Сдвиг

Фёдор Матвеевич вышел из роскошной парадной и ступил на недавно вымытый тротуар.

– Хорошего дня, господин Караульский, – с искренней улыбкой пожелал швейцар, прикладывая руку к фуражке с изящной позолотой по кайме.

– И тебе, Игнат, – степенно ответил всемирно известный физик и положил в белую перчатку монету с профилем никудышного и бездарного императора Андрея Александровича.

Фёдор Матвеевич привычно бросил взгляд через дорогу – на огромные позолоченные часы, установленные на стене роскошного многоэтажного магазина игрушек, и медленно устремился вниз по улице.

Сегодня Неглинная казалась ему как никогда красивой. Тёплый майский ветер слегка теребил нежно-зелёные ветви лип и клёнов, которые смыкали вековые кроны над проезжей частью, создавая тенистую аллею. Яркое солнце отражалось от окон домов и проезжающих машин, среди которых заметно преобладали отечественные водородные «тулы» и «кубани» самых разных расцветок. По широким тротуарам, выложенным цветным камнем, шагали бесчисленные студенты, как подданные империи, так и жители дружественных государств, желающие приобщиться к передовой русской науке.

Магазин игрушек сменился огромным Пассажем из зелёного камня и голубого стекла, который торговал одеждой и обувью лучших ивановских и ярославских фабрик. Возле громадных стеклянных витрин, в которых манекены щеголяли изысканными вечерними платьями, привычно толпились девушки. Они восторженно обсуждали детали одеяний и фантазировали, кому какое платье пошло бы больше.

Фёдор Матвеевич с доброй усмешкой покачал головой и переложил кожаный портфель из правой руки в левую. Пока он чинно вышагивал по тротуару, разглядывая любимую улицу, его то и дело обгоняли студенты, некоторые из которых здоровались с ним с неизменным почтением и опаской. Как-никак на носу маячили годовые экзамены, а память у профессора была отменная, хоть он и производил впечатление рассеянного человека, погружённого в свои мысли. Но за несоблюдение иерархии и правил приличия он мог покарать как никто другой.

Жилые дома по правую руку закончились, и Фёдор Матвеевич с нескрываемой любовью погладил взглядом изящные и нежные линии розовой гостиницы «Империя», стоящей на самом углу. Из огромных дверей гостиницы выпорхнула в ослепительно белом пальто известная оперная певица Кристалинская, и тут же возле неё образовалась толпа восторженных поклонников. Профессор с пониманием кивнул и аккуратно обошёл скопление радостных горожан.

Стоя на перекрёстке, образованном Неглинной и Кузнецким мостом, он терпеливо ожидал лунно-белый сигнал семафора и смотрел на стайки модно одетых девушек, спешащих в Женский университет имени императрицы Ксении. Студентки заливисто смеялись и громко спорили, чей курс в этом году окажется успешнее всего и завоюет награду «Золотая оценка». Разглядывая цветные курточки и пальто поедательниц гранита науки, Фёдор Матвеевич с тёплой ностальгией вспомнил свою «Золотую оценку» и прекрасное путешествие на Байкал, которым Министерство Знаний наградило их курс.

Поток машин прервался, семафор зажёг белый светларь и издал отчётливый мелодичный звон, предназначенный для слепых горожан. Переходя дорогу, профессор сначала приласкал глазами монументальный и величественный Имперский театр с его знаменитыми гранитными колоннами, две из которых хранили на себе следы бомбардировок тридцать четвёртого года, а затем в тысячный раз восхитился разноцветным Русским народным театром, построенным в виде огромного сказочного терема.

По-прежнему идя по правой стороне Неглинной, Фёдор Матвеевич миновал Имперский театр (попутно изучив репертуар классических постановок и особенно заинтересовавшись сегодняшней «Золушкой» Дунаевского). Сразу за театром его взору предстал светлый и просторный Сквер Героев семнадцатого года. Профессор свернул в парк и устремился к стеклянной палатке с мороженым, которое начали продавать лишь пару дней назад, когда городские власти официально объявили о начале летнего сезона.

– Один «Магаданский», будьте добры, – попросил он.

– Сию минуту, – румянощёкая южанка с длинными каштановыми косами ловко открыла стеклянную крышку лотка и извлекла цилиндр на палочке, завёрнутый в золотистую фольгу. – Четыре копейки, господин.

Профессор положил в загорелую руку пятикопеечную монету, улыбнулся, слегка приподнял шляпу, принял мороженое и направился вглубь сквера, где вокруг памятника стояли несколько длинных деревянных лавочек.

