Лик Судьбы
Я – ярче жизни всей,
Я – ярче земного быта,
Я – ярче всего,
Что когда-то
Было людьми добыто.
В тот день много чего случилось, но прежде всего – гроза.
Помню парк, высокий клен, мощенную плиткой дорогу. Помню, как невероятно легко дышалось. В воздухе остро пахло озоном, а откуда-то из глубины подсознания всплывали и тут же исчезали ребяческие мысли: босые ноги, смех, лужицы. Эти воспоминания отчего-то тогда сильно успокаивали.
Отец и Настя в белом сарафане и кроссовках идут рядом.
Она взволнована. Крепко сжимает мою руку, пряча за улыбкой смущение. Красивая… Сам себе завидую.
А еще горжусь и… все время пытаюсь выбрать момент, чтобы сказать отцу что-то очень важное.
Наконец решаюсь, но что-то внезапно меняется. Лицо отца становится суровым и настороженным. Это, конечно, не из-за меня, просто стоящий впереди мужчина как-то слишком пристально смотрит на... нас? Нет, на Настю.
Отец жестом останавливает нас и предлагает пойти по другой тропинке. Мы послушно сворачиваем. Что его так напугало? Все вроде бы нормально. Но тот самый мужчина снова впереди.
Я… Помню… Запах… Озона…
Ухмылку на худом лице незнакомца.
Помню собственный страх и беспомощность…
***
– Снова орал?! Психи чертовы! Как же вы достали! Заводитесь, мать вашу, как по цепной реакции.
Голос доносится из-за металлической двери, тяжелой и ржавой; прямо по центру – квадратное окно для подноса с едой и таблетками. Петли противно скрипят от натуги, металлическое полотно поддается. В проеме – злющий санитар с заряженным бензодиазепином шприцом.
– Щас устрою тебе путешествие по полной программе, –осклабившись, он огромной ладонью сдавливает мое плечо. Вена набухает, покорно принимая в себя иглу. Медбрат почти дружелюбно хлопает по щеке, мол, так держать, парень! И, подобрев, исчезает.
Начинаю считать минуты…
Одна. В глазах мутнеет.
Две. Голова гудит и кружится.
Три. Нависаю над сортиром. Выворачивает так, что кишки сводит судорогой.
– Нужно умыться, Леша, – голос Ольги.
Как долго мы делим палату? Не помню. Все в тумане. Дни перетекают из одного в другой, похожие как близнецы. Когда нет ничего, кроме жутких воспоминаний. Так бывает, оказывается...
Кажется, это был понедельник. Впрочем, не все ли равно?
Открываю глаза – напротив вторая кушетка. Блондинка с татуировками на руках разворачивает матрац, засовывает подушку в наволочку и уходит в туалет. Долго возится там, возвращается в пижаме с изображением льва и сообщает: «Мир изменился, я – за Гриффендор! И не……».
За что она здесь? И что означает эта фраза: «Мир изменился...»?
Какая разница?
Что бы там ни придумали местные «айболиты», всех нас роднит поехавшая крыша.
Точно... Ольга появилась в понедельник.
Мы – это пациенты санкт-петербургской больницы специализированного типа с интенсивным наблюдением. Постоянные обитатели, правда, называют ее иначе: «Королевство кривых». Доктора, санитары и главврач, выходит, прямые, а мы, психи, наоборот, кривые. Игра проста до безобразия: одни выпрямляют других.
– Ну как, Леша? Полегчало?
Мотаю головой. Лучше.
– Ну тогда пойдем, покурим свежим воздухом.
У Ольги всегда есть заначка.
Интересный факт. Больница находится на улице Арсенальной, в паре сотен шагов от Невы. С завидным постоянством, раз в две-три недели, вот как сейчас, кто-то ухитряется расшатать железные прутья за окном, вытолкнуть наружу ошалевшее тело и отчаянным приступом взять высокую кирпичную стену.
Сегодня тот редкий случай, когда ни четвертый этаж, ни колючая проволока на стене не помешали кривому добежать до Невы, чтобы совершить здесь самоубийственный нырок в реку.
Да. Психи – чертовски сильный народ.
– Какой целеустремленный! – Ольга восхищенно качает головой, наблюдая за тем, как кривой отчаянными прыжками преодолевает последнее препятствие. Потянувшись, достает запрещенную самокрутку, чиркает спичкой о стену, раскуривает и передает мне.
Колечко дыма медленно выползает изо рта. Заворачивается само в себя и, едва коснувшись мокрого от дождя кирпича, стремительно, словно только и дожидалось этого момента, растворяется в воздухе одновременно с визгом сирены.
– О! Вот и они! Ну смотри же, Леша, вон туда смотри! – она с азартом тычет пальцем в нижний правый угол окна.
Во дворе, спотыкаясь и наталкиваясь друг на друга, бегут три санитара. Белые халаты развеваются на осеннем ветру, у двоих на бегу слетают шапочки, зато третий, тот, что делал мне укол, прилично опережает остальных.
Будет так набирать темп, может, и успеет догнать.
– У-у-у-у! Беги, кривой, беги-и-и-и! – сжав кулаки, Ольга не отрывает взгляда от беглеца.
Побеги психов ее развлекают. Как-то призналась, что даже устроила мини-бунт, чтобы попасть в эту палату, – отсюда обзор лучше. Весь маршрут движения кривого и санитаров от ворот до реки как на ладони, жалко, самого нырка не видно. Она не раз расстраивалась по этому поводу.
– Почему они так норовят утопиться?
В ответ на этот наиглупейший, по ее мнению, вопрос Ольга фыркает:
– А с чего ты взял, что они вообще хотят утопиться?!
Она не объясняет. Ей нравится играть, дожидаясь, чтобы я сам догадался. Часто наши краткие диалоги на этом и обрываются: разгадывать помыслы кривых – дело неблагодарное.
На набережной самый шустрый санитар, упустив жертву, со злостью поддел свою шапочку ногой. Остальные уже давно тормознули, смирившись с тем, что догнать ни кривого, ни товарища не получится. То ли благодаря судьбу за завершение неудачного спринтерского забега, то ли сожалея о вырвавшемся на свободу психе, они облегченно вздыхают.
– У него получилось, Леша. Понимаешь? Получилось! – задыхаясь от волнения, Ольга говорит шепотом.
Киваю.
А потом она делает то, к чему я никак не могу привыкнуть: заглядывает в самые недра меня. Нет, не смотрит своими зелеными глазами, но дает утонуть в них… прежде чем с простодушной надеждой маленького ребенка спросить:
– Когда же получится у нас?
Оглушительный раскат грома вырывает из бездны.
Вздрогнув, я отворачиваюсь и бреду к кушетке.
