Вспышка в тумане

Громоздкая корона сдавливает череп и не дает повернуть голову. Тяжесть пронизывает тело насквозь, каждый миллиметр тянет вниз. Железный, неестественно блестящий воротник платья сковывает плечи – это еще можно вытерпеть, но вот корона…

Вокруг все в дымке. Дымка заполняет пустоты, сгущается и рвётся вверх, к далёкому потолку.

– Благодарю за возможность и…

Кее словно не слышит, стоит, обездвиженная своим одеянием. Люди, тут столько людей, столько голосов, а никого не рассмотреть. Ничего не видно, ничего не слышно. Кажется, вон те точки – это глаза… Или это пуговицы? Какие странные пуговицы… Надо бы вдохнуть, кажется, если вдохнуть (или все–таки выдохнуть?) поглубже, то тяжесть уйдет...

– Могу ли я рассчитывать на благословение? Облегчите ли вы мою душу? – чей–то голос с трудом пробирается сквозь дымку, хотя половина звуков пропадает по пути, – прошу, мне так нужно облегчить душу!

А что, душа – она тяжёлая? Интересно – что там её может утяжелять – весит ли она больше короны? Конечно, скорее всего, вряд ли там что–то такое, но и корона на первый взгляд – ничего особенного. Кее подумала, что хотела бы облегчить свою душу. Душу ли?

Шаги, движения воздуха – человек, так ничего не дождавшись, почтительно пятится, освобождая место в бесконечной очереди. Вперед выходит следующий. Этого тоже не разглядеть, но в серой темноте блеснули живые глаза, совсем не похожие на пуговицы. Кее вдруг ясно видит: кухня, мешанина из цвета и запаха на столе, женщина оттирает пятна со стола и, срывая голос, орет на бегающую вокруг малышню. И тут же, малышня, не сбавляя скорости, ловит под руки одноногого парня с забинтованой головой и подводит к столу. Женщина хватает его за плечи, за культю и рыдает, так же срывая голос, и дети плачут и парень трясется и...

- Госпожа, спасите меня, дайте знак, мой сын вернеется?

Во рту пересохло, ни слова не выдавить. Плавным, отточенным за миллионы повторений движением Кее протягивает свою ладонь в туманную пустоту. К онемевшим рукам припадают сухие губы и допивают из неё остатки сил. Оживленный шёпот и вздохи: “Это значит да? Она сказала да?”. Скорее бы все закончилось.

Заключительная часть – сквозь дымку к ней идет Господин, весь в золоте и тоже в причудливой короне, но Кее ясно чувствует что ему – не больно. Его не тянет к земле и не разрывает на части.

Он громко, с надрывом что–то спрашивает, кажется, спрашивает у нее, но Кее опять не слышит ни слова. Пытается прочесть по губам, но нет, ничего не понятно, она даже не может дать понять, что не расслышала. Господин опускает голову, подносит ухо к ее губам, но что она может сказать? Стоит истуканом, ей больно дышать, а он хочет, чтобы она говорила?!

– Да! – Господин обращается к толпе, – Провидица благославляет продолжение нашего священного похода!

Люди ликуют. Впереди водопадом опускается тяжёлая ткань, голоса смолкают. Шарканье мягких тапочек, нежные руки отводят ее все дальше и дальше, погружаются в волосы, без суеты, с первого раза отцепляя все крепления короны. Ни одна из предыдущих помощниц не могла так легко совладать с этими крючками.

Ах, Миса знает, что корона – самая тяжёлая. Она знает, что не надо начинать с платья. Ещё немного, и освободившаяся спина готова взлететь – но нет, падает на кровать. Далеко вверху, в круглом окне темнеет пурпурное небо.

– Я видела, госпожа, вы сегодня с трудом держались. Тяжелый день, – Миса – первая помощница, которая с ней разговаривает. Все, кто был раньше – боялись. А может, им запрещали? А почему ей не запрещают? – День был сложный, но он закончился, – шепчет Миса, стаскивая с неё обувь, – вы справились. Опять справились, представляете?

У Кее ни одна часть тела не слушается. Ей невдомек, с чем она справилась.

