Владимир Чернявский

Возвращённый дар

Автор:
Юлия Рубинштейн
Возвращённый дар
Работа №8
  • Опубликовано на Дзен

Точно гроздья сирени – белые, лиловые, розовые – взлетали в небо, рассыпаясь там фонтанами искр. Упруго ударяло в уши – тррах, тар-рах! Крики «ура», «виват» и женские кокетливые взвизги. Фраки, ордена, кружева, веера, снующие по аллеям робокельнеры с мороженым и игристым. Вопреки всем запретам на ввоз. Далль Мондрок гулял.

Избран городским головой. Трижды перепроверено, напоследок – президентской комиссией с участием представителей всех силовых структур страны. Избран.

Бабах! Тарарах!

Вихрь искр завивался головокружительной спиралью в голове.

–Вива-а-ат!

Далль, в белом фраке с фиалкой в петлице, взбежал на эстраду, собранную под дубом, якобы видевшим ещё основателя города. Триста лет – для дуба немного. Дуб был кряжист, узловат и простирал ветви на десяток сажен от ствола – Далль был строен и лёгок, спина – идеальный треугольник острой вершиной вниз, горе побеждённым. Дуб был тёмен, густолиственно курчав – Далль белокур, прямые длинные волосы развевались от скорости движения, прямые длинные руки-ноги ходили рычагами совершенного механизма.

Выхватил микрофон из стойки:

–Сограждане, слушайте все!

Оркестр отозвался сигналом «слушайте все», повторив его трижды. Вокруг стихло.

–Сограждане! Всем, кто сейчас со мной, дарю я этот парк!

Туш. Крики и визги. Бабах, бабах!

Парк был владением Мондроков от века. Окружая городской особняк. Далль не жил ни в городском, ни в загородном, он и в город-то вернулся полгода назад, когда начались дипломатические дрязги, запреты и бойкоты. Считалось, что вернулся. Да, видели на улицах, на предвыборных митингах. Где живёт – не знал никто.

–Парк этот превратится в приют муз! В обитель искусства!

Оркестр ударил камаринского. Далль скинул фрак на руки подбежавшему конферансье, остался в жгуче-белой рубашке с кружевным жабо и провозгласил:

–Трижды ура в честь оркестра Атархана, танцоров Надигарена и художника Будуса!

Атархан, седовласый дирижёр городского оркестра, взмахнул обеими руками, темп взлетел до смертельного presto, Далль коршуном кинулся с эстрады, подхватил под локоть ближайшую воздушную особу и понёсся по дуге вокруг рампы в огненной польке, более-менее соблюдая ритм камаринской alla breve. Публика бурлила, гомон достиг предела, за которым едва было слышно оркестр. Когда Атархан резко оборвал мелодию, и плясуны смогли перевести дух – Далля нигде не было.

Многоопытные распорядители правильно поняли сигнал. Оркестр откланялся и спустился позади эстрады.

–Просим на выход… Продолжение завтра...

Переглядывались. Отпыхивались. Рассасывались.

Утренние лучи, пробившись сквозь листву знаменитого дуба, осветили отнюдь не тот разор, которым завершается любой праздник. Ни одной пробки от игристого, даже в водосточных канавках вдоль аллей, ни клочка серпантина, ни единой фейерверочной гильзы.

Эстрада стала летним выставочным павильоном. Городские башни и театры, фабрики и фонтаны, паруса яхт и байд, рыбный и зеленной рынки – Будус блюл верность местной натуре, того же требуя и от учеников.

Из увитых зеленью беседок смотрели незнакомки и незнакомцы. Порой – знакомцы. Тот же Атархан, пишущий, видно, аранжировку за конторкой, был узнаваем с полвзгляда.

Публика была не только вчерашняя. Стильные визитки мешались с тужурками и юбками в мелкую складку. Смотрели, вздыхали. Небесно-синее, дубово-зелёное отражалось в глазах.

***

–Господин Мондрок, мальчик вырос. У меня побегушничает.

