Червь

В одном провинциальном городке жила семья мелких помещиков Перовских: глава семейства Ян Павлович, его супруга Елена Васильевна и их дочь София. Ян, высокий и некогда статный мужчина, с пышными усами и наполовину уже лысой головой, был военным в отставке и заметно хромал от старой раны, оборвавшей его службу. Разраставшаяся ноющая боль и рождение дочери вкупе сделали бывшего солдата смиренным, тихим, не требующим многого: у него была единственная забота и единственная радость. Мужчина души не чаял в Соне и свободное время посвящал ей.

Елена, напротив, с годами взяла себе полную власть над домом. Семейная жизнь, порой напоминавшая муштру, оставила ей другую единственную радость - саму себя. Эту дородную женщину с зычным голосом слуги втихаря называли Генеральшей. Она ничего не пускала на самотек, лично следила за уплатой крестьянских повинностей и как могла развивала хозяйство. Угодья Перовских были мизерными, да и офицерское жалование - копейки. Елена же стремилась водить дружбу с сильными города сего и попасть в число оных. Дочь она любила воспитывать, но результат ее будто никак не устраивал. Бревна и камни падали на пути ручейка, а тот, наивный и непосредственный, все равно тек как хотел.

София относилась к родителям трепетно и послушно, но была себе на уме. Она росла очень милым созданием: темные волосы, падающие до самых плеч, блестящие синие глазки и вздернутый носик. В детстве Соня, непоседа и шалунья, часто бегала и забавлялась с соседскими детьми, хотя и остерегалась настоящих проказ. Став постарше, она открыла живой интерес к учебе, к книгам. Впрочем, и тут ее неуемность вызывала укор: взрослые считали, что в учении-де нужна мера, покой и никаких лишних вопросов, особенно к Священному Писанию. Даже Ян Павлович, баловавший дочь, держался здесь старых устоев. Образование свелось в итоге к минимуму школьной программы. Цветок, только пробившийся, не понимающий своего существа, на том и иссох, но корни его остались. София обожала теперь стихи, рассказы и даже байки горожан, и нередко сочиняла собственные истории, пряча их в мыслях, чтобы не расстраивать домочадцев.

Она водилась с местными девочками, общалась с кухаркой Глашей, бабой говорливой и доброй, гуляла и играла с отцом, но дружила с фантазиями. Тогда-то, на рассвете отрочества Сони, впервые и появился он. Сновидение, ненавязчивый и равнодушный образ, силуэт в темной комнате. Но тень росла, и близился тот день, когда намек должен был превратиться в откровение.

Даже легкая отчужденность девочки не могла остаться без реакции. На пятнадцатый День рождения Софии, после праздничного стола, ребята убежали на речку: стоял июль, и жарило словно в печке. Елена Васильевна, велев слугам прибраться, отозвала мужа в сторонку.

- Я хотела поговорить с тобой о Софе. Девочка она уже взрослая, самостоятельная, не находишь?

- Все так. – Ян заулыбался.

- Я подумала о том, что ее неплохо пристроить.

Мужчина свел брови к переносице.

- О чем ты говоришь, не пойму?

- Я говорю о замужестве.

Ян усмехнулся было, но женщина оставалась серьезной. Темные глаза внимательно, не моргая, глядели на супруга.

- Полно тебе! Она же еще ребенок.

- Пятнадцать лет. Ты меня саму взял немногим позже.

- В семнадцать. Брось, Елена. – Мужчина отошел, подтягивая больную ногу, и отвернулся к окну. – Рано нам об этом говорить.

- Она и моя дочь. Мне тоже тяжело будет с ней расстаться. – Как всякий властолюбец, Елена прекрасно читала чужие эмоции и страхи. – Но девочка наша выросла, пора подумать о ее будущей судьбе.

- Рано, рано, - повторил Ян, глядя в окно. Пробормотал: не было уже силы, чтобы отказать с решительностью. И жена этим, разумеется, пользовалась.