– Все будет хорошо, – Миса кладет руку на ее голову. Прикосновение обжигает и Кее видит: на самом деле, лицо Мисы не лучится заботой, ее лицо сухое и деревянное. Она несет с собой железо. У нее на поясе нож, а в сердце – стальные лезвия. От них ее сердце такое тяжелое, что непонятно, как она ходит, как она вообще передвигается. У нее внутри хищное пламя, готовое сожрать весь храм, весь мир. Бедная Миса!

Пурпурное небо становится черным.

* * *

В комнате темно, в окне видны звезды и краешек ярко–оранжевой луны. Значит – ночь. Бессилие отступило, пришел голод.

Кее плохо помнит свою жизнь. Она вчерашний день едва отличает от позавчерашнего, а что там было год назад, два, раньше… Дымка. Дымка окутывала каждый мучительный день в золотой комнате и каждый, ещё более мучительный вечер на церемонии. Храмовые прислужницы, меняющиеся помощницы, вечерние гости во главе с призрачным господином – все растворялись в густом тумане. Иногда Кее боялась, что дымка растворит и ее тоже, или что даже эти мутные тени вокруг – и те исчезнут и она останется совсем одна.

Иногда к ней приходят видения. Она никогда не знает, что они значат, никогда не понимает, но каждое остается с ней навсегда. Каждый раз, когда господин спрашивает про священный поход, она видит огонь, много огня. Горящее небо, полное истошных криков. Обычно дымка приглушает крики, дымка прячет от нее огонь, но от некоторых видений никуда не скрыться.

Обошла комнату. Как же долго ждать завтрака! Можно, конечно, разбудить Мису, но зачем? Не надо. Она и так отлично выполняет свой долг. Лучше, чем другие. Раньше помощницы менялись одна за другой, то повторялись, то пропадали насовсем. А потом появилась Миса, стала приходить все чаще и чаще и вот теперь только она и приходит. Миса не растворяется в дымке, ее голос здесь, рядом, рука всегда придерживает за локоть.

Однажды, она увидела свою корону. Черная от копоти, она валялась на огромных ступенях. И вокруг запах паленого мяса, тошнотворный, едкий. Она тогда подумала – хорошо, что корона однажды сгорит.

Нащупала свёрток под подушкой – маленький комок в шелестящей упаковке. Конфета. Такая еда запрещена в храме. Тяжелая, земная еда. Тянет вниз и взращивает…страсти? Точно, страсти. А что такое страсти? Это как? Она же помнит, она же знает, ну не может же быть что… Когда она последний раз ела сладости? А ела ли, или только видела в тумане чужих историй как другие ели и радовались и запомнила это? Да не может быть такого, точно ела! Она же помнит запах… только где же она могла их есть, если в храме нельзя?

Конфета безобразно сладкая, кричащий вкус, заглушающий вообще все – и темноту и туман в голове и, главное, голод. Миса оставила ей конфету, а могла ведь съесть сама. Интересно, Миса ест конфеты? Миса странная, Миса ни на кого не похожа. Она первая, кого так хорошо видно сквозь дымку.

Может показаться, что Миса такая же как все – так же служит, так же молится, так же опускает голову, так же падает на колени … Почитает законы, почитает Кее. Здесь все так живут, только так. А вот Миса за этим прячется. Миса носит внутри себя огонь – опасный и обжигающий. От него так горячо, что больно, от него в комнате пахнет паленым мясом. Она прячет его под храмовой одеждой, прячет за заботливыми словами, за каждым движением. Миса знает про свой огонь, знает, какой он страшный, точно знает – иначе, зачем бы она его прятала?

* * *

– Пора просыпаться, а то голова болеть будет.

А то? И так и эдак болеть будет, каждый день болит.

Крошечная золотая комната залита светом. На кровати стоит поднос с горячим горшочком и крошечной чашечкой. Миса сидит тут же, подогнув колени и подложив под спину подушку. Все помощницы по утрам падали на колени и опускали головы, а она перебирает пальцами бахрому наволочек и улыбается, зовет в новый день. И тут же дымка, заитаилась и поджидает. Как же ей, Кее, извернуться, чтобы от одной спрятаться, а другую не потерять?