…Все кривые знают: если долго разглядывать побелку, можно встретиться с Морфеем – Богом, что дарует маленькую смерть. Блаженное забытье до первых лучей солнца. А потом снова наступит треклятый день.
– Боишься дождика, а раньше любил, – Ольга укоряет за страх.
Мотаю головой:
– Не дождика.
– Грома? Грозы?
– Того, что после…
Она заинтересованно приподнимает бровь.
– Озон. Не люблю запах озона.
Окурок тут же летит на улицу, окно захлопывается: к бзикам кривых другие кривые относятся с пониманием.
– На сегодня все! – Ольга вытягивается на кушетке, смеется: – Завтра нас разбудит сам дьявол. Злющий, без головного убора и с оторванными пуговицами. Вот увидишь.
Бог и солнце нынче милостивы: сон приходит быстро, а свет поутру еще не скоро заглянет в палату, прячась за угрюмой тяжестью свинцовых туч.
***
Меня вызывают к главврачу.
Кабинет залит светом. В запахе лака чувствуется легкий шлейф хлорки. Посередине стол и два стула. Шкаф в левом углу забит делами кривых. Справа – дешевая двадцатисемидюймовая плазма от «Самсунга». Черный шнур на безразличной ко всему происходящему белой стене утыкается в такую же равнодушно-белую розетку.
Мы сидим друг против друга: я и мужчина в черном плаще. Он держится спокойно и уверенно, меня же всего трясет. Главврач, судя по всему, на взводе:
– Геннадий Ярославович, о каком освобождении может идти речь? У Алексея Сказова, как я уже говорил, психическое расстройство, вызванное потерей близких. К тому же вся эта история, простите за каламбур, дурно пахнет. Он утверждает, что…
– Что его беременную жену похитил наркоман. Знаю, – ровно произносит мужчина.
Воспоминания усиливают дрожь, они оба это замечают.
– И при этом его отец, командир ОМОНа, якобы пострадал от того самого зависимого. Увы, но это совершенно невозможно. Вы видели наркоманов? Они немощные, как половые тряпки!
– Наркоманы бывают разные, Петр Александрович.
– Я оперирую фактами со слов Алексея. Есть подозрения, что эта история – вымысел. Сказову еще предстоит вспомнить события того дня. Настоящие события. И, возможно, понести наказание. Да-да. Разумеется, после полного выздоровления. Так что, уважаемый, не будем попусту тратить время.
– Я вынужден настаивать, – в голосе мужчины в плаще слышится металл.
– Но поймите, любезный, этим вы только помешаете психотерапии Алексея. Его психическое состояние и без того достаточно хрупкое, хотя мы проделали уже довольно сложный путь. Впрочем, если вы сомневаетесь в моих словах, спросите у него самого.
В кабинете на мгновение повисает тишина, которую нарушает спокойный голос незнакомца:
– Алексей, ты, вероятно, не в курсе. Но в мире уже полгода как произошли некоторые перемены…
– Боже спаси, вы в своем уме?! – бесцеремонно перебивает его главврач. – Это же только укрепляет его бред!
– Вы отрицаете перемены? – голос слегка вибрирует.
– Нет. Они доказаны. Сейчас ведутся исследования. Но это не моих и не ваших рук дело!
– Ошибаетесь.
Мужчина вынимает из кармана документ и подносит его к носу главврача так близко, что тот невольно отшатывается.
– Господи, подумаешь, образовали новое отделение полиции, к тому же, кажется, вы сами и были инициатором. Да-да, я читаю прессу. Это и официальной конторой-то назвать нельзя. Так, народные Шерлоки Холмсы. И полномочий у вас с гулькин нос!
– Может, как вы сказали, мы и народные Шерлоки. Только насчет полномочий, доктор, вы точно не в курсе, – незнакомец вынимает из папки листок бумаги и кидает его на стол. – Это приказ из канцелярии управления делами президента, в котором говорится, что в связи с новыми обстоятельствами я имею полное право лично и под свою ответственность вербовать сотрудников. Подпись видите? – последнее он произносит с нажимом. И это производит должный эффект.
– Твою ж мать! А если, не дай Бог, подделка? Что тогда? – уже понимая, что проиграл, Петр Александрович бессовестно пускает в ход последний аргумент: – Вы же понимаете, что освобождаете преступника, возможно, психопата!
– Хватит, осточертел весь этот цирк… – грубо обрывает его собеседник. Затем обращается ко мне: – Леша, собирай вещи, остальное объясню по дороге. Тебе не надо сейчас выстраивать какие-то логические цепочки, судя по всему, в этой больнице не жалели препаратов, тормозящих психические процессы. Просто сделай так, как я прошу.
– Хорошо, – я согласно киваю, понимая, что принял бы любой исход этого разговора с абсолютно идентичными эмоциями. Знаете, воля к жизни и сила духа – те свойства личности, которые и здоровые-то люди не всегда способны в себе сохранять независимо от обстоятельств. А что до нас, кривых… койка, укол, койка, сон – и так по кругу. Вот и весь выбор.
По узкому больничному коридору возвращаемся в палату. При виде моего спасителя вчерашний медбрат испуганно жмется к стене.
Кто же он такой?
У двери в палату останавливаемся.
– Собери вещи, я тебя тут подожду.
Вещей оказалось не много: рубашка и джинсы – в них меня привезли. Кроссовки уже давно куда-то пропали. Но вернулся я вовсе не за вещами.
Она ждала и, кажется, знала:
– Тебя переводят в другую палату?
– Нет, я ухожу. Совсем. Теперь мне не надо лезть в окно и карабкаться на стену. Даже нырять в ледяную Неву. И санитары за мной не будут гнаться.
– Скучно. Но я еще посмотрю на твой побег.
– Ты не поняла, Ольга…
– Нет, это ты, мой дорогой кривой, не понял, – приблизившись, она касается губами моей небритой щеки. Так не целуют – так оставляют метку… – Твоя новая палата будет больше старой. У тебя не будет стен, не будет санитаров и таблеток. Но твой побег никуда не делся. Запомни это и прощай… ненадолго.
Ольга грустно улыбается и отворачивается к окну. Ей невыносимо видеть, как я, а не санитар, закрою перед ней дверь.
Я утыкаюсь лицом в холодный металл откоса и шепчу:
– Знаешь. В этих приступах паники и состоянии полного безразличия ко всему есть одно греющее чувство. Только я никак не могу найти ему название.
Охранник на последнем посту больничной охраны с неохотой выпускает нас на волю. Мой спутник осторожно интересуется:
– Ты что-то там говорил, у палаты?
– Я прощался.
– С кем?
Повисла тишина.
– Я прощался с…
С кем? А действительно, кто она для меня? Друг, товарищ по несчастью, сокамерница? Нет. Все не то. Она – тоска по тому самому чувству без названия.
