Благодаря звёздам

Лика и я лежали на мягком и тёплом пепле и молчаливо смотрели на медленно проплывающую по небу плотную завесу облачности, чёрную и томную, сквозь которую едва пробивалось тусклое, размытое пятно света Луны. Но всё же пробивалось. И это радовало. Как же он грел, этот свет, как обнадёживал!

И вдруг, прямо над нами, в туче появилось крохотное пятнышко; оно стало медленно расплываться, как капля пролитого на скатерть кофе, увеличиваясь в размерах; и точно знамение божье, в том месте образовался разрыв — небольшая проталина, в черноте которой жёлтым светом блеснула звезда, потом — рядом — другая. И тут же пятно исчезло, растворилось, как масло в каше, — окошко в космос затянулось в водовороте неугомонных и злых туч. Не верилось глазам! За всё время, что мы здесь находимся, мы впервые увидели звёзды.

Лика медленно привстала, не отрывая глаз от неба, и, прикрывая пальцами дрожащие губы, произнесла свою излюбленную фразу, порядком мне надоевшую. В общем-то, это была даже не фраза, а словосочетание из двух слов. Впервые она озвучила её, когда мы находились на орбите. Теперь она проговаривает её почти каждый день. Посмотрит, о чём-то мечтая, на небо, — и произносит её; поглаживает землю, погружает кончики пальцев в прохладную воду ручья, подставляет лицо каплям дождя, — и повторяет её; даже когда разглядывает — будто впервые видит — мои глаза, прижимая свою ладонь к моему виску, — вторит её.

Эту незаконченную фразу, смысл которой до сегодняшнего дня мне был непонятен, — да, собственно, я как-то и не пытался вдаваться в её смысл, полагая, что больше не услышу подобное, — она всегда произносила тихо, почти шёпотом, будто пела молитву; при этом интонация её голоса была преисполнена такой нежностью и любовью, что казалось, она разговаривает не с окружающим миром, — и уж не с тобой вовсе! — а со своим новорождённым младенцем. В такие секунды она пребывала в мире фантазий, отрешённая от реальной действительности; и вся преображалась, особенно выражением лица, которое становилось по-детски наивным; и всё, на что она в этот момент смотрела, она смотрела с таким неподдельным восхищением, точно ребёнок, впервые наблюдающий за плавающими по воздуху мыльными пузырями.

Я думал, Лика просто озвучивает свои мысли вслух, странные и нелогичные, и списывал всё на подорванное психологическое состояние, в котором она — да, как и все мы — пребывала. Потому всегда, когда она с материнской нежностью произносила эти слова, я или молчаливо соглашался, не желая её обидеть, или бросал короткое «да» (лишь для того, чтобы дать понять, что слышу её, а главное — «понимаю», о чём идёт речь). Согласен, это невежливо по отношению к близкому человеку, но, признаюсь, не досуг мне было анализировать то, о чём она думает. Оттого, наверное, и не пытался вникнуть в суть, и даже не старался понять значение сказанного ею. Мне казалось, что в такой критической ситуации, в которой мы в данный момент находимся, подобные слова — как и мысли — абсолютно неуместны. А объекты её восхищения нисколько не значимы, и такого трепетного, возвышенного внимания к себе не заслуживают. Мы находимся в полном, извините, дерьме, а она, как ни в чём не бывало, искренне восхищается чёрт-те чем! Как раз таки из-за них, этих чёртовых звёзд, мы и оказались в полном ауте.

А она всё одно:

— Благодаря звёздам…

* * *

Полтора года назад мы стартовали с космодрома «Байконур» и благополучно вышли на околоземную орбиту. Мы — это я и четверо моих коллег, в числе которых моя Лика. Ну, в то время она была ещё не моя. Я положил на неё глаз (хотя и был женат) задолго до старта, ещё во время обучения в центре подготовки космонавтов, когда мы — как бы случайно — оказывались рядом то за партой в учебном классе, то на тренажёрах.