- Конечно, надо все как следует обмыслить, - сказала Елена, посадив семечко. – Да начать подбирать аккуратно будущего мужа. Найдем ей, конечно, доброго и любящего, и рода знатного, не с улицы…

София вернулась к вечеру, и мать была с ней необычайно любезна. Девочке ничего не сказали. Последующие дни шли как обычно, только Ян Павлович сделался отстраненнее и задумчивее. Он больше времени проводил с Соней, просил ее читать вслух, рассказывал свои военные истории. Елена смотрела на это, как обычно, с ревностью, но молчала. Ждала.

София же странностей в поведении родителей не замечала. Весь ее мир становился странным. То, как пели соловьи по утрам: будто переливы теперь складывались в отдельные слова чудесной песни. То, как неслышно гудел разогретый полуденный воздух. Как медленно переливалась речная гладь - расплавленное зеркало. Как к ночи, вслед за сумраком, на окрестности опускался туман, и вчерашние дети бродили среди поседевших полей и кустов, вдыхая волнующий свежий воздух. Мальчишки шутили разные шуточки, а девочки хихикали, а потом все разбредались по двое-трое, и купались вместе, и говорили друг другу горячие слова, и целовались… а наутро это оказывалось только сном. Или нет? Его темная фигура становилась все больше и отчетливее. Юная девушка и думать не думала о родителях. Ее фантазии и дни перепутывались, перемешивались, как сладкий мед и холодное вино.

Слухи о ночных прогулках дочери достигли ушей Елены Васильевны, и та вернула мужа к недавнему разговору.

- Бедная девочка, шляется бог знает с кем! И чем занимается?.. Ах, Ян, ты же знаешь эту молодежь! – восклицала женщина, будто бы до глубины души потрясенная.

Лицо старика стало жилистым и багровым. Он сжал кулаки.

- Ух я им задам! По первое число! И ей особенно! – И тут же поморщился: нога призвала к покою.

- Не надо. Накажешь - только хуже сделаешь. Запретный фрукт самый сладкий. Я тебе уже говорила, как надо поступить.

- Женитьба?

- Молодость свое возьмет, а честь беречь надо. Иначе кому она потом будет нужна?..

И снова Ян не спорил, а Елена не наседала. По тому, что мужчина стал еще тоскливее, Генеральша поняла: решение принято. Через несколько дней его сообщили и Соне. Состоялся серьезный разговор, и в девушке засверкал калейдоскоп разных чувств, но, как и раньше, перечить она не смела.

В ту ночь он впервые вышел из тени, предстал как есть. Луна качалась на волнах, звезды участливо смотрели с вершины. София лежала обнаженной на полянке у воды. Земная твердь была спиной огромного послушного зверя, трава в руках напоминала шерсть. Зверь нес ее куда-то… А затем возник червь. Он вырвался из плоти, разорвал ее, и гигант внизу застонал. Девушка испугалась и убежала прочь.

Дела дневные наполнились хлопотами и смыслом, и окружавшее их марево летнего чуда растаяло. Елена быстро подобрала жениха для дочери: им оказался коллежский секретарь Григорий Артемьев, обладатель большого надела за городом и близкий друг главы уезда. Григорию было тридцать пять, он уже успел один раз жениться и овдоветь. Назначили дату, когда жених должен был приехать свататься. Елена постаралась раздуть из этого событие. Дом Перовских украсили, наготовили еды, пригласили гостей. Софию нарядили как подарок: в фату, белоснежные перчаточки и розовое платье с кринолином.

- Улыбайся, дочка, - наставляла ее счастливая матрона. – Он мужчина хороший, любящий, вам будет с ним ладно жить…

- Да, мамочка, - кивала Соня. Она пребывала в смятении и все вспоминала ночной образ, неожиданный и явный.

