Анна Неделина №2

Соседи

Соседи
Работа №100

То, что по соседству живёт ведьма Степка догадывался давно. Признаваться себе в этом было страшно. Во-первых, сразу вроде как подписываешься под тем, что немного не в себе. Во-вторых, если уж начинаешь верить в нечто сверхъестественное, то тогда придется вписать в свой удобный, давно сформировавшийся мирок целую область: неизведанную, тёмную и от того жуткую. Ведьма-то в мире явно не одна, и даже не две, их тысячи. И леший с ними с ведьмами, тут ведь ещё подтянется и прочая нечисть. Да тот же самый леший, домовой, прочая сказочная шалупонь. Про потусторонний мир всяких мёртвых...духов, призраков, неупокоенных душ и думать не хочется. А воздух ими явно нашпигован. Быть иначе не может. Степка эти мысли пытался не подпускать, но они всё равно просачивались и тяжело ворочались в голове, кололи. В животе возникала тяжесть, под кожей начинало зудеть нетерпение, как в детстве от ожидания новой игры или скорого праздника. Только нетерпение тревожное такое - злое. Опасная эта штука впускать веру в свой разум. Обратно не всегда отыграешь. В-третьих раз уж по списку идти: все в своей жизни Степка любил раскладывать по полочкам, спискам, подпунктам - едва ли от этого становилось легче, скорее наоборот начинал задыхаться от обилия задач или проблем, но привычка - штука трудноискоренимая, потому....в-третьих, думал Степка: "ну допустим ведьма, и что мне делать-то с ней. Да ну к чёрту её ведьму эту. Ооой, это ведь ещё же и черти имеются и всякая прочая приблуда". В такие моменты Степка махал рукой на мысли и шёл заниматься тяжелым физическим трудом. Чем тяжелее, тем лучше.


Так и жил, а чтобы лучше спать заставлял себя меньше думать. Не дай бог узнаешь, чего лишнего, умным станешь, не уснешь потом. Степка с детства понял, что признание проблемы - далеко не половина её решения, как болтают всякие умники, а лишь один из множества шагов. Понял по нищете родителей, которые признавали, что нищие, а легче им от этого не становилось. Работали усердно и много, а всё равно жили впроголодь. Окончательно убедился во время своего развода. Признались они с Людмилой в наличии проблемы? Признались. Начали их решать? Начали. Вот не думали бы, не задавались этими ненужными вопросами, жили бы ещё себе, как все живут. Так нет же. Люда обожала задавать вопросы и идти напролом в поиске ответов на них, а если проблемы или вопроса не было, то их можно было придумать. До сих пор злость и обида поднималась в Степке от этих воспоминаний, но он одергивал себя - о покойниках плохо нельзя: ни говорить, ни думать. Тем более развод их так и не состоялся, значит злится он на покойную жену, а это уж ни в какие ворота.

Но, конечно было "но". И "но" это висело в воздухе грозно и неопровержимо. "Но", непозволяющее отмахнуться и не думать. Проблема уже не ждала пока её признают, она громкой поступью подходила всё ближе к степкиному дому, скоро раздастся стук в его дверь, а может и вовсе, бесцеремонно ворвавшись, она собьёт дверь с петель, безо всякого стука.

Началось всё с семьи Сидоровых. Отец, мать, трое сыновей: старшему восемь, младшему два. В тот день после бани, Нюра - мать семейства уложила малышей спать, а сама с мужем села смотреть телевизор. Решила дотопить, чтобы дети точно не замёрзли после бани. Задвижку закрыла чуть раньше времени, может спешила к интересной передаче, может отвлек разговор. Нашли их утром, соседки пришли за молоком, корова беспокойно мычала в загоне. Смерть от угара только звучит смешно, а выглядит жутко. Просто спокойно спящие люди, хотя, надо признаться повезло им из всей деревни больше всех.

После, деревня стала вымирать стремительно. Месяц назад схоронили Ивана и осталось теперь два живых дома: степкин да соседский - ведьмовской. Стёпа стоял за цветастой шторой, оставшейся в наследство от матери и болезненно морщился: от осточертевшего рисунка на шторах; от того как запущены они стали после смерти Люды; от необходимости признаться наконец. Из-за шторы он бегло оглядывал ведьмовской двор: ничего необычного - дровяник, колодец, баня, обвитая лозами плюща, но во всем этом виделось ему теперь, после всех событий, какая-то чёрная тень угрозы.

Иван держался последним среди Кузыковых. Они постепенно уходили. Пожалуй, дольше всех здесь. Первая была Ася - его жена, уже семь лет как погибла. И, конечно, как и все при странных обстоятельствах. Сбила её насмерть машина. Казалось бы, чего тут странного. Да вот только на местной сельской дороге машины редкость огромная. А чтобы ещё и на большой скорости, так это физически невозможно. Не разогнаться - любая машина развалится. Естественно никто машины не видел. Ася тогда лежала посередине дороги, вся переломанная, обе руки изогнуты под каким-то диким углом, и позвоночник вывернут в обратную сторону, погибла на месте. А машины будто и не было. Сначала думали - дикий зверь какой. Но на теле ни одной колото-резаной раны, ни укуса, ни следов вокруг. Потом через два года мама Ивана - Антонина Павловна. Нашли на грядке. По вскрытию - инфаркт. А потом дети пошли. Четыре года - четыре ребёнка. Старшую током убило. Следующий подавился и задохнулся. Следующий упал с лестницы. Младший умер во сне. Они так и уходили, как рождались, по возрасту, от старшей к младшему. А Иван пить начал, что неудивительно, держался до последнего, хотел хотя бы одного ребёнка поднять, но не вышло и за год спился. Нашли его в петле. То, что в петлю он залез сам Степка не верил.

В год умирало всегда четыре человека. На каждый сезон приходились одни похороны. Когда ещё было кому писать, Степка писал матери: "Патологоанатом у нас толковый, в ближайшем посёлке работает. Столько опыта у нас тут получил. Говорит прислали по распределению после учебы, на три года, он сначала переживал, что ему тут скучно будет. Яков его зовут. Отличный мужик. Умный, весёлый и своё дело любит. Он в итоге решил, что никуда от нас не уедет, слишком мол интересно тут. Одно время даже на него начали думать. Мол он развлекается так, а потом сам же за вскрытие отвечает, всякие причины смерти указывает. Да вот только не может всё это один человек провернуть".