Говоривший был одет в партикулярное, физиономия заурядна – правильный овал, в меру светлые брови и усы, обыденно-тусклые карие глаза, морщин на свои сорок с довеском. Лишь запах выдавал сразу. Водруча, помощника аптекаря, почти никто в городе не знал в лицо. Кроме тех, кто поддерживал его дурную славу и пользовался её плодами. Таких, как Мондрок.

–А мать? – Далль впился в Водруча глазами, как ледяными иглами.

–С самого начала у меня и кухарила, – аптекарь не отвёл взора.

–И когда...

–Отдаю должное вашей проницательности. Малец пошёл после того, как он выставил картину в мастерской, и туда затопали матросскими башмаками. Но – post hoc, non propter hoc.

–С гимназии ненавижу сутаны со всеми их «деусами-пердеусами», давай проще.

–Одна ласточка весны не делает.

–Или через неделю все подобные случаи мне на стол, или городовые спалят твоё гнездо.

–Я не заслужил вашей грубости, ваше-ство.

–Ладно, ладно, – Далль показал в улыбке длинные не очень белые зубы, – обычная сумма уже на твоём счету в городском банке...

***

–Мэтр, вы отдали портрет Атархана?

Человек в свободно подпоясанной блузе сразу всех цветов кивнул.

–Он знает? – и тёмно-серые, грозовые глаза вопрошающего скрестили взор с ярко-голубыми глазами Будуса, человека в блузе всех цветов.

–Будешь смотреть на меня, а не на натуру – отстраню от заказа.

–И он сможет написать что-то лучше «Встречного морского»?

Карандаш сероглазого шатена плясал по листу с намеченными фруктами сложное фуэте.

–Ему знать, что лучше. А на тебя надеется Вальмет.

Вальмета знала и любила вся детвора города. Он угощал яблоками, сливами и вишней даром. Что оставалось в конце дня торговли. Сад его шумел в излучине Нерна, ниже города.

День клонился к вечеру, когда шатен показал учителю готовый лист. Терракотовое блюдо, желтобокие яблоки, красно-лиловые сливы и редкость в этих краях – крупная зелёная груша в тонкую коричневую точку. Будус взял из рук ученика кисть и поправил, чуть сгустив бурым, тень груши.

Вечером, при закрытии парка, лист очутился в руках садовника.

–Куда-нибудь в беседку.

–Ну. Где рынок, а?

Голубые глаза кивнули, пройдясь по фигуре садовника словно маячным прожектором. И натюрморт занял место в беседке, рядом с изображением чернобровой румяной покупательницы яблок в длинной оборчатой юбке, блузке с пышными рукавами, обручем, схватывавшим чёрные кудри, а возле – мальца, теребящего подол и явно изнывающего, когда ж дадут яблоко.

Опять кто-то подходил, смотрел, улыбался.

Через неделю на рынке, на постоянном месте, известном всем горожанам, возвышалась гора груш. Зелёных в мелкую точку, твёрдых, как дерево. Рядом табличка: ПОМЯГЧЕЮТ ПОД ПЕРВЫЙ СНЕГ. Горожане расхватывали в запас. Груш не убывало.

***

Под лампой, лившей конический свет на длинный дощатый стол и оставлявшей в тени углы мастерской, посреди которой он был накрыт, сидели гости. Атархан, неизменно в чёрном, хоть на сей раз и не во фраке, а в рубахе со стоячим сребряношитым воротничком и рядком узких нагрудных кармашков. Вальмет, тяжёлый, нависающий лоб которого прятал выражение опущенных глаз. Трое молодых людей, среди которых был и давешний сероглазый, присогнутый, как напряжённый лук, сбились отдельной кучкой у торца стола. Единственная дама – круглолицая, чернобровая и румяная, с мальчишкой лет семи, таким же чернобровым, щёчки-яблочки – сидела по правую руку от хозяина, Будуса.

Хотя были на столе и еда, и вино в оплетённой бутыли, собрались не ради них. После тоста, поднятого Атарханом за гостеприимный дом, Будус уронил:

–Один раз – случай, два – совпадение, а три? А больше?

–Не скажу «закон», – усмехнулся тяжёлой челюстью Вальмет, – закон что дышло.