Придирчиво изучив светло-голубые доски лавочки на предмет пыли, Фёдор Матвеевич сел, поставил рядом портфель и осторожно снял верхний край фольги с мороженого. Пару секунд он любовался нежно-жёлтой глазурью из сока морошки, обыгрывающей магаданское золото, а потом вонзил зубы в вожделенный десерт. Перекатывая на языке нежный кусочек мороженого, профессор щурился от наслаждения и гадал, чего же в нём больше – нежнейших северных сливок или тихоокеанских креветок.

Поглядывая изредка на наручные часы, Фёдор Матвеевич ел креветочное мороженое и разглядывал сложный бронзовый монумент, посвящённый военнослужащим петроградского гарнизона, которые героически покончили с Февральской революцией и восстановили монархию в глубоко больной стране. В толпе металлических солдат и моряков Фёдору Матвеевичу всегда нравилось рассматривать парня в распахнутом кителе и с ружьём наперевес – мужественное честное лицо одного из спасителей светилось силой и уверенностью, словно обещая великое будущее.

Покончив с мороженым, профессор бросил обёртку и палочку в мусорную вазу. Глядя в карманное зеркальце, он проверил усы и бороду, потом взял портфель и вышел из сквера. Агатово-чёрные колонны библиотеки, названной в честь величайшего и великолепнейшего императора Александра Четвёртого, всегда вызывали желание прикоснуться к ним, и Фёдор Матвеевич и в этот раз не стал отказывать себе в удовольствии. В том месте, где стены библиотеки соприкасались с титаническим и фантастическим зданием Института космических исследований, профессор перешёл через дорогу и оказался прямо перед главной парадной Института экспериментальной физики вещей, в котором трудился уже свыше пятнадцати лет.

Десятиэтажное здание, украшенное розовым мрамором и зелёным гранитом, заключало в себе столько передовых знаний, прорывных технологий и многообещающих открытий, что не имело равных во всём белом свете. Автоматические сканеры в герметичном шлюзе парадной скрупулёзно проверили Фёдора Матвеевича на наличие взрывчатых и запрещённых веществ, измерили температуру, сверили рисунок мимических морщин и радужной оболочки глаза с базой данных, и только тогда система безопасности открыла бронированную дверь и впустила профессора в святая святых.

Пересекая светлый вестибюль, Фёдор Матвеевич несколько раз поздоровался за руку с коллегами и озвучил приветствие студентам, которые занимались на его курсе. Профессору было приятно, что каждый человек стремится засвидетельствовать ему своё почтение. На рабочее место в изолированной сверхсекретной лаборатории он пришёл довольным и с трудом подавил широкую улыбку.

Младшие профессора Карамазов и Себастьянский разогревали плазменный излучатель и горячо обсуждали недавний инцидент на российско-японской границе.

– Говорю же вам, уважаемый, что это была диверсия! – воскликнул молодой южанин Карамазов. – Хотели спровоцировать наших доблестных пограничников на агрессию!

– Да нет же, их трактор случайно пересёк границу, потеряв управление, – флегматичного питерца Себастьянского решительно нечем было вывести из себя. – Наши техники изучили машину и нашли безусловную поломку. Японской империи меньше всего сейчас нужны осложнения отношений с нами, когда у них вспыхивает уже третье китайское восстание.

– И тем не менее они желают отхватить наш Дальний Восток! – по-прежнему горячился коллега, пробегая длинными пальцами по клавишам пульта управления.

– Успокойтесь, коллега, у нас там гарнизон численностью в семь миллионов солдат, три тысячи танков и двести новейших истребителей. И я уж молчу про огромный Тихоокеанский флот, который может потопить все флота мира вместе взятые.

– Фёдор Матвеевич, скажите же вы, бога ради, какое ваше мнение о провокации под Харбинском?! – дерзко обратился Карамазов к вновь прибывшему коллеге.

– Дорогой вы наш Николай Петрович, если бы вы больше внимания уделяли оборудованию, а не политике, то наши эксперименты продвигались бы куда как успешнее, – холодно заметил профессор, который недолюбливал южанина – прадед того был большевиком-предателем и «прославился» казнью тридцати пленных имперских офицеров.

В лаборатории сразу установилась рабочая тишина, профессор довольно улыбнулся и немедленно позабыл о внешнем мире. Теперь его мудрейшая голова была занята только экспериментами, в результате которых армия империи должна была получить новое убойное оружие, способное превратить любого противника в расплавленный прах.

***

Фёдор Матвеевич устало надел плащ, взгромоздил шляпу на голову и посмотрел на настенные электронные часы. Сегодня им удалось значительно продвинуться в вопросе стабилизации энергетического потока, порождаемого раскалённой плазмой. Если так и дальше пойдёт, то уже через пару недель они смогут представить Военному министерству рабочий прототип плазменной пушки. И тогда восточные и южные враги пошатнутся и согласятся на любые условия Российской империи.