Миса держит перед Кее тазик, и внимательно следит, как та умывается. Подает полотенце, подает халат.

Вдруг Кее видит: грязный подвал, люди с огненными глазами. И среди них – Миса, хищно скалится, яростно спорит. Раздается звук, странный звук, и все… рассыпается?

– Госпожа, вы как? Опять слабость, да что ж такое! Что же с вами делать… – подхватывает под руки, помогает вернуться на кровать. Она такая внимательная и такая чуткая – только вот запах паленого мяса не пропадает, – все хорошо? Вы меня видите? Сколько пальцев? Да кого я спрашиваю, считать-то вас не учили… Нужно съесть, обязательно нужно все съесть. Иначе сегодняшнюю встречу вам не выдержать.

Она обеспокоено проверяет ладонью лоб Кее.

* * *

Грязный подвал, в углу лежат матрасы. За столом сидят люди, тяжелые страшные люди. Миса тоже здесь – стоит у крошечного окна, всматривается в даль.

– Херня какая-то… В прошлом месяце схема другая же была, – говорит мужчина, тяжелый и грузный как камень. В нем тот же ядовитый огонь. Его сердце так раскалено, что он выдыхает вязкий дым.

– В храме тоже не дураки. Не первый год за нос водят, – другой голос, еще ниже, еще страшнее.

– Давайте девчонку в заложники и… вперед! Нам нужно тело!

Миса отходит от окна.

– Я конечно могу ее прям в каморке прикончить, только ведь на нее всем плевать. Ее на церемонии так разукрашивают, что не узнать. Что случится – возьмут другую, никто и не заметит. Труп спрячут и словом не обмолвился, дохлый номер. В этом костюме даже я за провидицу сойду. Разрисуют, этой гадостью накормят – мать родная не узнает.

* * *

– Сейчас оденемся, и…

Сколько она, Кее, проспала? Это тот же день или уже следующий? Все тело болит, каждая косточка ноет, а это ещё без короны! Хорошо, что кто-то заботится, как же хорошо, что Миса рядом.

Кее так благодарна, но чувствует, все еще чувствует тот злой огонь – он рядом, не исчез, не перегорел. Сегодня он так обжигает, что каждое прикосновение становится невыносимым.

– Ну что такое, ну шугаться-то зачем? Это же я!

– Испугалась.

– Меня? Меня-то зачем бояться?

– Ты…Ты говоришь одно, а твоё… лицо говорит другое… Я не знаю таких слов.

Миса ударяет ладонью по ноге, смеется и обнимает ее, на несколько секунд спасая от страшной дымки.

– Ты ж моя хорошая!

В обьятиях Мисы Кее чувствует себя… такое странное чувство! Это не шоколад, такого в ее жизни точно раньше никогда не было, такого и запрещать не надо – как запретить то, чего никто не может найти? Кее чувствует себя спасённой.

* * *

– Девчонка нужна нам, как символ, – скрипит тяжелый камень, выдыхая вязкий дым.

– Она и так просто символ, – Миса разглядывает свои руки, – даже не марионетка – статуэтка на видном месте. Какой смысл ломать пылесборник? У нас нет на это времени, это слишком...

– Это тебе она пылесборник. А для народа она… надежда и правда и… все что угодно. Люди ж сами на церемонии прут, никто их не заставляет.

– Она больной ребенок!

– Больной ребенок! Да чтоб я так жил, как этот больной ребенок…

– Вы не знаете, вас там не было. Она ж совсем ничего не понимает. Целыми днями сначала стоит, как кукла, потом так же отлеживается… Не умеет ничего. Говорит с трудом, мысли выражает как пятилетка. Ее жалко, очень жалко, девочка – жертва.

– Ну так пусть будет ею до конца, раз она такая жертва. Что ты с ней вздумала делать? Думаешь, она выживет, если мы ее спасём? Да если провидица такая кукла – то она и часа за пределами храма не продержится, а ты хочешь из–за неё рисковать? Пускай с нее хоть раз настоящая польза будет.