–То на рынке, – резко вскинулся сероглазый ученик.

– Частности, Ней. Сейчас слово даме.

–Ай, дамы-гаммы-телеграммы, – зачастила чернобровая, – уговаривались попросту, Мета, и всё. И ты – расчёркиваешься Будус, а мать называла Анко, и всё. Так вот, Анко, и все вы свидетели, потому что видите своими глазами: он же ходит! Не ходил, а ходит! У хозяина моего на побегушках, – широкий, присборённый у запястья, вышитый рукав блузы Меты огладил мальчишку. – Пешком сюда пришли, и весь вечер он толчётся, яблоки таскает. Спенди, оставь взрослым хоть немножко! – воскликнула она, и все, кроме Атархана, засмеялись. Атархан же нахмурился, свёл в гармошку и без того сросшиеся широкие брови.

–Да. Подтверждаю. Именно после того, как три года назад к тебе сюда пришли смотреть портрет, и был написан «Встречный морской». Той самой ночью, после того самого дня. А вчера я закончил нотную запись того, что родилось в дни выставки в парке. Есть у тебя скрипка?

Парень, сидевший рядом с сероглазым Неем, вскочил и сунулся в угол, за пределы света лампы. Именно сунулся, почти не сходя с места – так длинен был шаг, ухватиста рука. Скрипка возникла в конусе света и поплыла по рукам к Атархану. Он встал, вскинул её к плечу...

Нет, описывать музыку словами бесполезно. Музыка – тоже слово. Узкое, бессильное. А тут словно ворвался вихрь, чёрный и лунный, терпко пахнущий чабрецом, полынью, тем самым емшаном, которого никто не видывал из живущих, ибо давно ушли, ускакали в степные просторы, кто видывал и мог бы показать. И цокало, и звенело, и свистело, и рвалось. Не в ушах – музыка была негромкой, много ли может одна скрипка. Внутри, в клетке рёбер, заточающей в себе сердце. Будто влетела стрела, пронизав решётку, в башню над морем, где суждено маяться век и после века, и взор, изнурённый постылой каменной кладкой, увидал привязанную путеводную нить. И уже нет решётки – вместо отрепьев узника бархат неба, вместо черепка для воды изогнутый клинок месяца, вместо тесноты кельи простор Вселенной. Неистовыми тридцать-вторыми и шестьдесят-четвёртыми сыпал виртуозный смычок Атархана, и сыпалась серебряная звёздная мелочь, играя на нитях вышивки его рубахи, и ничего не стоило серебра и злата, поклонов и шёпотов кровавыми губами, лишь Жизнь стоила свободы, лишь Простор стоил жизни. И когда опустился смычок, не смотрели друг на друга. Тяжко падать в пыль с вершины мира.

Вальмет сказал:

–Я не то что грушу – виноград теперь выращу.

И громом внезапно налетевшего леванта отдался удар в дверь:

–Именем городского головы!

–В кухню! – шёпотом гикнул Будус, прожигая глазами учеников.

Те были привычны. Мету с юным Спенди в два счёта выставили через окошко.

–Если что – в церковь ходили, к чудотворной!

***

–Чем обязан? – Будус не смотрел на городового. Отпер и встал, отступив на два шага среди кувшинов и вёсел, подрамников и причудливых кореньев.

Городовой учтиво наклонил голову:

–Прошу принять и расписаться.

Пакет содержал стандартное приглашение на приём к городскому голове. Но чтоб не по почте, а с городовым! Да таким елейным.

Будус не пошёл.

Когда на пленере к нему подошёл бойкий малый, представился репортёром «Зрителя» и спросил – мол, идут слухи, мол, приглашали, а как же… – Будус ответил:

–Не записывался.

Пропустил мимо ушей, и когда забегали мальчишки с вечерними газетами:

–Столичная «Депеша»! Президент отъехал в летнее турне! Городской «Зритель»! Художник Будус женится!

–Не поддакнул, вот и выходят из себя, папарацци, – усмехался на вопросы соседей.

