Матвей Иванович

Матвей Иванович мешком завалился на заднее сидение старенькой KIO RIO. Болезненно поморщился, подтягивая правую ногу в салон. Душно воняло автомобильным дезодорантом, он обвел салон взглядом, увидел желтую «елочку», прицепленную на зеркало. Вздохнул обреченно.

– Куда едем?

– До ТЦ «Март» докинь, надо кофейку купить, а там и сам дойду, – Матвей Иванович недоуменно поймал себя на мысли, что отчитывается перед таксистом.

Водитель расценил это как приглашение в разговор, профессионально мазнул взглядом по спортивной потертой сумке, обвисшим щекам пожилого, если не старого мужчины, что-то про себя решил, хмыкнул.

– Вахтовик?

Матвей Иванович не умел удивляться. Уже давно. Отпало за ненадобностью, а в итоге и за ненужностью: чему удивляться в 55? Все одно, все идет к концу. Но левая бровь, рассеченная юностью, слегка приподнялась.

– Что, много таких приезжает?

– Не в том дело. Что-то есть в тех, кто в одном месте не прорастает. Сам не знаю. 25 лет бомбилой работаю, всякого повидал, – таксист притормозил на светофоре, пожевал еще какое-то слово во рту, да сглотнул его, – я Толя, добро пожаловать.

В горле Матвея Ивановича застряло что-то горько-желчное, словно таксист проехался пыльными шинами по живому, еще способному болеть. Он промолчал. Привычно, тяжело. Так умеют молчать обиженные подростки и брошенные старики.

***

Облезлое трехэтажное здание советских времен встречало его не весенним унынием. У входа, как условлено, обнаружился работодатель. Или представитель. На это Матвею Ивановичу было плевать.

– Лунев Матвей Иванович? – худощавый мужчина протянул руку, крепко сжал, - заступаете на три недели с возможностью продления. Только решите за неделю.

Матвей Иванович криво усмехнулся, увидев на ненадежно выглядевшей двери амбарный замок.

–Изнутри тоже запирается. Я Григорий, – работодатель проследил за взглядом Матвея Ивановича.

– Охрана больше формальность и профилактика поджогов. Тут молодежь куролесит. Вот чтоб они ничего не учудили вы нам и понадобились, пока, – мужчина замялся, – пока стройка не начнется.

Матвей Иванович кивнул.

Григорий прошел внутрь, чем-то хрустнул под ногами, щелкнул выключать.

– Тут иногда перебои с электричеством, но есть газовая горелка, свечи, фонари… Романтика.

Григорий засмеялся и смех его дико и неуместно зазвучал среди небольшой комнатки, с проплешинами зеленой краски на стенах и обуюченном по-мужски письменным столом: кофейный круг от чашки, урна под четырьмя видавшими виды мониторами, стопкой сложенные бумаги. Рядом стакан, из которого воинственно торчат карандаш, ручка, вилка и нож.

На спинке компьютерного кресла висела теплая кофта, которую Григорий воровато сунул в пакет вместе с неожиданно вывалившимися из длинного одностворчатого шкафа штанами и другими вещами, бесформенным комом затолканными в тот же пакет.

–Предшественник твой оставил, – Григорий старательно смотрел на мониторы, словно их рябь была для него самым увлекательным в мире занятием. Опомнившись, засуетился, доставая из прямоугольной сумки бумаги. Разложил их на столе: трудовой договор, инструкции, техника безопасности, соглашение о неразглашении информации, план строения.

Ну и ну.

Григорий тыкал пальцем в графы «Подпись», Матвей Иванович не глядя подписывал. Ему хотелось спровадить начальника и залить кипятком две чайные ложки растворимой бодрости.

– Вот что, Матвей Иванович. Мне нравится ваше молчаливое согласие, но ознакомьтесь с инструкциями. В верхнем ящике лежит журнал с отчетностью. Прошу заполнять каждый день. Там есть рабочая графа и графа с личными наблюдениями. Не стесняйтесь и пишите туда все, включая ваши личные эмоции и впечатления, это обязательное условие. В первые дни не рекомендую ходить дальше этого этажа. Обратите внимание, что в период с 01 до 08 часов выходить из здания запрещается. Так что все перекуры и прогулки внутри. Тут, знаете ли, не так чтобы совсем благополучный район, а мы заботимся о своих сотрудниках. Ну, бывайте.