Дальше Степка уже не писал, чтобы не пугать мать, больше всего на свете боявшуюся ни пауков и высоты, а сумасшедших. Не писал, потому что сам до конца не мог понять не сходит ли он с ума, но думать продолжал: "Не может один человек провернуть...дьявольщину такую. Если он не ведьма, конечно. Ведьма может. А сильная ведьма и того больше умеет".

Всех, кто в Якове сомневался, давно не стало: Сашка словил белочку, всю ночь по деревне бегал, кричал что-то про чертей, упал и шею свернул; Фёдор зимой в поле околел; дяде Жене топор голову пробил, слетел с древка во время рубки и в глаз вошел; Витька отравился, полоскало его дней десять, лечился водкой, да не вылечился, от обезвоживания умер, так в туалете и обнаружили его, уже застывшим. Какие хитрости Яков применил, чтобы его в гроб уложить, никто не знал, хоронили закрытым. Вот и не осталось никому сомневаться в Якове.

Степка писал матери: "Я о нём никогда плохого не думал, мировой он мужик, добрый...и как не оскотинился человек при такой-то работе?".

Яков приходил к Степану в гости. После смерти Люды помогал ему по хозяйству: заказал машину дров, сложил поленницу, вечерами приходил натаскать воду из колодца, приносил с собой гитару и отвлекал Степку песнями. Если бы не Яков восстанавливался бы Стёпка в разы дольше.

Стёпа вздохнул и поплелся выключать плиту: картошка отчаянно булькала уже добрых полчаса. Вспоминая помощь Якова, он заскучал, ему страшно захотелось, чтобы этот большой, сильный человек оказался сейчас здесь. Человек, который никогда не терял расположение духа, не боялся, и, кажется, мог дать совет по любому поводу.

Поддев картошку и кусок селёдки вилкой Стёпа очередной раз начал думать о смерти Люды. Сейчас эти воспоминания не были настолько навязчивыми как раньше, но всё равно исправно приходили к нему раз в неделю. Вот он, Степка, бежит по крутому, отвесному спуску к реке, песок осыпается под ногами, тормозит движения, забивается в калоши, отчего они становятся с каждым шагом всё тяжелее, превращаясь в пудовые гири. Тело Люды белое и округлое приковывает взгляд. Он сбрасывает калоши, чтобы бежать быстрее, но ногам не становится легче - наоборот, мысль о том, чтобы подойти ближе, узнать, понять - равняется его, степкиной, смерти. Мысль эта останавливает время, делает каждое движение невыносимым, будто идёт он под толщей воды. Люда...она была рядом всегда. Его Люда: родинка над левой бровью, рыжие волосы, хитрый прищур слегка раскосых глаз. Без Люды нет его...поэтому ещё несколько сладких секунд добавляют вдруг неидущие ноги к её короткой, несчастливой, нищей жизни. Но вот наконец он справился с этим бесконечным путем длинною в несколько десятков метров, он совсем близко, среди охающих соседей, склонившихся над утопленницей. Не в силах стоять, он падает на колени рядом: рыжие волосы змеями обвили её лицо, шею: душат, душат, душат....и родинка вдруг стала светлее, почти слилась с белоснежной, трупной кожей. Вытащили её буквально через несколько минут после смерти. Его Люду, которая умела плавать с пяти лет и страшно этим гордилась; его Люду, занимавшую первые места во всех соревнованиях по плаванию своего небольшого городка, проходивших в её прошлой жизни, светлой и простой, её жизни до Стёпки.

Снова и снова проносилась перед глазами Степы заевшая картинка. Он ел ужин, не чувствуя вкуса и даже не сразу понял, как и когда перед ним очутился Яков. Улыбаясь он стоял в дверях и ждал, пока хозяин выйдет из привычного состояния транса, и узнает его. Помимо всегдашней жилетки (чёрной и промасленной, будто он работал не патологоанатомом, а механиком и не вылезал из-под машины) на нём были широкие штаны и свитер с настолько странным и ярким рисунком, что именно он и выдернул Степку из забытья.

- Яков, здравствуй. А я вот буквально только тебя вспоминал, думал, что здорово бы тебе зайти было, - обрадовался Степка, поднимаясь и протягивая руку для пожатия. Он сильно окал, но почему-то часто выбирал слова именно с этой буквой, чем смешил Якова.

Гость, наклонившись, переступил порог, и сразу дом вдруг стал тесным и маленьким. У Якова была странная способность заполнять собой всё пространство: местные, крохотные домишки и даже дворы были ему малы. Казалось, даже в окрестных полях, по которым он любил гулять широким, размашистым шагом, места ему не хватало. Тихий голос совсем не сочетался с этим ростом и телосложением, но стоило прислушаться, и та же стальная сила была и в голосе, рокочущая и тяжёлая, напоминающая сильный гром где-то вдалеке.

Закат застал их за третьей рюмкой. Солнце, налитое красным, лениво опускалось, заглядывая в окна. Выпивали сначала молча. Стёпа набирался смелости начать разговор, после которого, он был уверен, пути назад уже не будет. На пятой рюмке сомнения снова вгрызлись в его мысли, может все-таки он себе всё придумал, может не стоит записывать во враги последнего живого человека, может все случившееся просто случайность. Стёпа со смерти Люды боролся с собой, пытаясь разъединить в своей голове голос разума и вкрадчивый шёпот страха. Каждая новая смерть отбрасывала его назад в это липкое чувство сомнения. Со временем он понял, что и разум, и страх оба повторяют ему: надо спасаться, надо делать, не ясно что и как, но делать, потому что ты - следующий в этой длинной очереди на кладбище.

На седьмой рюмке Яков и Стёпа услышали как усилился ветер, ветки старой яблони начали царапать окно, а калитка у соседки хлопнула с такой силой, что Стёпка подпрыгнул, будто рядом выстрелили.

- Нервы ни к чёрту, - пояснил он Якову, перехватив удивлённый взгляд, - Знаешь, есть у меня одно подозрение, - прежде чем продолжить Стёпа выглянул в окно - проверить не подслушивает ли ведьма - вечерами она обхаживала свои владения, внимательно вглядываясь, будто ища что-то в земле, и бормоча под нос.

Ведьма как раз завершала свой привычный обход. Полы её чёрного халата с крупными, вручную вышитыми на нём красными тюльпанами, разлетались на ветру. У входа в дом она остановилась, и, медленно поводив головой в разные стороны, смотря под ноги, резко перевела взгляд на степкино окно. Тот от неожиданности поперхнулся и нырнул за штору: ледяной взгляд старухи отрезвил его. Как ошпаренный он вскочил и побежал в прихожую, где чувствовал себя хоть в какой-то безопасности из-за отсутствия окон.