Папараццо – это маленький зудливый комарик, ноющий на одной ноте.

Когда взошла ущербная луна, и даже художнику пришла пора отпустить учеников и поужинать, под окном зашуршало.

– Кто там? – распахнул он створки. – Ритчи, ты что-нибудь забыл?

– Мэтр, – прошептал долгоногий ученик, – вас ждёт Вальмет… с Метой беда… – и, уже громко: – Да, простите, мы ж договорились насчёт блюда для фруктов...

Ни о чём таком и речи не заходило, но услышав про Мету, Будус понял. Резко обернулся в комнату – тихо. Летуче, бесшумно пересек мастерскую. В переднюю. Да, с крыльца протопали. И не сапоги городовых. Кто-то поопаснее. Вернулся с блюдом.

– Счастливо тебе, Ритчи.

***

В дверь каморки колотили, ругаясь:

–Отопри, позорница… Её к венцу, а она, т-ыть…

Мета поспешно одевалась, сын понимал и тоже спешил, только спросил:

–К дяде Анко, да?

Она мягко хлопнула его по губам.

Дверь начала трещать.

Мать и сын метнулись в кухню, оттуда – в судомойню. Слив в её полу вёл в сточную канаву, помнившую, вероятно, основателя города. Ныне перекрытую плитами, дабы не оскорблять обоняния горожан.

Ещё по-молодому стройная Мета легко пронырнула в слив. Приземлилась в помои по лодыжки. Подхватив сына, услышала, как упала дверь.

–Проклятье! Во двор! – слилось с грохотом падения.

Перевела дух. Успели? Зажгла фонарик, вделанный в налобный обруч. Свет ослепил, хотя хватало его на пять шагов вокруг. Спенди устремился направо, по течению под ногами, она, пригнувшись, за ним. Пробирались среди чавканья, нащупывая ногами дно. Казалось, блоки тёсаного мергеля, плита, чиркающая по затылку, и вонь бесконечны. Иногда открывались по сторонам коридоры поуже, но двое неизменно избирали путь по течению. За город.

Свет фонарика выхватил из мрака крест. Ещё, ещё. Кресты складывались в решётку. Вонь ослабла. Донеслось журчание Нерна.

Спенди ухватился за железные прутья. Куда там. Вбито в камень.

Мета со стоном прислонилась к холодной стене.

–Мама, глянь! – обернулся Спенди. В его руках было яблоко. Целое, не гнилое.

–Брось…

–Мам, посвети!

Зоркие глаза мальчишки заметили, что у яблока вырезан хвостик.

Записка!

«Ждите лодку. Анко и Вальмет» – прочла Мета.

Яблоко она всё-таки заставила сына выбросить. В реку. И только булькнуло – через считанные минуты на мелкой волне запрыгала лодка. Гребцы, двое, причалили и взялись за решётку. Трясли и шатали. Мелкие камушки с шумом сыпались в воду.

Решётка рухнула, и тут сверху раздалось:

–Именем городского головы!

Короткая схватка – и Мета осталась в лодке, а Спенди – в руках городового. Она билась и кричала.

–Отобьём! Им тебя, а не его надо, – кряхтел дюжий гребец, прижимая Мету коленом и во всю мочь действуя веслом. Течение несло в излучину, в панораму вальметовского сада.

***

–Подумайте. Такая цена. Рука Осенённой Чудом.

–Молва мне же это чудо и приписывает.

–Что такое молва? Два десятка статей в газетах – и слава на всю столицу.

–Раньше окажитесь там.

Далль в бешенстве пробежался из угла в угол.

–Отпустите мальчишку, – вскинул голову Будус.

Как раз этого Мондрок и не мог себе позволить. Мальчишка – крючок, на который клюнет мать. Осенённая Чудом, как напечатали уже и утренний «Деловой Кофе», и вечерний «Зритель», и бульварные «Кстати».

–Выполните мой заказ – и его отпустят, если сочтут, что красть яблоки и носить в этом возрасте ножик, гм…

Будус понурился. Почти прорычал:

–Гррм!