– …Простите, это не объяснить…
***
Геннадий Ярославович Горыня – так зовут моего спасителя. Он знает обо мне все: где живу, кто мой отец и жена. Даже факультет, на котором я учусь. Коротко сообщив о великой Перемене, произошедшей с миром, он оставил меня наедине с самим собой – переваривать услышанное.
А подумать было над чем.
Дома, на удивление, было прибрано. Пыли чуть больше, чем писем в почтовом ящике. И тонны томительной пустоты среди безразличного быта.
Все на своих местах.
Указания Горыни оказались простыми: таблетки не принимать, неделю отлежаться – химия должна выветриться из организма, сознание – вернуться к привычному для него горю.
При этом он смотрел на меня так, словно чего-то ждал. Чего? Загадка. Просил не забыть о визите в офис.
И катись бы оно лесом-полем… и этот офис, и великая Перемена, если бы не его слова, брошенные у подъезда: «Леша, тот наркоман, что погубил твою семью… он, понимаешь, не совсем обычный человек. Подумай об этом».
И я думал. Думал всю эту гребаную неделю. Анализировал, сопоставлял факты, пытался понять. Прислушиваясь к внутренним голосам. Ненавидя и корчась от боли при воспоминании о том, из-за чего вся моя жизнь полетела в тартарары.
***
Офис находился в здании бывшего Зингера на Невском, которое Горыня выкупил с разрешения правительства для отделения ИМП. Ему не просто пошли навстречу, а настойчиво попросили бывших владельцев продать здание.
На входе в офис нес дозор всего один охранник. Особого интереса он не вызвал, в отличие от холла, посреди которого, словно творение сатанинского художника, горела красным огромная звезда в замкнутом круге. Загадочное сооружение украшали надписи на латыни, витиеватые линии и символы.
– Это пентаграмма. Не бойтесь, она для защиты, – пояснил охранник.
Захотелось съязвить:
– Защиты от темных сил?
Охранник колкость не принял:
– Вас ожидают наверху, Алексей.
Второй этаж выглядел как обычный офис, ничего примечательного. Кроме дверей с кодовыми замками и сканерами отпечатка пальцев. На одной табличка: «Геннадий Ярославович Горыня, ведущий оперинженер Санкт-Петербургского отделения ИМП».
Пока я пытался осмыслить это название, дверь щелкнула, на пороге появился сам Горыня.
– Привет, Леша. Входи. Мы тебя заждались, – добродушно улыбнулся он, распахнул дверь и отступил в сторону, давая мне пройти. – Ну, всех представлять не стану – потом познакомишься, если захочешь, конечно. К слову, насильно тут никого не держат. Садись на любое место.
Кабинет с ореховым овальным столом был достаточно скромным. В кожаных креслах сидели несколько человек. Инстинктивно, а может, по привычке я выбрал место рядом с мужчиной в белом халате.
– Ну как, убедился? Принял?.. – в голосе Геннадия звучали заговорщические нотки, заставившие меня почувствовать себя членом тайного сообщества.
– Да.
– И как тебе новый мир?
– Ну… всю эту неделю я смотрел только новости. Полистал несколько статей. Почему-то Интернет работает не так хорошо, как прежде…
И тут молодой человек, сидящий напротив, весьма оригинально сообщил мне о цели и причине моего нахождения здесь, эффектно воспламенив что-то в своей руке для наглядности:
– Да потому что его сейчас разве что последняя собака не фильтрует. Ты пойми, парень, магия – она РЕАЛЬНА! А куда полезут долбаные подростки в поисках инструкции о создании фаербола, чтобы протестировать его на окне какой-нибудь престарелой Зины Игнатьевны? Правильно, в Интернет, на форумы. Поэтому хрен тебе, а не информация.
Я завороженно уставился на него. Надо же! Стоило кому-то подобным образом обозначить новую реальность… не по телевизору или в ролике на ютубе… а именно живому человеку, такому, как этот парень… и тумблер в моей голове с пронзительным щелчком переключился в иное положение.
– Черт подери! – вырвалось у меня…
– Леонид, а ну быстро потушил! – девушка рядом с парнем сердито ткнула его кулаком в бок. У этих двоих было что-то общее, делавшее их похожими. И дело совсем не в одежде или внешнем сходстве. Скорее, их объединяло то, чем они занимались, – род деятельности, профессия.
– Так, Ева, Леонид, угомонитесь, – Горыня недовольно покосился в их сторону, и парень мигом потушил руку, или что он там воспламенил. Спокойно и четко Геннадий Ярославович добавил: – Да, Леша, магия действительно есть. Откуда? Как? Никто не знает. Она просто появилась и начала работать. Как электричество.
– Электричество всего лишь бег частиц. Это в природе вещей. Но магия… Да, похоже, вам несладко жилось в последнее время.
Горыня согласно кивнул:
– Не то слово. Однако справедливости ради надо сказать, что тебе пришлось еще хуже.
И то правда. Да и по сию минуту мало что изменилось.
– Кстати, о птичках… – вступил в разговор мужчина в белом халате, рядом с которым я сидел. – Позвольте представиться – Лев Семенович Маслов, здешний маграммист. Да-да, вы не ослышались. Вот такие нынче новые профессии. Появляются как грибы после дождя. Чистый дурдом… ой, простите, что напомнил. Так как ваше самочувствие, Алексей? Были вспышки тревоги, панические атаки на фоне вашего ПТСР?
Лев Семенович мне сразу понравился – жизнерадостный, бодрый, несмотря на преклонный возраст.
– Да, были, – скрывать очевидное бессмысленно.
– Ну… знаете, лечение всегда занимает неопределенное количество времени. Все крайне индивидуально. А судя по вашему состоянию, вас щедро снабжали лишь бензодиазепинами, – и после недолгой паузы Лев Семенович выдал: – Гребаное мудачье!
У Евы и двух других девушек, находившихся в кабинете, отвисли челюсти.
– Ну, ты, Семеныч, даешь! Уважаю, дай пять! – восторженно воскликнул Леонид и, получив от Евы удар под ребро, жалобно взвыл.
По всей видимости, ни начальственная строгость, ни субординация не спасают Геннадия Ярославовича от подобных эскапад подчиненных, а потому он остается спокоен... почти спокоен. Потому что глаз все же подергивается. И лишь когда он делает движение, словно собираясь встать, все умолкают. Интересно, а он способен сотворить огонь в руке?
Твердым голосом, в котором присутствующие (мне же не показалось?) слышат рык дракона, Геннадий говорит:
– Давайте по делу. Виталик, поясни ситуацию. Только кратко, пожалуйста.