Матвей Иванович молча выслушал, пожал протянутую руку, буркнул прощание и с облегчением опустился на стул. Стул недовольно скрипнул и откинул Матвея Ивановича в полулежащее состояние: спинка расшаталась.

Тишина звучала. Матвей Иванович закатывал глаза в ответ отдаленным скрипам, поводил плечами, когда пол со стулом, обиженные на его массу, противно трещали и раздосадовано махал рукой в ответ на громкие разговоры снаружи.

За небольшим окном цвела сирень, загораживая от взгляда Матвея Ивановича наружный мир. «Тоже мне наблюдательный пункт, одно название» думал он, открывая дверь в узкое и длинное помещение с кроватью, как в пионерлагере – пружинистой и разговорчивой. «Мы заботимся о наших сотрудниках» - слова Григория скривились прикроватной тумбочкой.

– Вот я и дома, – Матвей Иванович небрежно кинул на кровать старенькую пижаму.

***

Сирень пахла невыносимо. Из приоткрытого окна тянуло цветочным ароматом, табачным дымом, прогретым асфальтом и зеленью. Дом с его узкими длинными коридорами сопротивлялся, сохраняя внутри сумеречную прохладу и влажность, пропитанную затхлостью. Матвей Иванович чувствовал себя этим домом с узкими развилками памяти, запустением чувств и ноющей ногой.

Первый этаж был заполнен хламом, когда-то нужным для тех, кто здесь жил, работал, приходил по делу. Матвей Иванович брезгливо обходил темные пятна, хмуро смотрел на пакеты, вездесущие шприцы и бычки. Он решил, что здание было школой, либо пансионатом, либо лагерем. Койки, парты, большое помещение столовой. В столовой скабрезные надписи, символика фашизма, пентаграмма, выжженые надписи, рассказывающие что Федька дружит с Колей, а Машка – блядь. Чуть повыше Машку любил Димка.

К мерцающим мониторам и сирени Матвей Иванович вернулся в 00:30. Усмехнулся и вышел курить. Город притих. Матвей Иванович смотрел на пустую дорогу, на тени многоэтажек поодаль, на группы молодежи. Ему в затылок тяжелой громадой дышал дом.

Кровать надломленно скрежетнула, принимая на себя груз человеческого тела. Узкая комната стала еще теснее, сдавленная темнотой. Но уже проваливаясь в сон Матвей Иванович почувствовал, как чернота расширилась и провалился в мягкую бесконечность.

– Лизка, такая ты сладкая, – приглушенный бас, – не ломайся.

– Вов, ох, ну может не надо, тут же люди...

Диалог прерывается на пару мгновений. Стены, словно картонные, пропускают влажные чмокающие звуки. Матвей Иванович проснулся, тяжело дыша.

– Не бойся, Колька вон на стреме постоит, мы быстренько. Так хочу тебя.

Матвею Ивановичу кажется, что он слышит шуршание ткани, вжикающую молнию.

– А Коля… Неприлично как-то.

– Да знаю я все, потом вас с Колей постерегу. Что ты вся сжалась?

Что-то мерзкое обожгло горло Матвея Ивановича, он брезгливо сплюнул прямо рядом с кроватью.

Дом закачался, заскрипел.

– Ай, стена шершавая, пусти.

– Лиз, тише, – мужчина тяжело дышал.

Матвей Иванович почти физически чувствовал, как спину девушки вжимают в стену. Всхлип-стон-рык.

–Я все. Киса, как тебе?

– Дай пивка, зайчик, – девица хрипло хохочет, – я так быстро не могу.

– Сучка ты, Лиза. Колян, уважь даму. Перекурю пока.

Матвей Иванович сдернул себя с кровати, кое-как влез в резиновые тапки и, сшибая по дороге углы, побежал к унитазу. В голове шумело, но он омерзительно ясно слышал, как Коля вжикнул молнией, как Лизка охнула, как хлюпающе соприкасались их тела.

Матвея Ивановича рвало желчью. Дом качался и показывал ему желтую изнанку обшарпанных стен, усмехался темными пятнами. Больная нога налилась и пульсировала. Матвей Иванович сидел на грязном полу, прижавшись затылком к холодной стене, содрогаясь после очередного тошнотворного позыва.