Наконец все было готово, и в сопровождении веселых цыган в ярких нарядах к дому Перовских подъехала карета жениха. Родители с невестой встречали его на крыльце. Григорий предстал в темном сюртуке и брюках, с сияющим цилиндром на голове. Это был человек с обезьяньим лицом, жесткой бородкой, кривоватым носом и ничего не выражающими голубыми глазами. Улыбался он, однако, обаятельно. Подойдя к порогу, он сперва крепко по-мужски пожал руку отцу своей избранницы, поклонился матери и наконец поцеловал ручку самой Софии.

- Вы чудесно выглядите, как ангелочек, - сказал Григорий с придыханием, не отпуская ее пальчики. – Для меня большая радость и честь встретить вас и познакомиться с вами.

Соня, польщенная и испуганная, что-то пропищала в ответ. Сияющая Елена Васильевна пригласила Артемьева и его свиту в дом. Началось застолье. София сидела во главе стола вместе с суженным. К еде она почти не притронулась: размышляла. Пробовала чувства. Едва только улыбка с ее лица начинала спадать, мать, сидевшая по правую руку, напоминала девушке о хороших манерах. Григорий все шептал ей комплименты и восхищения, и гости ели и пили за счастие молодых. Как странно: месяц назад за этим же столом сидели дети, ее названые друзья и подружки, столь же веселые, только веселость была совсем другая…

Когда вечер наконец закончился, и все разошлись, и Елена помогала дочери освободиться от платья, София разобралась в желаниях и, набравшись смелости, сказала:

- Не хочу я за него замуж.

- Не дури, Сонечка, - тут же ласково возразила мать. – Какой мужчина-то хороший! Где мы еще найдем такого?

- Нет. – София помотала головой. – Не хочу. Отмените эту свадьбу, мама.

- Как ты это себе представляешь? Жениху сказать, семье его? Все уже обговорено. И что же, папеньку ты тоже расстроишь? Перестань, деточка. Ты боишься, в этом ничего зазорного нет.

Но Соня продолжала мотать головой.

- Хватит капризничать. – Елена вмиг посуровела. – Веди себя как подобает, как взрослая девушка. Свадьба состоится.

- Нет! – воскликнула София, так, что мать отпрянула. – Не будет ее! Не хочу!

Никогда еще Соня не устраивала сцен родителям. Елена стала грозить наказанием, снова попыталась утешить, снова поставила ультиматум, но ничего не помогало. Наконец позвали отца. «Видишь, как девочка отбилась от рук! Я тебе говорила». И Ян Павлович, сам разглядевший в Артемьеве неплохого зятя, не стал и слушать просьбы дочери. Начатую истерику прекратили известным образом.

С того дня червь стал регулярно видеться Софии в кошмарах. Это могли быть сны о детстве или просто отвлеченные грезы, но он неизменно там был. София это поняла, и сама стала ждать и бояться его появления. Снилась ей, например, игра в кукол в горнице. Безмятежная, увлеченная. Но тут же приходило осознание сна, а затем все начинало рушиться. Сперва червяки лезли из ее соломенной игрушки, а затем большой силуэт мелькал в окне, взывая к хозяйке дремы. Соня просыпалась в поту, крестилась и читала молитву, засыпала снова, но ночной гость не оставлял ее.

Девушка стала бледной, глаза ее покраснели от слез и недосыпания. О черве она никому не рассказывала, скрывала, как любые свои фантазии. К тому же днем ее занимало другое волнение – свадьба. Она не оставляла надежд упросить отца и мать отменить ее, и время от времени начинала эти разговоры, но каждый раз неудачно. Какое-то время ничего не происходило, и София уж подумала, что о свадьбе благополучно и чудесно забыли. Но нет: приготовления шли. Сначала назначали дату, второе сентября, потом мать повела Соню выбирать платье для венчания. Будущий муж проводил с ней все больше времени. Они прогуливались там, где раньше девочка гуляла с отцом. София уговаривала себя привыкнуть к Артемьеву, но никак не могла. Нутро ее протестовало.

