Дом на краю мира

Ядзя стояла у горки щепок и не могла пошевелиться, словно вмёрзла в траву. Ещё вчера здесь рос дуб, который она сама посадила на заре времён. Огромный, с бархатно-зелёной замшелой корой, с ветвями, подметающими облака. Люди рассказывали, что он такой высокий, потому что с небом говорил. Лучше бы врали.

Куча щепок в траве, перемешанная с раздавленными желудями, уже не могла говорить, но Ядзя решила проверить. Она присела на корточки, провела ладонью по щепкам… нет, тихо. И пусто. Ядзя встала, вытерла руки о передник, прищурилась, глядя на тяжёлое медное солнце. Вдалеке у самой кромки леса поднимался дым из труб соседнего завода, окутывал небо белёсой пеленой. Ядзя вздохнула, закрыла глаза и протянула вверх руки, растопырив пальцы, как ветки. Постояла так немного, чуть покачиваясь в такт ветру, вслушиваясь, как эхо глубокого голоса затихает где-то внутри в глубинах памяти, как в пустой бочке. Невольно вспомнилось, как она уговаривала тяжёлый блестящий жёлудь прорасти, на свет посмотреть, себя показать, как выбирала имя нежно-зелёному ростку. Смогла ли она уговорить его сейчас? Кто знает. Ядзя со вздохом опустила руки и не спеша пошла кругом по поляне.

Что-то засыпано щепой, что-то вытоптано, но что-то ещё росло и цвело, продолжая настырно тянуться к солнцу. Вон у самой ёлки — тёмные, блестящие листья ландыша, похожие на заячьи уши. А тут тонкие стебельки вероники с голубыми глазками и лиловые звёздочки иван-да-марьи. Старые города давным давно ушли в землю, вместе с людьми, которые их построили, а на старых могильных курганах по-прежнему растут душица да вероника, иван-да-марья, ландыши как венец из тёмных глянцевых листьев. Ядзя покачала головой. Она нагнулась и подняла сломанный душистый стебель, растёрла цветок между пальцами.

Где-то вдалеке взвизгнула пила. Ядзя сморщилась и пробормотала:
- Опять бесчинствуют… А вот вам! Не будет сюда ходу, заморочу, заплутаю, раскидаю косточки по тропиночкам.

Бросила стебель через левое плечо и похромала своей дорогой.

У самого дома на тропинку выбежал матёрый серый волчище. Он остановился красивым силуэтом против заходящего солнца, и Ядзя прикрыла глаза вышитым рукавом, чтобы получше его рассмотреть. Но не успела. Тот только хвостом махнул и скрылся в кустах. Ядзя усмехнулась. Не иначе как за очередным Иваном побежал, шкуру рвать за чужое счастье. Недаром же он в её лесу ошивается то там, то сям. А пару раз Ядзя видела волчьи следы у своей избушки, словно серый топтался под окном, а потом вставал на задние лапы, царапая брёвна. И всё-то он вынюхивает, высматривает — а близко не подходит. Будто не хочет, чтобы она его разглядела повнимательнее.

- Что, думаешь, заколдую?! - крикнула Ядзя вслед волку. - Беги, беги, волчий хвост! Эх ты...

Её дом на самом краю леса упрямо смотрел вдаль мутными слепыми окнами. Выбеленный временем сруб на высоких сваях казался седым и словно парил над травой. Полустертые лица сиринов и русалок, проступавшие на брёвнах, смотрели во все стороны равнодушными деревянными глазами. Изломанная временем яблоня росла у самого дома, её скрюченные ветки скреблись в окна по ночам. Зелёные в пятнах паданцы валились прямо на крышу и скатывались в траву. Хоровод лилово-розовых свечек кипрея вокруг стоял по колено в тумане. На крылечке сидел кот, похожий на чёрное пятно от сажи с золотистыми янтарями глаз.

- Далеко ли ходила, Ягуся? - он потянулся, поскрёб когтями щербатые доски.

- Да так, ножки размять.

- Ну хорошо, хорошо, пойдём, марафет наведём. Чую, скоро гости нагрянут.