– Мальчики, угостите сигареткой.

Заминка, чиркающая зажигалка.

– Огонь ты девка, Лиз. На, горло промочи.

Больше Матвей Иванович ничего не слышал. Реальность съехала скользким покрывалом на серый пол.

Ему 20, он влюблен в Машку. У них большая компания, свободная квартира у Мишки. Там весело, много алкоголя, пропитавшиеся никотином стены. Машка хохочет, подмигивает ему. Ее светлые волосы разметались от танцев, щеки пошли красноватыми пятнами. Она красива. Он все время молчит, боясь показаться нелепым, а внутри бьется отчаяние: он не так хорош, как Слава с его чувством юмора, не так независим как Мишка с его хоромами, не так красив, как Володя.

Пятничная смена заканчивалась поздно, но он решил заглянуть к Михе, вдруг еще не разошлись. Слава, Володя и незнакомая девица сидели на кухне, играя в карты.

– Поздновато ты, Мот, – Володя отводит глаза.

– А где хозяин? – Матвей Иванович выставляет на стол бутылку настойки, колбасу.

–Да, там… – Слава машет рукой, глядя в карты.

– Пойду поздороваюсь хоть, – Матвей Иванович разворачивается, но девица его окликает.

– Давай партейку…

– Да, куда ты торопишься, оставь их…

– Кого их? – Матвей Иванович понял, но не поверил. Он ворвался в Михину спальню раньше, чем успел хоть что-то подумать.

Машка лежала на животе, на теле, как и на щеках, расцветали красные пятна. Миха держал одной рукой ее за грудь, а другой за волосы. Она даже не повернула голову. А Миха глянул на него расширенными зрачками, двинулся телом вперед и подмигнул.

Матвей Иванович выпрыгнул с третьего этажа из распахнутого в спальне окна. Единственным желанием было исчезнуть. С тех пор нога болит. Лучше нога, чем сердце.

Матвея Ивановича еще раз скрутило, но телу больше нечего было отдать. Тяжело поднялся по стене и похромал к кровати. Сон забрал его неожиданно быстро.

До конца первой недели больше ничего не произошло. Матвей Иванович просыпался, говорил «Доброе утро, дом», смотрел в мерцающие экраны, бродил по зданию. Перечитал записи предыдущих охранников: графа «личное» больше напоминала записки сумасшедшего.

На второй этаж он поднялся в начале второй недели. Там дом был еще подростково несформирован: необставленные кабинеты (хотя может отсюда все вынесли), кое-где свежевыкрашенные стены, не сочетающиеся друг с другом цвета. Надписи. Тут тоже был Гриша, и Дима, и Коля, и Серега, и друзья они – навек, а мир прогнется, они все изменят.

Темные жженые впадины, сломанные лезвия, фантики, обертки и прочая шуршащая под ногами ерунда. Окна второго этажа смотрели поверх окружающего мира на кусок неба, а весенние лучи солнца задорно высвечивали хороводы пылинок. Матвей Иванович сидел на деревянном стуле, глядя в пространство.

Вернуться его заставил шум снаружи: беготня, возгласы. Матвей Иванович уже не удивлялся, что дом давал ему слушать мир так, как будто не было стен. Девичий хохот перемежался с мальчишескими восклицаниями.

–Девчонки, у нас бабочки! Только взгляните.

– А какие? Капустницы или шоколадницы? – опасливый звонкий голосок самой смелой из девичьей стайки.

В ответ послышался взрыв мальчишеского хохота.

– А разные! С острыми крыльями! Иди глянь!

Девчонки о чем-то заспорили, но все же пошли.

– Ой, с ножиками опасно играть. Но красивые!
– На, держи.

– Смотри как хищно бабочка в ладошке смотрится. Давайте в ножички сыграем? Ванек, черти круг!

Матвей Иванович слышал возню, объяснения, споры за отвоеванные клочки земли.

– Ай!

– Ну аккуратнее надо. Девчонки все-таки в куклы должны играть!

– А ну дай обратно!

Он может и не стал бы их разгонять, но сильно болела голова и азартные выкрики тупым лезвием ударяли в виски. Матвей Иванович распахнул окно крикнул сердито:

­– Пошли отсюда, бездельники!

­– Да пошел ты!

Девчонки притихли и вполголоса просили уйти.