- Послушай, - решился он наконец, собравшись с силами: - не знаю, как это сказать , но сил молчать больше нет, - и, услышав, что Яков встал со стула, чтобы выйти к нему, понимая, что сказать это в глаза, не сможет, выпалил, - Соседка моя - ведьма, это она убила всех здесь, и я знаю, точно знаю, что я следующий, - Степка, шумно выдохнул от облегчения. Мысль, терзающая его уже несколько лет, наконец высказана.

Яков смотрел на Степку исподлобья, будто ожидая продолжения. Он не вышел в прихожую, а стоял в дверном проходе, облокотившись об косяк. Наконец, поняв, что эта короткая речь забрала у Степана все силы, он произнёс:
- И как ты думаешь она это сделает? - не моргая он посмотрел на Стёпку, тот в недоумении замер.

Через секунду уголки губ Якова незаметно дернулись вверх, и не в силах сдерживать больше смех, он захохотал, откинувшись назад:

- Прости, хотел разрядить обстановку, ты бы видел своё лицо сейчас. Пойдём, - Яков махнул рукой, по-хозяйски приглашая Стёпку обратно в столовую, будто это Стёпка был у него в гостях. Звонко стукнула бутылка о хрупкий край рюмки.

- Думаешь первый такое придумал? – продолжил Яков, - Я слышу об этом далеко не первый раз. Правда думали на разных женщин, но никого из них уже не осталось. А помнишь, были люди, что на меня грешили? Страх ослепляет. Особенно, когда остаёшься с ним один на один. Сколько ты мучаешь себя этими мыслями? Довел себя до такого состояния, посмотри на себя, шарахаешься старухи, ведешь себя как истеричная баба.


- Но вся деревня мертва, - не согласился Степка, - да так жёстко, странно, нелогично. Вспомни как Прокофьев младший упал в бане в чан с кипятком. Ну как это возможно? Да что ни смерть возьми - какое-то изуверство.

- Твоя правда: смертей много, - согласился Яков: - Так ведь половина из них от страха, другая - по неосторожности. Помнишь Симашевский напоролся на сук, от кого он убегал?


- Вот именно, от кого? – удивился Стёпка.


- От страха. Страха с большими глазами, сильными челюстями и длинными ногами. Да, Сидоровы погибли от собственной невнимательности, а после этого уж вся деревня обречена была, потому что придумала себе тёмную силу, неизбежность и поверила в неё. Вера творит не только чудеса. И ослепляет ни хуже страха.


- Да как же! - возмутились Степка и десятая рюмка в нём: - А как же Лепухов? Голову ему кирпичом пробило от невнимательности или страха? А Тушкина задохнулась во сне от чего? Как же Люда в конце концов?


- Спокойно. Ты в бутылку-то не лезь. В конце концов почти все эти люди заканчивали на моём столе. Я видел всё намного ближе, чем ты. Лепухов умер от собственной лени, сколько раз ему говорили поправить сарай, сколько, ну вспомни, но всё завтра. А завтра кирпичу надоело и прилетел он в голову нерадивому хозяину, который мало того, что починить не может, так ещё и дверью хлопает так, что соседние сараи дрожат. Тушкина себя довела. Вспомни, как весь двор она обвесила колокольчиками, чтобы никто пройти незамеченным не мог, и ветер, играя, её потихоньку с ума и сводил. Ты ведь не знаешь, что она спать не могла. Думала только уснёт и за ней придут. Кто придёт-то? А Люда - тут несчастный случай. Мы все горевали, - Яков сник при упоминании покойной жены Стёпки, но продолжил, - но всё равно без страха не обошлось. Нога запуталась, и Люда начала биться, как рыба в сетях, вместо того, чтобы поднырнуть и попытаться ногу вытащить. Она ведь плавала отлично, и дыхание задерживать могла намного дольше, чем ты или я. Значит, что погубило её? Страх. И невнимательность. Водоросли в том месте каждый год длинные и опасные, что она не знала этого, проведя тут полжизни.


- Может быть ты ещё скажешь, что она не просто так к той коряге подплыла и не пробовала спастись?! Может это она с собой покончила?! - распалился Стёпка.


- Заметь это говоришь ты, но есть в этом логика. Есть. Как её родители запилили за ваш развод. Да и ты не хотел её отпускать, а так она осталась твоей, пусть и мёртвой.


- Что?! Что ты сказал? То есть ты обвиняешь в случившемся меня? - заорал Стёпка.


- Я всего лишь говорю, что это один из вариантов, - устало ответил Яков.


- Уйди!! Не смей оскорблять её память своими вариантами!!! - вопил Степка, уже в спину гостю, окончательно теряя самообладание.

Спустя несколько часов, проспавшись, Стёпка пошёл в баню. Приятная прохлада последнего летнего вечера бодрила. Небо по-августовски чистое и низкое, мерцало тысячами звёзд. Конец лета - любимое время года Люды. Время собранного урожая, приятной усталости и долгих разговоров. Она любила повторять: «невозможно врать самому себе и миру, смотря в честные глаза августовских звёзд». Его Люда - во всём, видевшая не только красоту, но и смысл, и ставшая красотой и смыслом для него.

Баня, про которую он забыл из-за визита Якова, успела полностью остыть, но котёл с водой сохранил тепло. Первый раз он услышал скрежет, когда обливался из вёдра, звук слился с шумом воды, отчего он не придал ему значение. Второй раз звук заглушил скрип двери, когда он выходил в предбанник. Он насторожился, прислушиваясь, но тоже смог отмахнуться. Третий раз не оставил сомнений. Выключив свет в предбаннике, он пошёл к выходу. Люда много раз просила сделать ещё один выключатель, возле двери, чтобы не приходилось каждый раз преодолевать эти несколько метров кромешной темноты. Где-то на середине пути, Степка услышал за спиной шорох, он замер. Звук повторился, раздался глухой стук, будто кто-то пробежался по полу, скамья жалобно скрипнула под весом чего-то. И раздался голос скрипучий, надтреснутый:
- Бееее…рееее...гииии….ссссь….

Стёпка дёрнулся к двери, откинул засов и выскочил наружу. Звёздное небо скупо освещало путь до дома. Он заставил себя вернуться в баню, вспомнив сравнение Якова про истеричную бабу, пройти снова эти несколько метров, щёлкнуть выключателем и убедиться, что никого в предбаннике нет.