На корабле каждый из нас выполнял свои определённые задачи. Остановлюсь лишь на своих и на Ликиных: я — бортинженер, моё дело — техника: проводочки, клеммы, всякие там датчики, тумблеры. В общем, если вдруг заклинит движок, мне необходимо будет его починить. Шутка! Лика — она гражданский пилот, находилась на борту в качестве медика. А в свободное от основной работы время, — а времени у неё было предостаточно, так как все мы обладали отменным здоровьем и в медицинской помощи не нуждались, — она, в качестве биолога, занималась исследованиями. Уединялась в тесном и полутёмном лабораторном отсеке, где по нескольку часов изучала, рассматривая через микроскоп, каких-то бацилл, — то ли бактерий, а может вирусов, не помню точно кого, не вдавался в подробности, — которые хранились на стеллажах в стеклянных, закреплённых ремнями контейнерах.

Вообще, мы гордились собой и были счастливы, что совершили полёт в космос. На орбите нам предстояло пробыть недолго — каких-то 89 суток. Но задачи, поставленные перед нашей экспедицией, являлись важными и весьма полезными для человечества. Всё шло по графику, полёт проходил в штатном режиме, команда работала слажено. Все мы были семейными и, естественно, сильно скучали по родным. Но каждый из нас, несмотря на любовь к космосу, ради которого мог пожертвовать даже своей жизнью, всё равно мечтал о той знаменательной минуте, когда он пересядет в спускаемый модуль и покинет корабль.

Беда пришла неожиданно. На тот момент мы провели на орбите половину запланированного срока: оставалось ещё столько — и домой. Ник, который в тот день находился на вахте, разбудил нас истошным криком. Я думал — пожар! Чего-чего, но бороться с огнём на космическом корабле, когда снаружи вас никто не снимет при помощи пожарной лестницы, знаете, жутковато.

Слава Богу, пожара не было (хотя, уж лучше был он), и всё работало исправно. Но то, на что указывал нам Ник, тыча дрожащим пальцем в стекло иллюминатора, заставило всех похолодеть от страха. Прильнув к иллюминаторам, мы на некоторое время потеряли дар речи, глядя на Землю… Вернее, на то, во что она превратилась, пока мы спали.

Вместо бело-голубой планеты перед нами чернел закопчённый шар. Зрелище — чудовищное! Спросонья до нас как-то не сразу и дошло, что перед нами не выжженный Солнцем металлический Меркурий, а родная земля-матушка. Казалось, будто некий космический великан, пока мы спали, заменил нашу планету на этот удручающего вида обожжённый объект.

В общем, наша некогда голубая красавица была полностью окутана чёрным дымом и тёмно-серым пеплом, сквозь который в разных местах, пульсируя, пробивались вспышки оранжевого света, как затухающий жар в догорающих углях костра. Разглядеть поверхность не представлялось возможным: не было ни единого просвета в атмосфере, ни одного свободного от гари участка. Помню, в тот момент я живо представил себе, как выглядит ад.

Что произошло с Землёй, мы узнать не имели возможности: связь с Центром управления полётом отсутствовала; в эфире — полный штиль.

В первые минуты мы находились в том состоянии, которое психиатры определяют, как шоковое. Ещё бы! Поджаренная Земля — не сюжет ли из сюрреалистической картины.

Немного погодя, оправившись от потрясения, стали выдвигать предположения — увы, всего лишь догадки, — что же могло произойти на Земле? В живых на ней, судя по всему, никого не осталось — в таком ядовитом угаре вряд ли кто смог бы прожить более трёх минут. И было страшно представить весь тот кошмар, который в те минуты творился на полыхающей пожарами поверхности, погружённой во мрак.

Признаться честно, мы сломались, и первые дни редко разговаривали друг с другом — голос предательски выдавал испуг и беспокойство, а показывать свой страх было стыдно. Каждый думал о своём, не делясь своими мыслями. В конце концов, прошло некоторое время, и все мы понемногу успокоились, собрали волю в кулак, стали думать, что делать дальше.