Ядзя зашла в дом, следом скользнул кот. Первым делом отряхнула подол понёвы от приставших травинок, умылась, скинула передник. Потом достала из сундука красный запон с перламутровыми пуговками, праздничную рубаху, бисерные гайтаны, тёплые золотистые янтари в семь рядов, тканый пояс. А последней аккуратно вынула кроваво-алую кичку, отряхнула от желтоватой трухи, в которую за много лет превратились лепестки шиповника.

По горнице расплылся медовый розовый запах. Сладковатый, как у мертвечины.

Ядзя посерела и закашлялась.

- Котофей, отвори дверь. А то душно мне что-то.

- Так гости уже скоро… - буркнул кот, встопорщил усы. Но дверь открыл, подцепив когтями за уголок.

Ядзя вздохнула. Поправила кичку с тонкими и кривыми, как у горной козы, рогами. Вгляделась в своё отражение в воде у рукомойника. Оно не менялось, сколько бы времени ни прошло, как муха, навечно застывшая в янтарной слезе. Столетия оседали исподтишка как слой пыли на тонкой роговице глаз, вплетались в волосы, забивались под ногти, окружали и кружили. Под этой тонкой, как саван, пеленой она сама осталась такой же светлой и хрупкой, словно её только что опустили на белые подушки, окурили фимиамом и обложили розами. Нежный поцелуй любимого клеймом горел на лбу. Когда-то давно, словно в другой жизни, в яблоневом саду у куста шиповника она обещала ему быть вместе до гроба. И исполнила свою клятву. А вот он позабыл.

Ядзя скрипнула зубами и отошла от рукомойника. Иногда, вглядываясь в своё отражение, она думала, что если изловчиться и сдёрнуть этот саван, под ним она будет другой. Смешливой девчонкой, которую помнили дуб и лес. Нежной, как цветок алтея, прекрасной, как заря, грозной, как полки со знамёнами. Той, что пела, молилась, смеялась и баюкала каждое семечко в своих тёплых мягких ладонях. И пусть не будет никаких роз, а лишь вишнёвый белопенный сад от края до края...

Раздался негромкий стук в дверь. Котофей бодро мявкнул и взвился на печку. Ядзя обернулась, разом сгорбилась и прошаркала:

- Фу-фу, русским духом пахнет! Ты откуда пришёл, добрый моло…

И запнулась на полуслове.

Стоявший в дверях молодой человек на молодца походил с трудом. Тощий, нескладный, с голубыми запухшими глазами, ворохом пшеничных волос и голыми острыми коленками. Вроде торба ладная за плечами, и обувь крепкая — в такой много дорог прошагать можно. Но всё равно непутёвый какой-то. Он напомнил Ядзе новорождённого жеребёнка, только-только вставшего на ноги. Даже коленки так же трясутся.

- Давай дальше, - промурчал с печи кот.

Ядзя замешкалась, шикнула на него. И, сама того не ожидая, рявкнула на парня:

- Чего тебе?!

Тот аж попятился.

- П-простите… я заблудился. У в-вас вайфай совсем не ловит. И т-такая огромная собака на меня вы-выпрыгнула! Серая, страшная. Я побежал от неё, и вот… А это, н-наверное, му-узей? Народного творчества, ремёсел, или что-то такое...

Он замолчал, скосился на печь, потом на расписанную райскими птицами прялку у окна, на огромный кованый сундук и снова вернулся к печи. Его взгляд бегал по избе, как мышь, удирая в сторону, как только натыкался на Ядзю.

А Ядзя нахохлилась и дёрнула плечами.

- Что за музей такой — не ведаю. Но, как ни крути, — это твоё последнее пристанище. Отсюда ты уже никуда не уйдёшь.

- Эт-то как? - Парень захлопал светлыми ресницами.

- Никак. Ни ногами, ни верхом, ни по воздуху. Сейчас я тебя, жеребчик, в печь затолкаю, зажарю и съем. Ну, что ты глазёнки свои от меня прячешь? Бояться поздно уже, али бабка твоя сказок тебе не сказывала?