Помолчал. Дёрнул головой:

–Хорошо! Но условия: моя мастерская и помощь троих учеников. Нея, Ритчи, Эрика. Сеансы ежедневно. И тысяча золотых сверху.

Теперь Мондрок дни напролёт проводил в мастерской Будуса. На полотне размером с витринную маркизу возникала сцена встречи президента, прибывшего в город. Ней натаскал видимо-невидимо фотопортретов президента и его ближайших сановников. Эрик без устали чинил карандаши и тёр краски. Ритчи на отдельных картонах набрасывал возможные фоны. Набережная. Покои особняка. Парк. Летнее турне президента неотвратимо катилось по стране, приближаясь к городу.

Будус почти не спал. Голубые глаза ввалились. Светло-русая шевелюра паклей торчала в стороны. Всё как пожелал заказчик: президент со свитой сходят с крейсера, приставшего вопреки правилам прямо к парку, городской голова встречает их в окружении пожарных и таможенных робоэкипажей, городовых и прочей муниципальной рати. День ото дня фигуры наливались красками, густели тени, фон обретал глубину.

Настал час, когда Далль Мондрок сказал:

–Забираю.

–Без мальчишки не отдаю.

–Вот-вот привезут обоих. Распишитесь в получении золота.

Штат-секретарь подал Будусу бумагу и стило.

–Здесь и здесь. Эй, сударь, не положено хватать!

Но цепкие и сильные пальцы Будуса не отпускали листа. А взор уже впитал всю страницу. «Настоящим сеньора Мета, без принуждения и в здравом рассудке, и сеньор Будус, также без принуждения и в здравом рассудке, обручаются и венчаются друг другу, соединяя судьбу и всё имущество… да разлучит нас одна лишь смерть» – и крест вместо подписи Меты.

–Где она сама?

Ни кровинки не осталось на твёрдо тёсаных щеках, заострился нос, как у смертельно раненого, лишь глаза горели ярко. Да шпатель в руке грозил уничтожить полотно.

Со двора донёсся топот многих ног, в мастерскую ввалились трое городовых, ведя скованных вместе Мету и Спенди. За ними судебный пристав со священником, а следом Водруч.

–…и лишь венчальное благословение святой матери церкви способно поглотить обвинение в чернокнижии, по которому все трое заочно приговорены к смерти без пролития крови! – отчеканил пристав. – Вот свидетель, – и указал на Водруча.

Будус кинулся к холсту, но не успел. Городовые повисли на плечах, шпатель лязгнул об пол. Подрамник очутился в руках пристава. Священник затянул аллилуйю, дым кадила смешался с брызгами святой воды. Будус помотал головой:

–Ффф!

И расписался, где указывал штат-секретарь.

***

–Каковы гарантии? – Мондрок расхаживал по кабинету в загородном особняке. Старый паркет скрипел неровно и опасно.

–Ну, как же! – проскрежетал Водруч из угла. – Он расписался? Вот копия. А на подлиннике кровью, сам стило заправлял, вот, – аптекарь махнул левой рукой с заклеенным пальцем. – Брат Лео, каждение, водосвятие, вот счёт. Тоже на костёр не хочет. Подтвердит хотя бы сам.

–Перед кем? – каркнул Далль.

Водруч мелко захихикал.

–Правы, как всегда. Там одна его подпись что-то весит. Нет гарантий, кроме, – он развёл сухими, в химических пятнах, руками, – кроме моего знания. Я вам обещаю: больше он не напишет ни одной… хм… результативной картины. Если Мастер, обладающий Даром, променял его на женскую плоть – Дар не возвращается. Газетные хвалы и медали не в счёт.

–Но от этой-то мазни результат будет? Гарантия? – почти верещал Мондрок, вне себя.

–Будто вы хотите неудачи, ваше-ство.

–Пшёл вон!

***

Конечно, президент прибыл на поезде. И не в парк. Его возили и на ковровую фабрику, и на сталелитейный. Его лимузин снимали фотокоры новостных агентств у гимназии искусств, где перед ним танцевали младшекурсники Надигарена. И везде впереди или сбоку-сзади, учтиво открывая двери или незаметно ведя церемониал, был Далль Мондрок. Городской голова.