Что же могло вызвать такой катаклизм и глобальную экологическую катастрофу? Чего мы только не передумали, каких только догадок не строили, скольких гипотез не выдвигали, но определить конкретно, что произошло, не сумели. Сошлись в одном, имея очевидный факт: на планете произошло нечто ужасное, возможно, извержение вулкана, а может нескольких одновременно, причём такой колоссальной силы, что дым и пепел, вырвавшийся из кратеров, поднялся до верхних слоёв атмосферы. Допускали мысль и о массовых ядерных взрывах вследствие внезапно возникшего военного конфликта. Кто его знает, может началась Третья мировая война, и враждующие стороны применили ядерное оружие, многочисленные взрывы которых могли легко спровоцировать цепную реакцию и возникновение крупномасштабных землетрясений, повлёкших за собой повышение вулканической активности по всей планете. Вспомнили про все военные конфликты, которые происходили в мире на тот день Даже напряжённые политические отношения между некоторыми государствами учитывали: тут и территориальные споры между Индией, Пакистаном и Китаем; того же Китая с Тайванем; противостояние США и Северной Кореи; военная операция России в нацистской Украине, в которую с доброй руки Соединённых Штатов были втянуты многие государства, поддержавшие киевский фашистский режим; вспомнился и Ближний восток, где, как кажется, уже вечность бушует ненависть между Израилем и Палестиной; неспокойствие в Сирии, Иране, Афганистане... В общем, на Земле мог разыграться какой угодно военный конфликт. Не имея возможности связаться с Центром, мы, к сожалению, могли только гадать.

Не без труда, но мы всё же подавили панику и стали строить планы хотя бы на ближайшее будущее. Подсчитали плюсы и минусы, которые у нас имелись в сложившейся ситуации. В отличие от тех, кто находился на Земле, мы оказались счастливчиками, остались живы — и это был главный плюс. И пусть мы болтались в безвоздушном пространстве, закупоренные в корабле, как маринованные огурцы в банке, — мы не погибли. Существенным минусом являлось лишь то, что мы не имели понятия, что же там, внизу, произошло; и было горше всего осознавать, что, возможно, никогда об этом не узнаем. Но плюсов набралось гораздо больше. Например: солнечные батареи работали исправно — а это свет и тепло; при помощи вспомогательных двигателей мы могли поддерживать корабль на орбите; система регенерации кислорода находилась в отличном состоянии, и если по каким-то причинам не даст сбой, кислорода нам хватит на несколько лет. Получалось, что у нас в запасе имелось некоторое количество времени, которое мы могли провести на орбите, чтобы переждать последствия катастрофы.

Оставался самый больной вопрос: долго ли мы протянем без еды и воды? Запас продовольствия на борту рассчитан (с учётом внештатных ситуаций) примерно на девять месяцев (при умеренном, разумеется, потреблении). Если дневной рацион уменьшить в два раза, будет возможность протянуть на орбите приблизительно 17‒18 месяцев. А если втрое? О, тогда можно почти два года не беспокоиться по поводу голодной смерти. Это нас несколько успокоило и вдохновило. Лишь с водой имелась небольшая проблемка: её запасов хватало на год (с учётом двух литров на одного человека в сутки). Это мало, конечно, но не так смертельно: вода присутствует и в продуктах, так что наш организм в любом случае сможет получать в среднем не меньше двух литров в сутки, не опасаясь обезвоживания. Надо будет — уменьшим потребление.

Но чем бы мы себя не тешили, как не успокаивали, каждый задавал себе этот щекотливый вопрос: ради чего всё это? А вдруг Земля будет окутана дымом и спустя год, и спустя два, и все десять… и даже сто лет! Не разумнее ли покончить с жизнью здесь, на орбите, и не мучиться, умирая от голода, позже?

Но мы лётчики — сильные духом, волевые люди. Мы решили всё-таки попытать счастья выбраться из создавшегося положения, какие бы последствия нас не ждали впереди. Первоочередная задача, которая стояла перед нами, — как можно дольше оставаться на орбите. Цель: дождаться, когда, то, что происходит на поверхности, хоть на немного поутихнет. И пусть там произошло извержение даже тысячи вулканов, размером с Йеллоустон, мы всё равно лелеяли надежду, что через год или два пыль да пепел постепенно осядут, и хотя бы на один-два процента воздух очистится от вредных примесей. Что там к тому времени будет твориться на поверхности мы, естественно, можем так и не узнать из-за плохой видимости. Но визуально определить тенденцию процесса очищения в лучшую сторону сумеем, когда заметим существенное просветление атмосферы, а чернота начнёт исчезать. Вот тогда можно будет и решиться на риск — вернуться.