Жена уже трижды звонила дежурному, чтобы напомнить о приходе гостей на званый ужин. Фёдору Матвеевичу предстоящий ужин был, как говорится, поперёк горла, но приходилось идти Наташе навстречу, поскольку на кону стояло будущее двоих старших детей. Дочь намеревалась пойти в Высшую Школу Преднаписания, поскольку не мыслила своей жизни без вычислительных приборов и широчайших возможностей, которые те предоставляли всем сферам человеческой деятельности. Сын же планировал связать свою жизнь с военной инженерией, для чего уже третий год напряжённо готовился и постигал самые сложные тонкости будущей профессии.

Ради детей пришлось прервать интереснейшую череду опытов и отложить финальное испытание установки на завтра. Впрочем, ради детей он и не на такое пошёл бы, если бы потребовалось.

Профессор попрощался с дежурным техником, которому предстояло ещё добрый час гасить активные процессы. Спускаясь по лестнице, он с удовольствием ощупывал внутри себя тёплое предвкушение от скорого триумфа. Он знал совершенно точно, что его изобретение перевернёт весь мир, заставив всех людей зажить по-новому.

В вестибюле слонялись лишь несколько запоздалых студентов, и Фёдор Матвеевич поблагодарил судьбу за то, что не надо ни с кем прощаться и раскланиваться. Он устал и торопился к мясной запеканке, которую Наташа анонсировала утром. Он улыбнулся – жена знала наизусть все его слабые места.

Выйдя из шлюза парадной, он с наслаждением вдохнул чистый московский воздух и ощутил то самое удовольствие, когда выходишь на холод и даёшь ему немного пробраться под одежду и вызвать лёгкие мурашки.

Застёгивая плащ и раздумывая о сложностях взаимоотношений империи с азиатскими соседями, профессор пошёл вверх по улице. Тёплый жёлтый свет ночных ламп приятно ласкал зрение и подсвечивал пышные кроны деревьев. Улица походила на настоящую сказку. Немногочисленные машины мягко шелестели по чёрному асфальту, по тротуару двигались красиво одетые горожане, задержавшиеся на работе или на учёбе.

Профессор дошёл до пересечения Неглинной и Пушечной и остановился в ожидании позволительного сигнала семафора. Он стоял совершенно один и почти не замечал, что происходит вокруг.

И в этот самый момент откуда-то сзади и сбоку вынырнул низкорослый человек в чёрной одежде. Его лицо было скрыто капюшоном. Человек вскинул руку, и Фёдор Матвеевич инстинктивно отшатнулся. Он ожидал выстрела или удара ножом. Но в вытянутой руке нападавшего лишь что-то щёлкнуло, и яркая вспышка ослепила профессора. Вскрикнув и роняя портфель на брусчатку, он прижал ладони к глазам – под веками плясали огненные круги и возникали дрожащие искры.

Фёдор Матвеевич пошатнулся, на несколько мгновений его охватила тошнота, голова мучительно закружилась, а в ушах раздался противный звон. Проклятый газетчик с его проклятым фотоаппаратом! Профессор хотел позвать городового, но голосовые связки словно отказались подчиняться ему – из сдавленного горла вырвался лишь слабый хрип.

А потом Фёдор Матвеевич резко распахнул глаза и всё закончилось.

Нападавший исчез, вокруг по-прежнему никого не было, лишь на другой стороне улицы появились фигуры нескольких людей. Профессор наклонился и посмотрел на портфель, лежащий на бордюре тротуара. Чувствуя себя странно, словно в зыбком сне, он наклонился, слабыми пальцами подцепил ручку портфеля и выпрямился. И нахмурился.

Сейчас ему почему-то начало казаться, что все ночные лампы на улице стали светить другим цветом. Светло-жёлтое тёплое излучение сменилось холодным и голубоватым, из-за чего улица сразу потеряла своё очарование и ощущение сказочного уюта. Фёдор Матвеевич зажмурился и потряс головой. Чёртов писака выжег ему все глаза своим аппаратом!

Семафор включил светло-голубой светларь, и люди с той стороны улицы двинулись через дорогу. Фёдор Матвеевич уже сделал шаг и застыл – нога зависла в воздухе, но так и не коснулась земли. Он таращился на голубую лампу и никак не мог вспомнить, чтобы хоть раз в жизни видел подобную в арсенале дорожных служб. Что вообще означает подобный цвет? В правилах дорожного движения он точно отсутствовал.

Фёдор Матвеевич простоял на перекрёстке ещё два полных цикла, наблюдая за сменой цветов семафора. Стоять – жёлтый, ждать – зелёный – всё правильно. Но почему идти – голубой? Может, какие-то бездельники шутки ради раскрасили белые светлари? Похоже, что у студентов появилось слишком много свободного времени.

Немного придя в себя, профессор всё же направился дальше, памятуя об ужине и негодовании жены, которая вынуждена умасливать приглашённых ректоров в одиночку.

