бидон и пошел к дому.

Тут я увидел рядом с елью, выбежавшей на опушку, туманный столб. Я свернул к нему. Столб был неспокойный. Отчасти он напоминал комариные столбы, что толкутся в воздухе теплыми вечерами, но этот состоял из тумана. Кто-то тосковал там, жаловался и жался друг к дружке. Это маялись бездомные скислицы.

Я подошел тихо-тихо, чтобы не всколыхнуть воздух, открыл бидон и протянул его обеими руками к столбу.

«Залезайте, - пригласил я мысленно. – Я отнесу вас на лесное озеро – там полно тумана». Дед часто брал нас с Лешкой на озеро -рыбачить. Ранним утром над водой стелилась тонкая туманная марличка. Плывущему приходилось раздвигать ее носом.

Вначале ничего не происходило. Пальцы заломило от холода бидонных стенок. Потом ветерок пробежал по моему лицу – словно ощупал. Потрогал пальцы. И тут я почувствовал радость! Это была радость и надежда туманных существ. Молоко в бидоне вскипело, будто туда бросили порошок для делания газировки.

Когда молоко успокоилось, я накрыл бидон крышкой, подумав как можно отчетливее:

«Не бойтесь! Крышка – это что бы молоко не разлилось», - но я знал, что они мне верят и не боятся.

Я пошел вдоль леса к тропинке, ведущей на озеро.

Тропинка была вся камуфляжная от теней, приходилось ставить ноги очень внимательно, чтоб не споткнуться и не разлить молоко. Хорош я был бы, если б подвел скисличек!

Дорога получилась длинной, гораздо длиннее, чем днем или утром, когда мы ходили рыбачить и купаться. От старания не споткнуться, я думать забыл про собак. Но вот между деревьями засветлело озеро.

Над ним стелился туман, тоненький, как мое летнее одеяло, которое бабушка называла «солдатским». Я испугался, что скислицы в таком тумане не поместятся. Но рядом, в болотистой низинке, громоздилось целое облако, и я почувствовал, как скислицы обрадовались. Даже ручка бидона завибрировала, будто корпус включенного компа, или горлышко мурчащей кошки.

Я поднял крышку, и заморгал: не понял, то ли глаза заволокло дымкой, то ли я видел мгновенное перемещение чего-то по воздуху, но туман точно ожил. В нем жили местные скислицы. До меня дошли отголоски удивления, беспокойства, ужаса, радости, заботы, обещания.

И тут я увидел сквозь туман два красных огонька. А потом еще два. Очень глупо было с моей стороны считать, что я услышу собак. Они умели ходить по лесу совсем неслышно. Сейчас они собирались. Ждали. Нас разделяло болотце.

Я вывалил на траву глыбки простокваши, в которую превратилось молоко, в надежде, что собаки остановятся слизать лакомство, и у меня появится лишняя минутка. Когда в сказке убегают от бабы-яги, всегда бросают то гребень, то полотенце. А может, после человеческая еда напомнит собакам о домашней жизни, и они начнут ласкаться, виляя хвостами. Это была совершенно несбыточная, малодушная надежда.

Правильнее всего было бы, конечно, влезть на дерево, но озеро окружали корабельные сосны, забраться на которые мог бы только медведь или чемпион по гимнастике. От собак нельзя бегать – это знают все, пока собаки за ними не погонятся.

Я побежал, размахивая пустым бидоном и не оглядываясь. Я бежал молча. Наверное, во мне тоже проснулись животные инстинкты. И, конечно, я нечаянно свернул с дороги в лес. Понял это, только когда ноги начали ступать по мягкому. Куда делась дорога – неясно. Но рядом темнел ельник – на елку я смог бы взобраться.

Тут я зацепился за что-то кроссовкой и шлепнулся – хорошо, что на мягкий мох упал, правда, ушиб ладонь о жесткую шишку.

А как стал подниматься, увидел медведя! Он сидел между мной и елками.

Это было так страшно, что я никак не мог поверить, что все происходит на самом деле, что нельзя ни проснуться, ни выключить телевизор, ни закрыть книжку, и что я – один.

Вооруженный только бидоном, я оказался между медведем и собаками. Да будь у меня хоть меч или даже базука, я все равно не знал бы, что делать! Я потерял голову от страха, но все же сообразил, что передо мной не медведь, а корни упавшей ели с куском лесной земли – дедушка называл их страшноватым словом «выворотень». На корнях дрожали клочки тумана – оттого коряжина показалась живой.

Я побежал прямо на выворотень, чтоб забиться под него, в какую-нибудь нору, и закрыться бидоном, который собакам не по зубам.

Среди неподвижных ночных теней мелькали бегущие. Самое ужасное было, что собаки не лаяли – все происходило в полной тишине. Я несся к выворотню.

Но тут он зашевелился и превратился в большого сидящего медведя! Взбугрив с разгона мох, я остановился. Медведь встал на четвереньки и, качая башкой, двинулся на собак.

Собачьи тени застыли, а потом и вовсе сгинули.

Я стал пятиться к дороге, потом повернулся и побежал. Бидон, как позже выяснилось, я держал мертвой хваткой.

Медведь трусил за мной, но не следом, а в сторонке, чтобы показать: он не гонится, а охраняет. Но мне все равно хотелось поскорее от него отделаться и оказаться дома, в понятном безопасном месте.

Медведь менялся, как тень на неровной земле: иногда шея его вытягивалась, и голова становилось маленькой, а иногда - рогатой. Может, это вовсе и не медведь был.

Я распахнул калитку, и, не поблагодарив странного зверя-выворотня, влетел во двор. Я так и знал, что все хорошо кончится. Не может со мной плохого случится. Отшвырнул бидон, вбежал на терраску, и как был, в одежде, зарылся с головой в одеяло. На осенние холодные ночи бабушка выдала мне в придачу к солдатскому одеялу ватное, толстое. Такое от любого кошмара спасет.

***

Утром я услышал бабушкин голос в сенях.

- Дед! Глянь-ка, молоко-то не скисло. Свежее – хоть кашу вари!

Дедушка пробурчал что-то из комнаты.

- Бидон пустой, во дворе валяется. Что бы это значило? Может, Ильшу спросить?

Я затаился под одеялом и старательно делал вид, что сплю.

- Не буди его, - велел дед. – Пускай поспит последнее утречко. Вовка сегодня приедет.

Вовкой дед звал моего папу, своего внука. В дедушкином доме папа был еще мальчиком.

Они ушли в комнату и закрыли дверь. Больше я ничего не слышал, и на самом деле заснул.

***

После завтрака бабушка собрала в сумку мою одежду, а я сложил в подаренный туесок летние сокровища: голубое полосатое перо сойки, трех куриных богов, чертов палец, подкову, которую будто бы нашел сам, а на самом деле, дедушка подложил ее передо мной на тропинку, на счастье – я видел.

Смотреть на места своего ночного бегства я не пошел – боялся. Правильно говорил Лешка, что некоторые вещи лучше знать молча.

***

Больше к прабабушке и к прадедушке я не ездил. На следующее лето дядя Гоша, который теперь жил у нас вместо папы, повез нас всех в Грецию, потом меня отправили в лагерь на море, где тоже было весело.

А через пару лет папа мне сказал, что прабабушка и прадед умерли. Это были его родные, не мамины. Значит, и мои тоже.

Вот и все. Дом бабушки и дедушки, наверное, зарос, обвалился, тоже стал черным и страшным. На лугу вовсю работает лесопилка, пилит доски из срубленного корабельного леса и ельника.

Можно было бы, конечно, попросить папу съездить туда, но зачем? В то лето мне больше не вернуться.