Конечно, мы учитывали и тот факт, что извержение — если таковое имелось и явилось причиной катастрофы — будет продолжаться длительное время, дольше, чем мы сможем прожить, питаясь вдвое сокращённым пайком. Что ж, в таком случае мы были готовы встретить последние дни своей жизни в космосе. Допускали и такой вариант: к примеру, мы рискнём и, спустя какое-то время, вернёмся, рассчитывая на отсутствие пожаров. Но что, если окажемся в жаровне, наполненной радиацией. При таком раскладе мы не успеем даже выбраться из спускаемого аппарата — погибнем мгновенно.

А если всё произошло вследствие ядерной войны, когда сотни ядерных бомб взорвались одновременно? Для нас это будет также печальным исходом: и через год, и через три, и даже через десятки лет всё будет поражено радиацией. Возвращение станет бессмысленным.

В итоге мы пришли к обоюдному мнению: надо пробовать выжить! По крайней мере, у нас имелся пусть один из миллиона, но всё же шанс на спасение. И было бы грех не воспользоваться им.

Мы жили, экономя на всём: даже на бумаге, мыле и шампуне; берегли каждую мелочь, могущую пригодиться потом, на поверхности.

У нас получилось продержаться 21 месяц. Всё это время мы вели наблюдение за Землёй (впрочем, больше делать-то было и нечего), — следили за изменением цветового фона облачности и его плотности.

Часто говорили о смерти — куда ж без неё. А что нам было ещё делать, кроме как болтать обо всём, что приходило на ум. Но сколько бы мы не пугали себя, в какое иногда не впадали отчаяние, все были согласны в одном: лучше умереть на Земле. Как говорится, в своих стенах спокойнее.

Не выдержал только Ник: на восьмом месяце полёта покончил с собой, задушив себя проводом для зарядки компьютера. С почестями и молитвами мы отправили коллегу в вечное странствие по космическому пространству, не имея возможности похоронить тело, как подобается, по-земному.

Разумеется, все эксперименты и запланированные работы пришлось прекратить: они потеряли свою актуальность и больше никакой ценности для человечества, которого уже не существовало, не представляли. Только одна Лика продолжала время от времени возиться со своими бактериями. И правильно делала: таким образом она отвлекалась от дурных мыслей.

Примерно на третьем месяце полёта мы окончательно успокоились и смирились с положением, в котором оказались. У нас даже появилась твёрдая уверенность в благополучном исходе. Мы часто мечтали, представляли своё будущее, мир, который нас ждал на поверхности. Строили планы, воображали, как из подручных материалов построим себе жилища, как кочевые племена в джунглях, или как оборудуем в пещере очаг, словно неандертальцы.

Непредвиденные обстоятельства, в которых оказался наш экипаж, сблизили нас с Ликой. Мы прекрасно понимали, что нас никто не ждёт дома, а возникшие в замкнутом пространстве любовные чувства только шли нам на пользу: вытесняли отчаяние, укрепляли уверенность в завтрашнем дне и вселяли непоколебимую веру в счастливый финал. Короче, я влюбился в неё, а она в меня. Долгими часами мы планировали наше счастливое будущее, уединяясь в грузовом отсеке от посторонних глаз. То же самое происходило между Лорой и командиром корабля: они тоже сблизились друг с другом.

На тринадцатом месяце полёта датчики цвета зафиксировали незначительное изменение: атмосфера Земли на 0.006% стала чище. На самом деле это выглядело вообще незаметно: в двух местах, среди черноты, появились два светлых крохотных пятнышка, размером с булавочную головку. Но нашей радости не было предела! Мы настолько привыкли к чёрному облику Земли, что, не будь приборов, вряд ли визуально смогли бы определить такое микроскопическое изменение цвета.

К тому времени мы заметно отощали. Запасы продовольствия таяли на глазах, и было принято решение сократить рацион ещё вдвое, что заметно отразилось не только на собственном весе, но и на настроении. Потребление воды тоже пришлось уменьшить с двух до полутора литров на брата в сутки. И если полуголодный образ жизни для нас стал привычным, и мы переносили его вполне терпимо, то сокращение количества воды вызывало чувство паники и апатию.

На шестнадцатом месяце нам уже точно было известно, с какой интенсивностью происходит самоочищение верхнего слоя атмосферы: намного быстрее, чем мы думали, и с каждой неделей процесс ускорялся. К восемнадцатому месяцу гарь, окутывавшая планету, почти полностью исчезла, облачность посветлела, точно с картофелины, запечённой в углях, очистили подгорелую кожуру. Теперь перед нами находился не закопчённый шар, а более-менее знакомая планета, только окутанная плотным и гладким тёмно-серым облаком. По крайней мере, такой вид Земли радовал глаз больше.