Тощий парень с лицом, на котором отсутствовали всякие эмоции, поднялся и поправил очки. Чрезмерно опрятен, слишком собран для обычного человека. А еще я даже не заметил его присутствия в кабинете, пока он не заговорил, хотя, могу поклясться, успел осмотреть всех.
– Две недели назад был зафиксирован фон, – парень запнулся, встретившись со мной взглядом, и тут же пояснил: – Когда фонит, значит, что-то происходит. Что-то магическое. Местом концентрации оказалась та самая больница, в которой вы, Алексей, лежали. Нам понадобилось полторы недели, чтобы изучить досье всех больных. Сопоставить факты. Сделать выводы. Три дня ушло на ваше освобождение. Всего проверено триста пятнадцать человек. С большой долей вероятности можно утверждать, что фон создавали именно вы. Ключевая догадка: столкновение с маг-гражданином в прошлом.
Геннадий аккуратно добавил:
– Он имеет в виду того наркомана, Леша.
Утвердительно кивнув, Виталик рапортовал дальше:
– Механизм превращения в маг-гражданина до конца не изучен. По самым грубым предположениям, получается так: раз контакт состоялся, вы, словно зараженный вирусом, могли пробудиться. К слову, Геннадий Ярославович, хочу заметить, что эта теория «заражения» магическими силами с вероятностью девяносто пять процентов – полная чушь.
– Тем не менее мы не можем этого исключать.
Виталик соглашается без всяких споров.
– Таким образом, вы, Алексей, оказались здесь. Мы предлагаем вам пройти тест-собеседование. Это всего несколько процедур и один выезд в «поле».
Отвечаю не сразу:
– Вы меня вербуете?
– Именно.
– Что будет после собеседования?
– Тесты покажут, пробудились вы как маг-гражданин или нет, а также, способны ли взаимодействовать с социальной структурой мироустройства. После чего мы готовы взять вас на работу в ИМП в качестве оперинженера.
– М-да, но мне даже неизвестно, что такое ИМП и что входит в сферу его деятельности?
– Поясняю: ИМП – это инженерно-магическая полиция. Как и обычная полиция, мы принимаем вызовы, расследуем дела. С одной лишь разницей – наши заявки всегда связаны с незаконной маг-деятельностью. Наш исследовательский отдел абсолютно независим. Мы изучаем символику, мистицизм, пентаграммы и прочее. Думаю, дальше рассказывать не нужно, это будет явно лишним.
Соглашаюсь:
– И правда, пока достаточно.
Виталик удовлетворенно кивнул и подытожил:
– У вас есть выбор, Алексей. Вы можете стать нашим оперативником или вернуться домой и попытаться начать иную жизнь.
В памяти тут же всплывает: кушетка, укол, кушетка, сон, укол… вот и весь выбор кривого. Так что выбирать?
Дилемма.
Или нет?
Раскладываю по полочкам: проблемы с головой, ПТСР, панические атаки. И как с этим набором в полевых условиях? Ковырять печатные платы, паять элементы, ремонтировать оборудование – привычные для меня занятия, соответствующие моему образованию. Но бороться с преступностью… черт подери, это уже слишком. Где я и где военная или хоть какая-то физическая подготовка? Я даже из секции по борьбе в седьмом классе сбежал – не понравилось. Ну и самое главное – разве оперативник не должен обладать устойчивой психикой?
В кабинете висела тишина. Все смирно ждали. Но именно Виталик, разглядывавший меня как мечущегося в растерянности зверька, вдруг произнес:
– Леша. Оперативниками не рождаются. То, о чем ты сейчас думаешь, можно приобрести. Но чаще на деле нужно совсем иное. Именно это и покажет вторая часть теста.
– Ты что, мысли умеешь читать? – от удивления я забываю о приличии.
– Нет. Я связист. Отслеживаю ментальные связи, чувствую колебания разума. Я, как и все здесь, пробудившийся, правда, немного другой, но кое-что делать умею. Правда, далеко не все.
И я соглашаюсь. Но не потому, что хочу стать оперативником, или правильнее говорить оперинженером. Не потому что меня влечет новый мир магии и волшебства. Чихать я на него хотел. Если бы не магия – родные были бы рядом, не случилось бы больницы, не стал бы кривым. Я соглашаюсь потому, что где-то глубоко внутри меня живет призрачная надежда разобраться во всем и вернуть миру былое состояние. Уничтожить магию. Или расквитаться с тем, кто заразил ею Землю.
***
Одна из главных примет Санкт-Петербурга – тяжелое, вечно угрюмое небо: тучи опускаются так низко, что, кажется, сейчас коснутся головы. Чувствуешь себя несоразмерно мелким, подавленным и несчастным.
Вечером особенно трудно разглядеть дорогу, щедро поливаемую из нависших над землей бесформенных мешков.
Леонид крутит баранку уже пятый час.
Выехали мы засветло и тут же уткнулись в пробку. Постояли, потолкались, пока попали на трассу, где он заметно прибавил, давая мотору хорошенько разогреться. Наш путь лежал в деревню под названием Сидозеро, практически, по словам Виталика, необитаемую.
– Как вчерашние тесты?
– Ничего особенного. Куча проводов и датчиков. Сняли энцефалограмму. Взяли кровь. А затем Мария из исследовательского отдела полтора часа продержала меня на полу, не разрешая шевелиться.
Леонид улыбнулся.
– Так это же самое интересное! Там, на полу, пентаграмма, по сути, ты сидел в ее центре, и Мария… как бы это сказать, хм-м, сняла с тебя слепок.
– Как при изготовлении копии ключа?
Вопрос кажется нелепым, но Леонид обрадованно подхватывает:
– Именно! Как слепок ключа.
– И что с этим слепком делают?
– Все что угодно, Леша. Но чаще всего – насилуют. Ну не в сексуальном плане, конечно. Его мучают, чтобы получить отклик.
– М-м-м… как-то это бесчеловечно… – при мысли о насилии надо мной становится не по себе.
– Совсем нет, это как наркоз. Тебя режут, исследуют внутренности, потом зашивают. Ты просыпаешься и не помнишь о боли. А на слепок воздействуют не с помощью грубой силы. У этой методики одна интересная особенность: слепок даже без твоего присутствия можно немного изменить, а затем развеять.
А вот это уже интересно.
– И что потом?
– Ну, скажем, у тебя заболит голова. Или пройдет. Смотря какая цель.
– А похмелье так снять можно? – спрашиваю я и думаю: похоже, ко мне вернулось чувство юмора.
– Зришь в корень, коллега! – хмыкнул Леонид.
Мы смеемся. Кажется, социализация потихоньку продвигается. В свете последних событий уже неплохо!
– Все, подъезжаем. Инструктаж помнишь?
Без раздумий выдаю:
– Да. Техника безопасности: ни с кем без нужды не контактировать. В конфликты не вступать. Оружием не пользоваться. Его, к слову, у меня и нет.