Во время одного из многих «ответных слов» президент похвалил его лично. Сказал, что в городе, возглавляемом господином Мондроком, хочется жить, работать и дышать искусством. А безлично, просто «муниципальные власти», благодарил раз пять.

Наступил день отбытия. Отбывал президент морем. В следующий пункт турне.

У пассажирской пристани словно расставили шахматную партию: чёрные фраки кавалеров, кипень кружев дам. К парадному трапу президентской яхты бежала красная ковровая дорожка. И никто не уследил, откуда такой же красной побежкой вымахнуло пламя.

О, Далль Мондрок был и здесь на высоте. Понимал: так прочертила ему судьба путь к особе президента. Спасти его – кому более, чем спасителю, тот будет доверять. Высоких гостей – на борт яхты, а Далль, среди пожарных и таможенных робоэкипажей, городовых и прочей муниципальной рати, метался, указывал, лично схватил брандспойт – тот дёрнулся, как живой, и реактивной силой отшвырнул городского голову под колёса робота-насоса. В слепую зону.

Фотография обошла все газеты, городские и столичные. Украсила и некролог Мондрока.

–Смотрите, – сказал в мастерской Будуса неторопливый блондин Эрик, положив рядом её и набросок, легший в основу окончательного варианта картины мэтра.

Правая половина переднего плана полностью совпадала с фотографией. Те же пожарные и таможенные робоэкипажи, городовые в тех же точно позах. Только избранный голова уже стал пятном на мостовой.

–Нагадал, – ахнула Мета.

–Сбыло-о-сь! – чуть не подпрыгнул Спенди, радость которого омрачалась лишь тем, что больше не надо было лазить в окно.

В мастерскую валили валом. Деревянные башмаки грузчиков и подбитые железом ботинки матросов отбивали караванный ритм болеро.

Расступились, пропуская Атархана. Он вёл за руку девушку с цветами в вороного отлива косе. Сзади поспешал толстяк явно в лучшем своём костюме, сходство не оставляло сомнений – отец.

–Ней! – крикнул музыкант громовым голосом.

–Счастье моё! – отозвался сероглазый ученик Будуса. И остановился, не решаясь обнять девушку.

–Обними, обними, она рассказала! – засмеялся Атархан.

–Да, Ней, согласились!

–Когда я в конторе по городскому радио услыхал «Кибитку», – выступил вперёд толстяк, – а-а, думаю, пускай, совет да любовь! Вы ж такие красивые, молодые! Как жизнь!

«Кибиткой» Атархан назвал мелодию, сочинённую на днях и впервые звучавшую в этой мастерской.

–Столько мечтали! – чернокосая кинулась на шею Нею. Папаша пытался обнять обоих.

–Понял, Анко? – вновь прогремел голос старого дирижёра. – Твой дар теперь у меня! Он вернулся!

+2
01:08
733
23:26
+1
Классный лингвистический экзерсис. Ритм интересный, вокабуляр эффектный. Острая нехватка нормальных подлежащих.
В миниатюре было бы интересно, но так очень сильно форма тянет одеяло на себя. То есть я все время сосредоточена на попытке понять предложение и причины выбора деталей, но я понимаю, что лес за деревьями ускользает от моего внимания. Непонятно даже подо что стилизация.

При этом довольно безвкусное определение персонажей через цвет волос, тоже отдельные мучения. «Шатен показал учителю», ага.

Про музыку красивый абзац.

Мне в итоге сложно что-то сказать по сюжету, потому что читать было невыносимо. Хотя вроде мир и фантдоп интересные, революционный ритм бодрит. Персонажей много и многие из них говорят одинаково, сложно отслеживать.
V_K
23:56
+1
«Острая нехватка нормальных подлежащих.» Вот это прям заинтриговало меня laugh
13:23
Четыре дня пытался прочитать — так ничего и не понял.
21:09
Не смогла прочитать, к сожалению. Нет идеи, которая бы вела за собой в глубь рассказа.
Загрузка...
Андрей Лакро

Достойные внимания