Шагая мимо сквера, Фёдор Матвеевич нахмурился, обнаружив, что подсветка скульптурной композиции значительно потускнела. Милый сад сразу превратился в тёмное и почему-то неприятное пространство, внутри которого ощущалось что-то чужое и неприятное. На какое-то мгновение ему показалось, что количество бронзовых солдат уменьшилось, да и их расположение как-то изменилось, но он списал это на усталость, помотал головой и пошёл дальше.

Имперский театр сегодня должен был давать «Золушку», но тёмные окна во всём здании упорно твердили, что никакого спектакля нет и в помине. Неужели отменили? Умер кто-то из солистов?

Стоя на перекрёстке Неглинной и Кузнецкого моста, профессор хмурился и чувствовал недовольство, которое вскипало изнутри подобно комьям чёрной пены. Он всё глядел на другую сторону Неглинной и силился понять, что ему не нравится. Институт сплавов и металлов перед вдруг потерял две стеклянные башни, в которых раньше светились розовые и жёлтые огни! И Русский народный театр выглядел несколько иначе – в его облицовке исчезли мелкие кружевные детали, которые раньше придавали терему неповторимый воздушный облик.

Что за чёрт?! Профессор решительно потряс головой и ещё раз с силой зажмурился, аж глазам стало больно. Но ничего не изменилось. Всё тот же обезглавленный институт, тот же архитектурно обворованный театр. Наваждение какое-то…

Женский университет, стоящий на диагональном углу перекрёстка, на первый взгляд казался тем же. Но когда Фёдор Матвеевич двинулся по пешеходному переходу (полоски которого показались ему на этот раз более узкими), то заметил, что в некоторых учебных аудиториях мелькают мужские фигуры! Немыслимо! Недопустимо! Кощунственно!

Обескураженный профессор перешёл через дорогу и чуть не столкнулся со швейцаром гостиницы «Империя», который провожал кого-то из постояльцев к машине такси. «Почему вы не делаете это возле парадной?», – хотел воскликнуть он в раздражении, но челюсть отвисла от удивления, когда Фёдор Матвеевич увидел парадную со стороны Кузнецкого моста. Где её отродясь не было.

Он споткнулся, чуть не уронил портфель, задел плечом швейцара, сдавленно извинился и быстро пошёл вверх по улице. Профессору стало не по себе, несмотря на тёплый вечер, его морозило и трясло.

Пассаж сегодня решил сэкономить на освещении и погасил почти все огни. Лишь узкие стеклянные витрины демонстрировали несколько образцов некрасивых платьев. И что самое удивительное – деревья почти не мешали видеть ни содержимое витрин, ни стены многоэтажного торгового места. Фёдор Матвеевич резко остановился и принялся разглядывать деревья, которыми засадили улицу столетие назад, сразу после неудачного государственного переворота, затеянного Временным Правительством. Ещё сегодня утром их густые кроны смыкались над дорогой, образуя туннель. Сейчас же самих деревьев стало гораздо меньше, а между их обрезанными жидкими кронами образовалось значительное пустое пространство.

Фёдор Матвеевич взвизгнул и бросился бежать вверх по улице. Вертя головой, он рассматривал изменившиеся фасады жилых домов слева и уродливого кирпичного великана справа, появившегося на месте магазина игрушек. Великолепные часы, которые магазину на двухсотлетие подарила императорская семья, теперь исчезли. Ещё утром профессор сверял по ним время, а теперь его взгляд напрасно шарил по пустой кирпичной стене.

Он резко развернулся и уставился на парадную жилого дома, в котором родился и прожил всю жизнь. Сделал несколько шагов вверх по улице и вернулся назад. Что-то случилось то ли со зрением, то ли с головой профессора – он решительно не узнавал родной дом.

Дверь распахнулась, и наружу показался швейцар, одетый в непривычную чёрную униформу с надписью «охрана».

– Добрый вечер, Игнат, – нерешительно поздоровался профессор, мучаясь страшным предчувствием, что служащий его не узнает.

– А, это ты, профессор, – поразительно развязным и даже несколько грубым тоном ответил швейцар. – А то смотрю, кто-то шарится под камерой, уже хотел по башке настучать.

Фёдора Матвеевича поразили и грубые слова, и камера, висящая над козырьком. Не найдя в себе сил поставить распоясавшегося служащего на место, он прошмыгнул в парадную и почти побежал по лестнице. По пути он отметил значительное ухудшение освещения лестничных пролётов и появление какого-то неприятного запаха.

Дверь квартиры осталась той же, и профессор облегчённо вздохнул, пока дрожащие от волнения руки искали связку ключей на дне портфеля. Впрочем, нарастающая паника тут же вернулась, потому что ключи не подошли к замкам. Чувствуя себя идиотом, он постучал в дверь. Сначала как воспитанный человек, тремя аккуратными прикосновениями костяшки указательного пальца к дверному полотну. Но когда никто не ответил, новый приступ страха заставил его сжать кулак и бухнуть по двери несколько раз.