До утра крутился он в постели. Мысли не давали уснуть. Признание Якову сделало существование ведьмы реальнее и ощутимее, так как он, Стёпка озвучил его, а значит признал. Пусть Яков не верит, ничего. Факт про одну смерть в сезон ему крыть нечем. В прошлом сезоне ведьма забрала Ивана. Сегодня наступила осень и вместе с ней время для новой жертвы.

После нескольких часов тревожных, обрывочных снов, в которые то и дело врезался голос, исходивший казалось из стен, повторяющиий:

- Бееее…реее…гиии…сь...- Стёпка проснулся ещё более разбитым, чем ложился.

Тело болело, будто избитое. Он долго лежал ни в силах пошевелиться, ругая себя за вчерашнюю попойку. Веки вспухли, руки саднили. Степа посмотрел на ладони: он так сильно сжимал кулаки во сне, что кровавые следы от ногтей остались на коже, а под ногтями засохла кровь. Похмелье усиливало тревогу. Первым делом он перенёс выключатель в бане ближе к выходу. Двадцать лет работы электриком не прошли зря. Стёпка задумался почему так долго переносил эту пустячковую работу, несмотря на все просьбы Люды. Вторым делом Стёпка решил пойти на рыбалку, обдумать все как следует, и в очередной раз предпринять то, что всегда с треском срывалось. Но если раньше после очередного провала, можно было отложить побег из деревни до лучших времён, потихоньку восстановиться и снова всё распланировать, то теперь, когда запущен обратный отсчёт, медлить нельзя.

Раньше, когда в деревне оставались люди помимо него, можно было успокоить себя тем, что именно они будут следующими. Да и мысль, что виновна во всех смертях именно соседка созревала долго, и появилась только после гибели Люды. Все предыдущие смерти проходили мимо Стёпки, не цепляя его, а после начали проходить сквозь. Он заметил, что за несколько дней до очередного инцидента ему становится холодно: казалось, стоит он под ледяным потоком воды, и чем ближе ко дню расправы, тем сильнее он замерзал. Каждую косточку, каждый сустав выламывало. Ненадолго спасала баня, но даже, сидя в ней иногда ловил себя на мысли, что холод исходит от стен: тогда он вставал спиной к печке и просил кого-то неведомого и сильного помочь. И, видимо, кто-то помогал, потому что снова и снова следующим забирали не Стёпку.

Сквозь болезненные ощущения наблюдать становилось сложнее, но он понял, что изменения в поведении соседки напрямую связаны с ухудшением его здоровья. Чем холоднее было ему, тем лучше чувствовала она себя. Обычно немощная и слабая, она вдруг начинала ходить, не опираясь на палку. Шаг её становился всё увереннее, и в день новой смерти она почти летала по участку, в предвкушении. Стёпка пытался приглядеться касается ли она земли, но зрение изменяло ему к концу очередного приступа, после нескольких дней пронизывающего до костей холода, в какой-то момент, начинающего идти будто изнутри. Когда он с трудом видел забор своего дома, то понимал, что скоро конец. Осталось понять чей. И действительно, исправно в тот же день приходила новость об очередной смерти. Уже к вечеру холод исчезал, зрение возвращалось, а соседка становилась моложе. Совсем незаметно моложе, чтобы не бросаться в глаза односельчанам, но он-то видел всё, наблюдая из первого ряда за этим спектаклем одной актрисы. Вдруг потемневшие волосы, с утра еще бывшие седыми, соседка повязывала платком. Стёпка припоминал, что раньше она делала это после каждой смерти. Когда зрителей в деревне стало меньше, то стала меньше переживать за декорации. Да и напуганные постоянным присутствием смерти соседи были не так внимательны. Стёпка корил себя за прошлую невнимательность. Почему он понял всё только теперь, когда никого не осталось? Или он знал всё, знал давно, но тянул до последнего, скрывая страшное знание даже от себя? Тогда нет ему, Стёпке, прощения. Часто Стёпка задумывался почему она не убрала его первым, ведь это было самое логичное, но ответа не находил. Может она подпитывалась его страхом, играя с ним как кошка с мышкой, а может ей нравилось иметь зрителя.

Наблюдая за лёгкой рябью воды на любимом озере Стёпка вспомнил предыдущие попытки побега. Первый раз его жёлтый москвич сначала закашлялся, потом зафыркал, а после кряхтя, заглох прямо на горке, на выезде из деревни. По инерции он съехал с горы, но в гордом молчании.

Любовно названный Людой желток достался ей в наследство от отца. Стёпка долго ковырялся, пытаясь возродить машину, но, признав поражение, отправился к живому ещё Димке за помощью, попробовали толкать - не завёлся, тогда на прицепе с помощью трёх оставшихся тогда живых мужиков затащили желток в горку. И тот, как только вновь оказался на территории деревни зафыркал вновь и...завелся. Стёпка решил, что дело в горке и повёз желток ко второму выезду из деревни, в сторону трассы, но стоило покинуть деревенскую дорогу, машина снова заглохла. Мужики, уже из интереса ходившие рядом, снова помогли развернуть и толкнуть желток. И он снова благодарно зафыркал и завелся, как только въехал в деревню. Тогда Стёпка решил испробовать последний вариант. Больше из желания доказать себе, что чертовщина повторится. Третья дорога шла мимо сельского кладбища, уходя через поля, по убитой просёлочной дороге, в другую деревню. Даже если желток и сможет не заглохнуть, проехать там ему будет всё равно не под силу. Но решено было попробовать - ради чистоты эксперимента. Справа осталось основная территория кладбища, слева потянулись поля, а желток всё ехал. Мужики, шедшие сзади, радостно засвистели, празднуя победу. Желток победоносно мигнул фарами, проехал ещё метров сто и заглох. Стёпка вышел из машины и огляделся. Последняя одинокая могила, из тех что разрозненно были разбросаны вокруг кладбища, обречённо смотрела на него. Стёпка плюнул под ноги. Деревня заканчивалась здесь, рядом с этим покосившимся крестом, дальше Желток не поедет.