– Верно. Если что-то начнет происходить, старайся не попасть под руку, – Леонид произносит это совершенно серьезно. Да я и сам понимаю, что со мной ему вдвойне сложнее. Геннадий Ярославович надеялся, что вызов ложный, но чем черт не шутит. – Запрос поступил от женщины сорока лет: жаловалась на резкую перемену в настроении мужа. Сначала, мол, рисовал мелом в гараже какие-то послания, потом стал пропадать по ночам. И с каждым возвращением постепенно менялся. Словно у него отнимали часть его самого.
– Как-то все расплывчато…
– Чаще всего заявки именно такие. Люди не сразу понимают, что допустимо, а что нет. Где опасность, а где так, пустяк. Но Виталик проверил это место, скорее всего, вызов холостой.
Вечерело. Солнце ушло за горизонт, а дождь и не думал прекращаться. Шевроле устало приткнулся на обочине возле пролеска. Капли безостановочно барабанили по капоту, отбивая какой-то дикий марш. Потянувшись, Леонид достал с заднего сиденья пару черных дождевиков, один протянул мне.
– Ну что, идем?
Он прямо сиял от восторга.
– Чего это тебе так весело? – не сдержался я при виде его самодовольного лица.
– Просто душа радуется, Леша. Вырваться из города уже само по себе, знаешь ли, приятно. Вся эта суета, мать ее так, пыль, пробки, беготня… То туда, то сюда…
– Понятно.
– Но не это главное, – вдруг посерьезнев, добавляет он. – Не знаю, как тебе, а мне этот мир нравится! Я, знаешь ли, большой поклонник фэнтези. И от таких вот деревень у меня внутри жизнь закипает. Ну, погнали.
«Повезло тебе, – думаю про себя. – Тут мы с тобой прямо противоположны. Я, к величайшему сожалению, магию недолюбливаю».
Стоило приоткрыть дверь автомобиля, как в салон ворвался промозглый воздух. В лицо тут же ударило мокрым.
До указанного в заявке адреса мы шагали минут пять. И за все это время попался один-единственный освещенный дом. Отыскав калитку в преградившей дорогу дощатой изгороди, потоптались в поисках… звонка? Колокольчика? Да хоть чего, что известит хозяев о нашем приезде.
Ничего!
– А, да хрен с ним! – Леонид пнул ветхую калитку ногой. Та с визгом отлетела и, ударившись о забор, повисла на одной петле.
Надо будет извиниться перед хозяевами.
В одно мгновение мы оказались на крыльце дома. Не знаю, как у Леонида, а в моих ботинках уже плескалось озеро в придачу к тому, что образовалось у порога. Секунду помедлив, Леонид без особого стеснения с силой ударил в дверь дома.
Тишина.
Пришлось раза два повторить.
За дверью что-то скрипнуло. Донеслось гулкое, еле различимое «Кто?»
– ИМП. Полиция, – громко сообщил Леонид и дал знак быть наготове. Я, насколько мог, собрался.
Дверь открыла женщина. По заявке я знал, что ей всего сорок. Но седина в волосах уже захватывала прядь за прядью. Из-за спины женщины боязливо выглядывала девочка лет тринадцати. Обе в ночнушках и по-деревенски в галошах. Глаза испуганы.
Леонид приветливо улыбнулся:
– Здравствуйте, вызывали?
– Полицию? Простите… нет, – хозяйка явно сомневалась, что поступила правильно.
– Так мы не простая полиция. А вы – не простая женщина, в не простой, возможно, ситуации. Антонина Васильевна?
– Ну да…
Имя совпадает, адрес тот. Ошибки быть не может.
– Вы сообщили, что ваш муж странно себя ведет. Он дома?
Женщина нервно теребила подол ночнушки. Резко повернувшись к девочке, попросила:
– Лизонька, иди к себе. Ложись спать, пожалуйста.
Девочка взглянула на мать, затем на нас и, кивнув, ушла. Как только штора в ее комнату закрылась, Антонина со вздохом произнесла:
– Нет. Только что ушел.
– Куда? – вопрос Леонида прозвучал резко. На такой нельзя не ответить.
– За калиткой налево, – Антонина перевела взгляд за наши спины и оторопела.
Если бы не продрог до костей, испытал бы стыд.
– Простите… она не открывалась, а мы не могли до вас дозвониться. Связи тут нет. Мы возместим ущерб, не переживайте.
– Пустяки, – женщина махнула рукой. – За калиткой налево, через два дома, на противоположной стороне живет баба Клавдия. Он бывает у нее минут двадцать, а потом идет в разрушенную церковь Елисея Пророка, она прямо на озере стоит. И там…
– Что он там делает? – на этот раз вопрос задаю я.
Как можно терпеть такое напряжение?
– Ничего. Стоит на коленях и молится.
Мы с Леонидом переглядываемся.
– Давайте пройдем в гараж. Нам нужно посмотреть, что он там рисовал.
– Писал… Он писал… что-то религиозное.
В гараже не было ничего. Вообще. Ни машины, ни верстака, ни инструментов. Зато везде, где только можно, виднелись надписи мелом. Антонина сказала правду.
– Что за чертовщина? – Леонид, поежившись, достал фонарик. – Смотри.
Читаю:
– Прости меня, о, Дрековак. Ибо грешен я, прими кровь мою, но не трогай жену и дочь. Соглашаюсь я с твоими обидами, ибо сам виновен и причастен к ним. О, Дрековак, молю, забери душу мою. Она твоя. Оставь души близких.
В общем, все в таком духе и с одним смыслом: он просил прощения.
– За что он извиняется? – луч света выхватывает из темноты надписи на стенах и потолке. Никаких кругов, дьявольских символов или звезд. Просто мелко-мелко исписанные поверхности.
Антонина мнется на месте.
– Простите, я ничего не знаю. Пару раз заходила, читала, но кто такой Дрековак – понятия не имею. Да и имя какое-то… не наше, не русское.
– А мужа как зовут?
– Иван.
– Хорошо. Антонина Васильевна, мы сейчас… нет, я один пойду в церковь, а Алексей останется с вами. В случае чего поможет. Но сначала заглянем к той бабуле. Вы пока ступайте домой.
Мне хотелось пойти с Леонидом. Но один Бог знает, что он разглядел в этих надписях и чем руководствовался, принимая решение.
– Леша, на два слова.
Возвращаемся к калитке и выходим на улицу. Дождь набирает обороты, вдалеке слышатся раскаты грома. Ох, не к добру.