Наконец внутри послышались поспешные шаги, хрустнул замок, дверь распахнулась, и на профессора уставился старший сын, одетый почему-то в странное одеяние, состоящее из узких штанов и курточки из такого же дешёвого синтетического материала.

– Бать, ты чё, опять бухой? – грубо спросил сын, загораживая проход и глядя на Фёдора Матвеевича тяжёлым недобрым взглядом.

– Что? Вадим, я тебя решительно не понимаю, – пролепетал профессор, вытягивая шею и заглядывая в квартиру поверх плеча сына.

– Заходи давай, достал уже, – невероятным повелительным тоном приказал Вадим и чуть подался в сторону, так что мужчине пришлось буквально протиснуться, чтобы попасть в прихожую.

В чужую прихожую, обставленную дешёвой и некрасивой мебелью.

– А где мамин кедровый гарнитур? – удивился глава семьи, обводя комнату изумлённым взглядом.

– Харэ уже пить, папаша, а то мы тебя и правда в дурку сдадим, – прорычал сын, закрыл дверь и удалился, позволив себе оставить родителя совершенно одного.

– Что за тон, что за язык… – прохрипел профессор возмущённо и закашлялся.

Фёдор Матвеевич старательно разулся, пристроил ботинки в угол, повесил плащ на пластиковый крючок, покосился на чужие куртки и ступил в коридор. Прямо по курсу виднелась кухня, которая решительно ничем не походила на ту кухню, в которой он завтракал ещё сегодня утром.

– Зачем вы продали нашу мебель? И когда вы успели это сделать? – тупо спросил он, оглядывая дешёвый примитивный гарнитур, состоящий из стола и четырёх стульев.

Грязные пятна на незнакомой газовой плите поразили его больше всего. Рассматривая уродливый кафель кустарного производства, он прошёл по периметру кухни и остановился перед окном. Окно кухни выходило во внутренний двор, и Фёдор Матвеевич подался вперёд и опёрся на подоконник, который теперь стал несколько выше. В плохо освещённом дворе вместо чудесного садика с цветами и фонтаном теперь виднелась парковка, на которой стояли автомобили неизвестных марок, надо сказать, довольно уродливые.

– Что происходит? – жалобно спросил он, отпрянув назад и снова с силой сжимая веки.

В голове заметно бухало и звенело, пока профессор пытался взять себя в руки. Сдавливая пальцами виски, он качался из стороны в сторону и старательно умножал цифры от десяти до двадцати.

Гости! Внезапно вспомнив про званый ужин, Фёдор Матвеевич удивился неподобающему одеянию будущего военного инженера. Распахнув глаза, он вскинул голову и быстро направился в сторону гостиной. И остановился перед совершенно целой стеной, в которой отсутствовала какая-либо дверь. Гладя ладонями холодную поверхность, оклеенную дешевыми бумажными обоями, профессор мучительно боролся с ощущением падения.

– Ты чё стал тут? – послышался недовольный голос сына. – Наклюкался так, что теперь со стенкой обнимаешься, алкаш. Достал уже! Иди спать!

В другое время Фёдор Матвеевич непременно разозлился бы и показал отроку, кто в семье главный. Но сейчас он ощущал себя настолько безвольным и обессиленным, что лишь посмотрел на Вадима пустым бессмысленным взглядом и пошёл в сторону спальни.

Великолепная деревянная кровать с резьбой, подаренная деду профессора самим императором, испарилась. Вместо неё Фёдор Матвеевич увидел что-то грубое и нефункциональное, достойное лишь самой бедной лачуги. В тусклом свете ночника виднелась жена, уже лежащая под одеялом. То ли она спала, то ли притворялась спящей, будучи обиженной, что профессор пропустил важный ужин. Спотыкаясь и ощущая сильную головную боль, Фёдор Матвеевич доковылял до кровати, кое-как разделся до исподнего, аккуратно повесил одежду на спинку стула (большой финский платяной шкаф так же исчез без следа). Несколько мгновений он смотрел на затылок жены, а потом сел на краешек кровати.

– Если ты ещё хоть раз придёшь пьяный, то я подам на развод, – глухим чужим голосом произнесла она и выключила свет.

Профессор пару минут посидел в полной темноте, напрасно пытаясь понять суть и причину неприятных преобразований, которые случились с окружающим миром.

В итоге он решил, что следует немедленно заснуть, чтобы поутру встать и обнаружить, что всё встало на свои места. Гадливый шепоток подсознания твердил, что это бесполезно, но Фёдор Матвеевич решительно лёг, накрылся чужим тонким одеялом и с силой закрыл глаза.