Ядзя недобро усмехнулась, достала из-за печи щербатую лопату. Широкую и плоскую, заляпанную подозрительными тёмными пятнами по самую ручку. Она знала, что он уже видит то, что должен — древнюю старуху со сморщенным лицом, изъеденным трупными пятнами, с горящими, как у одержимого кота глазами, с кривыми когтями, сжимающими черенок.

- Это что, ш-ш-у-у-утка такая? - от неожиданности парень стал заикаться ещё сильнее.

- Нет, - ехидно отрезала Ядзя. - Какие шутки, коли печь уже растоплена? Вот, полезай.

Она сунула лопату ему под нос и нависла сверху, оскалившись в лицо хищной и зовущей улыбкой. А потом нарочито медленно облизнула губы.

Парень вмиг побледнел и задрожал, как паучья шкурка на ветру. Круглые ясные глаза с белёсыми ресницами стали ещё круглее, отчётливее проступили на щеках веснушки, словно россыпь лисичек в траве. Ядзя склонилась над пареньком, скаля зубы, и вдруг в нос со всей силы ударил приторный розовый запах. Ядзя отшатнулась, как чёрт от ладана и зашипела. За ухом у парня торчал легкомысленный цветок шиповника.

- Ах ты-ы-ы…

- Я ничего не делал, - пролепетал парень. - Бабушка, я же ничего не сломал, мусор в заповеднике вашем не выбрасывал…

- Цветок…

- Этот?

Парень вытащил из-за уха шиповник и протянул Ядзе.

- Он вам нужен? Тогда заберите его, только меня отпустите...

Ядзя согнулась и тяжело закашлялась, поскребла когтями ворот рубахи. Горница внезапно стала слишком тесной, семь рядов янтарей сдавили грудь, как могильный крест. В голове зашумело, и она снова услышала - как заколачивают крышку гроба медными гвоздями, как падают сверху один за одним причитания и ненавистные цветы, обещающие любовь, но говорящие только о смерти… О, она бы с радостью отдала все свои янтари, все жемчуга, только бы не чувствовать больше этот мерзкий запах, преследующий её уже не одну вечность. Вот бы сжечь под корень все розы, и чтобы ни единая больше не проросла на земле! Как же они ей ненавистны...

Ядзя затряслась, как призрак, пойманный в ловушку мелового круга. Глаза уставившегося на неё паренька вдруг показались ей родными, васильковыми, как небушко в начале июля. «Вместе до гроба», - прошептал в голове ехидный голос, и Ядзя протянула скрюченные пальцы к тонкому бледному горлу. Её губы сами собой разошлись в мечтательной улыбке.

- Только не сейчас, Ягуся, - отчаянно забубнил с печки кот. - Возьми себя в руки. Всё должно идти как встарь, иначе…

Ядзя зашипела, как пойманная змея, оскалив зубы. Горький комок с привкусом роз встал в горле.

- А. Иначе. Что? - медленно проговорила она. - Что иначе-то, ну?! А пошло оно всё!

Потом повернулась к бледному от ужаса пареньку и припечатала:

- Уходи! И забудь всё, что увидел, забудь про это место. От приметного пня на восток свернёшь — там будет тебе нужная дорога. Она прямая, езженая… Уходи, не могу больше!

У парня подогнулись колени и он осел мешком на пол. Светлые жёлтые глаза стали совсем бессмысленными.

- Во-о-о-он! - Заорала Ядзя, размахивая руками. - Вон отсюда! Чтобы духу твоего здесь не было!

Паренёк вздрогнул всем телом, как воробушек, вскочил на свои тоненькие ножки и кубарем вывалился из избы. Ядзя ядовито скривилась ему вослед, потом схватила свои бусы и рванула, царапнув ногтями по груди. Золотистые шарики, как капли слепого дождя с громким перестуком рассыпались по доскам.

Кот спрыгнул с печи и подскочил к ней.

- Ягуся, милая, что случилось? Я не знаю даже,что теперь будет… А как же граница с Навью? Закон нарушен, и она непременно рухнет. Твоя граница рухнет, Ядзя! Весь мир...

- Отстань. Устала я, кот, - пробормотала Ядзя, садясь на пол. Она выплеснула свою злость на паренька, и вместе с ней ушло и что-то важное. То, что раз за разом заставляло её говорить одни и те же слова, справлять одни и те же ритуалы.