Леонид говорит тихо, но я понимаю каждое слово:
– Скорее всего, вызов – фуфло. Ни хрена там нет связанного с магией. Просто исповедь мужика. Грызет его чувство вины. За что? Ну, пойду спрошу. И лучше с глазу на глаз, потому что с нами двумя он вряд ли станет откровенничать. А ты, пожалуйста, останься с женщиной. Если вдруг ее муж вернется и начнет буянить…
– Сделаю все, что смогу. Обещаю.
– Леша, в сложившейся ситуации так распределить силы – это правильно. Так что без обид.
– Да не бери в голову. Делай дело. Вот только…
– Что?
– Та бабка… О которой говорила Антонина… он же к ней заходит. И что он там делает? Тебе не интересно? На кой хрен сначала идти к бабке, а потом в церковь?
Вопрос резонный.
– Понимаю, – спокойно отвечает Леонид. – Вон ее дом. Однако, зуб даю, внутрь мы не войдем. Бабули, знаешь ли, не любят тех, кто приходит с наступлением темноты. Да и днем не любят. Блин, не пришлось бы тут до утра ждать. Ну, давай, попробуем. А потом ты назад!
Киваю.
И как в таком дряхлом доме можно жить? Краска выгорела и облупилась, ставни перекосило. Он, вообще, жилой? Дернул за прибитый к калитке кусок кожи – а-ля ручка – заперто.
– Эй, ау-у-у, есть кто, хозяева? Баб Клавдия? – громко крикнул Леонид.
Никого. Никакой реакции.
Просовываю пальцы в щель между досками, может, на собачку заперто? Увы. Леонид, взявшись обеими руками, давит на нее всем весом – безуспешно.
– М-да, крепко сидит. Не обессудь, выбивать не буду… – виновато заключил он.
– Ничего. Ну, я назад, а ты, смотри, аккуратно. И если вдруг что, ты не думай… я помогу.
– Знаю, Леша. Думаешь, Горыныч наугад людей выбирает?
– А кто это?
– Геннадий Ярославович. Мы так его между собой называем. Из-за фамилии. Ну все, расходимся. И удачи нам!
Другого способа попасть к Антонине Васильевне в дом, кроме как войти в калитку, нет. Разве что через забор. Только вряд ли Иван выберет этот путь – нашего появления он не ждет. Да и с Леонидом разминуться не получится – дорога-то одна. Однако что делать, если он все-таки вернется? Не Леонид, конечно, Иван. Убедиться, что он безопасен? Соврать, мол, сосед, зашел за солью. Или что машина сломалась и нужна помощь. А хозяйка разрешила переждать ливень, пока муж не вернется и не поможет. Да, точно, так и скажу.
– Что у нее там, закрыто? – раздавшийся рядом голос заставляет вздрогнуть.
Оборачиваюсь. За спиной Лиза, дочка хозяйки. Подкралась чертовка незаметно.
– Угу, – киваю.
– Она только отца и пускает. Мама с ней пыталась поговорить, много раз. Только она не открывает. Звала, звала. Все без толку!
– Дом старый, а дверь, видно, крепкая.
– Наверное, – вздыхает Лиза.
Сквозь шум дождя как будто донесся чей-то шепот. Слов не разобрать слов, но кто-то явно бормочет. Антонина?
– Дома еще кто-то есть?
– Только я и мама, – сообщает девочка.
– Мама телевизор смотрит?
– У нас нет телевизора.
Шепот становится громче. Можно уловить отдельные слова. И они мне не нравятся. Ох, как не нравятся! Небо вдруг раскалывается от грохота, и на нем во все стороны, словно ветви исполинского дерева, разрастаются сверкающие нити.
«Беги…шш…кри…бегиии…шшш…»
Сердце замирает.
– Ты слышишь?! – внутри меня медленно растет паника.
Девочка в ответ мотает головой.
Выходит, у меня приступ? Или мне кажется? И почему именно сейчас? Чертова гроза!
«Будь ты проклята», – шепчу в ярости. В ответ долетает новый раскатистый, пробирающий до мурашек треск. А вслед за ним темноту озаряет ослепительно яркая вспышка, полоснувшая по глазам будто ножом. И снова: «Беги…шш...ахаха…шш...крив...шш».
Оборачиваюсь. Девочки нет. Убежала.
Хорошо. Не надо ей это видеть.
Зажимаю уши руками, с силой бью по лицу. Приди же в себя, черт тебя дери! Сейчас не время и не место! И слышу уже не шепот, а самые настоящие обращенные ко мне слова:
– Беги, кривой, беги. От себя все равно не убежишь!
И смех. Издевательский. Надменный.
– Кто ты? – мне страшно.
– В гости зашел, а не поздоровался, кривой.
Пытаюсь сосредоточить взгляд на доме, где живет баба Клавдия. Калитка приоткрыта, свет – откуда взялся? – мигает прямо над ней. Страх выедает нутро, а ноги сами несут под тяжелые холодные струи. Позабыв про капюшон, иду вперед.
Шаг.
Еще шаг.
Вот она, гребаная калитка. Та, что двое взрослых мужиков не смогли открыть. Нет тут никакого замка, ничем калитка не подперта, да и ключ тоже не нужен. Нас просто не ждали, вот мы и не смогли открыть.
Хотя нет, не так. Ждали меня… А Леонид лишний.
Почему?
– Почему то, почему се... – смеется кто-то из тени.
– Ты кто такая?
Знаете, как проявляется паническая атака? Это когда окружающий тебя мир, широкий, без границ, вдруг уменьшается до таких размеров, будто ты смотришь на него сквозь крохотную щелку. Происходит сужение сознания. Все вокруг исчезает, нет ничего важного – только то, что тебе позволено видеть. И ты сам, с головы до кончиков ногтей, весь – сплошная паника, которая не уйдет, пока условия не станут приемлемыми для нее.
– Кто-кто… Баб Клавдия я, – бойко отвечает старушка. – Да вы и так знаете, ироды. Почто приехали? А? Ивана мне портить? Да вы сами порченые! Ивану надо горе пережить. А вы мешаете, проклятые.
– Вызов… был, – слова вырываются нехотя, со скрежетом.
– Ха, так это Антонина, значит, нажаловалась? Вот мерзавка. Ничего, она свое получит.
– Что ты сделала с Иваном?
– Как что? Кается он, непонятно, что ли? Умертвил ребятенка своего некрещеного, вот и вымаливает теперь прощение у Дрековака. Мое дело маленькое – к горю человека направить, и, ежели Боженька его простит, не будет больше Дрековак по ночам кричать.
– Кто тебе дал право? – мне так плохо, что приходится опереться на колено.
– Сама взяла, проклятый! – злобно огрызается старуха. – А ты, коли противишься, отправляйся навстречу своему горю! Вижу, что в тебе дремлет кривой без сути. Тьфу, смотреть тошно. Применим тебя по делу.