Какое-то время остатки искр ещё мелькали под веками, но постепенно усталость и потрясение сделали своё дело, и несчастного профессора сморил спасительный сон.

***

За ночь Фёдор Матвеевич просыпался несколько раз. В сумбурных тяжёлых снах он пытался удержать предметы и людей, но они стремительно растворялись, изменялись и ускользали, оставляя его в одиночестве посреди незнакомого ландшафта, заполненного смертью и отчаянием.

Распахивая глаза, он смотрел в темноту, прислушивался к бешеному биению сердца и боролся с мучительной тошнотой, которая накатывала волнами. Глаза подводили профессора, потому что в поле зрения каждый раз оказывались силуэты разных предметов, которые сменяли друг друга – казалось, что каждое пробуждение происходило в другом месте.

Когда утреннее солнце проникло сквозь маленькое узкое окошко, Фёдор Матвеевич открыл глаза и устало сел. Рваный тревожный сон вымотал его ещё больше.

Света хватило, чтобы разглядеть комнату. И это оказалась совсем не та комната, в которой профессор засыпал. Перед небольшим прямоугольным зеркалом стоял примитивный белый стол, на котором виднелась бутылка с водой, две чайные чашки и блестящие обёртки от какой-то еды. В углу комнаты виднелся двухстворчатый шкаф тёмно-коричневого цвета. Слишком узкая для двух людей кровать стояла посреди комнаты, которая теперь стала втрое меньше.

Откинув тяжёлое неприятное одеяло, Фёдор Матвеевич повернул голову, чтобы посмотреть на жену. И чуть не закричал от ужаса. Вместо любимой Наташи рядом с ним лежала незнакомая женщина лет сорока, с неухоженными светлыми волосами и следами преждевременного старения на усталом некрасивом лице.

Выпучив на неё глаза, профессор с трудом удержался от визга. Стиснув зубы, он для надёжности прикрыл рот обоими кулаками.

Его всего затрясло. Неужели он вчера выпил лишнего и оказался в подпольном доме терпимости? Боже милостивый, он изменил жене!

Фёдор Матвеевич медленно стянул с себя одеяло и принялся сползать с кровати. Всё это время он старался действовать как можно тише, чтобы не разбудить непотребную девицу. Опустив ноги на холодный пол, он встал и поспешно оделся. Ему казалось, что одежда слишком громко шуршит в тишине ужасной комнаты.

«Только бы не подхватить заразу», – с отчаянием подумал профессор, испытывая тошноту от собственного непозволительного для приличного человека поступка.

Закончив одеваться, он подхватил портфель и поспешно покинул комнату. И оказался в длинном коридоре, пол которого устилала красная дорожка, имитирующая ковёр. Обстановка очень походила на дешёвую гостиницу. Ещё больше Фёдор Матвеевич утвердился в этой мысли, когда вышел к лестнице. Спустившись вниз, он оказался в довольно просторном фойе и уже не удивился, когда из-за характерной деревянной стойки на него вскинула глаза худощавая девушка в белой блузе.

– Доброе утро, – с холодной вежливостью сказала она, слегка хмурясь, словно пытаясь припомнить постояльца.

– Доброе, барышня, – на автомате ответил профессор и устремился к выходу.

Он боялся окрика в спину, что от него потребуют оплатить счёт за ночлег и услуги непотребной девицы, но то ли он всё уплатил уже с вечера, то ли оплату должна была принять сама девица, оказавшая услуги, потому что никто ему ничего не сказал и ничего не потребовал.

Фёдор Матвеевич выскочил на улицу и сделал глубокий вдох. И закашлялся, кривясь и лихорадочно оглядываясь по сторонам. Воздух города наполняли неприятные газы, от которых с непривычки сразу стало саднить в горле, а в лёгких появилось жжение. «Неужели на какой-то фабрике произошли выбросы? – с тревогой подумал мужчина. – Но почему не слышно сирены? Почему никого не эвакуируют? Этим же невозможно дышать!».

Впрочем, мысли о дыхании тут же покинули его голову, потому что до него наконец-то дошло, что он наблюдает довольно странную улицу. Между слишком широкими тротуарами виднелась плохо уложенная дорога, по которой двигался в обе стороны плотный поток незнакомых уродливых автомобилей. И именно эти машины и исторгали вредные и неприятные газы!

– Боже правый, что за самоубийственное место?! – воскликнул профессор, поспешно вытаскивая из кармана платок и прижимая его ко рту и носу. – Как можно запускать аппараты, которые ухудшают среду обитания людей?!

Никто ему не ответил, лишь несколько хмурых прохожих подарили пустые взгляды. Фёдор Матвеевич несколько секунд с изумлением оглядывал одежду горожан, очень однообразную, некрасивую и явно сделанную из вредных дешёвых тканей. «А в России ли я?» – мелькнула в голове шальная мысль, которая напугала его ещё больше.