Вторая попытка уехать продвинулась чуть дальше, но закончилась также - провалом. Пройдя пешком дорогу до трассы, Стёпка поймал попутку. Но стоило ему сесть в машину, как она глохла. На пятой машине Стёпка сдался и решил не задерживать больше водителей. Вернулся обратно пешком. За несколько часов, на пяти разных машинах, ему удалось проехать меньше километра. До ближайшего города было триста восемьдесят три. Вернувшись в тот день домой, он сел на скамейку, облокотился о сруб бани и в упор разглядывал соседский участок. Он поклялся себе, что не отведёт взгляд от её чёрных, непроглядных глаз, если она выйдет во двор. Она, конечно, посмотрит на него. Она всегда смотрит. И подолгу разглядывает его, не стесняясь, как игрушку в магазине. В своих смелых мечтах в тот вечер он даже решил сказать ей всё, выкрикнуть в её наглое, уверенное лицо, что он всё знает, что больше не боится. Но она не вышла. И он до ночи сидел и смотрел в живой забор между их домами.

Часть соседского участка была скрыта елями. Люда попросила сделать живой щит между ними, ещё во время жизни здесь предыдущих соседей. Тогда высажено было несколько маленьких ёлочек, сейчас окрепших, выросших до двухметровой высоты с широкими, мощными лапами. Новая соседка понравилась Люде, они подружились и решено было больше не возводить живую преграду. Именно соседка и внушила Люде все эти мысли и сомнения по поводу брака. Люда вдруг поняла, что упускает жизнь, что устала от деревенского быта и вообще семьи. Внезапно захотела она рисовать, вспомнила как тянуло её к живописи в детстве, начала выписывать журналы по теории искусств, решила ехать в город и поступать на учёбу. Стёпка не мог узнать жену, она вдруг ушла в открывшийся ей внутренний мир, намного более интересней, чем он – её муж. Перестала Люда заниматься хозяйством и даже иногда забывала приготовить еду, сидя за своими журналами и набросками. Потом началась новая напасть. Помимо поступления она решила возобновить занятия плаванием, по переезду в город, записаться на соревнования и подтвердить свой уже полузабытый статус кандидата в мастера спорта. Все сильнее настаивала она на разводе. Желток спокойно отвёз их в ближайший райцентр, как назло за сто с лишним километров ни разу не заглохнув, заявление на развод было принято тем же ЗАГСом, что поженил их двадцать два года назад. Спустя месяц должна была закончиться процедура развода, после которой Люда планировала сразу уехать, а в ожидании усиленно тренировалась в плавании и много рисовала. Через две недели она утонула.

Стёпка безучастно смотрел на круги на воде, оставшиеся там, где только что нырнул поплавок. Он понимал - все эти воспоминания по кругу и бесконечные проклятия, которые он посылает соседке не помогут. По крайней мере сотни раз до этого не помогли. Надо бежать. И почему в этом Богом забытом месте нет железной дороги... Поплавок резко ушёл вниз и вправо. Стёпа увёл удочку влево, поймав рыбу врасплох, и вытащил карася. Крупная чешуя ослепительно сверкнула на солнце, когда рыбина перевернулась с бока на бок, в попытке сорваться с крючка, но Стёпа оказался проворнее. Пока он снимал карася, то понял, что и сам повторит его судьбу, сам он также давно на крючке, а все его ленивые попытки вырваться всего лишь предсмертная агония. Карась отправился в ведро к собратьям по несчастью, а Стёпка, обернувшись к озеру, ахнул, чуть не упал и в полуобморочном состоянии сел на землю.

В середине озера из воды вертикально торчала зелёная голова, будто её обладатель не лежал, а стоял в воде. Голова тихо покачивалась, будто неприкрепленная к туловищу. Через несколько секунд она сильно затряслась, отчего некоторые водоросли, свисающие с её ушей, упали. Голова забулькала, выплевывая изо рта вязкую, болотную жижу, и открыла глаза. Тряска закончилась, и голова вдруг улыбнулась, да так широко и открыто, что даже глаза её засветились добротой:
- Ну, здравствуй, Степан.

Стёпа, конечно, ничего не ответил. Он сам не понимал, как так вышло, что он ещё сидит на берегу, а не бежит, сломя голову домой. Ноги были не тяжёлыми, их будто вообще не было, поэтому он даже не пробовал встать. И отдалённо в голове набатом стучала мысль, что бежать ему особо и некуда, дома его ждёт нечто похожее, разве что не с такими добрыми глазами: ведьма-соседка или нечто со скрипящим голосом в бане.

Голова нисколько не обиделась на молчание Стёпки, а только шире улыбнулась:
- Слушай меня внимательно, болезный. Бежать тебе надо. За тобой уже идут. В дом не возвращайся. Поздно. Ты сегодня у меня выловил пять плотвичек и карася, должен поймать ещё двух карпов. Я время сокращу, так тебе их отдам. Тебе здесь рассиживаться нельзя. Беги, - голова булькнула, подмигнула и ушла под воду. В эту же секунду из воды выпрыгнули на берег два крупных карпа и забили хвостами о песок.

Стёпка шарахнулся в сторону от рыбин, и бросился в сторону леса, оставив на берегу и ведро со своим нехитрым уловом. Спустя пятнадцать минут быстрого бега, он остановился. Кровь зашумела в ушах, ухание сердца отозвалось в них колоколом. Лес вокруг заговорил птичьим пением, шорохом трав, шумом листвы. Стёпка вспоминал: большое болото на северо-западе, километрах в десяти отсюда, не такое опасное, но за ним ничего нет, только заброшенная свиноферма и возле него бараки, построенные для сезонных рабочих; болото поменьше совсем близко, оно опаснее, но зато через него можно срезать путь к ближайшей деревне, всего тридцать километров, завтра вечером будет на месте. Если идти к той же деревне, не срезая через болото, то дорога займёт дня три, придётся обходить непролазные участки леса с буреломом. Может все-таки к свиноферме, какое-то время можно переждать в бараках, правда зимовать там - дело гиблое. Без электричества и значит обогревателей. Печей там не предусмотрено, а на одной барачной теплоизоляции долго не продержишься. Да и может снесли их, бараки эти. Решено было идти к болоту поменьше.

За полчаса пути погода резко изменилась. Ветер разбушевался и клонил деревья низко к земле, безжалостно срывая с них ещё совсем летнюю листву. Плотная, зелёная туча висела над болотистой ряской, над торчавшими повсюду стеблями камыша. Зелёные тучи - предвестники самых сильных бурь. Стёпка помнил это ещё из детства, когда отец и мать молились, сидя с ним и братом в подвале, а между громом и молнией не было промежутков, так плотно они шли друг за другом. Оглушительные, смертоносные, злые.