И вот настал наш счастливый час. Случилось это на 21 месяце космического дрейфа. Когда запасов провизии оставалось не больше чем на полгода, командир принёс добрую весть. Он позвал нас к обзорному окну и предложил взглянуть на Землю. То, что мы увидели, окончательно похоронило наши мысли о безысходности и, тем более, о смерти.

На огромном участке, глубоко в толще облачности, периодически мелькали вспышки молний, что означало: там идут дожди, а значит, круговорот воды в природе восстанавливается, происходит процесс самоочищения атмосферы. Пусть медленно, но климат приходил в норму, и планета оживала. А есть вода — есть Жизнь.

Это великое событие воодушевило нас.

В течение двух последующих недель после обнаружения молний мы производили фотоснимки облаков с периодичностью в 60 минут, сравнивая их. Результат приводил нас в восторг. Вскоре появились явные изменения: серый цвет начал преобладать над чёрным, заметно уменьшилась плотность облаков. До этого гладкая, однотонная поверхность облачности, подобная сливкам, вылитым на блюдце, стала едва заметно расслаиваться и как бы взрыхляться: появились линии, образующие причудливые рисунки, — это тучи начали обретать контуры, пока размытые; а из общей однородной массы стали выделяться слипшиеся друг с другом кучевые облака, рельеф которых с каждым днём становился всё более чёткий.

Мы подождали ещё неделю, чтобы окончательно удостовериться в необратимости процесса очищения атмосферы, и, как только убедились в этом, приняли решение — возвращаться. Надеялись, что на поверхности уже сложились вполне пригодные условия для жизни. Всем нам порядком надоело болтаться в космосе и жить в напряжённом ожидании. Мы спешили вернуться.

И вот этот долгожданный час настал. Четыре недели назад мы покинули корабль. Расчётную точку приземления выбрали в степи, в предгорье Алтая (для того, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств — например, наводнения — можно было быстро покинуть затопленную равнинную местность и подняться в горы).

Посадка была мягкой, на толстый слой пепла. Закопчённые стёкла иллюминаторов не позволили нам увидеть, что там, снаружи, и долгое время мы сидели без движения в молчаливом ожидании… да-да, смерти. Когда организм немного восстановился и привык к притяжению, а никто из нас не почувствовал ухудшение состояния, мы, в целях предосторожности оставаясь пока в скафандрах и шлемах, открыли люки, и замерили радиационный фон. Он оказался чуть выше допустимого, но не смертельно опасным. А вот показатели загрязнения воздуха зашкаливали, хотя визуально воздух казпался чистым. Температура составляла плюс шесть градусов по Цельсию, в то время как на календаре был май. Но лучше уж холод, чем парниковый эффект. Снаружи господствовала полумгла, хотя стрелки часов приближались к полудню. Дул порывистый ветер. Едва заметное бледное пятнышко в тёмных тучах напоминало о существовании Солнца. В целом, всё походило на раннее пасмурное осеннее утро, когда только-только начинает брезжить рассвет, когда вроде и ночь начинает уже отступать, но большая часть неба всё ещё чёрная.

Первым покинул спускаемый аппарат командир. Он наполовину вылез наружу и сначала осмотрелся, изучая поверхность. Мы следили за выражением его лица, в надежде увидеть улыбку и блеск счастья в глазах. Но лицо его оставалось серьёзным и холодным. Не обнаружив ничего угрожающего жизни, командир молча спустился на поверхность, исчезнув из поля нашего зрения. Вслед за ним и мы поочерёдно покинули капсулу. Полноценно передвигаться по поверхности было трудно — ноги и руки не слушались. Пришлось ещё немного отсидеться, прежде чем двинуться в путь.