- Ты? Ты же не можешь устать, Ядзя! Так нельзя!

Кот припал к полу, вцепился в доски когтями и завыл рваным запинающимся речитативом:

- О, Яга из рода Змеев, именуемая Дарительницей, Страж границы между мирами, Отпирающая двери, Костеногая, Повелительница всех тварей лесных, Хранительница ключей от Солнца и Матерь Ветров, взываю к тебе…

- Брысь, замолчи! - Ядзя зажала уши руками. - Да что ты знаешь обо мне, чёрт хвостатый! Это всё шелуха, сказочный лепет, саван для мертвеца. Я — всего лишь нетленный труп, запертый между этим миром и тем. С яблоней вместо креста над головой. Осталась одна, как перст… А про границу давно уже забыли! Рощу священную вырубили! И ты видел этого заморыша? Он даже не знал, к кому попал!

Яга сдёрнула с головы алую кичку, тёмные косы змеями скользнули до пола.

- А знаешь, кот… я им завидую. Любая тварь, даже человек, понимает, когда она жива, а когда умирает. Я же застряла здесь на границе между жизнью и смертью, уже никому нет до меня дела. Я как символ никому не нужной древности. Как кусок ветоши. Всего лишь старая тряпка...

- Но Ягуся… мир ведь рухнет, - простонал кот. - Ты же знаешь — стоит нарушить заветы...

- А, ну и пёс с ним, - отмахнулась Ядзя. - Этому миру и так недолго осталось. Пусть умрёт быстро, пока ещё красив. И может тогда он отпустит меня на волю... В домовину нужно класть в нарядном.

- Значит, всё кончено? Я не верю…

Кот растерянно ткнулся лбом Ядзе в колени.

- О да-а-аа… Всё. Всё к чертям собачьим, - шептала Ядзя, теребя чёрные мягкие уши. - Но не сразу, котейка, не сразу. Да и я уже давно готова. Красный сарафан, надгробие — всё при мне… И незачем было так долго тянуть. А ты боишься поди, а, котик? Не бойся, я буду с тобой. До самого конца буду, обещаю...

Блестящими, как стеклянные шарики, глазами Ядзя смотрела в бревенчатую стену и глупо улыбалась. Она видела, как Навь прорывает границу и набрасывается на такой открытый и беззащитный мир.

***

В первый день налетела тяжёлая серая буря. Она шла с севера, неестественно холодная, лютая, злая. Цветы на поляне застыли в инее, как в сусальном серебре. Сухонькая избушка скрипела и покачивалась на своих сваях, но стояла. Слюдяные окошки покрылись морозной чешуёй, тонким слоем белая то ли пороша, то ли плесень, прибила к земле траву.

На второй день листья на деревьях засохли и осыпались как бы сами по себе. Зато лесорубов больше слышно не было. Но вместе с ними затихли и птицы. Кот забился под печку и больше не выходил. В избушке на краю леса поселилась страшная тишина.

Прошла неделя или месяц, а может и целый год — Ядзя не знала, потому что солнца больше не видела. Яблонька у дома покрылась ледяной глазурью, мелкие, как у дички, яблоки на голых ветках алели кровавыми пятнами. Ядзя подошла к ней, прислонилась лбом к потрескавшемуся стволу.

- Ты ведь должна была провести мою душу в другой, светлый мир… Отчего же не провела? - тихо проговорила Ядзя.

Яблоня не ответила. Только гнулась под злым колючим ветром. Её ветви, похожие на старушечьи пальцы, обледенели. И, сталкиваясь между собой, уже не покряхтывали, а стеклянно звенели, пытаясь удержать последние яблоки.

Ядзя посмотрела вдаль. На самом краю поля небо уже начало осыпаться, обнажая истинную изнанку мира — это Навь пожирала живую материю, расползаясь, как чёрная плесень. Кот выбежал из дома к ней, встопорщенный, жалкий. Попробовал взобраться на яблоню — но когти скользили по обледенелому стволу. Тогда он прижался к ногам.

- Как думаешь, оно стоило того? - тихо мявкнул кот. - Теперь ты получила что хотела?

Ядзя вздохнула.