Стёпка, стоя над болотом, вспомнил, что никто из деревенских в болоте не погиб, значит такая смерть ещё вакантна. Именно ему может и уготовила её ведьма. Стёпка подошёл к хилому деревцу рябины, растущему у болота, и срезал два кусочка ветки, положил в оба кармана, проверил: в левом - спички, в правом – щепотка соли, которую он носил, уходя в леса или к озеру: для защиты от духов. Опорную палку, побольше и покрепче пришлось искать чуть дольше, но наконец подходящая рогатина была найдена. Опираясь на неё, прощупывая себе путь, он вступил на болото.

Ближняя сопка, покрытая длинной, высохшей травой зашевелилась и начала расти. Мгновенно росла она, и, стоило Степке один раз моргнуть, как перед ним уже стоял плотно сложенный старик, с белыми волосами до пят, но чёрной бородой. Стёпка не стал ждать начала монолога или дальнейших действий. Он посыпал себя солью, бросил в старика заранее приготовленную ветку рябины и зажёг спичку. Не оглядываясь, Стёпка пошёл дальше и только услышал, как тяжело зацокало под весом лешего болото. Стёпка громко засопел, чтобы не слушать других звуков. Внимательно прощупывая свой следующий шаг, он заставил себя не обращать внимания на усиливающееся порывы ветра, и приближающиеся всполохи молнии.

Если бы он поднял глаза, то увидел бы, что чуть поодаль в туче появилась белая полоса - приближался град. Если бы он оглянулся, то заметил бы, что на всём болоте камыши, росшие у нужных кочек, вдруг зарделись изнутри ярко красным светом, как фонарики. Но он смотрел только под ноги, и, потому град застал его врасплох. Падавшие крупные градины казались ему приближающимися шагами взбешенного лешего. Стёпка боялся посмотреть в нужную сторону, и от того придумывал себе вещи пострашнее. Ему казалось, что все кочки уже обратились в леших и весь отряд гонится за ним. Но он продолжал идти, помня, что крохотное болото совсем скоро закончится. А оно не кончалось, будто разрастаясь, играя с ним. Град обступил его плотной стеной. Ледяные градины охладили воздух, дыхание Стёпки начало собираться в облачко пара и тихонько ползти перед ним. Первая градина с горошину попала ему в ногу, вторая – со сливу - в спину, а третья – с яблоко - в затылок. Последняя отключила его, и падая, он думал, как же чертовски глупо умереть, почти выбравшись из болота.

Очнулся он спустя несколько часов. Удар в затылок настиг его уже на твёрдой земле. Светила полная луна и на ближайшем пригорке сидела она: нагая, прекрасная и белоснежная. Такая же какой выловили её в тот день. Лишь вокруг правой ноги чёрной змейкой лежала тень от перетянувшей её водоросли. Она встала перед ним и раскрыла руки в объятии:
- Родной, я здесь.

Как ни велик был соблазн броситься к Люде, он отмахнулся и побежал дальше. Бежал до тех пор, пока белёсый, бесплотный силуэт не исчез из виду совсем. Тогда Стёпа упал на колени и, впервые со дня смерти Люды, заплакал. Ведьма не знала пощады и загоняла его как дикого зверя.

И ей удалось. Появление Люды сбило Степку с пути. Три дня ходил он кругами по лесу. Вспомнилось ему как пытался ускакать из деревни Фома, да лошадь его вдруг сошла с ума, сбросила хозяина и затоптала. Выхода отсюда нет. На четвёртый день голод начал сводить его с ума. Ягоды, которые он срывал, превращались в его руках в волчьи, он в ужасе отбрасывал их, но ладони все равно успевали покрыться. зудящими волдырями. Благородные грибы становились поганками. Решив, что ведьма заколдовала ему руки, он вставал на колени и пытался укусить гриб, но тот в последний миг неизменно превращался в поганку.

Несколько раз в день на пригорках появлялся кувшин с молоком и дымящийся кусок пирога с мясом и грибами. Стёпка понимал, что это игры ведьмы и еда отравлена, демонстративно отворачивался и шёл дальше. Аромат еды пьянил, вытесняя все остальные мысли. На седьмой день Стёпка вышел к обрыву, он совсем запутался где находится, и обречено посмотрел вниз, на закрученные корни и огромные камни внизу. Степка даже примерно не представлял, где он. Проведя в местных лесах всю жизнь, никогда не видел он такого высокого и крутого обрыва, спуск с которого был равен смерти. Он съел несколько грибов. У поганок оказался мягкий, приятный вкус, не отличимый от съедобных грибов. Через несколько часов яд начал действовать и последний закат в своей жизни, Стёпка встретил в полузабытьи. Как только солнце спустилось за горизонт полностью, он, сорвавшись с края обрыва, полетел вниз.

Ведьма заплакала. Снова поражение. В очередной раз. Тонким, невидимым жалом укололо в сердце - верный знак новой смерти, вину за которую человек переложил на неё. Она вышла во двор. Некогда ярко-синий дом Степана давно стоял неухоженным, покосившимся, полинявшим. Крупные пласты краски в нескольких местах отвалились, от чего дом был покрытым оспинами. Казалось, он давно заброшен, а не оставлен хозяином чуть больше недели назад. Траву на дворе Степан не косил, она шелестела и ночами, когда другие звуки стихали, напоминала шум моря.

Ведьма выглядела моложе, но усталость в её глазах стирала эту появившуюся вдруг свежесть. Она походила по двору, пытаясь успокоить грусть. Столько лет, а каждая смерть даётся все также тяжело. Почему она с годами не становится черствее? Щелчок пальцами, и она на крыльце Степкиной бани. Толкнув дверь, заходит в предбанник:
- Да-да, я знаю, ты старался. Нет, опять не получилось, - отвечает она стрекочущему, низкому голосу, который что-то бегло рассказывает ей, боясь упустить детали.

Выйдя, ведьма снова щёлкает пальцами. На озере небывалая тишина. Гладь воды не нарушают даже беспокойные насекомые. Призывно щёлкнув языком несколько раз, ведьма замирает и ждёт. Через минуту на поверхность всплывает зелёная голова. Отряхивается, отплевывается и радостно выпучивает глаза:
- Ну что опять всё то же?!


- Всё то же, - обречённо вздыхает ведьма.