Оглянувшись через плечо, он какое-то время рассматривал шестиэтажное зеленовато-серое здание, из которого вышел. Крупная гостиница с претенциозным названием в честь императора-губителя пыталась казаться приличным местом, но дешёвый и некрасивый пластиковый козырёк над парадной смазывал всё впечатление.

Фёдор Матвеевич прошёл двадцать шагов вниз по улице и снова остановился. Он глазел на крупное городское имение, видневшееся через дорогу. Хотя, скорее это походило на усадьбу. Грязно-жёлтого, охристого цвета строение с двумя громоздкими флигелями тянулось вдоль улицы. На среднем сегменте фигурировали буквы «Банк России», а над ними развевался трёхцветный флаг, на котором почему-то отсутствовал золотой императорский квадрат с изображением орла.

– В каком же я городе, чёрт возьми? – пробормотал Фёдор Матвеевич. – И как я вообще сюда попал?

В памяти живо всплыли события предыдущего вечера. Он твёрдо знал, что никуда не уезжал, а лишь дошёл от работы до дома. Но почему весь мир вокруг переменился?

Надо срочно дойти до работы! Внезапно эта мысль стала самой важной на свете. Профессор с тревогой вспомнил о сверхсекретных исследованиях. Сейчас ему почему-то стало казаться, что нет более срочного дела, чем приход на рабочее место.

Идя по улице, он постоянно крутил головой и осматривал незнакомые каменные здания, многие из которых казались строениями как минимум вековой давности, хотя в глаза то и дело бросались очевидные следы бесталанных ремонтов и переделок. На фасаде одного дома висела голубая табличка, профессор подошёл поближе и с изумлением уставился на надпись «Неглинная». Огляделся вокруг. Снова посмотрел на табличку. Он проделал так раз пять. Он решительно не узнавал родную улицу, на которой родился и прожил всю жизнь.

Торопливо переставляя ноги, Фёдор Матвеевич дошёл до перекрёстка. И замер в потрясении. Он вроде узнавал знакомый спуск Кузнецкого моста, да и угол поворота Неглинной улицы оставался тем же. Но на месте знакомых зданий теперь виднелись совсем другие строения! Гостиница «Империя» и Женский университет канули в Лету, Русский народный театр и Институт металлов и сплавов исчезли без следа, уступив место трёхэтажным неприметным строениям девятнадцатого века постройки. Самое поразительное, что на месте Имперского театра теперь обнаружилась небольшая площадь! За площадью виднелось мрачное тёмно-серое строение, занимающее пространство, на котором раньше располагались Сквер Героев семнадцатого года и Библиотека Александра Четвёртого!

Фёдор Матвеевич слегка вскрикнул и сорвался с места. Сердце зашлось от хаотических ударов, а по спине потёк холодный пот. Он бежал по тротуару, а глаза тщетно выискивали знакомые очертания в новом городском ландшафте.

Он добежал до перекрёстка с Пушечной и остановился, поражённый страшным открытием – вместе родного института тут теперь стояло неприметное жёлтое здание в два этажа. Прежний мир исчез.

***

– Что говорят в МВД? – хмуро поинтересовался Андрей, беря в руки карточку нового больного.

– Им не удалось установить его личность, – безразлично пожав плечами, ответил Максим.

– Караульский Фёдор Матвеевич, сорок три года, по профессии физик-ядерщик, трудится в Институте экспериментов физики вещей, господи, название-то какое, проживет по адресу: город Москва, улица Неглинная, дом двадцать три. Женат на Караульской Наталье Эмдо… Эдмонтовне, четверо детей, – прочитал Андрей не без интереса. – Утверждает, что живёт в монархической республике с официальным названием «Великая Российская Империя», которую возглавляет император Николай Третий. Занятно… Очень занятно…

– Ох уж эти любители монархии, – презрительно фыркнул коллега, включая электрический чайник. – Поначитаются романтических книжек и начинают грезить по несбыточному… Идеалисты хреновы…

– Что-нибудь из этих данных подтвердилось?

– Ни слова, – категорически отрезал Максим, насыпая в чашку немного сухой заварки. – Всё враньё.

– Что говорит наша экспертиза?

– Сложно сказать так сразу, ещё будем осматривать и ставить окончательный диагноз. Пока предварительно парамнезия, маниакальный психоз, диссоциативное расстройство идентичности.

Какое-то время Андрей с лёгким беспокойством просматривал остальную информацию в карточке больного, Максим же рылся в новостях. Тёплый майский дождь шелестел по стеклу.

– При нём нашли некоторые вещи, я смотрю.

– Ага, поддельный паспорт несуществующего государства. Мастерски выполненный, кстати. Так сказали спецы в МВД. Какие-то вроде как научные записи на листах, их передали в МФТИ, кто знает, может, они узнают, о чём там. Они, кстати, жутко заинтересовались и ненормально возбудились.