Окружающий мир погружал нас в уныние. Полумгла, это ладно, это было ожидаемо. Но вот поверхность выглядела пугающе. Представьте себе серую пустошь, простирающуюся во все стороны, причём не землю в нашем привычном понимании, а чёрный пепел вместо неё. То, что когда-то являлась степью, теперь больше походило на пустыню Блэк Рок в Неваде: гладко, пусто, ни одного бугорка, ни травинки, ни растений, ни предметов — сплошная безжизненная равнина. Хотя из-за полумглы мы не имели возможности увидеть дальше, чем на триста метров, было понятно, что в какую бы сторону мы не пошли, картина не изменится. Спускаемый аппарат на четверть утонул в рыхлом слое пыли и пепла. При каждом неосторожном движении пепел поднимался и кружил в воздухе, как цементная пыль, и оседал на скафандре, покрывая обзорное стекло шлема. Если бы не дожди, которые хоть на немного утрамбовали пепел, нам бы вряд ли удалось передвигаться спокойно: ноги тонули бы в нём по колено, как в зыбучих песках.

Что произошло на планете, мы не смогли определить ни в день возвращения, ни позже. И до сих пор мы в неведении. Если что апокалипсическое и произошло, то, к нашему счастью, в далёком от места нашего приземления месте, возможно даже на другом континенте и в другом полушарии.

Восстановив силы, мы двинулись в путь — на восток, к подножию гор. По нашим расчётам они находились в пятидесяти километрах от нас. Мы надеялись, что на участках, расположенных выше над уровнем моря, условия для жизни будут благоприятнее. После того, как убедились, что воздух не ядовит, и пусть не свободно, но можно вполне безопасно дышать, мы сняли тяжёлые скафандры и переоделись. Запасов еды у нас оставалось на пару месяцев с небольшим. Этого мало, конечно, но на фоне того обстоятельства, что всё живое, судя по пейзажам, погибло, а на протяжении всего нашего пути нам не встретилось ни одного водоёма, ни одной травинки, ни одного насекомого, не говоря о живности крупнее, нас безмерно радовали и те, пусть и скудные, остатки запасов провизии.

Если честно, общая атмосфера в команде имела некоторое напряжение, а печальное зрелище вокруг приводило в отчаяние и погружало в тоску. Два года на борту казались комфортнее и счастливее по сравнению с тем, с чем мы столкнулись здесь. Представьте на минуту, что вы находитесь на местности, точно зная, что здесь недавно, прямо под вашими ногами стояли дома, жили люди, работали заводы, а в степях и лесах, расположенных вокруг, обитали животные. Хуже всего не то, когда ты знаешь о катастрофе и видишь её последствия: поваленные катаклизмом деревья и разрушенные строения вместе с горами трупов, а то, что после апокалипсиса нет больше ничего вообще: ни трупов, ни деревьев, ни зданий — одна сплошная равнина во тьме, покрытая слоем пепла. Никаких следов жизнедеятельности человека, даже намёка на существование жизни на Земле: только мрак, пустошь и вездесущий чёрный пепел. Что произошло, непонятно. Точное подобие участи Помпеи. Но каким же должно быть извержение вулкана — или всех существующих на Земле одновременно, — чтобы покрыть всю поверхность планеты слоем пепла, толщиной в несколько метров. Благо, что верхний слой под ногами не такой вязкий, а всё благодаря дождям. Но дождей не бывает, если нет воды.

До гор мы добрались за две недели. Поднявшись на 500 метров над уровнем океана, мы заметили существенную разницу в атмосфере: воздух стал чище, свежее и прохладнее, хотя послепожарная гарь следовала за нами, как тень, и планете потребуются десятки лет, чтобы избавиться от неё. Пахло влагой — значит, где-то есть вода: ручей, хотя бы пруд.

И вот, на одном из склонов горы, вдоль которой проходил наш путь, на высоте 700 метров над уровнем моря мы обнаружили ручеёк, тонкий и мутный, стекающий по одной из расщелин в скале. Открытие водного источника не просто нас осчастливило — мы вдвойне воспрянули духом и повеселели; и решили остановиться и обустроить близ него жильё. Хотя бы на некоторое время, а может — ха-ха! — и будущий город построить на этом месте. Но не только нахождение водного источника являлось главной причиной выбора этого места: отсутствие пепла и грязи на некоторых участках крутых склонов скалистых гор успокаивающе действовали как на наши нервы, поднимая настроение, так и на зрение. И пусть мы не имели возможности видеть в потёмках дальше, чем на триста метров, поверьте, как приятно дотронуться до поверхности камня, не покрытого грязью, пылью или пеплом. Хотя, надо отдать должное пеплу: на нём комфортно спать, мягко, точно на перине.