- Не знаю, котейка. Не знаю...

Она нагнулась, чтобы по привычке погладить чёрную мягкую шерсть. Но кот внезапно выгнул спину и зашипел, глядя куда-то в сторону. Ядзя выпрямилась и обернулась.

Недалеко от избушки стоял Серый Волк. Тот самый. Седая шерсть на загривке вздыбилась, верхняя губа дёрнулась, обнажив пожелтевшие клыки. Рёбра ходили ходуном. Впервые он подошёл так близко, не таясь. Встал напротив, пристально глядя на Ядзю, а она, подавшись вперёд, жадно смотрела в его неожиданно голубые глаза. Такие ясные, яркие, словно кто-то просверлил в черепе две дырки и вставил туда по звёздочке. И в этих почти человеческих глазах плескалась боль напополам с гневом. Под его взглядом Ядзя потупилась, но потом шагнула к волку, подобрав юбки и вздёрнув подбородок.

- Уходи, - проговорила она. - Здесь больше нет Иванов. Не нужно рваться за чужую любовь, оставляя на снегу клочья шерсти. Больше не нужно кого-то спасать. Понимаешь?

Волк рыкнул, нагнув морду, и посмотрел Ядзе прямо в глаза острым, как игла взглядом. Задрал морду вверх и завыл. Протяжно, пронзительно, взрывая заледеневший воздух. Потом развернулся и побрёл в лес.

Навь подбиралась всё ближе, слизывая с тёмного неба последние звёзды, а Ядзя сидела на крыльце своего дома. Рядом кучей снега лежал лебедь с длинной выгнутой шеей. Его голова покоилась у неё на коленях. Он ещё дышал, и Ядзя тихо напевала ему колыбельную, перебирая пальцами шуршащие пёрышки.

Она уже допела четвёртый куплет, когда из леса вышел Серый Волк. Сунул морду в сугроб, принюхался, потом коротко рыкнул, обернулся. За ним вышел человек. Он оступился, увязая в снегу, взмахнул руками — и схватился за серую волчью спину. Тут же отдёрнул их, словно обжёгшись, и рухнул. Волк извернулся, сунул морду под локоть, помог подняться. А потом подтолкнул его — дальше иди сам. И юркнул под полог леса. Но далеко не убежал — Ядзя видела, как поблёскивают под шатром ели его глаза.

Человек ещё постоял, смотря вслед Серому Волку, потом побрёл прямо к дому, отчаянно увязая в снегу. Ядзя исподволь наблюдала за ним, не прекращая петь. Древняя колыбельная растекалась по полю туманным маревом, окутывала человеческую фигуру, исподволь тянула вниз — отдохнуть, выбросить хоть на мгновение все беспорядочные, скользкие как червяки, судорожно тревожные мысли из головы, закрыть глаза... Но человек не сдавался. Он шёл медленно, пошатываясь, периодически падал, неуклюже поднимался, отряхивался. В конце концов, человек добрался до избы и тяжело привалился к резному столбу у крыльца.

- Бабушка… - прошептал он. - Я вернулся.

- А? - Ядзя с удивлением посмотрела на него. Пригляделась. Он был закутан в одёжки как капуста — не узнать. Но она узнала. По длинному носу в веснушках, не иначе.

- Я п-прочитал, - начал заикаться тот. - Ну там, в библиотеке… Я всё выяснил. В-вы должны съесть меня.

- Уже нет, - отмахнулась Ядзя.

- Должны! Я всё понял. Вы — п-пограничник. Но не как мужики с собаками… Как страж! И вы должны были съесть меня, чтобы я не п-пересек границу.

- И что теперь?

- И я пришёл с-сюда… - тут он запнулся, губы его задрожали. - Чтобы в-вы съели…

- Кого?

- М-меня.

Ядзя рассмеялась легко и звонко, как зарянка.

- Зачем?

- Я д-думаю, это вернёт всё… то есть как бы восстановит равв-в-новесие.

- Возможно. А может и нет. И ты что, готов к тому, чтобы я тебя съела?

У парня дёрнулась щека. Он побелел, сжал кулаки, закусил губу сильно, до крови.