Миса закрывает глаза и сжимает кулаки - то ли успокаивается, то ли готовится к бою.

– Вот поэтому я не хотел с тобой связываться. Твои материнские замашки нам все сломают. Мы же попадемся, тупо из-за того, что ты вдруг себя мамочкой почувствовала.

– Хорошие же у тебя представления о мамочках! Я хочу помочь покалеченному ребёнку, такое только у мамочек бывает?

– Птицу с переломанными крыльями лучше добить, чтоб не мучалась. Ну что ты будешь с ней делать? Научишь читать? Выдашь замуж? Или хочешь до конца жизни кормить ее с ложечки?

* * *

– Вы все сьели?

Из глубин поднимается кислая волна и Миса бегом подставляет тазик.

– Это хорошо. Это хороший симптом. Не надо сдерживаться.

Кее вопросительно смотрит на нее, вытирая ладонью рот.

– Это чистка. Это хорошо, – обьясняет Миса.

Чистка? От чего очищаться-то?...

В дверь стучатся прислужницы, но Миса отправляет их прочь. Говорит Госпоже сегодня совсем плохо, я сама справлюсь.

– У нас остался розмарин? Обычно ей хорошо помогает, не осталось? сбегайте в сад, на рынок, куда-нибудь, чтобы к вечеру был! Нет, не надо доктора, у Госпожи такое часто, вы главно сходите за розмарином...

Миса закрыла дверь и вернулась в Кее.

– Что, как думаешь, провидица, успеют они принести розмарин к вечеру?

Кее качает головой. Странное дело – дымка словно сделала шаг назад. Еще и еще.

– Нет. Все горит. Я вижу, что все в огне.

– Неужели и я горю? – Миса подсаживается поближе.

Кее поднимает голову и внимательно рассматривает ее, стараясь как можно лучше запомнить каждую деталь.

– Ты поджигаешь.

Внезапно, на секунду Миса выпускает свое настоящее лицо – то, которое она прятала за ежедневными ритуалами, то самое, которое появлялосьв ведениях. Дымка! Дымка расселилась, не пропала полностью, но больше не мешает видеть и слышать.

– Миса, пока не началось…. Я, я знаю, что это не то, что тебе надо, не от меня точно, но у меня больше ничего нет и я...

– Неужели сама госпожа Кее подготовила для меня подарок? – Миса словно пытается вновь спрятаться за своей старой маской, только она больше не держится.

– Нет, это... я даю тебе благословение.

Миса застывает, словно змея перед атакой.

– Зачем мне благословение?

– Я не знаю, я ничего не знаю, – Кее качает головой, вылавливая в памяти слова. Знает ли она нужные? Знала хоть когда-нибудь?

* * *

Кее первый раз видит зал без дымки. Миса спрятала ее лицо за вуалью, а вуаль – ничто рядом с туманной завесой. Каменные резные стены, золотые полотна – все ближе, чем ей раньше казалось. Звуки обьемнее, цвета – ярче. Кее впервые видит зал без короны – Миса сказала, что сегодня ее можно не надевать. Очередь уже наготове, жадно ловят каждый вдох Кее, ждут малейшего знака. Вперед выходит человек и кланяется, Кее уже знает его неподьемную ношу, узнает его раскаленное сердце – это он спорил с Мисой в том подвале.

- Провидица, если бы вы знали, как я долго ждал нашей встречи! – его огонь рвется наружу, выплескивается злыми искрами сквозь глаза, но Кее почти совсем не страшно.

- Я знаю, – она наклоняется к нему, близко-близко и по толпе слышатся возгласы – невиданное снихождение! – я даю благословение на ваш священный поход.

Нож утыкается в железный корсет (неужели Миса его не предупредила?) и в следующее мгновение золотые полотна ловят искры и весь зал озаряется светом, совсем как на закате.

- Не волнуйся, утром на главных ступенях найдут обугленное тело с обгоревшей короной на голове, его увидят все, – Кее говорит как можно быстрее, пока толпа не унесла ее прочь, – никому и в голову не придет, что провидица могла спастись.