Прошло четыре недели с момента нашего приземления, и две, как мы остановились на склоне горы у ручья. По-прежнему мы в неведении, что тут произошло.

Полуголодные, мы скрупулёзно изучаем близлежащие окрестности, в надежде найти пропитание. К сожалению, до сих пор ничего съестного не нашли: скалы, камни и пепел — внизу, да вечная облачность — сверху. Что будет, когда через месяц мы съедим последний тюбик тушёнки из орбитального пайка, никто из команды старался не говорить. Мы наслаждались тем, что имели — жизнью сейчас, и радовались, что не погибли, как все. И по сей день верим, что когда-то мы обнаружим хотя бы что-нибудь, что можно употребить в пищу. Позавчера вот пытались найти почву: весь день рыли голыми руками яму в пепле. Но даже на глубине двух метров нас ждало разочарование: то же самое — проклятый вездесущий пепел, перемешанный с песком.

Что ж, мы свыклись со своим невесёлым положением. Но надежда не угасает в наших сердцах. Ведь у нас и похуже бывали времена (я про те два года на орбите), не правда ли?

* * *

В ту ночь, когда мы впервые увидели в тучах просвет и звёзды в нём, Лика договорила свою загадочную фразу до конца. И мне, наконец, раскрылся философский смысл того, о чём она всё это время пыталась этой фразой мне (или самой себе) сказать. И вы знаете, моя душа как будто очистилась от грязи; мои глаза, точно впервые открылись, и я вдруг увидел нечто сакральное, существующее вне человеческого сознания где-то в недосягаемых глубинах бытия. На меня словно снизошло просветление.

Я привстал и посмотрел на подругу, но уже по-иному: с восторженными чувствами, с благоговением и восхищением её проницательностью и всепониманием. Лика оторвала взгляд от неба и посмотрела на меня, хитро улыбнулась, довольная, что до меня, наконец-то, дошёл смысл её слов, и потянула к себе, обнимая за шею и настойчиво приближая моё лицо к своим губам. Перед тем как наши уста слились в сладострастном поцелуе, из её внутренней вселенной очередной раз прозвучали эти несколько слов:

— Всё это, дорогой, всё, благодаря звёздам. Теперь-то ты понимаешь?

— Нет, извини, я тугодум.

На некоторое время мы забыли обо всём на свете.

В ту ночь мы не спали до утра, разговаривали. Какой там сон, когда к тебе приходит осознание собственной избранности. Лика без устали всматривалась в небо: всё пыталась обнаружить ещё один просвет среди туч.

— Это закономерность, понимаешь? — продолжала она. — Помнишь, как мы в детстве смотрели на звёзды и мечтали о космосе? Вспомни.

— Ну, бывало. Но я жил в мегаполисе, и редко их видел.

— Не всё ж время ты находился в каменных джунглях, наверное, хоть иногда выезжали за город?

— Да помню я, помню, отстань ты со своими звёздами. — Я был голоден, и на философские темы меня ни капли не тянуло.

— А я жила в деревне, и помню, как любила смотреть на звёзды.

— И что ты хочешь этим сказать?

— Мы же неспроста уже тогда, маленькими детьми, смотрели на звёзды и мечтали стать космонавтами.

— Ну, я не совсем был малышом, когда сделал свой выбор. Мне было пятнадцать.

— Но на небо смотрел-то и раньше. И в эти моменты, наверное, о чём-то мечтал.

— Ну да.

— Это и есть закономерность. — Она с обожанием разглядывала невзрачный окружающий нас мир. — Детьми мы не знали, и не могли ещё знать, кем станем, когда вырастим, но смотрели на звёздное небо, потому что оно притягивало нас. Получается, та детская любовь к звёздам, та неуёмная потребность смотреть и наслаждаться ими, была у нас врождённой. Что и предопределило нашу дальнейшую судьбу. Не осознавая этого, мы были обречены на этот путь.

— Что за путь? Какой путь? — Как всегда, я до конца не понимал её, кроме разве что некоего намёка о том злосчастного пути, который в итоге привёл нас к такому печальному финалу.

— Пойми, милый: всё давно было предопределено. В детстве мы смотрели на звёзды, и, благодаря им, у нас подсознательно возникло желание стать космонавтами.