– Сейчас выйду уши оборву, засранец! – Матвей Иванович разозлился.

– Не догонишь, хромой!

Надо же, знают. Однако голоса стали удаляться и скоро стихло.

Матвей Иванович спустился со второго этажа, когда уже вечерело. Из щелей пополз запах дыма и пришлось прервать ужин, пройти узкий коридор. На пороге дымилась подожжённая газета.

– Вот гадость какая! Матвей Иванович затоптал пламя, провалившись в газету, как в грязь. Послышался хохот и три длинных силуэта скрылись за поворотом. Матвей Иванович поздно понял, что это за шутка.

Стоя над раковиной, пытаясь отскрести собачьи испражнения с подошвы, Матвей Иванович зарыдал. Отчаянно, в голос. Такой бессильной обиды и злости он не испытывал давно.

– Машка, Машка, прости меня. Как я тебя тогда в говне извозил, так и мне всю жизнь теперь в нем колупаться. Сопли текли по подбородку, Матвей Иванович всхлипывал, заливал водой ботинки и не мог остановить пропитанных смердящими сожалениями воспоминаний.

Машка пришла к нему спустя два месяца. Просила прощения, говорила, что ошиблась. Это все танцы, ликер и настойчивость Михи. Что он, Мотя, мог быть посмелее и тогда все было бы иначе. Сказала, что беременна. Что Миха ее бросил. Что он, Матвей Иванович, единственный ее друг.

Плакала, просила прощения, просила помощи. В тот день сквозь собственную обиду он не сумел разглядеть чужого отчаяния. Грубо оттолкнул.

Машка умерла при родах.

Вода залилась внутрь ботинка. Дом пялился на него из мутного стекла, отражая старого мужчину с красными глазами и опухшим лицом.

Матвей Иванович заболел. Сердце билось слишком быстро, температура сгущала кровь. Григорию сообщил, что все в порядке и он останется еще на трехнедельную смену. Тот обещал зайти в субботу, принести документы.

Стены шатались, пятна краски складывались в ухмыляющиеся рожи. В пятницу третьей недели Матвей Иванович проснулся в полночь и решил обойти третий этаж. Если Григорий спросит, как там обстановка, то хотя бы врать не придется.

Матвей Иванович, подволакивая ногу, поднялся по темным лестницам, скрипнул дверью. Со стены на него выпрыгнул цветастый плакат с радугой. Пол был пылен, но гладок: блестящая дорожка линолеума. Комнатки подсвечены лунным светом и выглядят уютно. Много светлого дерева, много рисунков, много картинок. Матвей Иванович почувствовал себя хорошо. Ему казалось, что по коридорам бегают дети, что смех отражается от стен и все водят хороводы, и детство кружит его, ставшего легким, в бесконечном калейдоскопе открытий, дружбы и веселья.

Матвей Иванович присел на край деревянной кровати. Долго смотрел на мерцающее звездами синее небо и не заметил, как напротив него, на такую же кровать, уселся мальчишка.

– Ты надолго? – мальчишка подался вперед.

– Я? – Матвей Иванович слушал успокаивающееся сердце, забыв удивиться, – да не знаю даже, – а ты?

– Мне тут так нравится, что я бы навсегда остался. Да и друзья здесь, – мальчишка обвел руками пустые койки, и те ожили.

Из-под подушек и одеял высовывались любопытные носы и глаза.

– Я Коля, это Димка, это Серый. Как раз одна койка свободна, – мальчишка лукаво подмигнул, – оставайся, дядя Гриша против не будет…

Матвей Иванович чувствовал, как тело расслабляется, в глазах проясняется. Захотелось бежать с мальчишками по коридорам и играть в прятки. Но сон наплывал на него, укладывая в детскую кровать, укрывал одеялом.

– Останешься? – мальчишка с надеждой смотрел на Матвея Ивановича.

Он улыбнулся, поддавшись забытому ощущению собственной нужности.

– Да куда ж я денусь то? Здесь – мой Дом.

***

В субботу Григорий привел нового соискателя. Разложил трудовой договор, инструкции, соглашение о неразглашении информации, план строения, попросил заполнять дневник и воровато сложил в пакет вещи Матвея Ивановича.

– Мы заботимся о своих сотрудниках, – Григорий пожал руку новичку и попрощался.