– Откуда ты… – договорить не успеваю…
Из темноты, как в фильме ужасов, появляются ее морщинистые руки и хватают меня за голову, приступ тут же усиливается. Только вместо паники меня разрывают гнев и ненависть. А в голове мучительно больно бьется-стучит только одна мысль: найти того наркомана, что убил отца, расправиться с ним.
– Вовремя, – вдруг довольно произносит старуха.
Но мне уже нет никакого дела до нее. Шатаясь, выхожу наружу и вижу его. Такой же, как в памяти: тощий, неряшливый, надменный. Знает, сволочь, зачем пришел! Настьку мою утащил, отца…
– Сука-а-а!
В ответ на мой вопль доносится:
– Остановись!
Но что мне его слова?
– Верни, сука, все, что отнял! – из груди вырывается рычание. Бросаюсь к нему и понимаю, что он не вернет. Понимаю, что хочу его убить. Задушить голыми руками, избавить мир от возомнившего себя всесильным мага.
Мы мертвой хваткой вцепляемся друг в друга посреди глубокой лужи, словно псы, готовые разодрать глотку. Валяемся в грязи, траве, и Бог знает в чем еще. Сквозь пелену ярости различаю знакомую мерзкую ухмылку и вкладываю в кулак всю свою ненависть. Удар… еще удар… еще… Мучительный звон в голове становится невыносимым.
– Леша, остановись! – просит он. – Это все старуха! Сволочь…
Струи наотмашь хлещут по щекам, сверкает молния… Пронзительно и резко пахнет озоном. Вперемешку с грязью по лицу течет кровь.
– Дурак, очнись! – кричит он.
Единственное, что я чувствую, это ненависть.
Он хрипит:
– Прости, Леша…
Когда все уже почти закончено – тело врага распластано и мои руки сошлись на ненавистном горле, лужа под нами закипела. Поднялся пар. А затем и огонь. Меня подбросило в воздух и отшвырнуло на добрую пару метров в сторону. Приземлившись на забор той самой бабки, ломаю несколько досок и сильно обдираю ребра.
Сознание плывет. Пытаюсь подняться, чтобы продолжить расправу. И тут же падаю в канаву, окончательно провалившись в забытье.
***
На этот раз в кабинете главного оперинженера присутствующих гораздо меньше: Горыныч, он же Геннадий Ярославович, Мария, связист Виталик и Лев Семенович. А также Леонид, перед которым мне, несмотря на все извинения, до сих пор стыдно.
Накосячил я знатно.
Правда, все уверяют, что моей вины в произошедшем нет.
– Релакс, Леша! – смеется Леонид и, морщась от боли, подмигивает. На пол-лица у него красуется сизая опухоль, губа разбита, левый глаз немного заплыл. – Зато какое приключение!
– Отставить приключения, Леонид! Могли оба там остаться… идиоты, – Горыныч ругается, но глаза светятся сочувствием.
Лев Семенович интересуется у Леонида:
– А что по итогу? Та бабка оказалась как наш Виталик?
– Ну да! Что-то вроде того. Менталистка, всеведущая. Тут, как бы это сказать, судьба замешала хитрый магический коктейль из старческого маразма, ненависти к людям и желания направить на путь истинный во искупление грехов и во славу Бога.
– Умеете вы, уважаемый Леонид, метафоры подобрать, – в восхищении крутит головой Лев Семенович. И переключается на меня: – А как ваше состояние, Алексей? Вам, как выразился наш коллега оперинженер, судьба тоже уготовила хитрый коктейль. Только в вашем случае ингредиентами стали обострившийся ПТСР и способность престарелой кикиморы вызывать галлюцинации.
Признаться, я до сих пор чувствовал себя паршиво. Бабка оказалась хреновой волшебницей, сводившей с ума семью Антонины Васильевны. Там все хлебнули. Взять хотя бы Ивана, который добрый десяток лет нес бремя вины, столь сильное, что оно чуть не повредило его разум. Совсем как у меня, когда в лице Леонида я узрел ненавистного наркомана.
Леонид нашел Ивана в церкви, где тот молился перед иконой пресвятой богородицы с младенцем на руках. Ему удалось выдернуть Ивана из зловредного тумана, может быть, потому что ведьма в тот момент была занята мной.
Позже Иван рассказал про автокатастрофу, в которой погиб его ребенок. В тот день он повез своего маленького сына на крещение, машину занесло, и от сильного удара головой ребенок умер.
Потеряв разум от горя, он поверил нашептываниям ведьмы, что малыш обратился в Дрековака. В этом существе, по славянской мифологии, воплощаются души детей, умерших до крещения, а отличить его можно по пронзительным крикам по ночам. Жуткие крики день ото дня становились все сильнее. Правда, слышал их только Иван, но по мере его визитов к бабке бред только усиливался. Старуха взяла на себя роль посредника между ним и Богом, чтобы сообщать несчастному, получил он прощение или нет. А Бог, по всей видимости, прощать не собирался, по крайней мере до тех пор, пока Клавдия жива.
– Как мое состояние? Вообще-то, несмотря ни на что, я, кажется, доволен. Семья Антонины спасена. Старая кикимора в тюрьме. Остальное не важно.
– Но вы справились с панической атакой.
– Наоборот. Она захватила меня полностью.
– Позвольте, голубчик, – возразил Лев Семенович. - Перехват эмоции паники и страха в вашем случае говорит о преображении. Вы перестали бояться того человека… Нашли в себе мужество…
– А также гнев, ненависть, – перечисляю я, – увы, не лучшие качества для оперинженера. К тому же как раз бабка их в мою голову и вложила.
– Тут вы не правы, – вмешался Виталик. – Понимаете, мы, менталисты, оперируем лишь тем, что имеем. Да, мы способны воздействовать на психику, заставить человека делать какие-то вещи или просто наблюдать за психическим состоянием на расстоянии. Но всегда работаем лишь с тем, что уже имеется.
– Вы хотите сказать, что гнев во мне был изначально? И ненависть?
– Именно, – кивнул Виталик. – Скорее всего, эти чувства появились после выхода из больницы. Как только психотропные препараты перестали делать вас овощем.
Лев Семенович хмыкнул:
– Могу поклясться, что такая реакция на утрату более чем нормальна. А вот перманентное пребывание в депрессии, наоборот, деструктивно и не ведет к выздоровлению.
– Спасибо, – поблагодарил я и с сожалением добавил: – Однако тест не пройден, я не могу стать оперинженером.
Геннадий Ярославович, почесав затылок, согласился:
– Да, Леша. Прости.
– Не извиняйтесь. Случившееся пошло мне на пользу. По крайней мере, есть надежда стать нормальным. А что касается работы, ну, так сложилось. Я ненадежен.