- Так я и думал, - расстроилась голова, - Моих карпов он не принял, уже выловленных своих бросил, убежал болезный. Еле-еле я их с берега достать смог. Знаешь, как мне тяжело дается выход на сушу, но не мог смотреть как они там корчатся на берегу. Да я ему самые ценные экземпляры дал: один карпушок восстанавливается. Только его съешь, а он снова обрастает. А второй так вообще в разных рыб превращается. Сегодня у тебя в ухе карп, а завтра глядишь и он уже щука. И оба всегда свежие. Да он с этими рыбинами мог по лесу месяцами ходить!

- И мои пироги есть не стал, - вспомнила ведьма.

- Люди никогда не научатся доверять нам. Мы для них уроды. Думают, мы не можем нести добро.


- Это потому что мы иные. Им просто страшно. Их можно понять. В конце концов в какой-то мере наша вина в этом есть. Моя так точно, - ведьма заставила себя замолчать, слезы комом встали в горле.


- Не вини себя. Паршивая овца всё стадо портит. Ты просто хотела стать матерью. Кто же знал. Ничего когда-нибудь успокоится. Всё пресыщает, - сжала губы голова.


- Мне ли не знать насколько всё пресыщает. Хотя ты тоже в этих делах учёный, - кивает ведьма, - Спасибо тебе. Ты сделал всё, что мог. Я понимаю. Теперь нам дальше ехать, тут всё. Степан - последний был. А тебе спокойных вечных лет жизни. И хороших соседей. Прощай.


- Прощай-прощай, - булькает голова, ныряя на дно.

На болоте печально кричит кулик и ведьма задерживается, прислушиваясь, слишком скорбна и правдива эта трель. Соседняя кочка оживает, растёт, вытягивается и во весь рост встаёт перед ней старик с длинными белоснежными волосами, похожими на высохшие травы. Он начинает разговор первым:


- Ну и нервные они пошли. Что-то мельчает народ. Слишком пугливый стал.


- Не суди их строго. Это ты устал от жизни, а им всё в новинку, всего мало. Они же все дети. Даже те, у кого такие же седые волосы. Что он учудил тут?


- Да так. Солью обсыпался. Рябиновой веточкой в меня кинул. Все по классике жанра. Они видать читают одни и те же книжки по оберегам и приметам.


- Прости его, - попросила ведьма: - Страх ослепляет.


- Да тут не страх ослепил. Он сам себя ослепил, не оглянулся на меня даже. Я ведь на него не обиделся. Подсветил короткий путь по болоту. К его приходу готовился, лучшие камыши по нужным кочкам расставил. Но где уж там. Он же птица гордая. Я и дальше, через лес, ему лучший путь отметил, но он слушать ничего не захотел. Даже рот мне не дал открыть - дурень. Всё сам. И вот оно как.


- А ты говоришь пугливый...смог бы пугливый дурень идти, не оглядываясь, зная что за ним нечисть, как они говорят, по пятам идёт?


- А то не смог бы?! А не дурень был бы, посмотрел мне в глаза и узнал, что мне, нечисти, как ты изволила выразиться, надо, - обиделся старик.


- Легко сказать, ты из своего болота не вылезаешь, а как бы ты себя чувствовал, если бы сунулся к ним, к людям, а? Молчишь? А тоже страшно было бы тебе. Может ещё не те бы обереги применял. Ты стал забывать, что тоже когда-то был юным, глупым и, конечно, пугливым. На нечисть не обижайся. Я и сама в их глазах нечисть.


- Ну и дураки. Самая чистая ты из всех, кого я знал. Мне есть с чем сравнить, - нежно сказал старик.


- Меня слово нечисть не обижает, а даже умиляет, - засмеялась ведьма звонким, молодым смехом: - Я про себя всё знаю. А ты бы совсем по-другому про меня заговорил, если бы пожил со мной, а не так, редким гостем видел. Так любить удобно. Знаешь есть такое выражение у людей: "не надо путать туризм с миграцией". Кстати об этом, уезжаем мы. Прощай, старик, спасибо тебе.


- Что такое туризм и ми-ми-ми... - пытаясь вспомнить непонятное слово старик задумался и не заметил, что говорит сам с собой.

Ведьма прошлась по лугу, вспоминая проведенные в деревне десять лет. Здесь прошли счастливые годы. Конечно, в масштабах прошедшей её жизни эти десять лет пустяк, мгновение. Но она запомнит их: здесь ей впервые доверился человек, она узнала вкус дружбы, забытый и оставленный в той человеческой жизни, за давностью лет казавшейся чужой. Здесь был период, когда мелькала возможность скорого конца этой затянувшейся истории. Здесь она поймала наконец ощущение дома и покоя. Но теперь…теперь надо начинать сначала. И в тысячный раз проклиная тот день, когда пришли к ней неутолимое желание разделить свою жизнь с кем-то и хищная потребность заботиться, ведьма отправилась в дом. Почему не могла она воплотить свой инстинкт в существе уже рожденном, пусть другой женщиной? Что за эгоистичное желание было продолжить именно себя, любой ценой? Да и кто она была такая, чтобы так рьяно биться за свое продолжение?

Собирая вещи, она плакала. Злые слезы бессилия и собственной несвободы душили её. В дом без стука вошли:


- Ты готова, мама?


- Нет, я не готова, Яша. Я не хочу ехать, не хочу уезжать, почему ты не отпустишь меня, неужели тебе мало уже отобранных лет. Без меня ты проживёшь ещё тридцать восемь. Неужели тебе мало. Сколько можно жертв?


- Мама, ты себя слышишь, какие тридцать восемь лет?! Это просто ерунда, а не время! Я только начал жить, а ты будешь мне указывать? - Яков рассвирепел: - Разве мать не должна желать своему ребёнку долгой жизни?


- Не такой ценой, Яша, - закричала ведьма: волосы её расстрепались (ещё вчера седые, они начали темнеть и становиться гуще): - Неужели ты не понимаешь, как сильно сократился возвратный срок. Раньше половину оставшейся жизни убитого делили на нас двоих, а теперь каждому из нас достаётся несколько лишних месяцев. Несколько несчастных месяцев за годы, за десятилетия их жизней. Срок Степана истекал знаешь через сколько?!


- И знать не хочу, - отрезал Яков.


- Не хочешь значит! Ему оставалось сорок девять лет. Сорок девять, Яша! Ты понимаешь, что мы за это получили по три жалких месяца добавки. Это что равносильный обмен?! Через неделю мои волосы снова начнут седеть, - ведьма подошла к зеркалу, волосы за время их разговора налились ещё большей чернотой.