Подходило к концу и лето. Декорации рвались и становились грязными и ненужными. Сады желтели, река стала холодной и угрюмой. За неделю до свадьбы, когда София окончательно поняла, что ее все же выдадут, она вновь увидела сон: собственно, это и была церемония. Григорий тащил девушку к алтарю, сжимая ей руку своей лапой. Соня выискивала в толпе гостей отца и мать, но все лица были незнакомые и пугающие. Наконец она взглянула в окно и увидела его. Огромного и склизкого, мерзкого, но в чем-то притягательного. Как завороженная, невеста смотрела на розовато-серую кожу и опоясывающие кольца. Ей захотелось дотронуться до червя. Он причинит ей вред, конечно, но это уже не страшно.

Жених подвел девушку к священнику, тот начал свое благословение. Его перебил голос, глухой, глубинный:

- Не бойся меня, дитя.

- Чего ты хочешь? – прошептала София.

- Впусти меня.

- Кто ты?

- Я? Альфа и омега, начало и конец. Безымянный с сотнею имен: Дагон, Раав, Туннану. Я прячусь во тьме иных миров и показываюсь лишь немногим. – На месте лица церковника возникла вдруг черная пропасть – это была пасть червя. – Впусти меня, дитя. Позволь мне войти.

София протянула руку, чтобы коснуться странного и страшного преследователя, но тут сон ее оборвался. Девушка проснулась в поту и едва справилась с дыханием. Ей вдруг вспомнились июльские вечера, горячечные и пульсирующие, как само сердце. Она улеглась, без обряда и молитвы, и постаралась вернуться ко сну.

Начались последние дни. Соня поутихла и стала еще больше походить на речушку: ей перекапывали и сжимали русло, но под темную гладь залезть не могли. По ночам она преодолевала робость и изучала, постигала, сближалась. Ян Павлович увидел в дочери принятие и взросление и сам успокоился. Елена отнеслась более подозрительно, но была слишком занята, стараясь зазвать на свадьбу как можно больше высокопоставленных лиц. Шли последние дни…

Наконец эти дни закончились. Звонко бил колокол. Народ толпился у церкви и внутри нее. Купцы, брадобреи, конюхи, горничные, швеи, кухарка Глаша, утирающая слезу. Все радовались и предвкушали. Ни один не сомневался. Ян тихо улыбался, Елена гордилась собой, Артемьев, богач без особых нужд, готовился взять трофей. И среди всех этих взрослых бледнел маленький призрак, незаметный центр всего. София плыла в полусне, от самого дома до алтаря. «Впусти меня», - слышала она вместо гула голосов. Червь убаюкивал и одновременно подгонял ее.

Впусти меня.

Впусти же меня.

Впусти!

И она впустила.

Когда осанистый и чопорный жених откинул фату, то увидел не личико девушки, а тьму, густую как смола. Из платья вдруг вырвалось нечто продолговатое и покрытое слизью, и впилось в лицо мужчины. Он сдавленно закричал. Мгновенно началась паника. Старый поп рухнул на пол, в отчаянии подняв крест. Нет, возникшее было сильнее и древнее любой религии. Двери запечатались. Из всех щелей полезли слуги мрачного божества, пиявки с острыми зубами. Небо покраснело. Грянул дождь. Колокол звонил панихиду. Все перемешалось. Началась бойня. Люди кричали от ужаса и боли, а ненасытный червь, дорвавшийся до мира, рвал и рвал их плоть.

Дагон.

Раав.

Туннану.

Где-то вдалеке, поменявшаяся местами со своими обидчиками, вольными и невольными, стояла София. Вокруг нее лежали горожане, спящие мертвым сном. Плотно сомкнутые глаза их бились в агонии. Не обращая внимания ни на кого, даже на родителей, Соня вышла из церкви в замолчавший город. Затем пошла на окраину, воскрешая июльский маршрут. Девственно-белое платье, чуть испачканное кровью, упало на пожухлую траву. Девушка осталась нагой под промозглым сентябрьским ветром. Она думала о чем-то, как всегда. Затем подошла к реке и начала нежно входить в нее. Вода резала кожу, будто стекло, но и успокаивала тоже. Наконец София вошла с головою, и другой, серебряный червь, проглотил ее.