– О, нет. Ты не понял. Вторую часть теста ты прошел! Леонид за тебя поручился. Боевого опыта у тебя нет, но даже в бреду ты пошел на врага… э-э-э… условного, скажем так. Проблемы лишь с первой частью теста. Мария, может, пояснишь?
Девушка напряглась. Наверное, ей еще не приходилось отказывать таким, как я. Я улыбнулся:
– Не жалей, Мария. Говори, как есть.
– Дело в том, что твой слепок вообще ни на что не реагирует. Это, скажем так, необычно. Он как будто принадлежит мертвому, словно ты намеренно не даешь ему воли… – она сочувственно развела руками.
Не прошел первую часть… Три ха. Магия меня не любит. Это взаимно. Черт, ну надо же! Мертвому!
– Я бы предложил тебе работу, – вдруг говорит Горыныч. – Но ты сам знаешь, как это опасно для простого человека.
– Вынужден согласиться с Геннадием Ярославовичем, – Леонид на их стороне, и в этом нет его вины. – Если бы не устойчивость к маг-воздействию третьего уровня и ниже, эта бабка похоронила бы там нас обоих. А такой иммунитет возможно получить лишь после пробуждения.
***
Когда же закончится эта осень?
Ветер, ледяной и ко всему безразличный, обдувает тротуары, парапеты. Проникает за шиворот, заставляет ежиться, сгибаться в три погибели, как будто это от него спасет. По ощущениям, вот-вот разразится очередной ливень. Но, кажется, эта гроза будет не страшной.
Что-то внутри щекочет, словно мягкое перышко.
Какое-то сомнение.
А ноги несут и несут…
Куда?
Встревоженный, неспокойный, брожу по улочкам Питера третью неделю. Мысли не унимаются.
Что же я ищу? Ответ?
«Для того чтобы узнать ответ, надо сначала задать вопрос», – думаю я и в свете тусклых фонарей узнаю лик знакомой больницы. Ну да, Арсенальная, девять. Вон окно, все так же открыто. И, кажется, заметен легкий дымок.
«Беги, кривой, беги. От себя все равно не убежишь», – это ведь были мои мысли. Но! Откуда эта баба Клавдия знала, что я кривой? А ведь точно тогда сказала: «кривой без сути». Не показалось.
Перед глазами встает Виталик.
Как он там говорил: можно усилить лишь то, что уже есть? Мысли, которые по-настоящему важны, становятся в итоге наваждением. Превращая человека в безумца, одержимого. Вряд ли старуха избирательно усиливала страхи, читая мысли. Скорее, просто воздействовала на все, что есть.
– Нужно задать правильный вопрос, Леша! – говорю сам себе. – Не важно, откуда она знала. Важно, почему я услышал именно это. Кривой без сути и… мертвый слепок, которому я намеренно не даю волю. Словно сам закрыл перед ним все двери.
Что же я, боюсь быть сумасшедшим?
Нет. Больница меня не пугает, я вообще ничего не чувствовал там. Кроме…
Ответ давно дан, еще тогда, у двери в палату.
– Ведь вы все знали, – говорю пустой улице.
Смеюсь, и ноги сами несут меня дальше, к входу.
Закрыто. Часы посещения окончены.
Ничего! Я перелезу. Перелезу, чтобы вновь оказаться в больнице. Ну не смешно ли? Да, да, трижды да. Ну и что?
Вот и парадная. Лестница. Санитаров не видно.
Тишина. Дорога свободна. Вперед.
Пролет, еще один, еще, на самый верх… пятый этаж.
Дверь со стоном бьется о стену. Палата в конце, ну же, скорее. Она, конечно же, не заперта. Почему должно быть иначе? Снова хохочу, я же сумасшедший… и замираю: никого. Лишь окно, кушетка и запах табака. Не могу поверить – что я делаю? Прибежал в собственную палату. Идиот.
Сзади раздается:
– Нет.
Ольга!
– Привет, мой дорогой кривой. Я заждалась.
Слезы катятся из ее глаз, падают на пол.
– Привет… – я беру ее руки в свои. – Кто ты, Ольга?
Она хмурится, хочет, чтобы я сам догадывался. И краем сознания я жадно хватаюсь за иллюзорную идею: меня чем только ни обкалывали, чтобы угомонить, я псих, кривой, почти мертвый. Но одно чувство сохранилось нетронутым, оно было всегда, всю жизнь. Маячило где-то на заднем плане, то и дело напоминая о себе. Оказывается, его ничто не способно истребить. Но можно самому закрыть перед ним дверь. Отказаться от него.
Однако мне чертовски повезло! Пришла магия – и оно воплотилось виде… фантома? Призрака? Галлюцинации?
Не важно!
– Ты – Лик моей Судьбы, Ольга. Ты есть, и я тоскую о пока еще не выбранном пути.
Она довольна. Улыбается.
– Знаешь, почему кривые ныряют в Неву?
– Почему? – спрашиваю, уже зная ответ.
– Их зовет Судьба. Они не знают, что делать, но жаждут встать на ее путь. Он опасен. Всего шаг – и дороги назад нет. А твоя Судьба застряла в палате. И ты не желал ее выпускать на волю.
Мы смотрим друг на друга. Зареванное лицо Ольги светится счастьем. Я растерян, но четко знаю следующий шаг.
Ольга протягивает руку:
– Побежали? Ты даже не представляешь, какой путь я тебе приготовила. Просто «интереснющий»!
– Нет такого слова.
– Не нуди.
Мы смеемся и бежим из палаты прямиком к лестнице. Откуда-то появляется санитар. С размаха бью ему в морду. Он заваливается на спину и мычит. Во дворе на пути стена, мы карабкаемся, обдирая руки, снова смеемся.
Вой сирены.
Двое преследователей.
А хрен вы нас догоните! Выкусите, дьяволы в белых халатах.
Мы несемся сломя голову.
Вот и набережная, парапет.
Стоящий одиноко мужчина курит и смотрит куда-то вдаль, как будто чего-то ждет. «Любит же он плащи», – думаю я в тот момент, когда, коснувшись парапета, мы взмываем ввысь, перед тем как упасть в ледяную гладь Невы.
…
Геннадий Ярославович, затянувшись, медленно выпускает облако серого дыма.
– Виталик, как фон?
– Если бы это был фон от радиации, мы бы уже скончались в муках, впрочем, недолгих. Хорошо, что он магический. Да-а-а, вы были правы: его создавал именно Алексей.
– Не совсем так… Не совсем… – тихо произносит Горыня, думая: «Какой же будет твоя дорога, Леша? Без чего ты не можешь жить?»
– Может, уже пора его достать? – голос Леонида звучит сочувственно. – На улице зябко.
Главный оперинженер ИМП качает головой:
– Рано. Встать на путь Судьбы можно лишь однажды. Пускай насладится и хорошенько запомнит, хм-м… кривой.