— И что? — Я не переставал удивляться её нестандартному ходу мыслей: она, ей-богу, если не сходила с ума от нашей безысходности, то была точно не в себе от голода. Мне иногда становилось страшно за её здоровье.

— Мы ими стали. Понимаешь? Мы мечтали подняться ближе к звёздам, и добились этого. — Лика восхищённо посмотрела на тучи. — Они же нас манили — звёзды. Они подарили нам мечту. И мы пришли к своей мечте. Благодаря им, мы оказались на орбите…

— Лика, и что с этого?! Ты о чём? При чём тут звёзды? — негодовал я. — Мы чуть не сдохли там, на орбите, а теперь неизвестно, какая участь нас ждёт здесь… А ты восхищаешься детской мечтой, пусть и реализованной. Но какую цену ты заплатила за это? Как и все мы…

— Глупый, это же провидение…

— О, господи! Только не начинай о судьбе. К чёрту такую судьбу! Нам есть нечего, а ты всё про какое-то мнимое счастье, которым для тебя является звёздное небо. Ну, посмотри, к чему тебя привела эта звёздная дорожка? Мы на грани, дорогая, и прекращай себя успокаивать. Стать космонавтами — это был наш фатальный выбор. Верни мне сейчас детство, я мечтал бы о другом пути, и уж поверь, не о звёздном.

— Ты не прав. Как раз в том и проведение, что мы стали космонавтами, что пошли по этому, звёздному пути. Всё — благодаря звёздам. Абсолютно всё. Понимаешь? И то, что мы стали пилотами и совершили полёт в космос, и то, что мы с тобой встретились — всё это благодаря одним лишь звёздам.

— Лика, спустись со звезды на землю, и не успокаивай себя рассуждениями, которые не приносят моему желудку ни капли пользы. Да, мы полетели, да, мы с тобой встретились, но…

— Помолчи, я договорю… — Она удобнее устроилась напротив меня, сложив ноги «лотосом». — Звёзды, на которые мы в детстве смотрели, породили у нас желание стать космонавтами. Отсюда следует, что благодаря, собственно, звёздам, мы ими стали и совершили полёт в космос. Находясь на орбите, мы пережили глобальную катастрофу, которая произошла на Земле. То есть, мы, получается, чудом спаслись. И там же, на орбитальной станции, переждали постапокалиптический период. Мы спаслись, дорогой. Ты это осознаёшь?

— К чему ты клонишь?

— Все погибли, понимаешь. А мы живы…

— И чья это, кроме нас самих, заслуга? Бога, что ли? — Я переборщил, конечно, но иначе не мог: мне наскучило разговаривать загадками и ребусами.

— Может… — Она немного задумалась. — Это проведение. Благодаря звёздам мы остались живы. Если бы не они, у нас не появилась бы в детстве мечта, и мы не стали бы космонавтами, а значит, не оказались бы на орбите в тот час, когда человечество на Земле погибло. Нас бы давно уже не было… — Она зачерпнула пригоршню пепла. — Благодаря звёздам мы не погребены как все, понимаешь.

Вот тут-то, на этих словах, меня как током ударило — я вдруг понял её, и всё то, о чём она говорила. Эта её фраза из двух слов, как истинной божьей окатила моё сознание, и я просветлел, словно после очищения. Лика продолжала рассказывать, рассказывать, а у меня в глазах то Бог, то Судьба, то Проведение.

— Мы живы, милый, благодаря звёздам. Благодаря им у меня есть ты. А ещё есть крохотная частичка тебя, которая живёт во мне… А ещё… — Она стыдливо опустила глаза. — Прости, я всех обманывала насчёт вирусов… — Лика отвернулась и что-то достала из саквояжика, который постоянно таскала с собой. — Несколько экземпляров я забрала с собой. Не говорила никому, потому что не хотела сглазить. Мне надо было убедиться, проверить. — И поднесла руку ближе к моему лицу, что-то пряча в кулаке. — Вот, посмотри, один из них прижился, — и раскрыла кулак.

На её ладони, присыпанный щепоткой земли, белел крохотный тонкий росток, пробивающий себе путь из пшеничного зёрнышка.

На безжизненной планете свершалось чудо…

Благодаря звёздам!

К О Н Е Ц