И потом прошептал длинное обречённое:

- Д-да-а-а...

Ядзя кинула на него любопытный взгляд. На губах у неё заиграла улыбка.

- И как же тебя зовут, парень?

- А-а-алексей.

Алёшка то есть, - сказала она. - Удивительный ты парень, Алёшка. Ты слаб, как новорождённый жеребёнок. Ты боишься меня до икоты. В тебе нет ни мудрости, ни силы. Ты смертен, и знаешь это. И ты всё равно пришёл ко мне. Ради чего?

Парень сглотнул.

- Р-ради мира..

- Ой, как напыщенно! Как индюшонок, честное слово. Ради мира, жизни, любви… что там ещё бывает? Ты сам-то в это веришь? Испорченный человеческий мирок стоит твоей смерти?

- Я н-н-не знаю. Не такой уж он и испорченный… Хотя, может, и-и-и т-такой.

- Вот видишь.

- Нн-но у него был шанс! А сейчас его нет совсем.

- Да-а-а, получается, что так.

- Я хочу дать ему в-в-второй шанс. - взволнованно прошептал Алёшка, - И очень вас прошу… тебя… пожалуйста…

- Ох уж мне эта мальчишеская самонадеянность, - Ядзя скривилась.

- Да ладно вам! И я в-в-вот тут нашёл… На поляне.

Парень достал из кармана жёлудь и положил Ядзе на колени.

- В-возьмите. Он, наверное, последний.

Ядзя присмотрелась и покачала головой, обняла жёлудь мягкими ладонями. Блестящая скорлупа треснула. В ладошку ткнулся толстенький корешок, словно слепой котёнок — в бок мамы-кошки. Ядзя рассеянно посмотрела на него, пощекотала кончиком пальца и улыбнулась. Мягко и расслабленно, словно скидывая разом пару сотен лет.

- Ну, уболтал, языкатый. Будь по-твоему.

Она положила голову лебедя на ступеньки, встала, аккуратно опустила жёлудь в карман передника. Выпрямилась — тонкая, стройная, настоящая. Тёмный платок упал с головы — и парень ахнул, как девчонка, прикрыв рот ладошкой. Он увидел, как расцветает прекрасное лицо, темнеют косы, рассыпаясь шёлковыми волнами по плечам. Ядзя выгнула тонкую бровь, бросила на него лукавый взгляд из-за острых ресниц. Она подошла к яблоне и сорвала с ветки последнее кровавое яблоко. Улыбнулась, промурлыкала:

- Пойдём. Угощу тебя.

И, не оборачиваясь, зашла в дом. Она знала, что этот смешной мальчишка последует за ней. Стиснет в кулачке свой первобытный страх, соберёт кисельные коленки — но последует. Потому что он уже знает, когда нужно идти вперёд и не оглядываться.

Где-то рядом врезался в небо волчий вой.

***

Снег таял, лежал грязными кучами в овраге, прятался под мохнатыми еловыми лапами. А сквозь него пробивались пушистые, как зайцы, сиреневые цветы. Старая яблоня дрожала от предвкушения, протягивая узловатые ветки с набухшими почками в глубокое синее небо.

Серый Волк был рядом, тыкался холодным мокрым носом в ладонь, фыркал. Было непривычно ощущать рядом его тёплый бок, и в то же время от него внутри как от глотка хмельного растекалась и крепла уверенность. И Ядзя улыбалась, запуская пальцы в густую шерсть, трепала мохнатые уши. Она чувствовала, что ещё немного — и она поймёт, почему у волка такие глаза.

На любимой поляне важно расхаживала стайка грачей. Темнели шатровые ели, усыпанные бисером капель — только коснись ветки и сразу промокнешь до костей. Среди опавшей хвои выбивались толстые бело-розовые цветы царь-травы и первые тонконогие поганки. А на заветном месте куча опилок превратилась в мокрую мягкую землю, сквозь которую нет-нет да пробивались иглы первой травы. Ядзя опустилась на колени прямо в снег и грязь, разгребла руками перепревшие опилки и положила в ямку росток молодого дуба. На лице у неё солнечным зайчиком играла улыбка.

- Алёшкой тебя назову, - шепнула она ростку.