- Я не виноват, что ты провернула всё так поздно. Никто кроме тебя не виноват, что на момент сделки ты была стара. Решилась бы завести ребёнка пораньше, стала бы молодой матерью. И всё бы у нас было хорошо, мама. У нас и сейчас хорошо, но тебе всегда надо устроить драму. Эти люди всё равно умерли бы. Я бесконечно иду у тебя на поводу: живём в этих глухих деревнях, тебе видите ли с природой надо родниться, а на то, что мне надо развиваться тебе плевать. Нахожу тебе вечно соседа, похожего на отца. Всегда с ним мил и всегда оставляю его под конец. Но ты вечно недовольна. Я даже пошёл с тобой на этот дурацкий спор: если ты хоть одного человека сможешь спасти. Любым способом, увести на безопасное расстояние или отговорить, то мы заканчиваем, и я отпускаю тебя. Я даже позволил тебе взять этих прихвостней в помощь!


- И почему ты так неуважительно о них отзываешься? В этот раз мне помогали домовой, водяной и леший, они старались. Они правда старались.


- Бригада - три гада, - усмехнулся Яков: - Как ты

не поймёшь, что они пугают людей даже больше. Удивительно, но я думал, что нет существ на всем белом свете, которые настолько же не нравятся людям, как ты. Как тебе удается настроить всех против? Не думала, что если бы ты только научилась ладить с людьми, то все сложилось бы совсем иначе. А так я даже и не представляю каким образом ты хоть когда-нибудь сможешь выиграть наш спор. Вы настолько слабая команда, что я вам уже подыгрываю. Вон Степан на днях обо всем догадался. Вернее, рассказал мне. Догадался-то он давно. Чувствительный гад попался. Смерть близкую ощущал буквально физически. Я вчера его мысли прочел, презабавно. Так вот отвлекся я, говорю, что подыгрывал вам, сказал ему, что смерти от неосторожности или страха, и что он? Прислушался? Да все его последние дни - череда страхов и неосторожностей. Хотя, не спорю, гады твои кого хочешь напугают.


- Даже у этих трёх гадов больше сердца чем у тебя, - вздохнула ведьма: - Хотя они не были людьми никогда. Ты даже Люду не пожалел, не отпустил её, потому что её отъезд означал бы мою победу и тебе пришлось бы и меня отпустить.


- Мама, ты знаешь, что с Людой был несчастный случай. Мы все горевали, - помрачнел Яков: - Я готов был её отпустить. Я видел, что с ней ты расцветаешь, но готов был. А вот почему твой драгоценный водяной не пришёл на помощь – вопрос.


- Я никогда не поверю тебе относительно Люды. Ты убил её. И убил жестоко. Тем, что она любила. В начале её настоящей жизни, когда она впервые поняла, что значит свобода. Люду я тебе не прощу. Ты мог отпустить её в виде исключения, а спор бы продолжался. Где я оступилась? Почему нет в тебе ни капли сострадания? – ведьма, сжав кулаки, бросилась на сына, после очередной умерщвленной деревни в ней кипело желание убить его.


- Мама, - Яков захохотал, - Красиииво. Рассуждать о сострадании и нападать одновременно, - он схватил ведьму за запястья, так что те побелели, - Давай не будем снова по кругу. Где ты оступилась? Может стоило выбирать мне отца более тщательно? Ну чтобы потом не порицать меня им всё детство. И уж какой он увалень, тряпка, неудачник. Не хотела, чтобы я походил на отца?! А я ведь у тебя не такой и есть, мам. Все равно недовольна? Да пожалуйста...Да вот только если он такой ненавистный, то почему из деревни в деревню ты ищешь его образ в соседях. И плачешь, когда он очередной раз умирает у тебя на глаза...Где ты оступилась? А может не стоило заключать сделку, по которой в случае рождения твоего ребёнка, ты становишься ведьмой и должна подкреплять его жизнь смертями. По которому на совершеннолетие ты должна ему сообщить о договоре и, дать ему столько лет, сколько он запросит. Я ведь делаю хорошее дело, мама. Так много нового в анатомии раскрыто за последние столетия, благодаря всем этим людям, но ты видишь во мне только плохое. Хотя у тебя у самой руки по локоть в крови, но вдруг, спустя столько лет в тебе заиграло милосердие. Страшно захотело справедливости? Мама, монстры рождают монстров...


- Яша, Яшенька, - залепетала ведьма, высвобождая руки из огромных кулаков сына, - ты ведь всё знаешь. Как долго я пыталась получить тебя. Ничего не помогало. А потом я ведь накопила тебе лет жизни. Раньше, когда я только родила тебя, этот возраст был запредельным, даже сейчас он выше среднего. Если мы закончим сейчас, и начнется снова отсчет именно тех лет, что нам и были уготованы в качестве людей, без прибавлений из чужих жизней, то я умру уже на следующий год, а у тебя останется ровно такой же срок, что ты уже прожил. А твоего отца я любила, несмотря ни на что. Пусть он был слаб, часто глуп и совершенно неамбициозен, но он был добрый, спокойный и весёлый. Иногда я думала, что любовь моя на самом деле жалость. Мой уход убил бы его, и я терпела. Ведь было в нём хорошее. Он напоминал мне моего пса из детства.


- Вот уж договорились, - фыркнул Яков, - Отец напоминал тебе пса и ты его жалела. Отличный повод для создания семьи! Мама, собирайся, я подобрал тебе нового пса. Деревня на сто с лишним человек. Двухэтажный дом и есть место для скота. Ты хотела корову завести. Сосед на отца похож страшно, даже вон больше чем Стёпка был. Кстати, женат и с тремя детьми. Можешь представлять, что это внуки. И давай уже завязывай с этими разговорами. Легче перечислить где ты не оступилась - достаточно просто промолчать, - Яков наклонился и вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Он приучил себя никогда не показывать людям, что выходит из себя. И не изменял этой привычке даже когда людей рядом уже не оставалось. В доме матери он мог спокойно кричать и быть собой: всегда лично накрывал его куполом, не пропускающим звук - заклинание, которое ведьма не умела снять, возможно, это помогло бы людям узнать какой её сын на самом деле и приблизить конец их спора.

Ведьма вытащила тяжёлый чемодан на крыльцо. Сын прав если бы она только умела общаться с людьми, располагать их к себе, вызывать доверие, тогда бы всё давно кончилось.

Она вздохнула и щелкнула пальцами.

0
12:24
415
Анна Неделина №2

Достойные внимания