– И деньги.

– И деньги, – кивнул Максим, выбирая в компьютере одно из кафе, куда намеревался повести невесту. – Тридцать восемь рублей и шестьдесят четыре копейки. Вот только они все фальшивки.

– Фальшивки? – вяло удивился Андрей.

– Ага, и банкноты, и монеты сделаны в государстве, которого не существует.

– Дай угадаю, в той самой Российской империи?

– В ней самой. Думаю, что деньги из какой-то игры, не иначе. Помешался чувак, переиграл, вот и квакнуло его.

– Может быть… Или нет…

Они немного помолчали.

– Где он сейчас? – поинтересовался Андрей, испытывая странную тревогу.

– В одиночке, – Максим небрежно махнул кистью. – Он буйный был поначалу, всё рвался доказать, что он не обманывает, агрессию проявлял. На уколах теперь сидит, спокойный и безмятежный.

– Что же происходит, чёрт возьми?

– Ты о чём? – Максим отвлёкся от экрана компьютера и посмотрел на него в упор.

Андрей укусил нижнюю губу и скосил глаза на дверь. Потом порывисто встал, выглянул в коридор, закрыл дверь и запер её на замок. Коллега и подчинённый всё это время следил за ним с возрастающим интересом.

– На недавней конференции, во время неофициального общения с некоторыми коллегами я услышал забавную вещь, – начал Андрей еле слышно, склонившись к Максиму. – В некоторых городах страны уже третий месяц наблюдается интересное явление – на улицах городов находят обескураженных и дезориентированных людей, которые утверждают, что являются гражданами несуществующего государства…

Несколько секунд они смотрели друг другу в глаза. Потом Максим рассмеялся.

– Разыграл! Ей-богу, на долю секунды я тебе поверил! Ха-ха-ха!

Но Андрей остался таким же хмурым и озабоченным. Посмотрев на часы, он нервно забарабанил пальцами по столу.

– Или нет? – коллега резко перестал смеяться.

– Ни капли, – помотал головой Андрей. – Всё серьёзно дальше некуда.

– Да ладно. Рассказывай давай!

– Большая часть из них представляется учёными, хотя попадалось и несколько инженеров, как правило, военных. В основном, мужчины, хотя были и три женщины. Все с высоким уровнем интеллекта, образованные, воспитанные. И все в один голос утверждают, что живут и работают в Великой Российской Империи. Дай угадаю, над чем работал наш подопечный в своём несуществующем институте. Над новым оружием?

– Да-да-а, – протянул Максим, его лицо вытянулось. – Над какой-то плазменной пушкой…

Андрей пожал плечами и посмотрел в окно.

– Новое явление в психиатрии, которое приобретает массовый характер. На сегодняшний день их уже то ли тридцать, то ли сорок. И все дают показания как под копирку: кто-то напал, чем-то сверкнул, и после этого мир вокруг них стал сдвигаться, смещаться, меняться до неузнаваемости.

– Ой, да ладно тебе шутить! – воскликнул Максим, включив привычный профессиональный цинизм. – У них просто сдвиг по фазе! Чокнулись. Уверен, что если порыться, то мы обнаружим какой-нибудь тематический сайт в интернете или какую-нибудь книгу, которая вот так действует на идиотов!

– Сдвиг, говоришь, – Андрей криво усмехнулся и настороженно прислушался. Ему показалось, что в коридоре послышались какие-то звуки. – Однако выглядит это так, как будто кто-то намеренно выбрасывает этих людей из иной реальности в нашу, чтобы они там не смогли достичь успеха и не сделали те открытия и изобретения, которые опасны для вражеских государств. Кто-то из конкурирующих стран научился устранять нужных людей, сдвигать их в иной пласт пространства, выдавливая из родного измерения.

– Эй, Андрюш, ты случаем сам не того? – Максим нахмурился и чуть наклонил голову, пристально глядя на коллегу и начальника. – Они простые шизики, которым стало невмоготу в нашем сраном мире! Вот и придумали себе другую реальность и другую личность! Уверен, что если всех их как следует исследовать, то мы быстро выведем их на чистую воду. Дай мне этого Федю на полчаса, и я тебе скажу, кто он такой и откуда!

– Нет у нас полчаса, – сказал Андрей и встал лицом к двери.

В коридоре послышались приближающиеся шаги нескольких людей.

– Однако будь они простыми шизиками, их не забирали бы люди из спецслужбы, – быстро произнёс Андрей, поправляя воротник рубашки и пряча мобильник в карман.

– Что? – теперь Максим, кажется, поверил.

Он открыл рот, чтобы сказать что-то ещё, но не успел.

В дверь вежливо, но настойчиво постучали.